Текст книги "«Посмотрим, кто кого переупрямит…»"

Дорогая моя законная семья!

Что у вас слышно? Как вам живется? Беспокоюсь, что вы опять гриппуете. Напишите, как у вас. Сестра Шуры Румнева[230]230
  См. наст. издание, с. 328.


[Закрыть] влюбилась в Никиту, о чем <м>не сообщил приезжавший в Тарусу Шура.

Колечка, чего вы волнуетесь, кто будет писать об Осе? Имеет право каждый. В это вмешиваться нельзя. Я считаю, кстати, что Вознесенский в сто раз лучше Чуковского, например. Мне могут нравиться или не нравиться его стихи, но против него у меня никаких возражений нет. Я просмотрела порядок, который сделал в вашей книжке Оттен. По-моему, очень выигрышно и хорошо. Чуточку есть сырое в начале. А развитие получается интересное. Огорчает нервичность стихов – почти всех. Это жаль. Но это вы.

Мне кажется, что это мешает вам выйти на большую дорогу. Впрочем, это не только в вас дело, а в том, что жизнь складывалась так, что живое восприятие ее всегда было нервичным. И всё же, если б такая книжка вышла, было бы очень хорошо. Она, так сказать, портретна. Чем черт не шутит, начните ее толкать. Целую всех. Н. М.

Я приеду, наверное, на день-два в конце февраля, а потом надолго в конце марта.

А вдруг нам удастся получение квартиры и обмен, и я окажусь с вами!

Варенька и все девочки и мальчики!

Сейчас я жду выступления по радио моего любимого писателя Кочетова[231]231
  Кочетов Всеволод Анисимович (1912–1973) – писатель, главный редактор “Литературной газеты” (1955–1959) и журнала “Октябрь” (1961–1973).


[Закрыть].

Оно будет в 20 часов по московскому времени. Ура! я услышу дорогой голос.

В Союз Воронкову[232]232
  Воронков Константин Васильевич (1911–1984) – писатель, в 1950–1970 гг. секретарь СП СССР.


[Закрыть] не звоните: я уже получила деньги.

А вот к Луконину[233]233
  Луконин Михаил Александрович (1918–1976) – поэт, в 1971–1976 гг. секретарь СП СССР.


[Закрыть] надо бы. Но его, наверное, не зовут к телефону.

Рада, что кофта пришлась Тале. А что Люся не будет носить, я знала. Она даже канареечку не носила. Такая хитрая…

Я в бешенстве, что сократили Осины стихи. Были вы на выставке в Манеже? Она еще не закрыта?

Не придирайтесь к Володе[234]234
  Имеется в виду В. Г. Вейсберг.


[Закрыть]. Вы так же любите снобов и модников, как он.

Что я думаю про Бродского? Ровно ничего: я не люблю полу-абстракционизма в стихах. Это потоки, льющиеся с равномерной силой и безразличием. Но что страшно, это часто пахнет самоубийством. В стихах. Это страшновато. А сам он рыжий пляшущий еврейский дервиш. Убедительно, но никому от этого легче не было.

Мне что-то тяжело живется – болит сердце (психически) и душа (физически). Оттены пишут, что вызовут меня на неделю в Москву. Вероятно, надеются на прописку. Что ж. Но выйдет ли, неизвестно.

В Пскове как в Пскове.

Скучаю по вас и по Жене. Мне очень одиноко, хотя здесь есть милые люди.

Целую вас всех крепко. Надя.

Неужели нам так и не удастся поселиться вместе?

Что у Никиты со “снами”? Чрезмерная чувствительность? Надоела школа? Бедный зверек. Что он говорит?

Что слышно у Стасика[235]235
  Куняев Станислав Юрьевич (р. 1932) – поэт; в 1960-е гг. был в дружеских отношениях с Н. В. Панченко.


[Закрыть]?

Мне мерзко, что выбирают Слуцкого представителем Мандельштама[236]236
  Слуцкий Борис Абрамович (1919–1986) – русский поэт. Со Слуцким Н. Я. иногда виделась у Эренбурга, несколько раз он упоминается в ее “Воспоминаниях”. Что именно здесь имеется в виду, непонятно.


[Закрыть].

Новая строфа в песенке “Тов. Ст., вы большой ученый”[237]237
  Стихи Юза Алешковского. Распространялись в списках.


[Закрыть]. (Мне прислали: так сейчас поют.) Это вторая:

 
В Москве открыли ваш музей подарков,
Сам Исаковский пишет песни вам,
А нам читает у костра Петрарку
Фартовый парень Оська Мандельштам.
 

