Текст книги "Недомерки"

18. Гав

Боб поет как Бог. Полине пятнадцать и она поклялась ему в вечной любви. Хотя они пока еще не знакомы. Вчера она с другими фанатками сбросились деньгами, им дали адрес – послезавтра группа Боба там зависать будет.

На следующий день Полина красилась – искала наиболее выгодный для своего сложного лица вариант. Параллельно впитывала свежий альбом Боба. Она месяц его уже впитывает, даже во сне наушники не снимает. Чумной альбом. Всем девчонкам нравится, даже тупым.

Назавтра в шесть вечера приехала на заветный адрес. Вместе с остальными прибалдевшими девками набрали код, поднялись на лифте. Информатор не обманул – посередине квартиры бассейн огромный, там группа Боба и еще какие-то пацаны и девки в чем мать родила. Смотрят на Полину и остальных, которые в дверях застыли. Самая боевая из фанаток шипит: – Девки, раздеваемся и в воду! Так и поступили. Голые гитарист и барабанщик из группы Боба, из бассейна, как только на очередной гостье одежды не остается, одновременно «Гав!» кричат. Остальные из воды за ними повторяют. Других слов не употребляют. Видно, день такой. Только Боба не видно. Поэтому Полина единственная не разделась, отправилась его по дому искать. И нашла. Боб в маленьком джакузи с книгой наедине. На Полину не реагирует, читает. Она немного подумала и прямо в одежде и ботинках к нему залезла. Боб книгу отстранил, смотрит, но пока что молчит. Вокруг него и Полины специальные пузыри, которые в джакузи бывают, бегают. От Полины к Бобу и обратно. – Наши общие пузыри, – размышляет Полина, – Раньше были только его, теперь общие. Как ему сказать, что я хочу от него ребенка? Подумала и: – «Гав!», – говорит.

19. Петр, его мама и Шмырев

Одна женщина всю жизнь прожила в примерном браке. Воспитала сына Петра. Но часто и подолгу грустила, замыкаясь в себе. Сын Петр (16 лет) это подметил и нашел первопричину – оказывается, его мать с юных лет была влюблена в человека по фамилии Шмырев.

Петр отправился в соседний город, нашел этого Шмырева, который оказался неженатым. Петр ему втолковывает: – Я прибыл нелегально, при живом отце, но доподлинно знаю, мама много лет по вам страдает. Согласны ее увидеть? – Еще как, – светлеет Шмырев, – Я ее тоже забыть не могу.

Петр ждет, когда его отец, наконец, отбудет в командировку, говорит матери: – Поехали.

Привозит ее в город к Шмыреву, устраивает им встречу в кафе. Тактично удаляется. Спустя час тактично возвращается, видит, мама и Шмырев уважительно прощаются за руку. По всему понятно, не срослось у них.

– Зачем ты свел меня со Шмыревым, странный ребенок? – по дороге домой мама спрашивает. – Чтобы ты была счастлива. – Я и так счастлива. С твоим отцом. – Куда там! – качает головой Петр. – Запомни, Петя, взрослые люди не меняются, – улыбается мудрая и взвешенная мама, – И не меняют свою жизнь.

Вернулись домой, зажили по-прежнему. Только спустя месяц мама Петра загадочно исчезла. Искали ее везде, у Шмырева в первую очередь. Так и не нашли.

20. Распущенная содержанка

Сижу у окна на последней парте. Во двор смотрю. После пятого урока прикатит его крутая тачка и заберет меня. Шорох шин – лучший звук на свете. Сколько раз за сегодня ошибалась: чудилось, он приехал. Надо мной в классе уже стебутся. Ничего, до звонка пара минут осталась. Потом пусть вся школа любуется, все придурки – распахнется дверца его машины, я не спеша пройду через двор, рыбкой скользну в салон. Мы уедем, а они останутся челюсти подбирать. Он привезет меня в свой загородный дом. Я все сделаю, как он скажет. Мысли его угадываю. Он моргнет или только поведет бровью – я уже в процессе. Стыда нет во мне. Он отучил. Помог раскрепоститься. Я для него служанка, собачка, любовница, дочка, содержанка, жена – все вместе. Он ценит мою распущенность. Ему нравится, что я не такая как все. Мои брекеты, фигура и необычная нога его дико заводят.

