Текст книги "Мистер Муллинер рассказывает"

Деморализующий эффект его подвигов на первых девяти лунках еще не перестал воздействовать на Джона Гуча. Он послал мяч далеко и прямо, а потом в ужасе попятился. Спасти его могла только сходная промашка противника.

Но Фредерик Пилчер уже полностью опомнился. Никогда еще он не отправлял мяч в сторону с таким эффектом. Мяч унесся в высокую траву справа от поля, и он испустил радостный вопль.

– Боюсь, я потерял мяч, – сказал он. – Как жаль!

– Я его пометил, – мрачно сообщил Джон Гуч. – И помогу тебе его отыскать.

– Не стоит затрудняться.

– Какое же это затруднение!

– Но в любом случае лунка твоя. Чтобы добраться до нее, мне потребуется не меньше четырех ударов.

– А мне для преодоления остающегося ярда их потребуется четыре или пять.

– Гуч, – сказал Фредерик Пилчер опасливым шепотом, – ты подлец.

– Пилчер, – ответил Джон Гуч столь же приглушенным тоном, – ты низкий пройдоха. И если я замечу, что ты затолкнул мяч под куст, прольется кровь – и в больших количествах.

– Ха-ха!

– От ха-ха и слышу! – сказал Джон Гуч.

Мяч покоился в пучке жесткой травы, и, точно как предсказал Пилчер, вернуть его на поле ему удалось только тремя ударами. А чтобы достичь того места, куда упал мяч Джона Гуча, Фредерик Пилчер потратил семь ударов.

Однако в характере Джона Гуча хватало железа. Часто в моменты кризиса артистический темперамент выдает на-гора все лучшее, что в нем заключено. Тремя первыми короткими замахами полностью промазав по мячу, он чуть-чуть покатил его четвертым, чуть тронул с места пятым и, продолжая в том же духе, послал мяч по низкой дуге далеко за лунку в песочную яму. Фредерик Пилчер, целившийся в ту же яму, скиксовал, и мяч упокоился неподалеку от лунки. Шесть ударов, которые потребовались Джону, чтобы изъять мяч из песка, решили исход. Фредерик Пилчер после десятой лунки отставал на один удар.

Однако преимущество Джона Гуча оказалось недолговечным. При подходе к одиннадцатой лунке справа возникает глубокий овраг, через который перекинут деревянный мостик. Фредерик Пилчер не сумел загнать свой мяч в овраг, и он покатился почти к самой лунке. Джону Гучу уже мнилось, что победа за ним. Легкий короткий удар уведет его в глубину оврага, из которого на памяти людской еще ни разу не выбрался игрок его силы. Он, торжествуя, замахнулся клюшкой, и мяч, казалось, устремился к самому сердцу оврага.

Да, именно таков был прицел, и именно это нарушило тщательно выношенный план Джона Гуча. Мяч, в распоряжении которого имелся весь овраг, из чистого каприза решил вмазать в единственное место левых перил деревянного мостика, от которого мог отлететь прямо к лунке. Он свечой взмыл в воздух, упал на подстриженную траву у лунки и в следующий миг, пока Джон Гуч следил за ним, выпучив глаза и разинув рот, взял да и скатился в лунку.

Наступила вибрирующая тишина. Ее нарушила Агнес Флэк.

– Вот так, – объявила она. – Счет опять ровный. Одно можно сказать про вас двоих. С вами не соскучишься.

И вновь ее веселый смех вспугнул птиц с ближних и дальних деревьев. Джон Гуч, медленно приходя в себя после этого оглушительного взрыва, обнаружил, что уцепился за руку Фредерика Пилчера. Он отбросил ее от себя, будто омерзительную змею.

Такой угрюмо ожесточенной борьбы, которая велась вокруг следующих шести лунок, вероятно, не наблюдалось ни на одном поле для гольфа ни до, ни после. То один, то другой, казалось, должен был проиграть лунку, но каждый раз хорошо рассчитанный и своевременный удар противника сравнивал счет; к восемнадцатой лунке он оставался равным, и Джон Гуч, воспользовавшись тем, что Агнес нагнулась завязать шнурок, попытался воззвать к благородству своего бывшего друга.

– Фредерик, – сказал он, – это на тебя не похоже.

– Что не похоже на меня?

– Вести игру нечестно. Это абсолютно не похоже на былого Фредерика Пилчера.

– А как, по-твоему, ведешь игру ты?

