Текст книги "Триумфальная дырка"

Мы с порога предложили Кочкину пива.

– Нет-нет, – нервно отмахнулся он. – Я алкоголик, не пью уже восемь лет. Когда последний раз развязался, две недели пил.

Я не мог взять в толк, как человек может быть алкоголиком, если уже много лет не пьёт. Когда-то много позже жизнь сама даст мне жёсткий ответ на мое недоумение.

– Ты с Боковым давно виделся? – спросил Даниил у Кочкина.

– Давно, – поморщился Кочкин. – Он выстроил себе два коттеджа, один для жены, один для себя, вот и сидит там. Обкомовский сынок, что ты хочешь.

– А я ему свою книгу хотел подарить.

Боков был тем не многим действительно известным в городе поэтом, поэтому вся городская пишущая братия искала его внимания и расположения. Не знаю уж, читал ли он всё, что ему впаривали местные стихотворцы, но хотя бы всегда было, чем баню растопить.

– А Немирова ты когда последний раз видел? – спросил я.

Мы сразу условились общаться на «ты» несмотря на то, что он был в два с половиной раза меня старше.

– Немирова? По-моему, лет восемь назад, когда он последний раз приезжал.

– Класс! – загорелся я. – И как он? Что говорил?

– Ой, дался тебе этот Немиров, – ревниво покосился на меня Кочкин. – Он вообще неместный, не из Тюмени. Он из Ростова сюда приехал и стал воду мутить. А местных ребят не пускали, продвигали только своих, кто понаехал.

Я не мог взять в толк, почему нужно обязательно быть уроженцем Тюмени, чтобы писать хорошие стихи. Пример местной поэтической братии свидетельствовал подчас об обратном.

– Зато «Инструкция по выживанию» – тюменская группа, местная. Хотя их и в Москве, и в Питере слушают, – возразил я.

– Вот про «Инструкцию» ты мне не рассказывай, я их всех с пятого класса знаю. Ты знаешь, что у их предводителя дедушка был офицером НКВД?

– Ну и что, как будто от этого музыка хуже!

Кочкин посмотрел на меня как на умственно отсталого.

– Что значит, ну и что? Кого ни возьми из этой тюменской богемы, что «Инструкция по выживанию», что Боков, они все из красной молодежи, из советских мажоров, какой тут панк-рок?

– Зато они Летова и Янку записывали. Летов и Янка уж точно не мажоры!

– Да херня полная твои Летов и Янка, что вы все в них уперлись? Вот у меня была в те годы крутая группа «Городской универмаг», вот это настоящий панк-рок был.

Надо сказать, группы такой я отродясь не знал. Со слов Кочкина, картина сибирской рок-музыки вырисовывалась специфическая. Весь его опыт общения с сибирскими рок-легендами сводился к тому, что все они сплошь бездари и дураки, а настоящий талант хоть тридцать лет назад, хоть сегодня в Тюмени был один, и это сам Кочкин. Почему тогда никто не видел ни его книг, ни альбомов, а бездарей и дураков слушали по всей стране, я спрашивать не стал.

Кочкин тем временем повернулся к компьютерному столу, закурил зловонную сигарету и включил монитор.

– Я бы тебе показал настоящую музыку. У тебя флешка с собой есть?

– Есть, – ответил я.

Флешка у меня, действительно, с собой была.

– Давай сюда. «Оборона» и «Инструкция» твои – это всё ни о чём. Сейчас я тебе запишу настоящую музыку.

Заполняя под завязку мою флешку собственной самодеятельностью, Кочкин принялся рассказывать Даниилу о нумерологическом смысле числа тринадцать и мировом еврейском заговоре. Я налил себе ещё один стакан пива и подумал о Кристине. Почему, когда мне хочется встретиться с ней, я вместо этого сижу в гостях у какого-то непризнанного гения? Я достал телефон и написал ей, что соскучился, и пиво пить куда лучше было бы с ней. Расставание мне помехой не казалось. Ответ пришел на удивление быстро.

– Ты слишком много пьешь, – написала она. – Сегодня я выпью сама.

