Текст книги "Всякая всячина. Рассказы и стихи"

УЛИЦА
РАССКАЗ

Летний вечер, тихий и долгий опустился на землю. Кажется, в эти часы вся природа застыла в колдовском оцепенении, но только природа. А в городе улицы наполняются неудержимым броуновским движением машин и пешеходов. Кто идет с работы домой, кто на пляж – нет ничего приятнее, чем часами сидеть в реке и бояться вылезти в вечернюю прохладу воздуха на суд надоедливой мошкары. Кто спешит на свидание, кто в гости, да и мало ли куда. Но излюбленным местом мальчишек в это время года являются, конечно, одинокие беседки в детском саду, песочница или столик во дворе, спрятанные в непролазных кустах боярышника, или уютная лавочка в коньене из высоких тополей, опоясывающих парковую аллею, где городские сверчки, начинают свою ночную песню задолго до наступления темноты. Здесь проходит вечерняя жизнь большинства ребят нашего двора.

Тишину сумерек нарушают то резкие, обрубленные удары по струнам гитары, то гордый и грустный их перебор, и к голосу инструмента подстраиваются мальчишеские голоса. Их песни обо всем и ни о чем. Сначала ребята поют натянуто, но через несколько минут они войдут в образ своего героя, и их уже ничто не сможет остановить. Беспредельно далеко разносится плачь гитары, и дворовая песня проходит все преграды: ни закрытые окна, ни крепкие стены домов не спасут от нее. Однако кому-то завтра рано вставать и нужно выспаться. И кто-то, не выдержав, выйдет на балкон, чтобы криком разогнать «хулиганов». Иногда помогает. Неспокойная толпа переберется в соседний двор, чтобы и там «испытать нервы» его обитателей. Что поделаешь, детство – хочется кричать и беситься.

Александр Петрович любит подышать вечерней свежестью под сенью душистых деревьев. Порой ему кажется, что аромат тоненькими струйками стекает с их стволов и плывет по аллее, как плывет утренний туман по реке. И сегодня, как обычно, Александр Петрович отправляется в городской парк.

Он идет, слушая тишину, вспоминая далекие и близкие годы детства, войну, свою первую любовь, друзей, всю свою жизнь. Он и не замечает кучки ребят, не замечает сначала их шумного занятия. А ребята целеустремленно бросают вверх камни, стараясь разбить фонарь на столбе. И только мгновенно опустившаяся густая темнота заставляет его вернуться из воспоминаний.

…По аллее летел веселый смех, и множество ладоней аплодировали кому-то. За свою жизнь Александр Петрович ни разу не прошел мимо хулиганов. И сейчас он, моментально разобравшись в ситуации, быстрыми шагами спешил на детские, беспечные, крикливые голоса.

– Это что же вы делаете?! А? Это же хулиганство… Вот я вас сейчас, – старался более громко и грозно прикрикнуть он, – сейчас всех в милицию сдам!

Мальчишки как от выстрела ринулись врассыпную, но кто-то прокричал: – Стойте! Нет милиции! Это какой-то старикашка на пушку берет. Ему не за нами гоняться, а самому пора бы от инфаркта убегать.

Ребята сбавили бег, остановились. Боязливо и внимательно пригляделись и, сначала одинокий, а затем все нарастающий смех опять разнесся по парку.

«Совсем еще дети, – подумал про себя Александр Петрович. И с неожиданным теплом вдруг добавил про себя, – совсем как и мы тогда, в далеком двадцать девятом. Хоть и помогали тогда взрослым, а также озоровали по-детски; как и они». Нестерпимо захотелось поговорить с ними, ощутить себя снова ребенком.

– Ну, чего испугались? Идите сюда, – позвал он их, и сам пошел навстречу, ускоряя шаг к злополучному столбу.

– А мы и не испугались, вот еще! Было бы кого, – ответили ему голоса, и ребята полукругом подошли к нему. Теперь Александр Петрович разглядел их повнимательнее. Четырнадцать, пятнадцать лет, юнцы, а в глазах уже светится уверенность, даже какой-то гонор, а держатся все-таки с опаской.