– Ну, чуть хуже обычного, не спорю, – признался Джон Гуч. – Однако потому лишь, что нервничаю. А ты нарочно стараешься мазать, что крайне нечестно. И не могу понять, что тебя толкает на подобное?

– Не можешь, а?

Джон Гуч со всей искренностью прикоснулся к его плечу:

– Агнес Флэк – обворожительная девушка.

– Кто обворожительная?

– Агнес Флэк.

– Обворожительная девушка?

– Да.

– О?

– Она сделает тебя счастливым.

– Кто?

– Агнес Флэк.

– Сделает меня счастливым?

– Да.

– О?

Джон Гуч почувствовал себя так, будто бился головой о стену. Он не продвинулся вперед ни на йоту.

– Знаешь что? – сказал он. – Нам следовало бы заключить соглашение, как подобает джентльменам.

– Какие еще джентльмены?

– Ты и я.

– О?

Джону Гучу очень не нравились и выражение лица собеседника, и его тон. Впрочем, в Фредерике Пилчере ему не нравилось столько всего, что принимать хоть какие-то меры казалось абсолютно безнадежным. К тому же Агнес Флэк завершила завязывание шнурка и надвигалась на них, будто мастодонт по какой-нибудь доисторической равнине. На пустые разговоры времени не было.

– Соглашение между двумя джентльменами завершить матч вничью, – сказал он торопливо.

– А толку? Она заставит нас пройти добавочные лунки.

– А мы и их разыграем вничью.

– Чтобы начать сначала на следующий день?

– Но мы успеем скрыться отсюда.

– Сидни Макмэрдо последует за нами хоть на край света.

– Да, но зачем нам край света? Предположим, мы просто затаимся в Лондоне и отрастим бороды?

– В этом что-то есть, – задумчиво сказал Фредерик Пилчер.

– Ты согласен?

– Пожалуй.

– Великолепно!

– Что великолепно? – осведомилась Агнес Флэк, чей громовой топот оборвался возле них.

– А… э… матч, – пробормотал Джон Гуч, – я как раз говорил Пилчеру, что матч проходит великолепно.

Агнес Флэк хмыкнула. Она, казалось, несколько поутратила свою бурную энергию, ее угнетала какая-то мысль.

– Рада, что вы так думаете, – сказала она. – Вы оба всегда играете так?

– О да, да! Когда мы в форме.

– Хм! Ну, валяйте дальше.

Джон Гуч с легким сердцем приготовился атаковать последнюю лунку матча. С его души скатилось тяжелое бремя, и он сказал себе, что уж теперь-то можно пуститься во все тяжкие. Он мощно размахнулся, и мяч, принявший удар точно слева, унесся вправо, ударился о барьерчик и, просвистев обратно на большой скорости, скосил бы лодыжки Агнес Флэк, если бы точно в этот момент она не подпрыгнула, приведя на память одну из резвых гор, упомянутых в сто тринадцатом псалме.

– Извини, старина, – поспешно сказал Джон Гуч, краснея под холодно-подозрительным взглядом Фредерика Пилчера, – извини, Фредерик, старина. Это вышло абсолютно непреднамеренно.

– С какой, собственно, стати вы извиняетесь перед ним? – вопросила Агнес Флэк с жаром. Бедной девочке чудом удалось избегнуть травмы, и все ее чувства были взбудоражены.

Извинения Джона Гуча явно не рассеяли подозрений Фредерика Пилчера. Он послал мяч на безопасные тридцать ярдов и с видом человека, медлящего с вынесением окончательного приговора, ждал очередного удара своего противника. С великим облегчением Джон Гуч энергичным ударом доказал свои bona fides[7]7
  Честные намерения (лат.).


[Закрыть], послав мяч почти к самой траве вокруг лунки.

Фредерик Пилчер, казалось, был удовлетворен, и после второго удара его мяч приземлился в непосредственной близости от лунки.

Фредерик Пилчер нагнулся и взял мяч в руку.

– Э-эй! – крикнула Агнес Флэк.

– Стой! – взвизгнул Джон Гуч.

– Что вы такое себе позволяете? – сказала Агнес Флэк.

Фредерик Пилчер поглядел на них с легким удивлением.

– В чем дело? – спросил он кротко. – На мой мяч налипла глина. Я просто хотел ее счистить.

– О небо! – прогремела Агнес Флэк. – Вы что, даже правил не читали? Вы дисквалифицированы!