Всё понятно. Сама укатила куда-то веселиться, а с кем именно, рассказывать не хочет, вот и предупредительно первая наезжает. Очень в её стиле.

Выяснять отношения при всех, особенно при Данииле, было неудобно. Я попросился у Кочкина в туалет. Туалета в доме не оказалось, и Кочкин сказал мне выйти отлить в огород. Я вышел из дома, снова достал телефон и стал звонить Кристине.

– Тебе самому не противно звонить и напрашиваться? – с ходу набросилась она.

– А что ещё остается, если ты сама никогда не звонишь?

– Правильно, поэтому ты где-то напился и теперь звонишь мне со всякой ерундой!

Интересно, почему только мне осудительно где-то с кем-то напиться, а ей это вполне позволительно? На беду, я не подумал надеть куртку, и в одной рубашке на ночной улице меня безбожно продувало.

– Как будто ты сама не свалила куда-то бухать, – стал возмущаться я. – Какое ты право имеешь от меня что-то требовать, если сама не считаешь себя связанной никакими обязательствами? Почему тебе одной всё можно?

– Думаешь, в интернете по лайкам не видно, на кого ты пялишься? – не найдя, что возразить, Кристина снова перешла в наступление. – Она, видимо, тебе не даёт, вот и прибегаешь ко мне.

– Главное, что не на тебя, – зло ответил я, хотя так и не понял, что она опять имела в виду.

Видимо, снова приревновала к тому, что в друзьях в социальных сетях у меня присутствовали лица женского пола, пусть даже это родственники, коллеги и одноклассники. Себе самой, правда, добавлять в друзья мужчин она считала нормой.

– Как это низко, когда вот так давят на самое больное, – обиженно воскликнула Кристина. – Наверное, вагон счастья тебе привалил. Не звони мне больше!

– Как будто это я опять скандал устроил, – сказал я, но она уже бросила трубку.

На мои звонки она больше не отвечала, а потом и вовсе выключила телефон. Раздраженный, я ушел из холодного и мокрого огорода в дом. Не простудиться назавтра я мог только чудом.

Пиво закончилось, время наступало позднее, мы с Даниилом решили расходиться по домам. Одевшись в прихожей, мы стали прощаться с Кочкиным. Довольный, он протянул мне флешку, полную его творений.

Ночные улицы в частном секторе были пусты и промозглы. Иногда где-нибудь вдали лениво лаяли сторожевые собаки. Половина фонарей не работала, и мы с Даниилом молча шли почти в полной темноте. В огороде, да ещё после холодного пива, меня все же серьезно продуло, начинало першить горло.

– В воскресенье в баре «Партизан» у меня будет презентация книжки, – сказал вдруг Даниил. – Приходи тоже. В семь часов начало.

Я согласился, конечно.

– А Кристина тоже придет? – спросил я.

– Конечно! Она и организовала вечер через знакомых. А почему ты спрашиваешь?

Я неопределенно махнул рукой и ничего не ответил. Данил подозрительно покосился на меня, но ничего говорить не стал. Ничего хорошего всё это не предвещало.

Я запрыгнул в последний автобус и поехал домой. Ясное дело, что со своим кругом общения Кристинка придёт на вечер с большой компанией друзей обоих полов и будет радоваться жизни. Мне же идти туда было не с кем, мои друзья литературой не интересовались. Скорее всего, мне предстояло сиротливо сидеть в углу, стоило ли вообще идти? Ждать от предстоящего мероприятия чего-то хорошего было наивно.

На переднем сидении на весь автобус горланила компания школьников. Один достал раскладной нож и стал им демонстративно размахивать. Теперь я знал, как выглядят те, кто рисует матерные надписи на автобусных остановках.

В воскресенье вечером я вышел из автобуса и направился в сторону бара, где должен был проходить творческий вечер Даниила. Погода была всё такой же гадкой и дождливой, под стать октябрю и моему настроению. Демоны в моей голове клокотали со всей яростью. Ясное дело, что ничем хорошим этот вечер кончиться не мог.

