Текст книги "Эсперанса"

В субботу, как только мама с помощью Эсперансы вышла из машины, ей захотелось взглянуть на папины розы. Она заплакала, когда увидела, что те уже расцвели. Весь день приходили гости, но Гортензия позволяла им посидеть не больше нескольких минут, а потом прогоняла – она боялась, что мама быстро устанет.

Той ночью Исабель показала маме куклу и как она о ней заботится, а мама сказала, что кукла и Исабель словно созданы друг для друга. Когда настало время ложиться спать, Эсперанса осторожно легла рядом с мамой. Ей не хотелось ее тревожить, но мама придвинулась ближе и крепко ее обняла.

– Мама, Мигель уехал, – прошептала она.

– Я знаю, доченька. Мне сказала Гортензия.

– Но в этом моя вина. Я разозлилась и сказала ему, что он как был крестьянином, так им и остался. И он уехал.

– Это не может быть только твоей виной. Я уверена, что ты этого не хотела. Он скоро вернется. Он не сможет так долго быть вдали от семьи.

Они лежали в тишине.

– Мама, мы почти год не видели Абуэлиту, – сказала Эсперанса.

– Знаю, – тихо сказала мама. – Пока у нас нет такой возможности.

– Но я накопила денег. Мы можем ее привезти. Хочешь узнать сколько?

Не успела мама ответить, как Эсперанса включила свет и проверила, не разбудила ли она Исабель. Потом она на цыпочках подошла к шкафу и достала чемодан. Эсперанса улыбнулась маме, зная, как та обрадуется и будет гордиться этими почтовыми переводами. Она открыла чемодан и застыла, не в силах поверить своим глазам. Она перевернула чемодан и хорошенько его потрясла.

Он был пуст. Бланки почтовых переводов исчезли.

Виноград

Почтовые переводы мог взять только Мигель. Никто в этом не сомневался. Альфонсо извинился перед Эсперансой, но мама благородно сказала, что Мигель, должно быть, нуждался в деньгах, чтобы поехать в Северную Калифорнию. Альфонсо пообещал вернуть деньги, и Эсперанса знала, что он выполнит это обещание. Но она злилась на Мигеля. Как он осмелился залезть в ее чемодан и взять то, что ему не принадлежало! Это стоило ей таких трудов!

Казалось, с каждым днем мама становится немного крепче. Хотя спала она все еще много. Гортензия была счастлива, что она стала лучше есть, и каждый день Эсперанса приносила домой только что снятые фрукты для мамы.

Через несколько недель утром Эсперанса стояла под навесом и с удивлением смотрела, сколько привезли персиков, слив и нектаринов.

– Как мы успеем со всем этим управиться? – спросила она.

Жозефина рассмеялась:

– Постепенно, будем перебирать плод за плодом. Все сделаем.

Они начали с маленьких светлых персиков с плохо отделяющимися косточками, а потом принялись за большие желтые «эльбертас». Мама любила светлые персики, и Эсперанса приготовила ей пакет. Потом, после обеда, они перебрали нектарины «флейминг голд». А позже им предстояло управиться с несколькими бушелями[6]6
  Бушель – мера емкости, около 36 литров.


[Закрыть] слив. Эсперанса любила сливы «слоновье сердце». Пятнисто-зеленые сверху, кроваво-красные внутри, они были терпкими и сладкими одновременно. Стоя под полуденным солнцем во время перерыва, она съела сливу, нагнувшись, чтобы сок не потек по подбородку.

– Посмотри-ка, – позвала ее Жозефина. – Там Альфонсо. Что он здесь делает?

Альфонсо разговаривал с одним из управляющих. Никогда еще посреди дня он не уходил с поля и не приезжал к навесу.

– Должно быть, что-то случилось?

– Может быть, что-то с малышами? – сказала Жозефина и побежала к нему.

Эсперанса видела, как они разговаривают. Она медленно пошла к ним, оставив женщин у штабелей с ящиками слив. По выражению лица Жозефины она попыталась понять, в чем дело, но безуспешно. В это время Жозефина обернулась и посмотрела на нее. Эсперанса почувствовала, как кровь отлила от ее лица. Внезапно она поняла, почему приехал Альфонсо. Что-то случилось с мамой. Врач говорил, что возможен рецидив. С ней что-то случилось. Эсперанса почувствовала слабость, но продолжала идти.