– Ну, чем вы тут занимаетесь? Прохожих пугаете в поздний час?

Ребята ухмыльнулись.

– А кто это такой меткий у вас? – Александр Петрович взглянул и указал на разбитую лампочку, – да, не волнуйтесь, я просто из интереса, сам когда-то не прочь был нашкодить… Точный был бросок.

– Да, пустяки! – первым вступил в разговор белокурый, высокий и худой паренек.

Наступило молчание, чтобы хоть как-то его нарушить, Александр Петрович посмотрел на часы и заметил, что время уже одиннадцать и не поздновато ли, не будут ли родители волноваться.

– Так ведь каникулы. На то оно и лето. Да и вместе мы все, ничто не страшно.

– А я и не говорю, что должно быть страшно. Вот когда идешь в атаку и шаг за шагом приближаются вражеские окопы, и когда видишь как мелькает автоматный огонек тебе в лицо, и пули свистят над головой, а ты идешь только вперед – вот тогда страшно и то только в первые мгновения и после боя, когда осознаешь все пройденное.

– Это вы о фронте? – спросил опять тот же высокий мальчишка.

– Да, о войне. Но давайте познакомимся что ли, для начала. Меня зовут Александр Петрович, – и он протянул руку своему, пока единственному, собеседнику.

– Виктор, – неуверенно ответил тот и тоже протянул ладонь.

– Ну, а вы, что притихли?

– Саша.

– Сергей.

– Тоже Серега.

– Иван.

– Роман.

– А где же Леха? – Виктор вопросительно взглянул на ребят, потом вокруг. – Вот тебе и на! И след простыл, ну и трус! – больше себе, чем остальным сказал один из ребят.

– Это что же за Леха такой? – Александр Петрович хитро посмотрел на ребят, в голосе его слышались добрые, подтрунивающие нотки.

– Да, есть тут один. Ну, я ему…, – Виктор ударил кулаком в ладонь.

– А, кстати, самое лучшее средство в таких случаях не кулаки, Виктор, а смех. И я уверен, что этот Леха в другой раз не бросит вас.

– Ну, началась мораль…

– Да, такие уж мы, старики, – весело заметил Александр Петрович. – Если вам некуда спешить, то давайте пройдемся по парку, так хочется поговорить с вами. Вот, например, извините, за любопытство, чем вы еще занимаетесь кроме метания камнями по фонарям? Спортом или еще чем-нибудь?

– Да, всем понемногу занимались. Вот я на самбо ходил, и в картинг-клуб, и в авиационный кружок, – опять первым ответил Виктор. По всему было видно, что он здесь верховодит.

– Ясно, интересы разнообразные, и правильно, для общего развития все пригодится. А что-нибудь одно, настоящее?..

– Да, еще нет этого. Вот, разве Валька? Он у нас шахматист. Разговор завязался легко, непринужденно и откровенно. Ребята окружили Александра Петровича, и все потихоньку, не спеша двигались по аллее к выходу из парка. Была у пожилого человека какая-то черточка в душе, располагавшая к нему сердца незнакомых людей, особенно молодых. Наверное, это было его простое, равное положение, в которое он ставил себя.

– А вы фронтовик?

– На войне были, Александр Петрович?

– Да, с сорок первого и до Победы, всю ее прошел. Конечно, не без ранений обошлось, но немного мне досталось осколков и пуль, меньше, чем иным моим товарищам.

– Расскажите что-нибудь, какой-нибудь подвиг…

– Ну вот, хотел вас расспросить, окунуться в вашу жизнь, а вы меня заставляете самого рассказывать, – опять весело ответил он.

– Да, что нас расспрашивать? Живем незаметно, в футбол играем. Иногда ходим на рыбалку, вот и все.

– Что вам рассказать, о каких подвигах?

– Ну, а медали-то давали за что-то? – не отставали ребята.

– Медали давали. Мы делали то, что требовала Родина, – в голосе незнакомого человека пробилась твердость. Чувствовалось, что он говорит уже серьезно, и говорит всей своей фронтовой душой.

