Текст книги "Триумфальная дырка"

Я покорно полез в бобик. Вся эта самодовольная компания осталась в баре радостно бухать и перерабатывать еду и крафтовое пиво в говно. Больше им было нечего дать миру.

– Ребят, я не виноват! Это всё из-за Кристинки, – объявил я, взобравшись на заднее сидение.

Там сидел ещё один молодой милиционер кавказской национальности.

– Заткнись и сиди спокойно, – процедил он мне.

Так они сразу и поверили в мою невиновность, простят, поймут и с миром отпустят. Даже закоренелые преступники и убийцы всегда считают себя невиновными и убеждены, что их оклеветали и спровоцировали, ментам ли об этом не знать.

Завелся мотор, и бобик куда-то меня повез.

– Ребят, мы с вами коллеги, я тоже юрист, – меня же, как на грех, поперло на болтовню.

Что поделать, я не чувствовал себя не в своей тарелке. Обучаясь на юрфаке, с сотрудниками полиции я не раз пересекался в самой разной неформальной обстановке, неоднократно участвовал в совместных возлияниях и всю их службу знал изнутри. В полицейском бобике в пьяном виде я сидел не в первый раз, поэтому в голове моей никакой формальной дистанции и субординации не было. Беда в том, что у них, судя по всему, она была. Я же чувствовал себя вольготно, без умолку болтал, при этом сотрудников полиции в разговоре называл исключительно ментами. Что поделать, в неформальной обстановке они и сами себя так называют. Кавказец пьяного меня, судя по всему, презирал и недовольно косился.

– Ребят, я с ментами в хороших отношениях всегда был, сколько с ними на следственные действия ездил. Знаете участкового Пчельникова?

– Ты, я смотрю, шибко разговорчивый? – прикрикнул на меня кавказец.

– Ну а что, мы же с вами свои люди, – невозмутимо продолжил я, не поняв наезда. – А в каком отделе месяц назад мент прямо на посту застрелился?

– Не на посту, – ответил кавказец, удивленный, откуда я в курсе их корпоративных сплетен. – Из четвертого.

– А вы из какого отдела?

– Из четвертого, – скривившись, ответил мент.

– Вот это да! И почему ему не жилось? Говорят, что он жениться собирался, большой кредит на свадьбу взял. В итоге не на свадьбу, а на похороны тратить придётся.

– Видимо, были свои причины, – многозначительно ответил кавказец, не собираясь со мной эту тему обсуждать.

– Самое главное, вас же стрельбе обучают. Чуваку даже не промахнуться было, без шансов остался.

Машина ехала в сторону окраин. Где находился четвертый отдел, я знать не знал, и волнения не испытывал ни малейшего.

– А правда, что в пятом отделе людей током пытают? – спросил я. – Нам препод один рассказывал, как защищал в суде мужика, из которого выбили током показания.

– Тебе, я смотрю, не терпится там побывать? – вновь прикрикнул на меня кавказец.

Судя по всему, я начал его раздражать.

– Да упаси бог! – ответил я. – Кому хочется разряд в жопу получить и пытки? Что у нас тут, Чеченская Республика Ичкерия что ли?

– Ты что-то против Чечни имеешь? – взвился кавказец.

– А ты что, чеченец? – удивился я.

– Да!

Ситуация вышла неловкая. Вдруг он сейчас рассердится и вправду меня в пятый отдел сдаст или спайс на карман подкинет, а потом при обыске внезапно обнаружит.

– Я очень уважаю чеченцев, – заявил я. – Удивительный народ! Я много книжек про них читал. В Чечне, говорят, безработица, поэтому там почетно в ментовке работать.

Кавказец психанул и внезапно двинул мне кулаком по носу.

– Ты заткнешься сегодня или нет? – крикнул он.

Судя по всему, обсуждать малую родину с задержанным пьяницей в его планы не входило. Но затыкаться я в пьяном виде не собирался. У меня пошла кровь из носа, и я, запрокинув голову, принялся на всю машину возмущаться.