– Что-то с мамой?

– Нет, нет. Я не хотел тебя тревожить, Эсперанса, но мне нужно, чтобы ты поехала со мной. Гортензия ждет в грузовике.

– Но еще слишком рано!

– Все в порядке. Я договорился с управляющим.

Она пошла за ним к машине. Гортензия ждала в кабине.

– Мы получили весточку от Мигеля, – сказала она. – Надо встретить его на автобусной остановке в Бейкерсфилде в три часа. Он сказал, что едет из Лос-Анджелеса и что мы должны взять тебя с собой. Это все, что мы знаем.

– Но почему он хочет, чтобы я приехала? – спросила Эсперанса.

– Я надеюсь, он хочет извиниться за свой поступок, – сказала Гортензия.

Стояла сорокаградусная жара. Горячий ветер влетел в кабину. Эсперанса чувствовала, как по ее лицу течет пот. Казалось странным ехать в город в рабочий день, нарушив обычный распорядок и прервав работу под навесом. Она думала о всех «слоновьих сердцах», которые другим придется перебрать за нее.

Гортензия сжала ее руку:

– Я не могу дождаться, когда наконец его увижу.

Эсперанса сдержанно улыбнулась.

Они приехали на автобусную остановку и сели на скамейку. Служащие разговаривали между собой по-английски. Эсперанса не понимала, о чем они говорят резкими грубыми голосами. Английская речь ее всегда тревожила – Эсперансу раздражало, когда она не понимала, о чем говорят вокруг. Ну ничего, однажды она выучит этот язык. Она напряженно вслушивалась в объявления о прибытии автобусов, пока наконец не услышала долгожданное: «Лос-Анджелес».

Серебристый автобус показался за поворотом, влился в общий поток машин и подъехал к остановке. Эсперанса смотрела на людей, сидевших в автобусе, но Мигеля среди них не видела. Наконец он показался в дверях. Мигель выглядел уставшим и взъерошенным, но, увидев родителей, спрыгнул со ступенек, бросился к матери и обнял ее, а потом отца, похлопав его по спине.

Он посмотрел на Эсперансу и улыбнулся:

– Я привез тебе доказательство того, что жизнь все-таки станет лучше.

Она смотрела на него, пытаясь разозлиться. Она не хотела показать ему, что рада его видеть.

– Ты привез то, что украл?

– Нет, но я привез тебе кое-что получше!

Он повернулся, чтобы помочь выйти последнему пассажиру. Солнце отражалось в сверкающем автобусе и слепило глаза. Она прикрыла их рукой, пытаясь понять слова Мигеля.

И вдруг она увидела ун фантазма, призрак Абуэлиты, который шел к ней. Одной рукой он опирался на деревянную палку, а другую протягивал к внучке:

– Эсперанса!

Раздался изумленный вздох Гортензии.

И вдруг Эсперанса поняла, что глаза не обманули ее. У нее пересохло в горле. Она была не в силах пошевелиться.

Абуэлита подошла ближе. Она была маленькой и морщинистой, из пучка седых волос выбивались пряди, а в глазах стояли слезы. Ее одежда помялась за время поездки, но в рукаве платья виднелся все тот же кружевной платочек. Эсперанса попыталась произнести ее имя, но не смогла. Ее переполняли чувства. Она смогла только подойти к бабушке и ощутить такой знакомый запах – пудры, чеснока и мятных леденцов.

– Абуэлита! Абуэлита! – заплакала она.

– Я здесь, ми ньета, здесь, моя внучка. Как же я по тебе скучала!

Эсперанса обнимала бабушку, боясь поверить, что это происходит на самом деле. И наконец засмеялась. Она смеялась и не отпускала бабушкиных рук. Потом пришла очередь Гортензии и Альфонсо.

Эсперанса посмотрела на Мигеля:

– Как ты это сделал?

– Мне нужно было чем-то заняться, пока я ждал работу. Поэтому я отправился за ней.

Добравшись до лагеря, они провели Абуэлиту в дом, где их ждали Жозефина, Хуан и дети.

– Жозефина, где мама?

– Так жарко, что мы устроили ее в тени. Она спит – с ней сидит Исабель. Все в порядке?