– А у вас есть орден Красной Звезды?

– Да, а что?

– Расскажите, как вы его получили, ведь просто так не дают?

– Ну, хорошо, уговорили… Это было в сорок третьем, уже за Доном. Я тогда находился в полковой разведке. Днем отдыхали, а вечером уходили на задание. Не раз я побывал к тому времени в тылу врага, привык уже к бесконечной опасности, и без разведки не представлял себя. И вот получаем мы приказ из дивизии – провести разведку боем; такие операции замышляют тогда, когда нет достаточных сведений о противнике, а надвигается час наступления наших войск. Ну и отправился я, как опытный разведчик, с назначенным для операции подразделением. На такое задание шел в первый раз. Сердце билось, надо сказать, когда сидели в траншеях на переднем крае и ждали условного сигнала. Минуты казались часами. И вот, наконец, красная ракета осветила пространство между нами и врагами. Мы выскочили под грохот наших орудий и трескотню пулеметов и пошли в атаку. Возвращаться было установлено по сигналу зелеными ракетами. Не заметили как, но были уже метрах в двухстах от передней линии обороны противника. Наконец, получили сигнал отходить, и вдруг, сзади рвутся снаряды. Огонь просто бешенный. Отступать невозможно. Залечь на месте тоже нельзя. И решили мы тогда все как один идти в атаку. Не останавливаясь, бросились в атаку с криком «Ура!» Это, наверно, и ошеломило врага. Через минуту мы были в его траншее. Здесь нам здорово помогла ночь. Опешил тогда немец. А позади еще рвутся снаряды. Посчитали потери, осталось нас из тридцати только семнадцать человек.

Наступила тишина. Слышим, стон раздается и голос чей-то. До сих пор не знаю имени того парнишки, тащившего волоком раненного командира. Стало нас в итоге девятнадцать. Что делать дальше? Ползти обратно – жаль покидать с таким трудом отвоеванную землю. Хоть и узок клочок, а наш, родной, советский.

И решили мы, что будем обороняться до конца. Задание выполнили, точки огневые на КНП все засечены, а обратно все равно живыми не уйти, – перестреляют, как в тире. Не успели еще дух перевести, как немцы поперли на нас, видимо поняли в чем дело, горстка нас…

Александр Петрович на мгновение замолчал, остановился, но затем, как бы очнувшись, продолжил свой рассказ, стоя на месте.

– Шесть часов не смолкали наши автоматы. Подмога подойти не могла, фашисты постоянно освещали огнями поле, да и пристреляно заранее было. Некогда нам было даже раны перевязывать. Наконец-то наступило утро. Так хотелось в последний раз взглянуть на голубое небо. На Востоке еще не взошло солнце, а наша артиллерия уже известила о начале огромного наступления. И когда наши солдаты перепрыгнули через вражеские траншеи, где мы держались, слезы потекли из глаз. Осталось нас тогда пятеро. Всех отправили в госпиталь, а там уже и нашли нас награды. А потом разнесла нас война по разным фронтам, и не знаю, живы ли. Больше не встречались, вот и все, – он хотел улыбнуться, но блестящие глаза выдали его.

Пораженные услышанным, мальчики стояли в молчании. Потом все вместе вышли из парка.

– Ну, где же вы живете? – спросил Александр Петрович – Пойду – вас провожу, да и сам отправлюсь домой.

– Да нет уж, мы сами.

Жаль было расставаться с мальчишками и, вдруг, как искра, блеснула мысль в голове старого фронтовика.

– Ребята! У меня есть предложение: давайте будем собираться вместе, и, если пожелаете, вам буду что-то рассказывать, заодно и научу чему-нибудь. Например, как не заблудиться в незнакомом лесу. Как определить расстояние до любого объекта, научу вас карты читать, да хотя бы портянки наматывать или костер правильно разжигать, – все это пригодится и в жизни и в армии, ведь скоро и вы уйдете служить Родине. В общем, организуем что-то вроде кружка юного разведчика.