Класс в мою сторону обернулся. Скалятся. Сейчас урок кончится, вот-вот звонок грохнет. Училка тоже выжидательную мину скорчила, ждет моего позора. Это она родителям заявила, будто меня обследовать надо. Тебе бы самой провериться! Звонок в голове отдается. Нет машины. Не приехала! Что делать – сбежать? Опять в туалете закрыться, а эти уродки будут долбиться в дверь? Нет, он приедет! Они увидят! Я ее сейчас вызову, эту машину, силой мысли и нашей с ним общей страсти, прикажу и приедет! Сейчас… Сначала по асфальту поползет длинная тень… Потом колеса, черный капот, фары… Только бы не упасть в проход между партами. Припадка не будет. Я не позорница, она приедет, едет, едет! Сейчас.

21. Тарахтелки

Мы их всей семьей не перевариваем. Я, муж, сын. Этих, которые тарахтят. Они ж говорить толком не умеют, только тарахтеть. Или соберутся кодлой и давай газовать. Вырожденцы и гопники. Девиц, которые полуголые среди них, приличным словом не назовешь. Прокурены, проколотые языки высунут, ногами дрыгают. Мой сыночек, когда с учебы возвращается, за километр их обходит. Они бесятся, оскорбляют его. Я дома на кухне, на четвертом этаже, у плиты, и то слышу. Бросаю жарку или то, что в данный момент мою-протираю, бегу на балкон. Оттуда эту братву атакую. Глотка у меня луженая, закаленная в дискуссиях на свежем воздухе. Она дает сыночку возможность добежать до нашего подъезда и скрыться. А дом наш – крепость. Дома сыночек кушает и учится, учится, учится. В выходные на дачу всей семьей. Там и завязла наша бедная машинка, в бездонной колее раздолбанной дороги. Мы с сыночком толкаем, муж в салоне газует. Видели бы вы моего мужа – сам с коробок, ножки-ручки спички, держится на одном энтузиазме. Видели бы вы, как он выскочил и орал на этих, которые на тарахтелках съехались и вытолкали наш автомобиль из ямы. Вечно помнить буду, как сынок на них смотрел, грязью заляпанный. Вырос бы человеком, голубок, если бы не железо. Где-то разыскал угробленную тарахтелку, тайком (я бы не позволила) приволок в дальний сарай, таясь, отремонтировал, сел за руль и…

22. Клуб «Кальмар»

Макс после уроков к клубу прибежал: – Пришла? – Не было еще. Он с охранником давно знаком. Подкатывают машины, выбираются девочки. Каждая Максу рада, якобы в щеку его целуют, заладили: – Наш бедный мальчик соскучился! Макс чувствует, щеки горячие, значит, он опять краснеет. На часах четыре – Арина на репетицию опоздает. Подъезжает «мерс», у Макса сердце окаменело. Выбирается Арина (его жизнь, его любовь) в неприлично короткой юбке. На ходу его чмокает: – Мой мальчик соскучился, на репетицию опаздываю. Макс за ней в клуб: – Кто тебя привез? Она дергает плечом: – Поймала на дороге. – «Мерседес»?! – А что такого? Повезло. – Духи новые? – Старые, ты забыл.

В гримерке чулки и перья, девушки переодеваются. Макс Арину допрашивает: – Откуда у тебя это кольцо? – Уймись! Хватит из-за фигни докапываться! – она швыряет в него пудру, он в нее чьи-то бусы. Девчонки пищат, будто им очень страшно, убегают на репетицию. Макс хватает кольцо раздора и швыряет куда подальше – в сторону зеркал. – Когда предложил уехать, почему отказалась? – Школу закончи! – Перестань со школой! Арина уже не злиться, – Я побежала. Макс шагнул, обнял ее (он пока что ниже ростом), уткнулся в ключицу. Душистая. Арина гладит его по щеке: – Потерпи еще. Уедем, – обещает тем самым, их голосом. – Когда? – сопит, будто младенец, Макс. – Ты узнаешь об этом первым. Поцелуй. Макс пропал – как всегда улетел на другую планету. Арина полетела репетировать. Вот таково его сегодня, его жизнь, его будущее.

Побрел в коридор, двинулся задворками, лишь бы не видеть репетицию. Долбит фонограмма, лезет в уши, смешивается с кровью, которая и так будто газировка. Коридор короткий, Макс упирается в стену. Не туда пошел, заблудился. Ничего, потерплю еще год. Потом убью ее и себя.

23. У подъезда

Мама говорит, на воздухе у подъезда лучше, чем у меня в комнате. У подъезда лавочка, весна. Двери хлопают, жильцы снуют. На жильцов смотреть полезно. Те, которые ко мне привыкли, проходя мимо, здороваются, расспрашивают о самочувствии. Я отвечаю про самочувствие, с деталями, а сам за дорогой слежу – приедет сегодня или нет?