Гортензия представила Абуэлиту Хуану и Жозефине. Их лица посветлели. Эсперанса смотрела, как бабушка оглядывала крошечную комнату, которая теперь хранила следы их новой жизни. На стене висели рисунки Исабель, на столе стояла ваза с персиками, под ногами валялись детские игрушки, и в банке из-под кофе стояли папины розы. Эсперанса гадала, что подумала бабушка о таком убогом жилище, но Абуэлита только улыбнулась и сказала:

– Пожалуйста, отведи меня к моей дочери.

Эсперанса взяла Абуэлиту за руку и повела к деревьям. Мама отдыхала в тени около дощатого стола. На земле рядом с ней лежало стеганое одеяло. Обычно на нем играли дети. Исабель выбежала из виноградника с полными руками диких цветов. Она увидела Эсперансу и бросилась к ней и Абуэлите. Ее лицо раскраснелось от быстрого бега, она улыбалась.

– Исабель, это Абуэлита.

Глаза Исабель округлились, и она застыла с открытым ртом.

– Вы правда босиком ходили по виноградникам и носили гладкие камни в карманах?

Абуэлита рассмеялась, засунула руку глубоко в карман платья, достала плоский гладкий камень и дала его Исабель. Девочка посмотрела на него с восхищением и протянула Абуэлите цветы.

– Я думаю, мы станем хорошими друзьями, да, Исабель?

Исабель кивнула и отошла в сторону, чтобы Абуэлита могла подойти к своей дочери.

Никто не успел подготовить маму к приезду бабушки.

Эсперанса смотрела, как Абуэлита подошла к спящей маме, отдыхавшей на самодельной кушетке. Вокруг нее росли виноградные лозы, ягоды созрели и были готовы упасть.

Абуэлита остановилась в нескольких шагах от мамы и посмотрела на нее.

Перед мамой лежали стопка кружевных карпетас, вязальный крючок и нитки. Абуэлита подошла и погладила ее по голове, аккуратно убирая выбившиеся пряди с маминого лица и приглаживая ей волосы.

– Рамона! – позвала она тихо.

Мама не открыла глаза, но сказала, словно во сне:

– Эсперанса, это ты?

– Нет, Рамона. Это я, Абуэлита.

Мама медленно открыла глаза. Она смотрела на Абуэлиту, никак не реагируя, как будто не видела ее. Потом она подняла руку и потянулась, чтобы дотронуться до лица матери и убедиться, что это происходит на самом деле.

Абуэлита кивнула:

– Да, это я. Я приехала.

Абуэлита и мама не произнесли ни слова. Они говорили на собственном языке счастливых восклицаний и переполнявших их чувств. Эсперанса смотрела, как они плачут, и удивлялась, что ее сердце до сих пор не разорвалось от радости.

– Ох, Эсперанса! – сказала Исабель, прыгая и хлопая в ладоши. – Мне кажется, что мое сердце танцует!

– Мое тоже, – прошептала Эсперанса. Потом она схватила Исабель и закружила ее в руках.

Мама не хотела отпускать Абуэлиту. Она приподнялась на кушетке и усадила ее рядом, держа за руку, словно боялась, что та может исчезнуть.

Вдруг Эсперанса вспомнила свое обещание, вбежала в дом и вернулась, неся что-то в руках.

– Эсперанса, – сказала Абуэлита, – неужели это мое одеяло? Ты закончила его?

– Еще нет, – сказала она, разворачивая одеяло. Мама взялась за один конец, а Эсперанса потянула за другой. Оно протянулось от кустов персидской сирени до тутовых деревьев. Им можно было закрыть три кровати. Все засмеялись. Клубок ниток все еще был соединен с одеялом – оставалось довязать последний ряд.

Они собрались все вместе у стола. Эсперанса придвинула к себе огромное одеяло, взяла крючок и стала вязать последний ряд.

Когда мама наконец смогла заговорить, она посмотрела на Абуэлиту и спросила у нее то же самое, что Эсперанса у Мигеля:

– Как ты сюда добралась?

– За мной приехал Мигель, – сказала Абуэлита. – Луис и Марко были невыносимы. Если я шла на рынок, за мной всегда следил один из их шпионов. Я думаю, они считали, что вы все еще в Мексике и в конце концов вернетесь за мной.