– Давайте, Александр Петрович, мы с удовольствием, – хором раздались голоса.

– А потом, если захотите, можно будет в ДОСААФ с парашютом прыгнуть, только придется попотеть на тренировках.

– А когда будем собираться? – прямо спросил Виктор.

– Да хоть завтра… Завтра в семь вечера, идет?

– Идет! – радостно ответили ребята.

– Ну вот и хорошо. Итак, завтра в семь. Не забудьте и захватите с собой Леху…

И Александр Петрович быстро зашагал к дому. Оглянувшись, он увидел как почти вприпрыжку бежали к себе во двор мальчишки и о чем-то громко спорили. До фронтовика отчетливо донеслось: – Вот тебе и инфарктник. С этими словами высокий белобрысый Виктор дал кому-то подзатыльник, получил такой же, и ребята, гоняясь друг за другом, вбежали во двор.

1983 г.

СХВАТКА
РАССКАЗ

Воскресенье. Утренний киносеанс. В фойе шумная ватага детей.

– Эй, худой, одолжи десять копеек, – двенадцатилетний крепыш на вид старше своих лет с лицом как огурец склонился над ухом сверстника у билетной кассы.

– Иди ты…, – не менее резко ответил худой.

Крепыш отошел, а худой, взяв билет, направился к выходу в кинотеатр. Сильный пинок заставил оглянуться. Перед ним, повиснув на шее рослого парня, скалился «стрелявший» деньги.

– Ну ты че, сопляк!? Еще один пинок.

Худой сжал кулаки. Вокруг сновали незнакомые девочки, мальчики с деланным видом, словно не замечая происходящего. Но худому кажется, что в душе они рады – это их не касается, – даже смеются… Он в надежде пошарил глазами по сторонам: из своих никого, только за спинами крепыша и опекуна еще пять человек, ждавших сигнала.

Еще пинок. Худого затрясло. Не выдержав позора, он, будто разорвав сдерживающую веревку, вцепился в толстый свитер обидчика, и тот, не успев опомниться, распластался на мраморных плитах. Удар следовал за ударом. Худой бил с остервенением. И даже, когда его оттаскивали студенты в стройотрядовской форме, беспощадно месил воздух. Друзья растерянно глазели.

Худой успокоился, перестал рваться к врагу, достал из кармана билет и нырнул в зал к друзьям, а побежденный с опекунами остался внизу.

– Огурец, это позор! Как он тебя.

– Огурец, я бы его по стенке размазал!

– Теперь нельзя. Огурец, отступать. Ты позоришь всех нас.

– Хорошо, я найду его.

Мальчишка, под кличкой Огурец, подталкиваемый в спину старшими товарищами, поплелся за худым. Тот стоял в зале в окружении каких-то ребят. Огурец оценил их помощь.

– Не бойся, мы подпишемся! – услышал он сзади. Крепыш действительно боялся, но не тех, с кем стоял худой пацан, а его самого: в душе он жалел, что выбрал в «жертву» этого психа. Подобрался, похлопал по плечу, тот ничего не подозревая, обернулся… Но удар в челюсть у Крепыша не получился. Обернувшийся мгновенно среагировал и отвел голову назад, и тут же левой заехал Огурцу в зубы. Враг отлетел и больше не подходил. Худой тоже не бросался, стоял и ждал.

Стеной подошли те, кто стоял за крепышом. У худого тоже образовался заслон: его одноклассники. Как две древние армии, выровнявшиеся ровными фалангами перед боем, стояли ребята друг напротив друга. Впереди каждой группировки, как выбранные для поединка, богатыри – виновники инцидента. Те, кто были за крепышом, поняли: если сделают хоть шаг – дело кончится свалкой, а в зубы получать не хочется. Худой это понял тоже, но по-своему: за что страдать остальным?

– Послушай, – он обратился к Огурцу. – Пойдем один на один!? Глаза Крепыша, маленькие и хитрые, забегали по сторонам, он не знал, что ответить.

– Иди, иди…

– Иди…, – советовали ему за спиной. Он долго мялся, чувствовалось, отказаться боялся, но… отказался:

– Нет!…

1983 г.