Никто из моих друзей, разумеется, не выразил ни малейшего желания пойти на поэтический вечер. Я вообще в своем увлечении литературой всю жизнь был одинок. С местной литературной общественностью я близких отношений не водил, поэтому, вероятно, ожидало меня в баре одинокое пьянство, в то время как Кристина будет веселиться в компании друзей, и плевать ей будет на меня. Скорее всего, даже демонстративно плевать, будет стараться показать, как ей хорошо без меня. А мне и не нужно было особо стараться, чтобы показывать, как в моей жизни все тухло. И что за мероприятие в воскресенье вечером? Завтра всем нужно будет на работу, даже не напиться толком.

Вселенная на каждом шагу продолжала меня подкалывать и злить. По улицам шастали улыбчивые влюбленные парочки, не сиделось же им дома в такую погоду. Я смотрел на них и недоумевал, как это так у них получается, что они любимы и счастливы, улыбаются и не одиноки? Невольно я зыркал на них взглядом вурдалака, они от меня шарахались, как от маньяка. Скажете, зависть? Да, вот она самая в химически чистом виде и есть. Изнуренный то беспросветным одиночеством, то невротическими отношениями, полными скандалов, я давно уже не верил, что когда-нибудь так же смогу просто быть счастливым.

По пути мне подвернулся магазин. Я зашел в него и купил чекушку сухого вина, которое планировал выпить по пути. Воспринимать реальность в трезвом виде я отказывался и бойкотировал её.

На беду, у Кочкина меня всё же продуло, и теперь я каждые тридцать секунд надсадно кашлял. Вероятно, кроме стихов Даниила собравшимся на вечере предстояло слушать ещё и мое простудное кряхтение. Так им и надо!

Глянув на часы, я обнаружил, что мероприятие уже минут двадцать как должно было начаться, и я на него уже довольно серьезно опоздал. Я повернул на другую улицу, перебежал через дорогу и, перепрыгнув через лужу, подошел к бару.

С тёмной улицы было видно собравшуюся публику, собралось ее довольно много. Кристину видно не было, Даниила тоже. За столиками сидели самодовольные эстеты, жрали и пили крафтовое пиво, эту несусветную дрянь, напоминающую по вкусу в зависимости от сорта то хлебный квас, то средство для полоскания горла.

Цивильная публика изображала пристальное внимание, хотя в действительности интересовалась больше болтовней и распитием пива. Ясное дело, что местным поэтам было глубоко плевать на стихи что Даниила, что чьи бы то ни было, кроме своих собственных. Что и говорить, они и на тюменских классиков плевать хотели, ни одного их стихотворения не знали и лишь норовили устраивать литературные вечера имени себя любимых. Собственно, и на сегодняшнее мероприятие они пришли не из любви к творчеству Даниила, а лишь в расчете на то, что, когда у них самих будет творческий вечер, туда тоже кто-нибудь придёт. Этим дуракам не приходило в голову, что для того, чтобы тебя читали и хотели слушать, нужно всего лишь написать хорошие стихи.

– Жрут, суки! – зло подумал я и поднялся по ступенькам.

Со мной поздоровалась молодая администраторша и протянула книжку Даниила. Видимо, он отчаялся свои произведения продать и решил теперь свою книгу впаривать всякому, кто придёт на вечер.

Пройдя в зал, я остановился и стал высматривать глазами свободное место, а также, чего греха таить, где Кристина. В углу помещения располагалась небольшая сцена, где сидел на стуле Данил и по книжке читал в микрофон свои произведения. Даже на презентацию своей первой книги он явился в старом вязаном свитере и брюках, будто советский бард. Может, конечно, он вообще целенаправленно изображал такое равнодушие ко всему земному и собственному внешнему виду, считая себя эдаким Блоком наших времен.

Свободных мест не было, я продолжал стоять посередь зала. На меня стали со всех сторон шикать, что я стою в проходе и закрываю обзор. Я был ещё слишком трезв, чтобы с ними переругиваться и скандалить.