Десять петель до верхушек гор.

Эсперанса слушала, как бабушка рассказывала маме, в какое бешенство пришел дядя Луис, когда обнаружил, что они уехали. Он стал одержим мыслью найти их и опросил всех соседей, в том числе и сеньора Родригеса. Они даже приехали в монастырь, чтобы расспросить сестер, но им никто ничего не рассказал.

Добавить одну петлю.

Через несколько месяцев после их отъезда она почувствовала, что с мамой случилось что-то плохое. Это чувство не оставляло ее, и она месяцами каждый день зажигала свечи и молилась за то, чтобы с ними все было в порядке.

Девять петель вниз до долины.

Однажды, когда Абуэлита почти сдалась, она нашла раненую птичку в саду. Бабушка думала, что она больше никогда не взлетит, но, когда подошла к ней на следующее утро, птица взмыла в небо. Бабушка знала – это знак: как бы плохо у них ни шли дела, они улучшились.

Пропустить одну петлю.

Потом кто-то из монахинь принес ей записку, которую кто-то кинул в ящик для бедных. Она была адресована бабушке. Записка была от Мигеля. Он подозревал, что за Абуэлитой следят, поэтому стал приносить ей записки под покровом темноты. В них он рассказал бабушке о своем плане.

Десять петель до верхушек гор.

Мигель и сеньор Родригес приехали глубокой ночью и отвезли ее на станцию. Пока они ехали, Мигель не отходил от нее ни на минуту.

Добавить одну петлю.

Он сказал, что Рамона и Эсперанса нуждаются в ней.

– И это правда, – сказала мама. Ее глаза снова увлажнились. Она благодарно взглянула на Мигеля.

Горы и долины. Горы и долины. Как их много, подумала Эсперанса. Когда ее волос падал на колени, она брала его и ввязывала в одеяло, чтобы счастье и все те чувства, которые владели ею сейчас, остались с ними навсегда.

Когда Эсперанса рассказывала Абуэлите обо всем, что с ними произошло, она не измеряла время привычными сезонами, вместо этого она, как полевая работница, говорила о времени созревания различных фруктов и овощей, о периодах сельских работ на земле.

Они приехали в долину в конце сезона винограда: «томсона бессемянного», «красной малаги» и черного «рибьерса». Мама надышалась пылью во время бури тоже в конце сезона винограда, тогда-то она и заболела. Потом пришло время подвязывать виноград и готовиться к картошке. С картошкой работали посреди зимы и промерзали до самых костей. Во время резки картофельных глазков мама попала в больницу. Месяца проходили без названий, было только время – время подвязывания лоз в опустевших виноградниках и серых дней, когда нельзя было согреться. А потом пришла весна, долина жила ожиданием – благородной спаржи, созревания винограда, шелеста ветра в листве деревьев. Появились ранние персики, в полях сверчки заиграли свои ночные симфонии, и мама вернулась домой. Абуэлита приехала в сезон слив. А сейчас виноградники снова принесли урожай, и Эсперанса стала на год старше.

За несколько дней до своего дня рождения Эсперанса упросила Мигеля отвезти ее к предгорью до восхода. Она хотела кое-что сделать. Она встала в темноте и на цыпочках вышла из дома.

Они ехали по пыльной дороге, ведущей на восток, и припарковались, когда дорога стала непроезжей.

В сером свете была видна тропинка, ведущая на плато.

Когда они поднялись на вершину, Эсперанса оглядела долину. Прохладный утренний воздух заполнил легкие. Внизу она видела ровные ряды домов с белыми крышами и расстилавшиеся поля. На востоке за горами занимался рассвет.

Эсперанса наклонилась и потрогала траву – она была холодной, но сухой. Девушка легла ничком и похлопала по земле рядом с собой:

– Мигель, ты знаешь, что, лежа на земле, лежа спокойно и не двигаясь, можно услышать, как бьется сердце земли?

Он недоверчиво посмотрел на нее.

А потом лег рядом, глядя на нее:

– И скоро это случится, Эсперанса?

– Агуантате тантито и ла фрута каэра эн ту мано. Подожди немного, и плод сам упадет тебе в руку.

Он улыбнулся и кивнул.

Они лежали, не двигаясь.