– Ты чего руки распускаешь? Я из-за тебя третий раз за вечер уже по морде получил! Тебе надо не в полиции, а в министерстве шариатской безопасности работать! Это же превышение должностных полномочий!

Кажется, тот по прошествии эмоциональной вспышки сам это понимал и, зная, что я юрист, мог опасаться, что я накатаю на него заявление. Дело в том, что незадолго до этого в пятом отделе прямо на допросе от пыток умер задержанный, после чего полицейских в городе стали жестко наказывать за превышение полномочий и увольнять.

Сотрудники, сидевшие спереди, сверлили глазами лобовое стекло и упорно делали вид, что ничего не происходит.

– Это статья, между прочим! – не унимался я. – Ну-ка покажи свое удостоверение, по закону ты сам был обязан сразу это сделать. Как твои фамилия, имя и звание?

– Я тебе уже показывал, – соврал мне сквозь зубы кавказец.

Вообще, странно у меня в голове всё это совмещалось. Как напиваться и скандалить в кабаке, так это современное искусство, и нужно меня за это понять и простить. А как мне за такие дела дали по башке и решили привлечь к ответственности, так я бросился права качать и призывать к законности.

– Вы видели, как он мне по носу вмазал? – обратился я к сотрудникам, сидевшим спереди. – Как его данные узнать? Как я на него заявление буду писать, если не знаю его фамилию?

Разумеется, они сказали, что ничего не видели, с чего бы им сдавать своего товарища.

Машина подъехала к вытрезвителю, так уж вышло, давно мне знакомому. Ночевать я там ни разу не ночевал, но дышать в трубочку пару раз меня возили.

– Представляете, он мне в машине по носу врезал, – беспардонно объявил я, только появившись на пороге у нарколога. – Где у вас можно умыться и в туалет сходить?

– Сейчас в трубочку подышишь, потом умоешься, – один из полицейских толкнул меня к врачу.

Пожилая женщина с усталым лицом, не глядя на меня, протянула мне под нос алкотестер. Я дунул в трубочку, врач сняла показатели и стала что-то писать в справках и карточках.

– Средняя степень опьянения, – прокомментировала она.

Видимо, пока меня возили, алкоголь в организме успевал выветриваться.

Мне было жалко эту ни в чём не повинную женщину. Сколько их таких в стране, работников пивных, алкомаркетов, наркологических служб, вынужденных изо дня в день по долгу службы смотреть на отборную алкашню, при этом вежливо с ними обращаться, обонять вонь перегара, слушать грубиянство и уродливый пьяный флирт. Но что я мог поделать, не по своей воле я сюда пришел, а меня принудительно доставили. Вел я себя прилично, я по жизни интеллигентный человек, пока не выпью.

Полицейский забрал у врача какие-то бумаги и препроводил меня в туалет.

Вышел я из отдела полиции только поздней ночью. В отделе зачем-то у меня взяли отпечатки пальцев. Теперь даже преступление никакое не совершить, сразу вычислят.

Наряд на бобике поехал дальше, со мной остался только один полицейский, который составил на меня протокол за появление в общественном месте в нетрезвом виде. Я стал возмущаться, какое может быть появление в общественном месте в нетрезвом виде, если я был в баре? В каком ещё состоянии я там мог быть? Тогда можно было бы винтить всю собравшуюся там компанию и Кристину в первую очередь.

На мой категорический отказ подписывать идиотский протокол сотрудник полиции невозмутимо ответил, что в таком случае они меня отвезут в пятый отдел на Тульской, и там я подпишу всё, что потребуется. А чтобы бензин зря не жечь, они до кучи что-нибудь ещё могут у меня найти.

Я покосился на обезьянник. В узкой клетке на скамейке спал избитый бомж. Ясное дело, полиция и без всяких протоколов имела полное право задержать меня на двое суток. Сидеть целую ночь в клетке с бомжом мне не хотелось. Махнув рукой, я подписал протокол, чтобы от меня отстали. Что поделать, не приняли пока статьи за чтение матерных стихов и выяснение отношений в баре, а сказать, что ничего антиобщественного я не совершил, после всех моих выходок было нельзя.