Варенька, Люся, Таля – девочки мои! Что вы без меня делаете? Как Люсино здоровье? Что вам говорил Ник. Ив.? Что делали под Новый год? Откликнитесь.

Страшно приятно было получить Юлю. Но сейчас очень без нее пусто.

Оттены пишут, что Коле, то есть “Панчу”, и Варе без меня грустно.

И мне тоже без вас плохо. Пора съезжаться.

Но я приеду только через месяц, да и то на одну неделю. Здесь это не очень просто.

Все верят в комнату. Посмотрим. Что сделают с Осей – объявят его абстракционистом или борцом с культом личности? И то, и другое возможно.

Я ем Юлькин апельсин и плачу. А может, и Варюшка когда-нибудь соберется. Здесь подадут заявку на вечер Панченко, Куняева и еще кого-то, кого назвал Куняев. Было бы мило.

Целую вас всех. Надя.

Как Никитка? Что за сны? Как Коля и Никитка учатся? Сколько раз в неделю? Я слышала, что у них вычитают деньги за пропуски[238]238
  Н. В. Панченко учился на Высших литературных курсах, где платили стипендию. Жизнь была совершенно безденежная.


[Закрыть]. Правда?

Милые мои!

Ко мне как будто собираются Оттены, а я как будто собираюсь в Ленинград.

Получила от вас первое общее письмо. Спасибо. Не забывайте писать… Очень уже я пугаюсь.

Варюшка! Вам я, наверное, через несколько дней пошлю белую кофточку. Если только мне ее сделают… Вязальщица заподозрила меня в спекуляции ее кофтами, потому что одну я послала Елене Михайловне, другую заказала для вас, да еще две себе. Это ей показалось подозрительным. И она прямо стала допытываться, почем я их “сбываю”… Ей, верно, показалось, что она продешевила (а этого – увы! – не было!) и что я уже покупаю за ее труд машину. Так что ваша кофточка под угрозой.

А Коле – солженицынская деревня тоже не моя. Он не очень разговаривал с людьми и взял их по внешнему облику и, может, поступкам (внешнее послушание) плюс каратаевская концепция. Поэтому мне не очень нравится его Матрена. Интереснее всего, по-моему, это “Случай в Кочетовке”. Говорят, что он близок к Платонову. Этого я читала очень давно. Говорят, хорош.

Мне очень интересны всякие “группки” вроде тех, что… Я в них что-то верю. Дай вам бог.

А про деревню думайте. Очень трудно.

Кстати, моя Поля очень похожа на тех, что я знала в деревне без дачников.

А еще я знала студенток педвузов. Это особый случай, даже если они из деревни или учительствуют в деревне.

Сейчас они у меня странные. С одной стороны – секс и спорт (ужас Володи[239]239
  Предположительно поэт Владимир Корнилов.


[Закрыть]); с другой – всеотрицатели, а всё же в них что-то есть. Но это – увы! – не деревня, как в Чебоксарах, а мещанский город.

Смотрите, меня довели до запретного слова. Я ведь и с Герценом из-за этого слова поссорилась.

Целую вас всех. Надя.

Варюшенька! Очень рада, что за кофточку 5+. Вы в ней не были уверены, пока ваши подружки не заклохтали.

А что мне Коля не отвечает? Получил он “Алексея”? Не понравился? Пусть так и скажет.

Очень хорошо, что вы решили ехать с Никиткой. Это разумно и будет мило. Целуйте его от меня. Жаль, что Люся уже не рвется на дачу.

Просьбы а) пришлите мне с Софьей Менделевной хоть немного бумаги и копирки. И запасите на Тарусу побольше бумаги и копирки. Умоляю…

б) Купите мне, ради бога, хоть две пары штанов <нарисовано. – Публ.> нижних – розовых или любого цвета. Здесь нет. Присылать не надо. Доживу. Но в Тарусе я мечтаю иметь штаны.

c) вещи вы приготовьте к моему отъезду, чтобы я забрала на своей машине.

d) отдайте Никитке марки. Это от Ивана Дмитриевича[240]240
  Рожанского.


[Закрыть].

e) Еще позвоните Виленкину[241]241
  Виленкин Виталий Яковлевич (1911–1997) – театровед, друг А. Ахматовой.


[Закрыть] – я очень прошу устроить моих Псковских приятельниц в “Современник”.

Скажите ему, что он должен ценить: они мне здесь здорово облегчают и украшают жизнь. Так ему и скажите.

Вот куча моих поручений.

Софья Менделевна[242]242
  Глускина.