Она смотрела на Мигеля, смотревшего на нее.

А потом она это почувствовала. Сначала тихо. Слабый повторяющийся стук. Потом сильнее. Тук-тук, тук-тук. Биение сердца земли. Как тогда, с папой. Мигель улыбнулся. Она знала, что и он слышит этот стук. Солнце поднялось над горными хребтами, осветив ждущие поля. Эсперанса ощутила, как его тепло разливается по ее телу. Она перевернулась на спину и посмотрела на небо и розово-оранжевые облака.

Эсперанса чувствовала, что поднимается вместе с солнцем. Она снова парила над землей, как в тот день на горе, когда приехала в долину. Она закрыла глаза – на этот раз она не летела в неизвестность. Теперь она без страха скользила над землей. Эсперанса позволила себе подняться в небо, зная, что при этом она не улетит. Что бы ни случилось, она никогда не потеряет папу, Ранчо де лас Росас, Абуэлиту, маму… Все было так, как сказала Кармен, торговка яйцами, встреченная в поезде. У нее были семья, сад полный роз, ее вера и память о тех, кто ушел. Но сейчас у нее было даже нечто большее, и это поднимало ее в воздух, как крылья феникса. Она парила в мечтах, которые никогда раньше не приходили ей в голову: выучить английский, помогать семье, купить когда-нибудь пусть маленький, но собственный дом. Мигель был прав – никогда нельзя сдаваться. А она была права, говоря, что надо вставать над теми, кто тянул их вниз.

Эсперанса парила высоко над долиной, окруженной горами. Она слетела вниз к папиным розам и повисла в воздухе около плодов, которые хранили в памяти всю увиденную ими красоту. Она помахала Исабель и Абуэлите, которые босиком ходили по виноградникам, а их головы украшали венки из лоз. Она увидела маму, сидящую на огромном разноцветном одеяле. Она увидела Марту и ее маму, которые шли по миндальной роще, держась за руки. Потом она полетела над рекой, стремительным горным потоком. И там, посреди дикой природы, стояли девочка в голубом шелковом платье и мальчик с приглаженными волосами. Они сидели на траве на одной стороне потока и ели манго на палочке. Плод был вырезан в форме экзотического цветка.

Эсперанса дотянулась до руки Мигеля, взяла ее, и, хотя она все еще витала где-то в облаках, это прикосновение вернуло ее сердце на землю.

 
Эти утренние песни царь Давид
пел всем хорошеньким девушкам; мы поем их тебе.
Вставай, любимая, просыпайся. Смотри – уже рассвет,
уже запели птицы и скрылась луна.
 

Утром в день своего рождения Эсперанса услышала голоса за окном. Она различила голоса Мигеля, Альфонсо и Хуана. Эсперанса сидела в постели и слушала. И улыбалась. Потом раздвинула занавески. Исабель села рядом с ней, не выпуская из рук свою куклу. Они обе стали посылать воздушные поцелуи мужчинам, певшим песню в честь дня рождения. Потом Эсперанса помахала им, чтобы они шли в дом – не потому, что хотела открыть подарки, а потому, что почувствовала запах кофе, идущий из кухни.

Они собрались за завтраком: мама и Абуэлита, Гортензия и Альфонсо, Жозефина и Хуан, малыши и Исабель. Ирен и Мелина тоже пришли со своей семьей. И Мигель. Все было не совсем так, как прежде, в ее прошлые дни рожденья. Но все равно у них будет праздник под тутовыми деревьями и персидской сиренью, а на столе будут стоять розовые бутоны из папиного сада. Хотя не было папай, но были мускусная дыня, лайм и кокосовый салат. А в конце Жозефина вынесла флан де альмвндрас, миндальный флан, любимое блюдо Эсперансы, и они снова спели ей песню в честь дня рождения.

Потом Исабель села рядом с Абуэлитой за дощатый стол. У обеих были вязальные крючки и мотки пряжи.

– Смотри, Исабель! Десять петель до верхушек гор.

Абуэлита показала, что надо делать, и Исабель старательно повторила ее движения.

Крючок робко двигался, и, закончив первые ряды, Исабель взяла работу, чтобы показать Эсперансе: «У меня все получилось криво!»