– Дисквалифицирован?

– Дис-ква-ко-всем-чертям-ли-фи-ци-ро-ва-ны, – сказала Агнес Флэк, а ее глаза полыхали презрением. – Матч выиграл этот косорукий калека.

Фредерик Пилчер испустил глубокий вздох.

– Да будет так, – сказал он. – Да будет так.

– То есть как – да будет? Уже есть.

– Именно. Именно. Я понял. Я проиграл матч. Да будет так!

И, поникнув, Фредерик Пилчер побрел в направлении бара.

Джон Гуч следил за его удаляющейся фигурой, кипя яростью, которая на время отняла у него дар речи. Ему следовало, твердил он себе, предвидеть что-то в этом духе. Фредерик Пилчер, презрев элементарную порядочность и принципы честной игры, надул его самым наглым образом. Он содрогнулся при мысли, каким чернильным должен быть оттенок души Фредерика Пилчера, и судорожно пожалел, что не сообразил первым ухватить мяч. Поздно! Поздно!

На мгновение своего рода красная мгла заволокла все вокруг. Но мгла рассеялась, и он увидел перед собой Агнес Флэк, которая глядела на него как-то взвешивающе со странным выражением в глазах. А позади нее, мрачно привалившись к стене клуба, Сидни Макмэрдо поигрывал вздувшимися под пиджаком мышцами, а его могучие пальцы рвали в клочья нечто, сильно напоминающее отрезок водопроводной трубы.

Джон Гуч не колебался ни секунды. Хотя Макмэрдо рвал трубу на клочки в некотором отдалении, видел он его с полной ясностью и с равной ясностью помнил все подробности своей недавней беседы с ним. Он сделал шаг к Агнес Флэк и, раза два вздохнув, заговорил.

– Агнес, – сказал он хрипло, – есть нечто, в чем я хочу признаться вам! Ах, Агнес, неужели вы не догадывались…

– Минуточку! – перебила Агнес Флэк. – Если вы пытаетесь сделать мне предложение, то заткнитесь. Ничего не выйдет. Идиотская мысль.

– Идиотская?

– И сверх того. Не спорю, было время, когда я играла с мыслью взять в мужья человека с мозгами, но всему есть предел. Я не возьму в мужья недотепу, который играет в гольф так скверно, как вы, будь он даже единственным мужчиной на земле. Си-и-и-дни! – взревела она, оборачиваясь и прикладывая ладони рупором ко рту (при этом нервный любитель гольфа у дальней лунки взмыл в воздух на три фута и запутался ногами в своей клюшке).

– Я здесь.

– Я все-таки выйду за тебя.

– За меня?

– Да, за тебя.

– Три громовых «ура»! – взревел Макмэрдо.

Агнес Флэк обернулась к Джону Гучу. В ее глазах появилось что-то сродни состраданию. Ведь она была женщиной. Очень объемистой, но тем не менее женщиной.

– Извините, – сказала она.

– Ну что вы! – сказал Джон Гуч.

– Искренне надеюсь, что это не погубит вашу жизнь.

– Нет-нет!

– Вам ведь остается ваше Искусство.

– Да, мне остается мое Искусство.

– Вы сейчас над чем-нибудь работаете?

– Сегодня я начинаю новый рассказ, – сказал Джон Гуч. – Я намерен назвать его «Помилованный на плахе».

Нечто скользкое и шуршащее

В течение недели или около того наш маленький кружок в «Отдыхе удильщика» оставался неполным. И неполнота эта была самой серьезной, какую только можно вообразить. Пустовало кресло мистера Муллинера, и все мы очень остро ощущали его отсутствие. Расспросы после его долгожданного возвращения позволили установить, что он гостил в Хертфордшире у своей кузины леди Уикхем в Скелдингс-Холле, ее исторической резиденции. Он оставил почтенную родственницу в полном здравии, сообщил нам мистер Муллинер, но несколько расстроенной.

– Из-за ее дочери Роберты, – пояснил он.

– Она хрупкого здоровья? – сочувственно осведомились мы.

– Отнюдь. Здоровье у нее самое крепкое. А расстраивает мою кузину то обстоятельство, что девочка никак не выйдет замуж.