Заметив свободный стул у самой сцены, я устремился туда. На удивление, слева от меня сидел Кочкин, пил чай и ворчал. На мое недоумение он мне объяснил, что сначала подсел за другой столик к одной из компаний, где принялся материться и срывать покровы про заговор глобалистов. В итоге, послали его за тем столиком.

– Давно началось? – спросил я.

– Нет, минут двадцать назад.

Я полистал меню. С учетом моей простуды, пить холодное пиво было смерти подобно. Ситуация вынуждала пить крепкие напитки, что оптимизма не добавляло.

– Давай бухнём! – сказал я Кочкину.

– Ты же знаешь, я алкоголик, мне нельзя.

Впрочем, это мало что меняло. Концерт уже был в самом разгаре, поэтому официантки, чтобы не мелькать перед зрителями, к нашему столику не торопились.

Даниил закончил очередное стихотворение с видом, будто изрек глубинное прозрение о смысле бытия, раздались жиденькие аплодисменты.

– Даниил, мы тебя любим! – услышал я за спиной знакомый голос.

Обернувшись, я увидел, что в углу за столиком сидела Кристина в компании неизвестных мне парней и своей очкастой подруги Наташи. Интересно, Кристина специально, чтобы меня побесить именно с моим приходом стала признаваться в любви к Даниилу?

– Любит она его, как же, – мрачно думал я. – Интересно, почему тогда она динамила его всё лето, а спала вместо него со мной.

В перерыве ко мне, наконец, подошла официантка. Чтобы не дожидаться, когда она подойдет в следующий раз, я сразу заказал целый графин водки.

– А кушать что будете? – спросила официантка.

– Вот её, родимую, и буду.

Если бы я тогда знал, что один из сидевших с Кристинкой мужчин порнографический фотограф в свое время снимал её голой для эротической фотосессии, скандал, наверное, разразился бы сразу. Увы, тогда я ещё ничего не знал, да к тому же был трезвым и злым.

Публика самодовольно чавкала, переполненная чувством собственной важности и нормальности. Мне хотелось иметь как можно меньше общего со всеми вокруг. Я зло отвернулся, официантка принесла мне, наконец, водку, и я принялся её пить, поминутно оглашая своим кашлем весь бар. Разозленный, я даже не особо старался быть тише, и раз от раза ловил на себе осуждающие взгляды, от чего ещё больше распалялся и злился.

Кочкин в это время осуществлял параллельный перевод стихов, читаемых Даниилом, тут же построчно повторяя их в матерной обработке.

Я пил водку, кашлял и посмеивался матерщине Кочкина. Водка была противной и невкусной. Оглянувшись, я увидел, что Кристина переговаривалась то со своей очкастой подругой, то с пятидесятилетним фотографом, пила пиво и хихикала. Холёные хипстеры за столиками самодовольно чесали бороды и языками.

Разумеется, я опять напился. Это было уже даже не оригинально. Даниил дочитал свои стихи по книжке и спустился со сцены, объявив рубрику «Свободный микрофон». Видимо, заканчивать мероприятие не хотелось, а программа ограничена.

Даниил сел за тот же столик, поздоровался со мной и стал болтать с каким-то своим приятелем. Выступать никто не стремился. Заказав кружку пива, я озирал кривым лицом окружающий мир, Кристинка болтала в углу со своей компанией и на меня ни малейшего внимания не обращала.

Мне было скучно. За соседним столиком в одиночестве сидел волосатый парень. Вернее, волосатый мужик, как потом выяснилось, ему было уже за сорок лет, но выглядел он до сих пор как застенчивый подросток. Когда-то я его видел на фотографиях с различных поэтических мероприятий, из чего заключил, что он тоже сочиняет стихи.

– А ты тоже поэт? – я подсел к нему со своим стаканом, не желая тосковать в одиночестве.

Он опасливо посмотрел на меня. Видимо, я уже был достаточно пьяным и выглядел угрожающе. Или просто парень был социопатом.

– Да, а ты откуда знаешь? – ответил он.

– На фото тебя видел с мероприятий. Вышел бы прочитать что-нибудь свое, а то я, например, твоих стихов не знаю.