Эсперанса улыбнулась и потянула за нитку, распуская неровные ряды. Потом она посмотрела в доверчивые глаза Исабель и сказала:

– Никогда не бойся начинать все сначала!

От автора

Я все еще вижу свою бабушку, вяжущую одеяло зигзагом. Она связала по одному одеялу для каждого из семерых детей, многих из ее двадцати трех внуков (я – старшая внучка) и для тех правнуков, которых застала при жизни. Моя бабушка, Эсперанса Ортега, вдохновила меня написать эту книгу.

Когда я была маленькой, бабушка рассказывала мне о своей жизни, когда она впервые приехала в США из Мексики. Я слушала истории о лагере, где она жила и работала, о людях, с которыми она там подружилась на всю жизнь. Рассказывая об этих людях и о том, как они помогли ей пережить отчаянные, трудные времена, она иногда плакала.

Когда же у меня родились собственные дети, бабушка стала рассказывать мне о своей похожей на сказку жизни в Мексике: о слугах, богатстве и роскоши, которая окружала ее до отъезда из родной страны. Я записала некоторые из ее детских воспоминаний. Жаль, что мне не удалось записать больше, пока она была жива. Мало-помалу у меня в голове стала складываться история о девочке, которой могла быть моя бабушка.

Эта история во многом совпадает с жизнью реальной Эсперансы Ортега. Она родилась и выросла в Агуаскальентесе, в Мексике. Ее отца звали Сиксто Ортега, а маму – Рамона. Они жили на Ранчо де ла Тринидад (которое я изменила на Ранчо де лас Росас), и ее дяди занимали важные посты. В результате ряда обстоятельств, включая смерть отца, бабушка эмигрировала в США и попала в лагерь сельскохозяйственных рабочих в городе Арвине, штат Калифорния. В отличие от моей героини, бабушка к тому времени уже была замужем за моим дедушкой, Хесусом Муньосом. Как и Мигель, он работал у ее отца, Сиксто Ортеги, механиком. В мексиканском лагере они с дедушкой жили так же, как персонажи моей истории. Она стирала одежду в общественных корытах, ходила на хамайки по субботним вечерам и смотрела за своими тремя дочерьми. Там родилась моя мама, Эсперанса Муньос.

В начале 1930-х годов на сельскохозяйственных полях Калифорнии проходило много забастовок. Часто владельцы выселяли забастовщиков из трудовых лагерей. Многим приходилось жить во временных лагерях для беженцев или на фермах, расположенных на городских окраинах. Сила была на стороне землевладельцев, они могли оказывать влияние на местную власть. В округе Керн шерифы арестовывали пикетчиков якобы за создание проблем для дорожного движения, хотя дороги были пустыми. В округе Кингс один мексиканец был арестован только за то, что обращался к толпе по-испански. Часто забастовки заканчивались неудачей – особенно в районах, куда приезжало много людей из таких штатов, как Оклахома; эти люди отчаянно нуждались в работе и были готовы трудиться за любые деньги.

Однако порой забастовки приводили к изменению условий в лучшую сторону.

Репатриация мексиканцев действительно имела место – она остается той частью нашей истории, которой почти не уделяют внимания. В марте 1929 года федеральное правительство приняло Акт о депортации, давший округам право выслать многих мексиканцев обратно в Мексику. Правительственные чиновники думали, что это решит проблему безработицы во время Великой депрессии,[7]7
  Великая депрессия – крупнейший экономический кризис, охвативший США в 1929 году, от которого удалось полностью оправиться только к концу 30-х годов.


[Закрыть] но этого не произошло. Местные власти в Лос-Анджелесе организовали «депорта-ционные поезда». По инициативе иммиграционных чиновников в долине Сан-Фернандо и в Лос-Анджелесе начались массовые аресты: задерживали любого, кто был похож на мексиканца, даже если этот человек имел гражданство Соединенных Штатов. Многие из тех, кого отправили в Мексику, были гражданами США по рождению и никогда прежде не жили в Мексике. Количество мексиканцев, высланных в процессе так называемой «добровольной депортации», превосходило число переселенных коренных жителей Америки в девятнадцатом веке и американцев японского происхождения во время Второй мировой войны. Это была самая большая насильственная миграция в Соединенных Штатах на то время. В период между 1929 и 1935 годом в Мексику были депортированы по меньшей мере 450000 мексиканцев и американцев мексиканского происхождения. По мнению некоторых историков, на самом деле это число приближается к миллиону. Хотя моя бабушка прожила в этой стране больше пятидесяти лет, я все еще помню, как она тревожилась, когда при возвращении в США из Тихуаны, куда мы ездили за покупками, на границе проверяли ее паспорт. Хотя репатриация давно закончилась, страх, что ее могут отправить обратно по чьей-то прихоти, остался у бабушки на всю жизнь.