Бестактный Светлый Эль, неофит, которому вообще следовало бы помалкивать, сказал, что с невзрачными девушками часто так бывает. Современный молодой человек, сказал он, придает слишком большое значение внешности и вместо того, чтобы набраться терпения и мужественно выжидать, пока ему не удастся проникнуть за неказистый экстерьер и обрести нежное женственное сердце…

– Дочь моей кузины Роберта, – сказал мистер Муллинер с легкой досадой, – ничуть не невзрачна. Как все Муллинеры женского пола, в каком бы дальнем родстве они ни находились с главной ветвью нашего рода, она поразительно красива. И тем не менее замуж не выходит.

– Тайна! – произнесли мы задумчиво.

– Да, тайна, – сказал мистер Муллинер, – которую я сумел постичь. Я имел честь на протяжении моего визита в какой-то мере стать конфидентом Роберты, а кроме того, познакомился с молодым человеком по имени Алджернон Крафтс, которого она как будто дарила доверием даже в большей степени и который поддерживает дружеские отношения кое с кем из тех представителей мужского пола, в чьем обществе она последнее время вращалась. Боюсь, подобно подавляющему большинству нынешних задорных девушек, она склонна дурно обходиться со своими поклонниками. Это их обескураживает, и, мне кажется, их можно извинить. Например, юный Эттуотер…

Мистер Муллинер смолк и отхлебнул горячего шотландского виски с лимоном. Он, казалось, впал в подобие транса. Время от времени между отхлебываниями у него вырывался легкий смешок.

– Эттуотер? – сказали мы.

– Да, это его фамилия.

– Но что с ним произошло?

– А, так вам хотелось бы узнать его историю? Почему бы и нет? Почему бы и нет?

Он легонько постучал по столику, с тихим удовлетворением посмотрел на свою перезаряженную стопку и продолжал.

В облике Роланда Морсби Эттуотера, этого подающего большие надежды молодого эссеиста и литературного критика, когда он стоял, придерживая дверь, дабы дамы могли без помех покинуть столовую его дяди Джозефа, даже самый внимательный наблюдатель не подметил бы никаких внешних и видимых признаков раздражения, которое кипело под пятнами грязи на его манишке. Утонченно воспитанный и сверхцивилизованный, он умел носить маску. Высокий лоб, который сиял над его пенсне, оставался гладким и невозмутимым, а если он и оскаливал зубы, то лишь в любезной улыбке. Тем не менее Роланд Эттуотер был сыт по горло.

Во-первых, он ненавидел эти семейные обеды. Во-вторых, весь вечер он жаждал возможности объяснить эти пятна на его манишке, а все обходили их тактичным молчанием, от которого можно было взбеситься. В-третьих, он знал, что его дядя Джозеф, едва их сотрапезницы удалятся в гостиную, тут же, доводя его до исступления, вернется к теме Люси.

После предварительного трепыхания в манере куриц, всполошившихся на птичьем дворе, мимо него вереницей проследовали отобедавшие указанные сотрапезницы – его тетя Эмили, миссис Хьюз Хайем, приятельница его тети Эмили, мисс Партлетт, компаньонка и секретарша его тети Эмили, а также Люси, приемная дочь его тети Эмили. Последняя из поименованных замыкала процессию: девушка с кротким лицом, глазами спаниеля и веснушками. Поравнявшись с Роландом, она бросила на него быстрый застенчивый взгляд, исполненный восхищения и благодарности. Таким взглядом могла бы Ариадна одарить Тесея после заварушки с Минотавром. Случайный наблюдатель, не посвященный в обстоятельства дела, решил бы, что Роланд не просто открыл перед ней дверь, но, рискуя жизнью и телесной целостностью, спас ее от какой-то жуткой участи.

Роланд затворил дверь и вернулся к столу. Его дядя, придвинув к нему графин с портвейном, многозначительно кашлянул и дал первый залп:

– Как, по-твоему, сегодня выглядела Люси, э, Роланд?

Молодой человек содрогнулся, однако дух изысканной вежливости, столь характерный для более молодой части английской интеллигенции, его не подвел. Он не ударил говорившего графином по темени, но ответил с кроткой любезностью:

– Чудесно.

– Милая девушка.

– Весьма.

– Замечательный характер.

– Совершенно верно.

– И такая разумная.

– Вот именно.

– Прямая противоположность стриженым молодым курильщицам, от которых в наши дни прохода нет.

– Абсолютно.