Хлопнув дверью, я вышел из отдела. Отряхнув прах с ног своих, я пожелал этому месту всех кар небесных в судный день. Но вряд ли Бог стал бы считать моё мнение сколько-нибудь значимым.

В прошлой жизни в годы церковной юности, я был патлатым подростком, который вместо того, чтобы играть в компьютер или пытаться обустроить интимную жизнь, зависал всё свободное время в церкви, и общение с высшими силами волновало меня больше, чем общение с девушками. Тогда я всерьез верил, что все мы творение любящего Творца, и в каждом из нас живет божественное начало. С годами выяснилось, что жизнь устроена несколько сложнее, и неопытность в сфере отношений полов в итоге сыграла со мной злую шутку.

Что в окружающих, что в себе самом никакого божественного начала я рассмотреть давно уже не мог. Люди врут, изменяют, хамят на улицах и в общественном транспорте, бухают и бьют друг другу морды, не думая подставлять правую щеку, а если что и подставляют, то только ближнего своего. Бог не только всё это смиренно терпит и всё никак не карает огненным гневом эти квадратные километры человеческой низости, лжи и злобы, но ещё и попускает комфортное и сытое существование, отдельную жилплощадь в ипотеку и полные супермаркеты корма. Я сам совершенно не выделялся из этой картины в лучшую сторону. Если Богу и оставалось за что-то любить меня, то только из жалости.

Автобусы давно уже не ходили, улицы были пусты, нужно было вызывать такси. Я порылся в карманах. Никакой наличности в карманах не было, пришлось идти до банкомата.

Сунув руки в карманы, я двинулся по безлюдному и безмолвному тротуару. В които веки окружающая реальность соответствовала моему внутреннему устроению: в полном соответствии с удушающим чувством одиночества, ни одно живое существо не делило со мной улицу. Продувал колючий ветер. Когда меня вышвыривали из бара, я забыл в нем свою кофту. Вряд ли с такой жизнью простуда могла пройти быстрее. Разумеется, не было и мысли вернуться за кофтой в бар, это было бы вовсе унизительно.

Гордиться было нечем. Три раза за вечер получить по морде – это сильно. Когда-то папа отправил меня заниматься в секцию каратэ, желая, чтобы я стал настоящим мужиком в том виде, в каком это понималось в криминальном городке, где прошло мое детство. Секция каратэ там вобрала в себя весь цвет местной многонациональной молодежи – самых отборных гопников. Тренер был вполне под стать им, контуженый приезжий из Средней Азии орал как полоумный все тренировки напролет и колошматил своих подопечных бамбуковой палкой. Может, на гопниках такие методы и срабатывали, но меня, домашнего книжного мальчика, такая педагогика повергала в культурный и эстетический шок. Да и на гопниках срабатывало специфически, судя по тому, что многие из них позже попадали в местные уголовные компании, а потом и в исправительные учреждения, потому что охотно практиковали выученные приемы на своих согражданах с целью изъятия имущества. Не знаю уж, почему папа всерьез считал, что если меня три раза в неделю будут колотить местные гопники, и если на меня будет орать полоумный тренер, то я от этого стану настоящим мужиком. Вышло, скорее, наоборот, и от всей этой маскулинности и пацанской романтики меня и по сей день тошнит.

Потом я ударился в церковь. Там можно было спрятаться от угрожающего мира и получить внятные объяснения, почему всё вокруг так устроено. Раз мир во зле лежит, и над ним властвует князь мира сего, то хотелось иметь с этим миром как можно меньше общего. Поэтому я был убежден, что мое будущее – это монашество, которое останется лишь вопросом времени. Хочешь рассмешить Господа Бога – расскажи ему о своих планах. Мало что во мне сегодняшнем напоминало о благочестивой юности.