Парень поломался, но, видимо, хоть чье-то внимание ему польстило, эти персонажи вообще болезненно жаждут малейшего одобрения. Он полез зачем-то в сумку, достал оттуда папку с файлами и бережно перелистнул страницы. Оказалось, это папка с его распечатанными стихами. Он что, настолько любил себя и свое творчество, что всегда свои стихи с собой таскал?

Взобравшись на сцену, парень стал из этой самой папки вычитывать собственные стихотворения. В сорок лет с длинными волосами, усиками и бородкой он напоминал спившегося мушкетера. Я налил себе ещё водки и выпил, после чего заказал кружку пива.

Кристинка позже рассказывала мне, что этот парень в свое время тоже к ней подкатывал. Нёс какую-то чушь о том, как волнительно общаться с такой прекрасной девушкой, и вызвал у неё вместо симпатии лишь недоумение. Я Кристинку просто позвал на концерт, где мы принялись вместе бухать, из чего и проистекли наши отношения.

Странное это поколение книжных мальчиков, юность которых пришлась на девяностые: что Даниил, что этот парень. Есть в этом какая-то трагедия, только они вступили в переходный возраст, как рухнула Советская страна и кругом запылала жестокая реальность бандитских разборок, наркотиков, нищеты и перечёркнутого будущего. К такому их жизнь не готовила, их учили трудиться и строить социализм, а не выживать в капиталистических джунглях. Их сверстники погибали от наркотиков или в окопах двух чеченских войн. Выйти из дома, не получив в табло, было удачей. Реальность казалась им угрожающей и жестокой, и всё, что им оставалось, это спрятаться от этой реальности у себя дома, обложиться книгами и уйти в параллельный мир поэзии и искусства, а Бродский их благословил не выходить из комнаты.

Но одно дело не выходить из комнаты нью-йоркского дома, получив Нобелевскую премию, и совсем другое сидеть в неприбранной родительской квартире, замуровав себя в мире муз и иллюзий. Даниил так и говорил, что мир искусства для него куда реальнее, чем постылая действительность, и странно его в этом винить. Это, в любом случае, лучше, чем сторчаться в наркотических грёзах, но прожитая жизнь всё равно оказывалась галлюцинацией. В советское время эти мальчики могли бы быть поэтами регионального розлива, известными в узких кругах, печатались бы в литературных журналах, которые почти никто бы не читал, выступали по библиотекам, и вполне бы жизнь состоялась. Время растерло в порошок судьбы этих книжных мальчиков, необратимо превратившихся в сорокалетних подростков.

Парень дочитал на сцене очередное стихотворение. Эстеты, жрущие за столиками стейки и картошку фри, издали жиденькие аплодисменты, и он спустился со сцены. Было скучно, противно и уныло, все эти выступления местных поэтов всякий раз оказывались ярмаркой тщеславия.

Даниил разговаривал за столиком с друзьями, Кристина ржала в углу, публика со всей важностью держала свои самодовольные рожи.

Ох уж эта обывательская гордость за свою нормальность и цивилизованность! Панический страх оказаться не таким как все, не как приличные люди, готовность заклевать всякое отклонение от генеральной линии обывательского мейнстрима. Злоба обуяла меня, и с бокалом пива наперевес я ринулся на сцену, желая творчески выказать своё отношения к происходящему. Алкоголь нёс меня вперёд, мозги за ним не поспевали. Вечер был тухлым, и вряд ли стоило ожидать чего-то веселого. Некому было всколыхнуть это сытое болото, пришлось это делать мне.

Нет, не ради себя любимого я полез на сцену. Я отдавал себе отчёт, что никому тут не нужна моя писанина. Я не любил эту самовлюблённую публику, которую ничто на планете не интересует, кроме своих благополучных персон. Просто меньше года назад умер тюменский поэт Мирослав Немиров, но для тюменской литературной богемы он продолжал в тюменской культуре отсутствовать. Как же, ведь это не любимые они сами.

Примерно это я и принялся в микрофон объяснять, дескать, почему мы забыли свои корни, и как нам не стыдно. Честно говоря, я до сих пор толком не помню, что я там наговорил. Говорю же, напился.