– Утром мне пришлось разобраться с одной из таких, – сказал дядя Джозеф, сурово хмурясь над рюмкой с портвейном. По профессии сэр Джозеф Морсби был столичным полицейским судьей. – Задержана за превышение скорости. Такое вот у них представление о жизни.

– Ну, девушки – это ведь девушки, – возразил Роланд.

– Вовсе нет! Во всяком случае, пока я председательствую в полицейском суде на Бошер-стрит, у них ничего не выйдет, – категорически объявил его дядя. – Если только они не горят желанием платить пять фунтов штрафа и лишаться на время водительских прав. – Он задумчиво вздохнул. – Послушай, Роланд, – сказал он, будто осененный внезапной мыслью, – какого черта ты не женишься на Люси?

– Ну-у, дядя…

– У тебя есть кое-какие деньги, у нее есть кое-какие деньги. Идеально! Кроме того, тебе необходим кто-то, кто будет о тебе заботиться.

– Вы как будто намекаете, – обронил Роланд, холодно подняв брови, – что я сам о себе позаботиться не способен.

– Вот именно, и без всяких намеков. Ты же, черт побери, не способен, судя по всему, даже переодеться к обеду, не измазав в грязи манишку.

Желанный случай долго заставил себя ждать, но он не мог бы выбрать более подходящий момент.

– Если вы действительно хотите знать, дядя Джозеф, каким образом эта грязь попала на мою манишку, – произнес Роланд с невозмутимым достоинством, – так попала она туда, пока я спасал жизнь человеку.

– Э? Что? Как?

– Когда я шел сюда через Гросвенор-сквер, какой-то прохожий поскользнулся на тротуаре. Лил, знаете ли, дождь, и я…

– Ты пришел сюда пешком?

– Да. И когда я подходил к углу Дьюк-стрит…

– Шел сюда пешком под дождем? Сам видишь. Люси никогда не позволила бы тебе допустить подобную глупость.

– Дождь начался, когда я был уже в дороге.

– Люси ни за что не позволила бы тебе выйти из дома.

– Вам интересно узнать мою историю, дядя? – сухо сказал Роланд. – Или пойдем наверх?

– А? Разумеется, мой мальчик, разумеется. Очень, очень интересно. Хочу услышать решительно все с начала до конца. Ты говоришь, был дождь и прохожий соскользнул с тротуара. А затем, я полагаю, автомобиль, такси или еще какой-то вид транспорта внезапно появился на большой скорости, и ты оттащил упавшего в сторону. Да-да, продолжай, мой мальчик.

– То есть как – продолжай? – угрюмо сказал Роланд. Он ощущал то же, что ощущает оратор, когда председатель, представляя его собранию, экспроприирует ударные места речи, которую он готовился произнести, и вставляет их в собственное вступительное слово. – Больше ничего не было.

– Ну, а кто он? Он попросил тебя назвать имя и адрес?

– Попросил.

– Отлично! Некий молодой человек совершил примерно такой же поступок, а спасенный оказался миллионером и завещал ему все свое состояние. Помнится, я где-то про это читал.

– В «Семейном геральде», я полагаю?

– А этот твой походил на миллионера?

– Не походил. Он походил на того, кем и был, – на владельца лавочки в Севен-Дайлс, торгующей певчими птичками и змеями.

– А! – сказал сэр Джозеф, несколько обескураженный. – Ну, я обязательно расскажу об этом Люси, – продолжал он, просияв. – Она так взволнуется. Поступок, который непременно понравится девушке с таким добрым сердцем. Послушай, Роланд, почему ты не женишься на Люси?

Роланд принял мгновенное решение. Он вовсе не жаждал делиться самым сокровенным с этим настырным старым мухомором, но не видел иного способа укротить его. Допив портвейн, он отчеканил:

– Дядя Джозеф, я люблю другую.

– А? Это еще что? Кого?

– Разумеется, это строго между нами.

– Разумеется.

– Ее фамилия Уикхем. Полагаю, вам известна ее семья. Хертфордширские Уикхемы.

– Хертфордширские Уикхемы! – Дядя Джозеф фыркнул с необычайной энергией. – Бошерстритские Уикхемы, хочешь ты сказать! И если это Роберта Уикхем, рыжая нахалка, которую следовало бы отшлепать и отправить спать без ужина, то это девчонка, которую я утром оштрафовал.

– Вы ее оштрафовали! – ахнул Роланд.

– На пять фунтов, – самодовольно ответил его дядя. – Жалею, что не мог вкатить ей пять лет. Угроза общественной безопасности. Да как вообще ты мог познакомиться с подобной девицей?