[Закрыть] – сестра жены Амусина. Очень хочет, чтобы Коля ей почитал. Все трое – Маймин[243]243
  См. наст. издание, с. 316.


[Закрыть], Егоров (зам. директора “Библиотеки поэта”)[244]244
  Егоров Борис Федорович (р. 1926) – зам. главного редактора редколлегии “Библиотеки поэта”.


[Закрыть] и Софья Менделевна заслуживают полного разворота стихов. Мужчины явятся сами по себе… Надя.

Люсенька! Мне уже явно вас не хватает. Я очень соскучилась по старшим подружкам – по вас и Тале. Я это остро почувствовала в Ленинграде, когда сидела с Анной Андреевной.

Целую вас. Надя.

А может, я все-таки вытащу вас в Тарусу?

Никитушка! Спасибо тебе за письмо. Это очень мило с твоей стороны, что ты меня вспомнил среди жизни, полной бурных развлечений. Хотелось бы знать, как ты развлекаешься, но я понимаю, что для этого надо слишком много писать. У меня к тебе просьба – передай всем в семье мои поручения:

1) Бабе Люсе скажи, что она голубка, и я по ней очень скучаю. Скажи, что нам пора жить вместе, но этого что-то незаметно. Скажи, что я что-то не замечаю оттепели. Наоборот, мороз и всякий ветер – буря.

2) Бабе Тале: она тоже голубка. Что пишет Вася? Какие новости? Если Вася не пишет, пусть Таля не беспокоится – это у вас семейное.

3) Коле. Что-то мне очень не хочется, чтобы он ехал в Киев – Саратов. Лучше поедем в Тарусу. Когда у него отпуск? Месяц бы он прожил там с тобой, а потом на свой отпуск приедет Варя.

Насчет книги: иначе быть не могло. Лишь бы шла работа и появлялись такие стихи, как гвардейцы Петра. Вот это не пропадет. И про прозу (деревня – проза?) интересно.

4) Маме-Варе. Я получила для нее кофточку. Вышлю, когда мне кто-нибудь поможет ее отослать. Главное, пусть мама-Варя напишет, когда получит, не то я буду беспокоиться.

Прости, Никита, что так много поручений. Но ведь у вас большая семья.

То есть у нас большая семья. Надя.

Позвони деду Жене, узнай, как он, и напиши мне.

Я страшно на вас сержусь, что вы не пишете.

В Ленинграде меня часто спрашивали о Коле. Он там произвел впечатление. В прошлом письме я наконец решилась написать про Тарусу, но тут же получила письмо от Лены, что они решили ехать туда в июне (сейчас в Малеевку, а потом в Тарусу.)

У Поли сейчас есть комнатка, которую я могу снять для Люси. Но это только в июле. Целую вас. Надя.

Ради бога, не будьте злодеями – пишите. Я очень беспокоюсь. Книга Оси еще в плане.

Милый Коля!

Список почти точный – оставлять строчку без рифмы, давать легчайшие ассонансы (Женщина – плещет) и позволять себе хамскую неравностопность вполне в характере О. М. Он на это плевал. И при этом был точнейшим поэтом, “сгниет”, вероятно, верно. А с “юный” или “юноша” – я помню разговоры: что дает большую паузу. На чем остановился, не помню. Вообще – здесь сплошные срывы голоса. На этом держится.

Не в этом дело: эти стихи – шутка, которая зашла слишком далеко.

Вот в чем дело. Спасибо за письмо. Очень рада буду вас повидать – скоро – и послушать стихи. Пора, пора… Умираю, боюсь жары.

Целую. Н. М.

Люсенька, голубкоразводчица, и Таленька – эхальщица! У меня болят косточки, и я смертно боюсь жары. Мне остался ровно месяц, и я устала как старый пес. Жаль, что вы не можете взять меня в голуби. Я бы снесла вам яичко.

Целую. Н. М.

Вавушек[245]245
  В. В. Шкловская-Корди.


[Закрыть]! Почему вы не сообщаете мне анекдотов про своего сына. Как-никак, это меня тоже касается. Н. М.

Приезжайте, посмотрите Псков.

Нельзя ли взять с собой Колю?

Милая Варенька! Опустите эту записочку и книжку, которая придет с ней, в ящик к Коме Иванову[246]246
  Вячеслав Всеволодович Иванов жил в том же доме.


[Закрыть].

Как я рада, что похолодало, и как вы, Люся с Талей, наверное, недовольны.

Мне осталось три недели работы и месяц до отпуска. Я устала как собака, и мне снится Таруса. Поедем?