НА РЕКЕ
РАССКАЗ

– Что барахтаешься, как карась?! Плавать, что ли не умеешь? – невысокий, лет десяти, коренастый, смуглый от загара мальчишка кричит хитро и задиристо, стараясь раздразнить детское самолюбие Володьки. Тот, в самом деле, болезненно реагирует на кривляние подплывающего рыжеватого пацана. Он видит в этом поступке нечто нечестное: незнакомец задевает, заранее зная, что восьмилетний для него не представляет никакой опасности. Бессилие еще больше угнетает Володьку: силой ему не взять, но ведь надо доказать, что он тоже умеет плавать и воды не боится.

– Это я-то не умею? А ну, давай на тот берег! – и делает несколько шагов вглубь. – Плывешь?!

Рыжий улыбается и, легко оттолкнувшись от илистого, пухлого дна, плывет без особых усилий, телодвижениями напоминая лягушку.

Два берега разделяет заливчик. Расстояние всего ничего – метров тридцать. Но для Володьки, ни разу не плававшего самостоятельно, он кажется непреодолимым океаном. Он боится. Но желание сильнее страха. Володька отталкивается, плывет, хотя ни разу не плавал, только видел, как это делают другие. Он судорожно молотит руками, ноги поднимают горы брызг. Набрав воздуха полные легкие, он не дышит. Лицо его, с широкими от испуга и восторга – он чувствует, что плывет, – глазами: страшно. Отработанный воздух распирает грудь, хочется выдохнуть и вдохнуть свежего, но Володька чувствует, что забыл и не знает, как это сделать, вернее боится. Ему кажется, что воздух в груди – единственное спасение, которое и держит на плаву его тело.

Половина пути позади. Володька фыркает, и воздух покидает легкие с шипением, как из продырявленной камеры. Он словно забывая, как плыл до этого, уходит под воду… Зеленая теплая муть еще не скрыла глаз, и Володька видит, как рыжий, мокрые всклоченные волосы которого блестят и переливаются, словно заморский клад, протягивает к нему руку, хватает за плечо. Мокрое белое тело не дается, соскальзывает. Володька под водой, глаза не закрываются, изумрудная муть растягивает их и выедает. Или так кажется?! Но закрыть их, нет сил. Увидеть бы еще чего-нибудь – скромное желание утопающего. Володька ощущает на макушке чью-то пятерню, которая сильно тянет вверх. И снова он над водой. Интуитивно делает вдох, пытается крикнуть, но не может, хватается за рыжего, и они вместе скрываются под водой, идут ко дну, но не надолго. Под ногами противный, засасывающий, чем-то напоминающий извилистое студеное тело змеи, ил. Они отдергивают ноги, но затем, как по команде, снова упираются в него, чтобы оттолкнуться. Через секунду они над водой. Володьке удается хапнуть глоток воздуха. Как хорошо! И тут он слышит истерический крик рыжего:

– Отпусти, дурень! Вместе утопнем! Отпусти – я тебя спа… – Слова тонут в бульканье. Они снова уходят на дно. Отталкиваются. И снова глоток воздуха. Рыжий отбивается от мертвой хватки Владимира.

«Я же дышал. Я поплыву» – Володька не боится, злится и скорее отталкивает от себя рыжего спасателя, который в испуге уже бьет его по лицу.

На берегу, конечно, замечают происходящее. Тройка взрослых ребят бросается на помощь. А Володька и рыжий тем временем вновь появляются на поверхности, и бешено работая руками и ногами, плывут дальше, как ни в чем не бывало. Пловцы, кинувшиеся их спасать, не могут поспеть за тонувшими.

Вот и далекий берег. Тяжело дыша, Володька выбирается на корягу. «Как хорошо! Я переплыл!»

– Ну ты идиот! – обиженный крик рыжего. Он сидит рядом и тоже еле отдувается.

– Эй, шутники! Еще такая шуточка, и по шее схватите! – это уже кричат «спасатели».