– На танцах. Я мельком упомянул, что пользуюсь некоторой известностью как литературный критик, а она сообщила мне, что ее мать пишет романы. Вскоре после этого мне прислали на рецензию одну из книг леди Уикхем, и… э… благожелательный тон рецензии, видимо, был ей приятен. – Голос Роланда слегка дрогнул, и он покраснел. Только он один знал, чего ему стоило хвалить эту жуткую книгу. – Она пригласила меня в Скелдингс, их фамильный дом в Хертфордшире, на эту субботу, то есть завтра.

– Пошли ей телеграмму.

– О чем?

– Что ты не можешь приехать.

– Но я еду! – Хорошенькое дело, если литератор, продавший свою критическую душу, не получит положенную награду за подобное преступление. – Ни за что не откажусь от такого случая!

– Не будь дураком, мой мальчик, – сказал сэр Джозеф. – Я знаю тебя с пеленок – знаю лучше, чем ты сам себя знаешь, и говорю тебе без обиняков, что молодому человеку вроде тебя чистейшее безумие мечтать о браке с девицей вроде нее. Она мчалась со скоростью сорока миль в час по самой середке Пиккадилли. Полицейский неопровержимо это доказал. Ты тихий и благоразумный малый, и тебе следует жениться на тихой благоразумной девушке. Ты, я бы сказал, кролик.

– Кролик!

– Нет ничего зазорного в том, чтобы быть кроликом, – умиротворяюще сказал сэр Джозеф. – Каждый человек с крупицей здравого смысла – кролик. Это просто значит, что ты предпочитаешь нормальный здоровый образ жизни, а не прожигать жизнь, как… как некролик. Ты рубишь дерево не по плечу, мой мальчик. Пытаешься изменить свой зоологический вид, а это невозможно. Причина половины нынешних разводов в том, что кролики не желают признать, что они кролики, пока не поздно. Особенность природы кроликов заключается в том…

– Думаю, нам лучше присоединиться к дамам, дядя Джозеф, – холодно сказал Роланд. – Тетя Эмили, вероятно, не может понять, что нас задержало.

Несмотря на врожденную скромность, свойственную всем героям, Роланд, посетив утром свой клуб, испытал нечто смахивающее на меланхоличную печаль, когда обнаружил, что лондонская пресса старательно замалчивает его вчерашний подвиг. Разумеется, никто не ждет газетной хвалы, да и не желает ее. Тем не менее небольшая заметка под заголовком «Доблестный поступок автора» или «Критический миг в жизни критика» нисколько не повредила бы спросу на книжечку глубокомысленных эссе, которую издательство Бленкинсопа только что выпустило в продажу.

А спасенный в те минуты казался трогательно благодарным.

Поглаживая грязными ладонями манишку Роланда, он заверял его, что не забудет этого мгновения до конца своих дней. И не позаботился заглянуть хотя бы в одну газетную редакцию!

Ну-ну! Он проглотил свое разочарование, а также легкий завтрак и вернулся домой, где увидел, что Брайс, его камердинер, заканчивает укладывать вещи в чемодан.

– Пакуете вещи? – сказал Роланд. – Очень хорошо. А носки доставили?

– Да, сэр.

– Отлично! – сказал Роланд, думая об этих особых трикотажных изделиях для мужчин из Берлингтонского пассажа, таких завуалированно страстных. Он очень на них рассчитывал. Оказавшись по соседству со столом, он вдруг заметил на нем большую картонную коробку. – А это что такое?

– Ее принес некоторое время назад какой-то человек. Субъект, одетый довольно скверно. Записка на каминной полке, сэр.

Роланд подошел к каминной полке, пару мгновений с взыскательной брезгливостью рассматривал замусоленный конверт, а затем вскрыл его кончиками пальцев.

– Картонка, мне кажется, сэр, – сказал Брайс, – содержит нечто живое. Мне показалось, что там что-то шуршит.

– Боже великий! – воскликнул Роланд, уставившись на письмо.

– Сэр?

– Там змея! Этот болван прислал мне змею. Ничего глупее…

Его перебили пронзительные переливы дверного звонка. Брайс оторвался от чемодана и бесшумно исчез. Роланд продолжал сердито хмуриться на непрошеное подношение.

– Мисс Уикхем, сэр, – доложил Брайс из двери.