Коля, не сердитесь на меня, что О. М. плевал на рифмы и равностопность. Такой уж он был легкомысленный. Впрочем, иногда говорил, что у него плохие рифмы, а у Асеева хорошие… Кстати, я забыла вам написать, что вместо “юноша” был еще “вьюнош” (неравностопно!), но О. М. усовестился – ведь это прямо по Достоевскому (“Подросток”). Целую вас. Н. М.

Все меня бросили, и никто не пишет.

Дорогая Варвара Викторовна, спасибо Вам и Николаю Васильевичу за стихи, за чудесный вечер. Пусть книга выйдет скорее и полнее.

Кланяюсь Вашей милой семье. С. Глускина.

Милые вы мои девочки и мальчики!

Мне так тошно, что я не знаю, как досидеть здесь до конца года. Попробую, но могу сорваться. Ради бога, напишите мне, что с Иосифом[248]248
  Бродским.


[Закрыть]. Что значит, что ничего нового? Исполнено ли обещание, которое дали Чуковскому и Маршаку? Нервы у меня разошлись окончательно, и все ночи подряд мне снятся соответствующие вещи… Позвоните Нике, если Юля не хочет говорить… Что слышно про Анну Андреевну?

Что касается до бумаги, которую повез Долматовский обо мне, она не стоит ничего. Это гора родила мышь.

Подписи Чуковского и Маршака, Тихонова и Симонова не котируются. Они были растрачены – за эти годы. Единственное, может, действительно Долматовский может чего-нибудь добиться[249]249
  Имеются в виду хлопоты о московской прописке и жилье.


[Закрыть].

Эта неделя (первая) прошла у меня так тяжело, что я только могла добраться до дому и свалиться. Начало и конец семестра всегда очень трудны: заседания, переэкзаменовки, взаимные попреки и т. п…

Заседаний без конца и все по 6 часов. Скорей бы в Тарусу.

Еще: купила “Октябрь” с Максимовым[250]250
  Максимов Владимир Емельянович (1930–1995) – прозаик, впоследствии основатель и главный редактор журнала “Континент”. Имеется в виду его пьеса “Позывные твоих параллелей” (Октябрь. 1964. № 2. С. 123–142).


[Закрыть]. Прочла. Ему действительно место в “Октябре”. Он просто нашел свой орган. Это была грубейшая ошибка всех моих знакомых. В борьбе за себя и за свое место в журнале (именно в этом) он шалил. Скоро перестанет. Советую прочесть. Осторожный Винокуров и нежный Слуцкий – еще ангелы.

Целую всех. Надя.

Дорогая Люся! Получила оба письма. Спасибо.

Эдик волнует меня со своих, а не ваших позиций – я не за вас беспокоюсь, а меня тревожит, что он Тряпкин… Но он написал мне прелестное письмо. Особенно хорошо про метеорологическую сущность всякой таксы[251]251
  Такса Филька, полученная Н. Я. от Ахматовой или от Ардовых (Н. Е. Шкловский-Корди участвовал в ее получении), зимовала с Н. Я. в Тарусе в 1960 г.


[Закрыть]. Человек очаровательный… Но характер еще не выяснен.

Я написала ему письмо (до того, как получила его таксоведение), но не отправила. В нем не таксо-, а стихология. Человек – стихи – стихи – человек.

Впрочем, это не очень важно. Я должна буду, вероятно, приехать. Еще неизвестно, но, может, появлюсь на будущей неделе.

Оспу привила[252]252
  Выявление непривитых граждан и массовая вакцинация населения против оспы проводились в СССР в 1960–1980 гг. в два этапа: в начале 1960-х – в Москве, а в остальных местах – в последующие годы по мере диспансеризации населения.


[Закрыть]. Но говорят, что нужны повторные прививки (поезда, вокзалы, больницы). Это может задержать приезд. Пишите. Умоляю, пишите. Надя.

Вероятно, приезд А. А. задержится из-за прививок.

Целую пестрое семейство, включая мужчин. Н. М.

Варюшенька! от вашей телеграммы я действительно поверила, что дали разрешение. Это, наверное, новый способ отказывать. Они хотят, но кто-то не хочет: слишком перегружен паспортными делами.

Итак, успокоимся… Только надо позвонить Оттенам, чтобы они пока не выписывали: я им (дала телеграмму), нет, написала письмо, чтобы они выписали.

А теперь о нормальных делах. Как Колина дочка? Я ничего не знаю… Поместили ее? как она себя чувствует?

Хорош Сарнов…[253]253
  Сарнов Бенедикт Михайлович (1927–2014) – литературовед.


[Закрыть] Эта штучка вроде Палиевского[254]254
  Палиевский Петр Васильевич (р. 1932) – литературовед.