Прикатила. Двое с носилками и чемоданчиком в дом ушли, в кабине, как всегда, водитель остался. Сидит, уткнувшись в книжечку – что-то вроде ежедневника, мелко исписанная. Я нарочно два раза мимо проскакал на своих костылях, чтобы заглянуть в этот ежедневник. Там и про меня должно быть. Только буквы очень мелкие, не поймешь. Тут мне в голову пришел гениальный ход – подружиться. Подхожу к окошку, похвалил машину (водители это любят), спрашиваю, как бы между делом: – За кем сегодня? Водитель посмотрел на меня, костыли, бурчит: – За тобой. У меня внутри похолодело: – Можно, с родными попрощаюсь? – Давай, только быстро.

Поднимаюсь на лифте, рыдания в груди бурлят, до глаз не доходят. Зато смерть начинает потихоньку проникать в организм, цепляясь за желудок, за нервы. Зашел домой, прощаюсь, слова неразборчиво выходят – мама ничего не поняла, мыла голову. Я на всякий случай натянул теплую куртку и вниз.

Выхожу – бросили, уезжают! Другого забрали вместо меня! Ну, я и припустил за ними – в жизни так не скакал! Выскочил за поворот, успел увидеть – «Скорая», тяжелое железо с колесами, стала растворяться в воздухе. Я долго смотреть не стал – мама говорит, к несчастью – развернулся и домой, жить дальше.

24. Дом

Прячась за мокрым деревом, жду Дашу под ее домом. Даше тринадцать и мне тринадцать. Время шесть часов двадцать три минуты. Сейчас Даша выйдет. Может, она уже в подъезде, прыгает по ступенькам. Лифт у них всегда сломан. Раньше так было – Дашка будто бы отправлялась в музыкальную школу, мы во дворе встречались и сбегали куда-нибудь. В кино, например. Потом нас выдала ее младшая сестра Лиза. Меня пропесочили, запретили видеться с Дашей. Мне еще повезло, у меня просто строгий отец. У Даши вообще зловещий. Она его боится. Окна в квартире Даши темные. Может, спит? Время семь. В доме пять этажей. Однажды Даша сказала, когда я ее провожал: «Представь, в моем доме окна не просто окна, а картины в рамах. Если бы сейчас все жильцы к окнам подошли, получились бы как на картинах».

Двадцать лет прошло. Я в другой город переехал. Как меня вообще узнать можно было? Она на улице подскочила, на сторону кренясь, дул сильный ветер: – Я Лиза, младшая сестра Даши. Которая вас с музыкальной школой выдала. Взрослая тетка, сильно накрашена, подбородок дрожит. Я собрался спросить, как она меня нашла и забыл. Лиза в моем городе проездом. Рассказала, в детстве влюблена в меня была, ревновала. Даша ее однажды застукала: она заснула в смешной позе – коленки на стуле, голова на подоконнике. Потому что, не включая света, в окно смотрела, как я за деревом прятался.

Топчемся с Лизой на ветру. Говорить особо не о чем. Мы же не дружили никогда. И двадцать лет не виделись. Попрощались, разошлись. Иду домой и думаю: – Она тогда за мной сверху следила, а я не знал. Думал, там просто черное окно.

25. Зрелость

Ему пятнадцать. Голова пухнет от громадья планов. То ли жениться, то ли сбежать из дома в археологическую экспедицию. Все время мешают сосредоточиться – родители дергают из-за бытовой фигни, звонят то друзья, то озабоченные одноклассницы, то кто-то, не представившись, на ипподром пить пиво.

Он клянется отправиться в три места одновременно и не идет никуда. Выдергивает телефонный шнур, садится за дебют – писать толстый научно-фантастический роман. Без плана, наугад, вооруженный только именами героев и смутно осознаваемой интригой. На пятом предложении останавливается, пронзенный громоподобным откровением – к нему пришла зрелость.

Сквозь ресницу

1. Зимняя армия

Изба в леске на вершине холма, под ним крутой склон и равнина. Могилка мужа рядом, на полянке. Кругом на десятки километров никого. Но она не одна. С ней корова, куры, кролики. Летом только поворачиваться успевай, готовь им запасы на зиму. Летом она мечтает о сыне: стал бы помощником. Зимой о дочери. Дочь пела бы ей перед сном. На улице мороз, темень, а у них дома уют, огонь в печи, дочь поет.

Кто бы мог заделать ей ребенка? Лучше всего, солдат. Они выносливые, неприхотливые.

Зима. Полон дом животины – корова во сне стонет, куры журчат, кролики попискивают. Проснулась от глухих взрывов. Война! Как была, в сорочке, выскочила на крыльцо и обмерла. По белому полотну равнины, наверх, к ней, черные точки движутся. Много-много точек. Армия.