Девушка, впорхнувшая в комнату, поражала редкой красотой. Она походила на особенно миловидного школьника, который нарядился в костюм своей сестры.

– А! – сказала она, обратив веселый взор на чемодан. – Я рада, что ты занялся сборами. Отправимся в путь незамедлительно. Я отвезу тебя в моей машине. – Она предприняла обход комнаты. – О-о! – сказала девушка, наткнувшись на картонку. – Что бы это могло быть такое? – Она встряхнула картонку в порядке эксперимента. – Послушай! Там внутри что-то шершавое!

– Это…

– Роланд! – сказала мисс Уикхем, продолжая свои опыты. – Необходимо немедленно произвести расследование. Внутри этой коробки явно обретается живой организм. Когда ее встряхиваешь, он явственно шуршит.

– Все в порядке. Это просто змея.

– Змея!

– Совершенно безвредная, – поспешил он заверить ее. – Идиот категорически на этом настаивает. Впрочем, это не важно, так как я намерен немедленно отослать ее обратно, не открывая коробки.

Мисс Уикхем пискнула от приятного волнения.

– Кто это заваливает тебя змеями?

Роланд смущенно кашлянул:

– Вчера я… э… спас жизнь одному человеку. Я как раз подходил к углу Дьюк-стрит…

– Нет, только вообразить! – задумчиво произнесла мисс Уикхем. – Я живу, живу, и мне ни разу в голову не пришло обзавестись змеей!

– …как вдруг один прохожий…

– Именно то, что необходимо каждой девушке.

– …поскользнулся на тротуаре…

– В змее заключено столько замечательных возможностей! Лучший друг на званом обеде. Вываливаешь ее на стол после супа и становишься душой общества.

Роланд, хотя ничто, разумеется, не могло поколебать его великую любовь, ощутил легкое раздражение.

– Я поручу Брайсу вернуть ее владельцу, – сказал он, решив не продолжать свой рассказ, ибо он явно не имел успеха.

– Вернуть? – изумленно повторила мисс Уикхем. – Но, Роланд, какая бессмыслица! Ведь в жизни бывают мгновения, когда просто необходимо твердо знать, где можно раздобыть змею. – Она оживилась еще больше. – Дивно! Ты вроде бы упоминал, что старый хрыч, сэр Джозеф, как бишь его там… ну, судья, ты знаешь, – приходится тебе дядей? Он вчера нагрел меня на пятерку за то, что я еле-еле ползла по Пиккадилли. Его необходимо хорошенько проучить. Ему надо внушить, что нельзя направо и налево штрафовать ни в чем не повинных людей. Знаешь что? Пригласи-ка старика позавтракать и спрячь змеюку в его салфетке! Это заставит его призадуматься!

– Нет-нет! – вскричал Роланд, содрогаясь.

– Роланд! Ради меня!

– Нет-нет! Ну, право же!

– А еще все время твердишь, будто сделаешь ради меня что угодно! – Она поразмыслила. – Ну, хотя бы разреши мне привязать к ней веревочку, чтобы спустить из окна и покачать перед первой старушенцией, которая будет проходить мимо.

– Нет, пожалуйста, не надо! Я должен отослать ее владельцу.

Мисс Уикхем осталась явно недовольна, но как будто смирилась с поражением.

– Ну ладно, раз ты решил отказывать мне в каждом пустячке! Но позволь сказать тебе, милый, что ты упускаешь возможность посмеяться до упада. Бессмысленно и черство отвергаешь. Где Брайс? Затаился на кухне, я полагаю. Пойду отдам ему коробку, пока ты запрешь чемодан. Нам пора, а то мы не успеем к чаю.

– Позволь, это сделаю я.

– Нет, я.

– Зачем тебе затрудняться?

– Какое же это затруднение? – весело ответила мисс Уикхем.

В нашем мире, как это доказывали различными способами многочисленные мудрецы и философы, человеку, не любящему разочарований, не следует слишком уж явно предвкушать мгновения, сулящие радость. Роланд Эттуотер, который предполагал насладиться сполна поездкой на машине до Скелдингс-Холла, вскоре после того, как эта машина, протиснувшись сквозь забитые транспортом лондонские улицы, вырвалась на приволье загородного шоссе, обнаружил, что обстановка как-то не слишком подходит для наслаждения. Мисс Уикхем, видимо, не разделяла отвращения современных девушек к отчему дому. Она явно хотела добраться до него как можно скорее. Роланду казалось, что с той минуты, когда Хай-Барнет остался позади, и до той, когда под визг тормозов они остановились перед дверями Скелдингс-Холла, колеса их двухместного экипажа лишь изредка соприкасались с землей Хертфордшира.