Володька сейчас не знает чего в нем больше: пережитого страха, гордости или признательности к рыжему, бросившемуся на помощь, или злости к этому искусителю и злости на себя. Но он переплыл! Он герой! Но на обратный путь Володька уже не решается и обходит залив по берегу. «Хватит пока».

1983 г.

КУРТКА
РАССКАЗ

Октябрь уже заканчивался. Небо уже не ослепляло своей жгучей осенней синевой, оно было до серого дымчатым, как будто в ожидании суровых снежных туч. Утром и вечером крепенький морозец гнал людей, спешащих по делам, в тепло душных автобусов, не оставляя времени на неспешный шаг. Днем еще, правда, было тепло, даже расстегнутым можно было идти по городу. Но Иван Борисович, молодой радиоинженер не позволял себе этого: его темно-синий с отливом плащ с шелковой подкладкой явно не соответствовал сезону, и рукава, как назло, были по летнему узки, и в них невозможно было втиснуться в темном мохнатом свитере. Иван Борисович всегда теперь почти бегом добирался из дома на работу, с работы домой. В принципе осень сухая, и кое-кто щеголял еще в костюмах на свитер. Но себя к закаленным Иван Борисович не относил, постоянно страдая в холодную пору насморком и ангиной. А теплое на кроличьем меху, демисезонное пальто, купленное в чековом магазине, как назло украли на прошлой неделе в кинотеатре: Иван Борисович, попив кофе перед сеансом, забыл пальто на кресле, а когда вспомнил, сидя уже в зрительном зале, и выскочил в холл, собственности не оказалось. Иван Борисович, махнув рукой, досмотрел тогда фильм, а вечером по телефону, смеясь, рассказывал друзьям о случившемся. Он не был из людей удручающихся даже по самому скверному случаю. Но пальто было конечно жаль, еще более себя, ибо становилось день ото дня холодней. За полторы недели в промерзлом утренними и вечерними передвижениями, даже скорее перебежками на работу из дома и с работы домой, теле Ивана Борисовича окрепла мысль: в субботу после получки на толкучку и без теплой куртки не возвращаться.

Пришел желанный день. Иван Борисович достал из-под телевизора сто «заначеных» рублей, приложил к ста полученным вчера и, плотно от души позавтракав, а аппетит был под настроение, отправился на «толкучку». Такое место, где можно купить все: от нижнего женского белья до фирменных магнитофонов – есть в каждом городе. В городе Ивана Борисовича место это находилось прямо в центре: не в тихом переулке, а в огромном сквере на глазах у прогуливающихся в выходной.

Желтенький «Икарус» быстренько довез его до нужной остановки. Пересекая площадь, на которой ютились одна к другой многолюдные остановки транспорта, Иван Борисович внимательно осматривал ожидающих, присматриваясь к верхней мужской одежде. Еще несколько проулков и он вышел к нужному скверу. Время было раннее, и не очень людно. И наверно, поэтому сразу заметил Иван Борисович девушку на лавочке.

Она казалась совсем маленькой: упершись локтями в колени, положив голову на кулачки, она всхлипывала, вздрагивая. И уже проходя мимо, Иван Борисович увидел на щеке ее черный подтек от туши небрежно стертых ресниц. «Видимо давно плачет», подумал он, уже удаляясь.

Увиденное было настолько жалостливым, что Иван Борисович, отойдя на шагов пятьдесят, остановился. С минуту смотрел в сторону девушки, и улыбнувшись неизвестно чему, смело зашагал к ней; подсел рядом, почти вплотную, как старый приятель и сразу с предложением:

– Девушка, у вас что-то не ладится!? Я вас развеселю. Хотите анекдот?

Девушка резко отвернулась, перестала всхлипывать и сквозь зубы процедила:

– Катись к черту, мальчик.

Лицо Ивана Борисовича действительно вытянулось в изумлении, но он опять усмехнулся, и широко жестикулируя руками, громко продолжил:

– Ну, барыня, изволите не слушать, так дайте рассказать, тем более у вас плоховато с определением возраста. Я давно вышел из юношества, чтобы оставаться мальчиком на устах молоденькой девушки…

Она не дала ему договорить:

– У этой девушки уже ребенку пять лет, и мужа нет давным-давно…

Она прямо посмотрела ему в глаза своими, расширенными и огромными.