Увы, мир постоянно наглым образом обращал на себя внимание. Уехав учиться в институт, я поселился в студенческом общежитии среди далеких от религиозных заморочек сверстников и оказался в сумасшедшем мире, перевернутом вверх ногами. Всё, что я считал правильным и возвышенным, в этом новом мире оказывалось предрассудками и слабостью. Всё, что я считал греховным и низким, оказывалось достижением и вызывало уважение. Пьянки, легкие наркотики, беспорядочные половые связи. Если ты умеешь бить морды, и у тебя много девушек – ты крутой пацан. Если же нет – тогда ты просто лох, а если начинаешь говорить, что у тебя принципы, то ты просто неудачник и отмазываешься. Чтобы не сойти с ума от такого раздвоения сознания, я запил, и это затянулось всерьез и надолго.

Хотя, если задуматься, что книги, что церковь, что алкоголизм – по сути, всё это было одним и тем же. За всем этим стояло банальное желание куда-то спрятаться, уйти от недоброжелательного и пугающего мира, пересидеть где-то творящееся вокруг безумие.

Я остановился на светофоре, горел красный свет. На мертвой пустой улице смысла дожидаться, когда загорится зеленый свет, не было. Кашляя и хлюпая носом, я медленно двинулся через широкую трассу. Торопиться было некуда.

Откуда вдруг взялась машина, я так и не понял. Я прикидывал, что должен успеть перебежать на другую сторону. Мысль о том, что могу и не успеть, выстрелила в голове предательски поздно, когда в глаза ударил резкий свет фар, заревел клаксон, и я услышал визг тормозов.

Наверное, стоило резко реагировать и спасать себя, но я, напротив, впал в иступлённое оцепенение и транс, и не мог двинуться с места. Или не хотел?

– Вот и заканчивается вся эта вакханалия, – равнодушно подумал я.

Резкий толчок отшвырнул меня в сторону. Не понимая, что происходит, я обернулся назад. Машина затормозила на том самом месте, где только что был я. Удар машины должен был отшвырнуть меня вперед, я же оказался сбоку и теперь целый и невредимый лежал на тротуаре. Водитель выкрикивал ругательства в мой адрес, я его не слушал и приходил в себя. Взвизгнув тормозами, машина навсегда умчалась из моей жизни, видимо, водитель не желал связываться с ГИБДД. Я поднялся с холодного асфальта и, как ни в чем не бывало, пошел дальше. Я уже начинал догадываться, к чему это все.

Пройдя метров двадцать, справа в свете фонаря я увидел приближающуюся тень. Мелькнув где-то сбоку, тень продолжила идти за мной. Так мы шли ещё какое-то время. Отец Михаил часто приходил не вовремя, хотя и, как правило, в сложных жизненных ситуациях. Фонари вдоль тротуара погасли, пришлось идти в холодной мёртвой темноте. Проблема была даже не в этом. Проблема была в том, что отец Михаил умер три года назад. Отец Михаил возвращался вечером из деревни, куда раз в месяц приезжал отслужить для нескольких старушек, когда ему наперерез на полной скорости вылетела пьяная деревенщина на жигулях, которая решила поехать в соседнее село на дискотеку.

Отец Михаил, тем не менее, не ушёл из моей жизни и периодически возвращался. Меня всякий раз подмывало спросить, почему всё так, и что жебудет дальше. Но никогда не решался задать эти вопросы, боялся того, что мог услышать в ответ.

Какое-то время мы с отцом Михаилом шли молча. Я не смотрел на него, смотреть было стыдно, да и сказать мне было нечего. Говорю, он всегда приходил откровенно не вовремя.

– Ну и как, нравится тебе такая жизнь? – наконец иронично спросил он.

– Издеваетесь? – ответил я.

– У меня такое ощущение, что это ты над собой издеваешься. Так самозабвенно заниматься саморазрушением, и ради чего?