[Закрыть]. Говорит красивые слова: поэзия – это эфир и зефир… И тут же устраивает небольшой погромчик в честь Балтера и Манделя…[255]255
  Коржавин Наум Моисеевич (р. 1925) – поэт.


[Закрыть] Слова стихов звучат яснее ясного… Почему они оказываются “самопризнанием”?

Мерзость.

Эти слова могут относиться к людям вообще и к тому человеку, который сидит внутри каждого человека и также поэта – он и есть человек, а не кукла. Это тот, кого надо преодолеть, хотя это и трудно. Разумеется, Сарнову нужен другой поэт, который высокопоэтично говорит: я храбрый, добрый, правдивый, умный, честный… Как Мандель… Вы знаете, эти Палиевские, Сарновы, сюда же Винокуровы с его статейкой в Литгазете зимой из заграничного выступления, хуже простых хулиганов. Они льют слезы: Поэт! – и помогут любому убийству. Вернее, начнут его… Они знают “слова” (Сарнов даже проболтался об этом). Им позволено разговаривать о высоких предметах высокими словами. Это новая должность и, вероятно, хорошо оплачиваемая. Худший вид проституции.

К чертовой матери их. Пусть Коля не пытается объяснять, что вздох человека в том, что люди слабы, не равносилен признанию, что ты трус и врун. Пусть кушают Фроста. Н. М.

Приехал уже Андрей? Как он? Напишите…

Люсенька! Ради бога не теряйте пессимизма. Целую вас. Надя.

Сейчас приедет мой приятель, Маймин Евгений Александрович, и привезет мой перевод для Ники. Приятель очень хорош, давно интересуется Колей… Он совсем свой. Читайте ему и ласкайте его.

Если он успеет к вам зайти, пожалуйста, завезите Нике рукопись сами.

Если не успеет, надо взять у него рукопись и опять же завезти Нике…

Моя язва в ужасном виде – никогда такой не была. Очевидно, дело в воздухе…

Варюша! Получила ваше письмо с Майминым. Он очень хороший, всё понимает в Тютчеве и Баратынском, но способен увлечься Ахмадулиной и Акуджавой[256]256
  Окуджава Булат Шалвович (1924–1997) – поэт и бард.


[Закрыть] (слышал их в Ленинграде). Я видела в “Юности” стихи и того, и другого. Ахмадулина кривляка невыносимая, а Ак<уджава> – дурак. Песенки хорошие, – а в стихах он ничего не понимает, как в Гоголе. Почему ему не хочется песенок? Так ладно идет!.. Но Слуцким он не увлекся, а просто его пожалел.

Что Колина дочка не больна, я почему-то уверена. По рассказам и по всему. Это девчонский кризис плюс мать, плюс провинциальное кривляние… Вот возраст, когда нужно содержание и “ценности”… Добро – зло, истина, искусство… У Никитки уже сейчас что-то есть – бабушка с ним разговаривала и Коля рядом.

Вчера ко мне приходил мальчишка 14 лет – племянник Амусина. Он и раньше заходил, и ничего… А вчера я испугалась. Прирожденный скепсис, современный скепсис, воспитание по мелочам (“не съедай в гостях всех орехов”). Меня просто стошнило… Я вспомнила Марину – о Пушкине. Девочкой она начала жалеть Пушкина на картинке… Это, наверное, надо… (Только Алю-то она какую вырастила!) Я всё хожу по институту и думаю, кто поймет про Б<родского>… Из преподавателей и студентов… Ой, господи!

Мне пришлось уже сказать, что я уезжаю. Здесь тоже запрашивали насчет площади и меня вызывали в милицию. А я была без паспорта и прописки… Объяснила в институте, они позвонили в милицию и сказали, что я у них кандидат. Приняли меня там хорошо. Наверное, дали ответ…

А в институте узнали, что стоит вопрос о моей прописке в Москве. Но я всё равно бы не осталась. Устала и психически, и физически… Талечка, я лучше к вам за спину спрячусь…

Маймин в вас всех влюбился и еще очень бурно. Он прибежал ко мне сияя… В Василису, в Никитку, в Колю, в Варю… Вы его заворожили. А про Андрея ничего не мог рассказать. Андрей вроде молчал.

Какой он? Напишите… Большой? Мне очень интересно… Талечка, как он? Наладился?

Целую. Надя.

А может, хорошо, что Колина девочка видела больных и не захочет больше прятаться в болезнь? Или лучше ее скорее убрать?

Коля! Ради бога, отвезите Нике книгу и рукопись…

Люсенька, очень целую вас. Зря вы губите мужские сердца… Маймин хочет бросить всё и к вам в зятья.