Публика презрительно морщилась, видимо, полагая, что какой-то пьяный дурак накидался и стал буянить. От этого я по пьяни злился ещё больше и стал читать стихотворение Мирослава Немирова «Станция «Речной вокзал».

Стихотворение и так было матерным, но, будучи пьяным и разъярённым, я вставлял туда через каждое слово дополнительный мат, из-за чего стихотворение звучало как сплошной поток матерщины, где периодически всплывали приличные слова для связи мата в предложениях.

Выпучив глаза на мою яростную тираду, эстеты перестали жрать и смотрели на мои выкрутасы. После красивых дум Даниила об искусстве и городских стихиях это резко выделялось из общей канвы тухлого вечера и выглядело авангардно.

– «А вы ничтожное говно!» – дочитал я последнюю строку Немирова, глубоко в данной ситуации с автором согласный.

Не знаю, что на меня нашло, то ли самодовольные рожи, подпиравшие столики, вывели меня окончательно, то ли злость на Кристинку, которая развлекается с посторонними мужчинами и думать обо мне не хочет, то ли просто все выпитое за вечер разом ударило в голову.

– Пошли вы все в жопу! – зло крикнул я в микрофон со сцены.

Выступление мое не имело успеха. Даже жиденьких аплодисментов я не услышал, только Кочкин довольно посмеивался и чесал бороду. В баре стояла тишина, никто мне хлопать не стал даже из вежливости. Это было понятно, откуда бы взяться вежливости, если я обматерил и послал всех собравшихся. Я физически чувствовал, как я их всех ненавижу.

Я махнул рукой, спустился со сцены и ушел за столик допивать свое пиво с водкой.

Эпатированная общественность после устроенного мной шоу дружной толпой отправилась курить и осмыслять увиденное, а кто-то и домой от греха подальше. Бар резко опустел.

Стоило мне сесть за столик, ко мне тут же подошла покрасневшая официантка.

– Вы не могли бы покинуть наше заведение, – опустив глаза, сказала она.

– Видите, у меня пиво ещё осталось? Сейчас кружку допью и тогда покину, – невозмутимо ответил я.

Пьяный я часто становился вредным и противным. В практически пустом баре я выпил ещё водки и стал запивать её пивом. Водка, залитая ледяным пивом, вряд ли могла меня оградить от прогрессирующей простуды, а вот с точки зрения опьянения эффект был вполне определенный.

Оглянувшись, я увидел, что в углу в одиночестве сидела подруга Кристинки по имени Наташа. Пока все ушли курить, она пересела за соседний столик. Наташа была художницей, ей было тридцать лет, появлялась в обществе она всякий раз в неизменной налобной повязке, рисовала психоделические узорные картины и стояла на учете в местной психушке. Идеальная, в принципе, комбинация для художницы. Демоны в моей голове тут же дали понять, что следует делать. Если Кристинке можно прохлаждаться с посторонними мужчинами, тогда и я сейчас покажу, как мне без неё весело и замечательно.

– Привет, ты очень интересно рисуешь, – я подсел к Наташе прямо со своим стулом.

– Правда? – удивленно глянуло она на меня. – А ты откуда знаешь?

– Мне Кристина твои работы показывала. Да и у вас же выставка была недавно. Ну что, накатим за знакомство?

Наташу, по-видимому, мои выходки на сцене ничуть не смутили, и она с радостью принялась бухать со мной. Опять же, Кристина говорила, что с мужчинами у неё все было не так хорошо, как ей хотелось бы. Но не до такой же степени!

В этот момент в бар вернулась из курилки Кристина. Озадаченным взглядом она просверлила меня, сидящего рядом с ее подругой и разглагольствующего о современном искусстве. Тем не менее, она ничего не сказала и вернулась за столик позади нас. Я не видел, чем она там занималась.

Демоны в моей голове торжествовали. Она так долго и невыносимо изводила меня своими загулами, враньём, истериками и параноидальной ревностью, и теперь я намеревался от всей души отплясать на её чувствах, если они у неё вообще бывают. Мужская часть её компании, по-видимому, разошлись по домам, теперь пусть она одиноко сидит в углу, хватит с нее.