– Это всё из-за Кристинки, – мрачно буркнул я.

– Тоже мне проблема! Так бросай ее, и конец всем страданиям.

– И это вы мне говорите? – удивился я. – А как же любовь, верность и всё остальное? Легко говорить, бросай. Когда появляются чувства, уже просто так бросить не получится.

– Так ты ничего и не понял, – вздохнул отец Михаил.

С минуту мы снова прошли молча. Я всё ждал, что скажет отец Михаил, но он только задумчиво молчал.

– А что я должен был понять? – все же спросил я.

Отец Михаил оглянулся на меня:

– Что любовь не делает ближнему зла, любовь есть исполнение закона. А ты говоришь, чувства! В вашей истеричной свистопляске есть что угодно: алкоголь, гормоны, разврат, но только не любовь. Нездоровая зависимость от другого человека, как от наркотика. Лучше бы уж курил.

– Ну вы сравнили.

– Завязывай, пока не поздно, – сказал отец Михаил. – Ты что, не понимаешь, что в любом случае через пару месяцев всё это у вас рухнет? И такая ломка потом будет, что мало не покажется.

– Легко говорить.

– Делать тоже несложно. Тебе даже не нужно ничего делать. Пока ты живёшь среди этих ужасов, ты никогда не сможешь обрести то, что истинно твоё.

– А есть ли оно вообще?

– Увидишь, – подмигнул отец Михаил.

Мы перешли через дорогу и стали подходить к банкомату. Нужно было прощаться.

– Отец Михаил! – вдруг спросил я. – А что Там?

Отец Михаил посмотрел на меня с грустной улыбкой, как будто понял жизнь.

– А, собственно, всё то же самое, – наконец, сказал он. – Что, надеешься, что там твои метания уйдут в небытие? Если человек здесь не умеет жить в мире с самим собой и полон дерьма, то откуда там что-то другое возьмется?

На этом отец Михаил попрощался и, махнув рукой, свернул в переулок. Я зашёл в банкомат и снял наличные.

Такси приехало быстро. Хотелось скорее оказаться дома после всех злоключений. В машине я достал телефон, на экране высветилось несколько сообщений, не трудно было догадаться, от кого.

– Я в шоке, какое же ты дно! Пришел на вечер к моему другу и устроил скандал! – Кристинка, видимо, накатила ещё и рассылала мне гневные сообщения. – Думала, что помиримся, хотела пообщаться, а ты снова показал, что тебе плевать!

Да уж, всё как всегда. Ей всё позволено, и она всегда права. Что бы она ни вытворяла, всегда проще других выставить виновными. Я и не думал оправдываться.

Начинало светать. Машина повернула на трассу и понеслась лицом к рассвету. Небо розовело, а я ехал к свету. Здесь можно было бы увидеть символизм, но его тут не было. В лучшем случае, троллинг.

Надо было быть полными идиотами, чтобы после этого сойтись снова. Изображать обиду получалось недолго. Через месяц обоим, по-видимому, снова стало не хватать нервотрёпки. Мы встретились в пиццерии в центре города, не смотря на тридцатиградусный мороз.

Я освободился на час раньше, поэтому перед этим зашел в пивную, где встретил басиста Васю. Вася был в компании двух девушек, перед которыми безбожно понтовался, а я только посмеивался над ним. К чему доказывать кому-то свою значимость? Все слишком заняты собственными персонами, чтобы обращать внимание на тебя.

Кристина уже сидела за столиком и пила пиво, когда я пришёл в пиццерию. Разумеется, я стал делать то же самое. Жизнь вообще меня редко чему-то учила.

За целый месяц одиночества утекло много воды и других жидкостей, разговаривать было о чем. Я и не заметил, как наступил поздний вечер.

– Тебе пора идти на остановку, – посмотрев на часы, сказала Кристина. – Скоро последний автобус уедет, и домой не попадешь.

– Может, лучше ещё по одной пропустим?

– Тогда поехали ко мне, – вздохнула она.