Александр Рассадин
Надежда Яковлевна Мандельштам в Ульяновске[257]257
  С благодарностью отмечаю, что работа эта не была бы начата без инициации со стороны С. В. Василенко. Благодарю М. Э. Дмитриеву-Айнгорн, П. Нерлера и Г. Г. Суперфина за сообщенные ими сведения.


[Закрыть]

Десятилетиями эта женщина находилась в бегах, петляя по захолустным городишкам Великой империи, устраиваясь на новом месте лишь для того, чтобы сняться при первом же сигнале опасности. Статус несуществующей личности постепенно стал ее второй натурой.

Иосиф Бродский

Несмотря на сохранившуюся переписку, мемуарные свидетельства современников, на ее собственные и давно ставшие классическими “Воспоминания”, биография Надежды Яковлевны Мандельштам в значительной степени фрагментирована. Люди провинции, о которых она так ярко рассказывает в своих воспоминаниях, открыто называя их фамилии или по каким-то причинам умалчивая их, становятся под ее пером типичными представителями “большого стиля” сталинской эпохи: партийцами, стукачами, космополитами, вредителями и т. п. В особенности это касается преподавателей тех провинциальных вузов, где работала Н. Я.

Не будем спешить с окончательными оценками и исчерпывающим анализом. “Провинциальная” страница жизни Мандельштам должна быть выделена в отдельную тему и “прочитана” со временем как единое целое.

1

Почти пять лет – с 1949 по 1953 год – Надежда Яковлевна прожила и проработала в Ульяновске.

Наибольшее количество материалов, связанных преимущественно с ее педагогической деятельностью, хранится в фонде Р-73 Ульяновского государственного педагогического института имени И. Н. Ульянова Государственного архива Ульяновской области (ГАУО). Это протоколы заседаний ученого совета института, отче ты о работе факультета и кафедр, планы и отчеты по научной работе, о научных командировках и т. д. В официальных бумагах иногда попадаются документы, написанные самой Н. Я., например, программа по истории английского языка[258]258
  Государственный архив Ульяновской области, Ульяновск (ГАУО). Ф. Р – 73. Оп. 1. Д. 77. Л. 70–70 об


[Закрыть].

Второй информационный источник – ведомственный архив Ульяновского государственного педагогического университета имени И. Н. Ульянова (далее АУлГПУ), где хранятся личные дела преподавателей, к сожалению, не всех.

Разумеется, самым ценным документом архива является личное дело Н. Я. Мандельштам на 19 листах[259]259
  АУлГПУ. Оп. 309. Личное дело Н. Я. Мандельштам (начато 12 февраля 1949 г., окончено 19 августа 1953 г.).


[Закрыть]. Из него мы узнаем, что в конце 1948 года – в конце ноября или в самом начале декабря – Н. Я. отправила из Ташкента на имя директора Ульяновского педагогического института А. А. Бурова заявление следующего содержания: “Я хотела бы переехать в Ульяновск, чтобы преподавать английский язык на инфаке вашего института. Сейчас состою старш<им> препод<авателем> Сагу (англ<ийский> язык). Надеюсь, что в случае вашего согласия смогу освободиться после первого семестра, т. к. ташкентский климат для меня – северянки – губителен. В случае вашего согласия предоставить работу на инфаке, я немедленно подам заявление об увольнении и постараюсь выехать в середине января в Ульяновск. Условия переезда: предоставление полной нагрузки на инфаке по языку и по спец. дисциплинам (особенно желательны теор<етические> дисц<иплины> – история языка, теор<ия> грамм<атики> и др.); предоставление комнаты, по возможности рядом с институтом, а также подъемные, т. к. из зарплаты переезда не осуществить. Стаж педагогической работы – 10 лет; в Сагу – 5 лет. Кандидатские экзамены (англ<ийская> филология) сданы. Н. Мандельштам”.

Вердикт директора: “Телеграфировать. Примем работу. Согласны ваши условия. 7/XII – 48 г.”. Уволившись в САГУ и приехав в Ульяновск, Н. Я. с 4 февраля 1949 года, приказом № 22 от 12 февраля 1949 года, была принята в Ульяновский институт на должность старшего преподавателя английского языка факультета иностранных языков – на полную ставку и с месячным окладом в 1500 рублей.