Мой отец, Дон Белл, приехал в Калифорнию из района пыльных бурь[8]8
  Засушливый район на западе США. В штатах Канзас, Колорадо, Оклахома, Нью-Мексико и Техас в 1933–1935 годах прошли пыльные бури, которые оставили без средств к существованию множество фермеров.


[Закрыть] и, по иронии судьбы, работал на той же ферме, где родилась моя мама. К тому времени бабушка перевезла семью в маленький дом в Бейкерсфилде. Тогда мама с папой еще не могли встретиться. Папе было двенадцать лет, и он собирал картошку во время Второй мировой войны с другими детьми, которые были еще меньше, чем он. Им платили за уборку полей, потому что во время войны рабочих рук не хватало. Он говорил мне, что дети не всегда были самыми усердными работниками; сам он чаще кидал комья земли в приятелей, чем собирал клубни. Позже, когда отцу исполнилось шестнадцать, он провел лето, работая на той же ферме водителем грузовика.

Значительная часть сельскохозяйственных продуктов нашей страны выращивается в этой части Калифорнии. Там жарко летом и холодно зимой. Там бывают пыльные бури и туманы, и к людям липнет «лихорадка долины». Еще до замужества я сдала кровь на анализ в Сан-Диего, где жила во время учебы в университете. Мне позвонил доктор – у меня что-то нашли. Я думала, что у меня обнаружили что-нибудь ужасное, пока доктор не сказал, что мой анализ дал положительный результат на «лихорадку долины».

Я облегченно вздохнула. Пока я росла, у нас на столе всегда были груды винограда. Сливы, груши, абрикосы, нектарины, хурму, миндаль, грецкие орехи я срывала с деревьев и кустов во дворе за домом. Каждый год в августе я видела выложенный прямо на земле виноград – так из поколения в поколение здесь делают изюм. Лимоны, помидоры, свежевыжатые соки появлялись в моем доме в виде подарков от соседей или из садов моих бабушек. Я никогда не замечала у себя симптомов «лихорадки долины». Единственной моей лихорадкой была горячая привязанность к моим предкам и моим родным.

«Кончено же, результаты положительные, – сказала я врачу. – Я ведь выросла в долине Сан-Хоакин». Я знала, что к этой болезни у меня иммунитет от природы, просто потому, что я там жила, росла и вдыхала воздух долины.

Моя семья до сих пор испытывает благодарность к компании, владевшей лагерем, в котором началась наша американская жизнь, за работу, которую они получили, когда столько семей вокруг были ее лишены. Большинство людей, живших в одном лагере с моей бабушкой, у которых я брала интервью, не испытывали вражды к приезжим из Оклахомы и других мест, хотя те и были их конкурентами. Один из моих собеседников сказал: «Мы все были бедняками – и оклахомцы, и филиппинцы тоже. И все хотели получить работу и накормить свои семьи. Поэтому многим из нас было очень трудно решиться на забастовку».

Многие боролись только за то, чтобы на столе была еда, и, казалось, общие социальные проблемы того времени их мало волновали. Все их усилия были направлены на выживание, а свои надежды и мечты они связывали с будущим их детей и внуков.

Так и моя бабушка. Она выжила. Все ее дети выучили английский язык, и она сделала то же самое. Некоторые из них закончили университеты. Один стал профессиональным спортсменом, другой дипломатом, среди остальных – секретари, писатель, бухгалтер. А вот ее внуки: дикторы на радио и телевидении, социальные работники, флористы, учителя, редакторы-монтажеры, юристы, предприниматели. Есть среди них и одна писательница – это я.

Наши успехи и достижения – это и ее успехи. Она желала нам самого лучшего и редко вспоминала о трудностях своей собственной жизни.

Не удивительно, что на испанском эсперанса означает «надежда».