Я чувствовал себя актёром в идиотском спектакле. Не думаю, что я делал то, что хотел. Я, если на то пошло, вообще в тот момент уже чисто физиологически мог думать с трудом. Откуда-то возникало в голове четкое понимание роли, которую надо до конца отыграть.

Расставание – всегда вещь болезненная. Не очень просто скрывать свои невесёлые эмоции от других, но скрывать приходится. Если вторая половина при всех твоих терзаниях безмятежно радуется жизни с кем-то другим, то весь груз душевной боли приходится тянуть одному. Отношения, любовь – всё это воспевалось человечеством на протяжении веков, но на поверку оказалось лишь унизительной эмоциональной зависимостью от другого человека, мало чем отличающейся от наркотической. Головой можно прекрасно понимать, что всю эту невротическую историю давно пора рвать, но это мало что меняет. Мне давно было ясно, что ничем хорошим отношения с пьющей нимфоманкой кончиться не могли, но голова не в состоянии была приказать этой эмоциональной наркомании прекратиться.

Я отпил ещё пива, отставил стакан, и спектакль продолжился. Я положил руку на спинку стула за спиной у Наташи, закинул ногу на ногу и вновь принялся за светскую беседу.

За моей спиной раздался шум битого стекла. В занятом положении оглянуться и посмотреть, что там творится, мне было неудобно.

– Как тебе сегодняшнее мероприятие? – спросил я у Наташи, поскольку ситуация предполагала дальнейший разговор.

– Мне было интересно. Ты тоже интересно выступил.

Наташа, видимо, тоже была пьяная, судя по тому, что у нее не вызывало внутренних противоречий то, что я всего три дня как бывший парень её подруги.

Внезапно на меня что-то налетело и стало наносить удары. Разъярённая Кристина не вынесла всей этой сцены и с кулаками набросилась на меня.

– Сволочь! Скотина! – визжала она, пинаясь и размахивая руками.

Оттащить её было некому, оставалось только обороняться. Схватив со стола пивную кружку, она вылила всё содержимое Наташе на голову.

– А ты чего сидишь, курица тупая? – её гнев переместился на подругу.

Размахнувшись пустой кружкой, Кристина направила удар мне в голову. Увесистый бокал остановился в миллиметре от моей черепной коробки, чудом не разбив мне голову. Видимо, в последний момент в её голове проснулись остатки здравого смысла. Впрочем, ненадолго.

Бокал она яростно швырнула и разбила об пол, полетели осколки. Я понял, что за звуки я слышал за спиной. Из курилки на шум стали возвращаться люди, а Кристина с новой силой набросилась на меня и стала наносить удары всеми конечностями.

Я пытался схватить её за руки и остановить, но в пьяном виде ничего не выходило.

– Ты же сама сказала, что мы больше не в отношениях! – уворачиваясь от ударов, говорил я. – Я свободный человек и могу делать, что хочу. Или ты одна тут сильная и независимая женщина?

В принципе, всё это было не руганью и отмазками, а объективной истиной. Изловчившись, я смог запрыгнуть к ней за спину и обхватить сзади.

– Успокойся, слышишь? – крикнул я.

В этот момент кто-то сзади отшвырнул меня в противоположный угол.

Оказывается, в этот момент из курилки вернулся какой-то здоровяк и увиденную ситуацию воспринял с точностью до наоборот, будто бы я – мужлан и подонок, который окончательно утратил моральный облик и поднял руку на девушку. После устроенного мной на сцене вряд ли у кого-то мой моральный облик вызывал сомнение.

Я поднялся с пола, а здоровяк снова двинулся на меня. Он, видимо, решил включить джентльмена и повыпендриваться перед девушками. Неравноправная история: если произошёл дебош, то виноват априори мужчина, как будто родиться лицом мужского пола автоматически значит попасть в криминогенную группу. То, что Кристина сама устроила скандал и набросилась на меня, а я ни разу не поднял на неё руку, никого не волновало. У нас девушки не пьют, не напиваются и не скандалят. Да и не изменяла она мне вовсе никогда, истерик и сцен ревности не устраивала, она же девушка.