Здание пединститута располагалось на одной из самых старых улиц Ульяновска – Стрелецкой, переименованной в 1940 году, в связи с 70-летием вождя мирового пролетариата, в улицу Ульянова. Построено оно было в конце 1890-х годов по проекту обрусев шего француза – архитектора Августа Шодэ и его младшего сводного брата Эрнста Спаннера как пансион-приют для детей потомственного дворянства. Позднее здание переоборудовали во вторую симбирскую гимназию, а начиная с 1932 года в нем расположился пединститут[260]260
  Факультет иностранных языков работает там и по сей день.


[Закрыть]. Из его окон с восточной стороны открывался вид на Волгу и площадь Республики (ныне бульвар Новый Венец), с юго-западной – сразу на несколько примечательных зданий и сооружений – знаменитую Симбирскую мужскую гимназию, бывший дом губернатора, памятник Н. М. Карамзину.

Для того чтобы добраться из института до корпусов студенческого общежития, в котором поселили и Н. Я., требовалось едва ли больше 10 минут. Необходимо было пройти до самого конца ул. Ульянова, – кстати, неизбежно мимо дома, где родился Ленин[261]261
  Сейчас на этом месте расположены эспланада и Ленинский Мемориальный центр.


[Закрыть], – до Пролетарской (бывшей Завьяловской) площади, на которой (в доме 21) и располагались оба корпуса общежития[262]262
  Здания общежития не сохранились. В свое время они заменили собой здание женской центральной тюрьмы, построенной в 1896 г. на месте сооруженного еще в XVIII в. дома коллежского асессора Василия Михайловича Карамзина, старшего брата Н. М. Карамзина (в XIX в. это здание перешло вице-губернатору и использовалось под рабочий и смирительный дом).


[Закрыть].

В личном деле находятся два стандартных “Личных листка по учету кадров”, заполненные Н. Я., первый в феврале 1949 года (при устройстве на работу) и второй 31 августа 1950 года (причина заполнения неизвестна). Редакции в общем повторяют друг друга, но всё же отличаются в деталях.

Так, в поздней редакции непривычно выглядит графа “год и место рождения”, где неправильно начертано “1888 год, ноябрь” с последующим исправлением на “1889”; в разделе “Основное занятие родителей до Октябрьской революции” указано, что мать была врачом, а отец занимался “математикой (научная работа)”, в ранней редакции – просто “служащие”. Основная профессия – учитель, с 12-летним стажем, в ранней редакции – педагог, со стажем в 8 лет и 5 месяцев. В обеих редакциях отмечены также законченный экстерном Ташкентский университет (в личном деле находится копия диплома А № 159771 о присвоении Мандельштам 10 июля 1946 года квалификации филолога) и сданные в МГУ кандидатские экзамены. Один из самых коварных вопросов о пребывании за границей (и с какой целью) представлен одной строчкой: “1907. Швейцария. Давос. Детский туберкулез”. В ранней редакции тоже отмечается факт лечения в Швейцарии, но с более продолжительным сроком – с 1907 по 1910 год.

В соответствующем разделе обозначены основные вехи “выполняемой работы” до приезда в Ульяновск – в Москве, Калинине и Ташкенте: служба ответственным исполнителем в газете, редакторская, переводческая и журналистская деятельность по договорам, работа в школе и в Центральном доме художественного воспитания детей учителем английского и немецкого языков, с 1944 по 1949 год – университетским преподавателем.

В редакции 1949 года в числе городов пребывания числится Ленинград и особо отмечено, что “после войны вышли рассказы Мопассана в моем переводе в Гослитиздате”. Перечислены названия языков, которыми владеет Мандельштам: древние и новые германские и романские; древнегреческий и санскрит, специальность – английский язык (история). В более ранней редакции упоминается латынь. Отмечена медаль “За доблестный и самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны” от 1 мая 1946 года.

В личном деле Н. Я. Мандельштам выделяются две ее автобиографии, обе без датировок. Первая была написана еще в Ташкенте, а вторая – с карандашными подчеркиваниями неизвестного кадровика – в Ульяновске:

“Родилась в 1899 году в гор. Саратове. Отец – кандидат юридических и математических прав; мать – врач. Гимназию окончила в Киеве в 1917 г. С 1917 г. по 1921 г. училась живописи (мастерские Мурашко, Экстер, Академия художеств). С 1921 года постепенно переходила на литературную работу. Печатала статьи в журнале «Русское искусство» и др. Переводила и редактировала для изд. Зиф, Прибой, Ленгиз, ГИХЛ и др. Последний перевод вышел до войны (Мопассан). Работала в газете З. К. П. («За коммунистическое Просвещение», ныне «Учительская газета») ответственным исполнителем (1930–1931). В 1938 г., овдовев, переехала к матери в гор. Калинин, где работала учителем школ № 1 и 26 и рисовальщиком в артели «9 января» вплоть до эвакуации. Сначала была эвакуирована в деревню под Джамбул, где работала в колхозе, но вскоре была вызвана в Ташкент. 1942 и 1943 гг. – работала зав. литер. отделом «Дома Худож<ественного> Воспитания Детей»; с января 1944 года перешла в Сагу на кафедру Ин<остранных> Языков; преподавала там английский язык. Т. к. у меня не было высшего образования, я, по предложению руководства Сагу, сдала экзамены за филологический факультет по кафедре романо-германской филологии. Поступила я в Универ<ситет> в 1945 г., окончила – в 1946 г. С 21/III 1947 г. по 5/III 1948 г сдавала кандидатские экзамены в МГУ. Справку № 6 (о сдаче кандидатских экзаменов) получила в МГУ. Диссертацию по истории английского языка (древний период) на тему «Управление древнеанглийского глагола», построенную на сравнении с другими индоевропейскими языками, я не решилась представить к защите год тому назад; сейчас направляю свою работу в Институт языкознания. Преподаю историю языка, теорет<ическую> грамматику и теорет<ическую> фонетику. Девичья моя фамилия – Хазина. Замужем была за О. Э. Мандельштамом (поэт), который умер в заключении в 1938 году”.

Интересно сравнить “ульяновскую” автобиографию с “ташкентской”. Так, в “ташкентской” более развернуто сказано об отце, что он был не только математиком и юристом, но и присяжным поверенным. По своей научной работе был тесно связан с Киевским университетом. Более детально освещена журналистская, литературная и редакторская работа Н. Я. – после того, как она, по ее словам, “первую свою профессию бросила”.

Для нее было важно отметить, что она “проводила и научную языковую работу (наприм<ер>, сделала обследование языка научно-популярной литературы для Гостехиздата и др.)”. При этом “частично продолжала заниматься и изобразительным искусством. До войны делала модели для кустарного промысла (дерево, игрушка); во время Отечественной войны помогала в организ<ации> выставки детского рисунка в Доме Худ<ожественного> Восп<итания> Детей в Ташкенте и подбирала материал для Выставки Народного Творчества. И литературная, и живописная работа прошли через всю жизнь, параллельно служебной”.

Из “ташкентской” автобиографии можно также почерпнуть сведения о сданных кандидатских экзаменах: общие предметы в САГУ – философия, общее языкознание, латынь, греческий, немецкий языки, а также специальные предметы – английская филология, история английского языка и готский язык. В конце автобиографии Н. Я. сообщает, что крупнейший специалист в области английской филологии профессор Ильиш обещал быть ее оппонентом и что сама диссертация “почти закончена” и требует только окончательной редактуры.

По-своему любопытны и находящиеся в личном деле характеристики. Одна из них представляет собой рукописную заготовку (позднее напечатанную за подписью директора института Козырева и датируемую февралем 1952 года), из которой можно узнать не только об учебной (ведет на факультете следующие дисциплины: история языка, теоретическая грамматика, перевод), но и об общественной научно-исследовательской работе Мандельштам на факультете (в частности, “руководит кружком преподавателей по изучению готского языка, оказывает помощь молодым преподавателям по теоретическим дисциплинам, активно участвует в теоретическом семинаре для преподавателей и проявляет большой интерес к научному исследованию в области теоретических проблем языкознания”).

Две другие находящиеся в деле характеристики, напечатанные на машинке (практически идентичные, одна без подписи), помечены июнем 1953 года, когда Мандельштам в институте уже не работала. Они отражают сложные отношения с руководством института и факультета, в частности с новоназначенным директором института Старцевым и деканом Глуховым.

Обоих этих функционеров от образования Н. Мандельштам колоритно аттестует в своих “Воспоминаниях”: “Директор Ульяновского педагогического института радостно возглавлял погромщиков в 53 году. Когда меня выгоняли из института и специально для этого устроили заседание кафедры под председательством директора, я не могла оторвать глаз от его лица: он был как две капли воды похож на Чехова и, видимо, зная это, носил не очки, как было принято, а пенсне в тоненькой золотой оправе. Незабываемая игра лица и мягкие модуляции голоса… Описывать, как это делалось, не стоит – сочтут за карикатуру ‹…› Директор не успел завершить свое плановое задание при жизни Сталина и поэтому продолжал работу и после его смерти: ведь каждое изгнание требовало соответствующего оформления. Он успел выгнать двадцать шесть человек, причем не только евреев, но еще явных интеллигентов других национальностей…”[263]263
  Собр. соч. Т. 1. С. 406.


[Закрыть]