2. Снег

Больничная палата. Обход. Лежачая больная просит у главврача разрешения занять койку у окна. Койка только что освободилась, и сейчас она самое дефицитное место в палате: из окна роскошный вид, лучше, чем в театре – тропинка, мусорные баки, ворона, голые деревья. Больная слезно растолковывает главврачу – она ждет сына, в окно ей будет видно, как он идет. Главврач благословляет, она перемещается на вожделенное место.

Больная счастлива. За окном ворона, мусорные баки, тропинка, голые деревья, мелькают хлопья снега. Снег разговаривает с ней, обещает, сын скоро появится. Не важно, сколько прошло времени, с тех пор, как они поссорились, он скоро придет. Сын не является. Больная умирает, ее место у окна занимает другая.

Нашу героиню везут в морг, помещают в выдвижной железный ящик. Но, поскольку смерти не существует, внутри ее закрытых век ничего не меняется – все так же падает, утешает и обещает снег, тропинка, мусорные баки, ворона, голые деревья, и она ждет сына.

3. Духовная жизнь

В 80-е это было, при советской власти. Юрий Юрьев-Одоевский, абсолютно аполитичный человек, не только пытался сохранить душевное равновесие, но и старался духовно развиваться. Йога, агни-йога, буддизм и прочее были прилежно изучены.

В результате Юрий решился разработать собственное философское учение. Для этого удалился в деревню. Неудачно – летом музыка из приемников, зимой пьянство и поголовное уныние. Тогда он решил отправиться на Восток нашей великой родины. Причем пешком. Одному идти опасно, нашел напарника – Иннокентия С., бывшего геолога.

Накануне выхода в дальний путь к нашему герою нагрянула милиция – Иннокентий арестован, на допросе сознался в следующих планах: создать на Востоке нашей родины правительство альтернативное московскому. Иннокентия признали душевнобольным, а Юрьев-Одоевский, не имевший к идеям напарника ни малейшего касательства, ошибочно сделался диссидентской знаменитостью, борцом с режимом и нонконформистом. После его гибели в заключении, одна антиправительственная боевая организация назвалась его именем. И приспособила его растерянное близорукое лицо на свой лейбл, флаг и листовки.

4. В трубке

Запись в дневнике под заголовком «Март»: «Давайте, в конце концов, разберемся, почему я не люблю говорить по телефону? Из-за того, что не вижу лица собеседника? Ну и что такого? Подумаешь, не вижу! Звонит мне, к примеру, брат. Родной, единственный. Я что, не вспомню лицо брата? Вспомню и моментально присоединю к родному хрипловатому голосу изображение прекрасного равнодушного лица. Другое дело, брат редко звонит».

Запись на обоях под датой «24-е. Конец осени»: «Давайте все-таки разберемся, почему я не просто не люблю, а прямо-таки БОЮСЬ разговаривать по телефону?! Страшусь до такой степени, что разбила стационарный аппарат, а мобильник выбросила. Провод стационарного аппарата раздраконила ножиком на мелкие финтифлюшки. Поверьте, оно того стоило! Одно неудобно – приходится постоянно заглядывать к соседке, узнавать, не звонил ли брат. Соседка обещала сообщать сама, я не верю, она старая, забывчивая».

Запись в историю болезни: «Больная У., которой не разрешено пользоваться письменными принадлежностями, ежедневно диктовала медсестре письма для старшего брата. Вот последнее, записанное накануне самоубийства. «Снова беседовала с главврачом. Он поклялся, на нашем этаже нет ни одного телефона. Их убрали, чтобы я скорее выздоровела. Только мне все равно. Прошлой ночью я поняла, любая человеческая голова – телефон. И моя тоже. Моя голова в любой момент может зазвонить! Братик, почему ты не рассказал мне об этом раньше?!»

5. Журналист

Известный журналист Суворов набирал курс в институте. После очередного тура экзаменов приходит на кафедру, там письмо. Озаглавлено «От того, кого вы не приняли». Суворов заинтересовался, открыл. В письме абитуриент освещал неожиданные вопросы: «Хотя вы мой биологический отец, мне нет до вас дела. Я вырос без отца и до сих пор в вас не нуждаюсь. И еще – моя мать из-за вас пыталась покончить жизнь самоубийством».

Под впечатлением от прочитанного неженатый и бездетный Суворов стал разыскивать писавшего (Александр Ступак его звали). Выяснил, тот отбыл домой, в маленький северный городок. Суворов отправился туда же.