Впрочем, вряд ли я смог бы это всем объяснить, а мое мнение хоть кто-то счел бы значимым. Скорее всего, и без этого здоровяк хотел физически опровергнуть мои эстетические представления.

Будучи выше меня на три головы, он схватил меня как провинившегося школьника за шкирку и поволок к выходу. На несколько весовых категорий меньше его и на несколько промилле пьянее, сопротивляться ему я практически не мог, оставалось только брыкаться и ругаться.

– Куда ты меня тащишь? Да кто ты такой вообще? Это моя девушка, дай нам договорить!

Здоровяк меня не слушал и неумолимо толкал к выходу. Кристину, разумеется, никто выдворять и не думал. Несмотря на её нападение, все сочли её потерпевшей.

Когда здоровяк тащил меня, я увидел, что у выхода стоял ошарашенный Даниил и недоуменно озирал сложившуюся ситуацию. Девушка, за которой он с цветами бегал и воспевал в стихах, пьяная дралась в баре с парнем, которого он категорически отказывался воспринимать всерьез.

– По какому праву он меня вытаскивает отсюда? – крикнул я Даниилу. – Скажи ему, что я ни при чем!

Даниил только пожал плечами и проследовал в бар. Он тоже был не на моей стороне и, видимо, считал, что Кристина молодец, а я подлец и негодяй. Ну а чья проблема, что Кристинка виртуозно умела вести двойную жизнь и скрывать собственную распущенность, а я оказался простой как два пальца, да ещё и невротические эмоции владели мной сильнее, чем здравый смысл.

Здоровяк выволок меня на крыльцо, дал по морде и спустил с лестницы. Несправедливое изгнание из бара, недоговорённость с Кристиной, которой постоянно всё сходит с рук, насилие, которое ко мне за пять минут уже два человека применили, всё это не давало мне смириться ситуацией.

Вскочив с грязного асфальта, я вновь с кулаками рванул к лестнице. Попытка взять бар штурмом была наивна, парень итак был выше меня на три головы, а, стоя на лестнице, он и вовсе был для меня недосягаем. Зато моя голова была вполне досягаема для его кулака. Опять получив по башке, я в очередной раз улетел на асфальт, с которого только что поднялся.

– Ты чего по лицу прямо бьешь? – крикнул я. – Да я на тебя заяву напишу!

Злоба и беспомощность распирали меня. Здоровяк вошёл в бар и запер дверь изнутри. Кристина осталась там. Хоть на улицах, хоть в отношениях полов, хоть в отделе полиции, до сих пор действует только право сильного. Я сильнее, поэтому я прав. Я могу набить тебе рожу, так что заткнись и не рыпайся.

– Да пошел ты! – крикнул я непонятно кому. – Хоть бы кофту мою вернули.

Здоровяк за стеклом молчал и ничего не говорил. Я подозревал, что словарный запас его был сведен к минимуму.

В этот момент будто по сценарию к зданию подъехал полицейский бобик. Видимо, администрация бара ещё и полицию вызвала, причем наверняка на меня, а не на устроившую драку Кристину. Интересно, что они мне предъявить собирались? Из машины вышли двое полицейских.

– Старший сержант Еремин, – один из них через стекло предъявил здоровяку удостоверение. – Поступил вызов в ваш бар.

Интересно, с чего это они решили, что бар этого здоровяка? Или он в баре охранником работал? Или вообще владелец? Он что-то сказал полицейскому и указал на меня. Пьяный и дважды упавший на грязный асфальт, судя по всему, я вполне был похож на правонарушителя. Сержант подошел ко мне и велел проследовать за ним в машину.

Сопротивляться было бесполезно, будучи юристом, я отдавал себе отчет, что на случай моего неповиновения у них в запасе есть спецсредства и ещё пара административных и уголовных статей, и если начать выкаблучиваться, то домой можно вернуться не скоро.