Однако когда они его покинули, Роберта Уикхем осталась недовольна собой.

– Сорок три минуты, – сказала она, хмурясь на циферблат своих часов. – Я могла бы и побыстрее.

– Да? – буркнул Роланд. – Могла бы?

– Ну, к чаю мы, во всяком случае, успели… Входи и знакомься с мамашей. Забытые Забавы Былого: Номер Третий – Знакомство С Мамашей.

И Роланд познакомился с мамашей. Однако слова эти слишком пресны, слишком невыразительны и не дают никакого представления о том, что и как произошло. Он не просто познакомился с мамашей, он был схвачен и поглощен мамашей, леди Уикхем, эта популярная романистка («Вносит поразительно свежую ноту» – Р. Морсби Эттуотер в «Нью экзаминере»), была очень рада своему гостю. Усадив Роланда рядом с собой, она принялась вносить столько свежих нот, что ему пришлось внимать им до тех пор, пока не настало время переодеться к обеду. Она все еще с неистощимой словоохотливостью развивала тему своих книг, о которых Роланд столь любезно отозвался с такой похвалой, когда прозвучал удар гонга.

– Неужели прошло уже столько времени? – изумилась она, отпуская Роланда, который чувствовал, что времени прошло гораздо больше. – Что же, отложим нашу милую беседу на после обеда. Вы знаете, где ваша комната? Нет? Ну так Клод вас проводит. Клод, вы не покажете мистеру Эттуотеру его комнату? Она в конце вашего коридора. Кстати, вы же не знакомы. Сэр Клод Линн – мистер Эттуотер.

Они обменялись поклонами. Однако в поклоне Роланда не было той радости, которой мы ждем от наших друзей, когда знакомим их с другими нашими гостями. Мучительная агония, которую испытывал Роланд последние два часа, в значительной мере вызывалась не красноречием леди Уикхем, хотя и оно причиняло ему невыразимые муки, но созерцанием того, как этот Линн, кем бы он там ни был, удерживает Бобби в углу напротив. Он усматривал какое-то нестерпимое собственничество в затылке сэра Клода, когда тот наклонялся к Бобби Уикхем. Этот затылок дышал такой близостью и преданностью, какие не могут понравиться ревнивому сопернику.

Сэр Клод крупным планом отнюдь не рассеял опасений Роланда. Этот субъект был красив – до отвращения красив, причем как раз той смуглой надменной медальной красотой, которая так сильно действует на впечатлительных девушек. Именно эта надменность подействовала на Роланда особенно угнетающе. Что-то в спокойном пренебрежительном взгляде сэра Клода Линна внушало собеседнику, что он принадлежит совсем не к тем лондонским кругам и что брюки сидят на нем мешковато.

– Обаятельнейший человек, – прошептала леди Уикхем, когда сэр Клод отошел, чтобы открыть дверь перед Бобби. – Между нами говоря, прототип капитана Молверера, кавалера ордена «За выдающиеся заслуги», в моем романе «Кровь – всегда кровь». Очень древний род, весьма богат. Великолепно играет в поло. И в теннис. И в гольф. Неподражаемый стрелок. Член парламента от Ист-Биттлшема, и я со всех сторон слышу, что он в любой день может стать членом кабинета.

– Неужели? – холодно обронил Роланд.

Когда леди Уикхем после обеда расположилась с Роландом у себя в кабинете (авторитетно заявив, что он безусловно предпочтет задушевную беседу в этом святилище литературы любым пустопорожним развлечениям, затеянным где-нибудь еще), ей вскоре показалось, будто Роланд несколько рассеян. Никто не мог бы занимать его более самоотверженно, чем она. Ему были прочитаны семь первых глав ее нового романа, находящегося еще в работе, и во всех увлекательных подробностях изложены дальнейшие перипетии сюжета, но почему-то что-то было как-то не так. Она заметила, что молодой человек все чаще вцепляется себе в волосы, а один раз он издал пронзительный захлебывающийся вопль, который ее напугал. Леди Уикхем все больше разочаровывалась в Роланде и нисколько не пожалела, когда он подыскал предлог, чтобы уйти.