Прилетает, звонит в дверь квартиры Ступаков. Александра нет дома, зато в наличии его мама и бабушка, испуганные появлением московского гостя. Маму зовут Татьяна, бабушку Вера Матвеевна. – Да, десять лет назад я пыталась покончить с собой, – вынуждена признаться Татьяна, – Только не из-за вас, а по причине ухода отца Александра. – Зачем было сыну врать? – Я не совсем врала, – бледнеет Татьяна, – В юности влюблена в вас была, платонически, когда мы учились в одном институте. Показала Суворову свои студенческие фотографии. Суворов честно признался, что ее не помнит. Вера Матвеевна уговорила его остаться поужинать.

Пока она звенела на кухне посудой, а Татьяна бегала в магазин, журналист в тесной гостиной, напротив маленького телевизора, накатал Александру письмо. В котором просил впредь не обвинять людей голословно. Затем все сели за празднично накрытый стол.

6. Побег

Ничто не предвещало, что именно сегодня. Поздно было, после десяти ночи, сын уснул у себя, муж дрых у включенного телевизора. Голубые пятна по мужу прыгали – спящая красавица. Лида обулась и вышла. Без вещей. Правда, с паспортом. Да и то по случайности – он в кармане плаща обнаружился.

– Кто меня остановит? Что я делаю? – допытывалась она у таксиста. – Приехали. Вокзал, – равнодушно отвечал таксист. По счастью, у нее оказались деньги – в неиссякаемом кармане волшебного плаща.

Билетов не будет, надеялась Лида. Билеты на поезд присутствовали в необозримом количестве.

У вагона открыла душу проводнице. – Муж скотина? – взяла та быка за рога. – Да что вы! Он меня обожает. На руках носил. Еще совсем недавно. – Теперь лупцует? – Не было такого никогда!

Сойду на ближайшей станции, мужу придумаю, что сказать – решила Лида, и провалилась в сон, сидя на холодной плацкартной полке. Ее разбудили, когда поезд стоял – на новом вокзале, в новом городе.

– А как же ребенок, он маленький, – заклинала она новую проводницу, выйдя из вагона. – Проснется ночью, будет искать маму. Бегать по квартире в колготах. Полы холодные, он в колготах спит. – Помощь требуется? – всунулся милиционер, ухажер этой новой проводницы, которая так ничего Лиде и не ответила.

Уютная машина с мигалкой доставила Лиду к его подъезду. Двор темный, без фонарей. Только над его подъездом свет. На детской площадке негромкий праздник. Лида пошла к людям. Они были поддатые, слушая попсу, которая, как через вату, доносилась из невидимого магнитофона. Не различая лиц, Лида выпивала и знакомилась. Они спрашивали, к кому она пришла. Она глотала теплый алкоголь и не отвечала, хотя они очень интересовались. Очень.

7. Зоя и Зося

Зоя и Зося лучшие подруги – сколько себя помнят. Они разные, но все равно вместе. Зоя блондинка, Зося шатенка. Зоя любит кильку, Зося сардины. Зоя боится мужчин, Зося их понукает и провоцирует. Остальное сходится. Им даже разговаривать не нужно – мысли друг друга читают.

Потом случилось: Зоя влюбилась в женатого. Прибежала к Зосе: – Что делать? – Ничего, пусть отваливает. Зоя пошла женатого отшивать, и стала его любовницей. От Зоси ничего не скроешь – кричала, обзывалась. Тогда Зоя решила влюбить Зосю в предмет соей страсти. Понадобились время, алкоголь и дипломатия, и Зося влюбилась. Но странною любовью. Решила, будто женатый забирает у нее энергию, не дает дышать. Пришлось Зое на попятную идти – они сейчас поедут, и обе с ним расстанутся.

Приехали, женатый обрадовался, омлет с кинзой стал готовить. Зося в комод полезла, нашла фотки его жены и детей. Зое противно стало: – Омлета ждать не будем. Уходим! Женатый на коленки упал, клянчил, клялся, за икры хватал. Зоя из квартиры выскочила, Зося на своих цирлах в прихожей навернулась. Женатый на нее карабкается, она брыкнулась, на них трюмо упало. Звон сказочный на весь подъезд!

Зоя вернулась – в осколках много-много Зой и Зось отражается. Женатый не дышит, в кровавых зеркалах. Зоя манит: – Зося, побежали скорей! Подруга вместо этого в ванной комнате закрылась. Зоя стучит, зовет, Зося не отвечает. Сбежались соседи, приехала милиция. Зоя сидит под дверью, Зосю бросить не в состоянии. Выломали дверь. Нет в ванной Зоси. Куда делась? Пропала. И в тюрьме Зою не навестила ни разу.