– Вы не пугайтесь моего взгляда, у меня близорукость, без очков плохо вижу, с кем разговариваю.

– Да, – вздохнул Иван Борисович. – У меня ни жены, ни детей не было и не будет, по крайней мере, до тридцати лет. Кстати, Иван – он кивнул молодцевато подбородком. – С кем имею честь?

– Ольга.

Она уже не всхлипывала. Остались только покрасневшие глаза и вспухшие ноздри и губы, и черная черта от туши.

– Извините, – Иван Борисович достал из кармана чистый отглаженный платок в коричневую клетку и, как свой, стер тушь – А что у вас все же случилось? Может, чем помогу!

– Да, слабым отрешенным голосом ответила Ольга. – Ничем не поможешь.

– Ну, все-таки, Ольга? – Иван Борисович настоятельно проникновенно улыбнулся, как старший брат или настоящий друг, что девушка ответила ему тем же.

– Да, черт возьми, живешь на одну зарплату и алименты с дочерью, вроде и есть деньги, вроде и нет. Вечно не хватает. Помощи никакой. Хорошо, у кого мамы, папы, а тут одна, как бездомная кошка. Дом-то есть, квартиру муж оставил. Как всегда у таких одиноких долгов куча, дочь-то одеть хочется, чтобы не из худших в садике была, да и сама ходить не будешь замарашкой. За шесть месяцев не заплатила за квартиру. Уже обещали несколько раз, отключить свет, телефон, а как без телефона в наше время с миром общаться. Я сломя голову несусь занимать эти. несчастные сто пятьдесят рублей, иду сегодня с чистой совестью платить… – Ольга шмыгнула носом и чуть не заплакала, – повышая голос, Иван положил ладонь ей на колено:

– Ну! – ну-ну, какие пустяки. Стоит ли расстраиваться!

– Ничего себе пустяки. Только зашла в магазин, потолкалась у прилавка, и вот – сумка пуста, платить нечем, – взорвалась она.

– Чепуха! – рассмеялся он, успокаивая.

– А-а-а, вы ничего не понимаете! – Ольга махнула рукой; дернув плечиками, она встала и, ничего не говоря, зашагала по уложенной плитами дорожке; стройная с тонкой талией, руки опущенные, болтались совершенно независимо от движения ног, походка неуверенная и каждый шаг увенчивался еле заметным покачиванием головы то вправо, то влево, как на волнах кораблик; шаги маленькие, немного неверные от слабости душевной и физической: они полностью передавали состояние девушки, и от того казалось, что она немного пьяна.

Иван Борисович съежился от налетевшего сырого ветра, посмотрел на свой плащ и с облегчением подумал, что у него все же есть отдельная квартира, своя комната, горячий душ каждый вечер, нет коммунальной толкотни на кухне, полное домашнее спокойствие, может чуть обывательское.

Он вскочил, бегом догнал девушку и остановился перед ней, преграждая дорогу:

– Вот, возьми! – Иван Борисович достал из заднего кармана брюк деньги, суетясь отсчитал пять красненьких бумажек, остальные протянул Ольге.

– Ну, что Вы?! – Она изумленно, широко раскрытыми глазами смотрела на него.

– Тебе и есть наверно нечего! – как бы делая огромное открытие совсем не слушая девушку, догадался Иван Борисович и из отсчитанных себе пятидесяти рублей еще двадцать переложил в руку с деньгами для Ольги.

Девушка отшатнулась, пытаясь обойти Ивана Борисовича, но он втиснул смятые бумажки в карман ее куртки. Она как гадкое насекомое швырнула деньги на землю. Он собрал разлетевшиеся купюры, догнал Ольгу, остановил ее и крепко схватив за руку, всунул опять деньги ей в карман, настоятельно, твердо процедил:

– Возьми!

1983 г.