Текст книги "Мир после. Долина камней"

Глава 33

Тёма так и не пришёл. Предал меня. Утром мне снова сделали укол, девушка-конвоир небрежно поставила на стол железную миску с размазнёй непонятного цвета. Есть не хотелось, несмотря на слабость. Я выпила полстакана воды и с полчаса лежала на кровати, пялясь в потолок и ни о чём не думая. Потом за мной пришли.

В зале суда полно народу, всё поселение сбежалось, не иначе. Не каждый день выносят приговор ведьме. Я пробегаю глазами по рядам: мама с Антоном, брат что-то говорит ей на ухо, у неё красные, опухшие от слёз глаза, она часто прикладывает к ним клетчатый носовой платок. В мою сторону они не смотрят. Тёма сидит через два ряда, я встречаюсь с ним взглядом, он сразу опускает голову. Я почти не слышу, что говорит судья, звуки сливаются в сплошной гул, изредка прерывающийся басом Командующего.

– Так у вас нет претензий к Анне Кудряшовой? – судья, строгая на вид женщина, обращается к Юрке.

– Нет. Она была растеряна и поступила так, как поступила бы любая мать – бросилась на защиту своего ребёнка.

Я облегчённо вздыхаю. Тут Тёма не наврал, по крайней мере меня не обвиняют в покушении на убийство.

– Но мы все прекрасно понимаем, что Совет не может подвергать поселение такой опасности. В нашем сообществе не было и не будет места для сверх существ, – на трибуне уже Командующий. – Посему Анна Кудряшова должна пройти процедуру излечения прямо в зале суда.

Гул нарастает, лица сливаются в одно разноцветное пятно, я моргаю, но так и не могу сфокусироваться, чувство страха, словно змея, обвивает шею, не давая вздохнуть. Дверь открывается, по проходу вдоль рядов идёт седой мужчина, что-то зажав в руке. Он приближается ко мне, я дёргаюсь на стуле, меня крепко держат с обеих сторон конвоиры. Мужчина склоняется, несмотря на полностью седую голову, он не кажется старым, лет сорок пять максимум, бледный, с красным отпечатком на переносице, наверно от очков. В руке у него шприц с прозрачной жидкостью.

Я продолжаю сопротивляться, и они никак не могут меня усмирить. Рука со шприцом маячит у предплечья, я вижу, как подрагивают пальцы – он боится меня. Меня, измождённую женщину в наручниках, прижатую к старому стулу двумя амбалами. Хочется истерично захохотать во всё горло. Игла вонзается в плоть, заставив меня зажмурить глаза. Лишь через вечность я чувствую слабую боль, рекой устремляющуюся по венам. Меня отпускают. По залу проносится вздох и наступает тишина. Волосы растрепались, я вскидываю голову, чтобы убрать их с лица. Внутри всё горит, будто кто-то бросил зажжённую спичку в пищевод, я еле успеваю наклониться вправо, как содержимое желудка фонтаном вылетает наружу. Я вижу, как Тёма вскакивает со своего места и теряю сознание.

Снова белый потолок, белые стены. Больница. Я открываю глаза и тут же зажмуриваюсь – слишком ярко. За окном вовсю светит солнце. Тело ломит, внутри пустота, словно выпотрошили все внутренности. Я погружаюсь в свои мысли, надеясь найти дорогу к источнику. Но его больше нет. Только пустота. Вытягиваю перед собой руки, пытаюсь ощутить хотя бы слабый импульс… Ничего. Они лишили меня дара. Они не имели права. Он был моим и только моим. Я такой родилась, я даже не успела понять, какой силой обладаю. Я заплакала. Сначала беззвучно, потом в голос. Каталась по кровати, сминая простыни и кричала так, что закладывало уши. В палату влетела медсестра, что-то снова мне вколола. Я не сопротивлялась. Уже всё равно.

– Вам плохо? – в голосе послышалось искреннее сочувствие. – Болит где-то?

Я неопределённо качнула головой. Как ей объяснишь?

– Мы понаблюдаем за вами несколько дней, и вы сможете вернуться домой. – она неуверенно улыбнулась. – Что вы чувствуете?

– Давай, я вырежу тебе глаза и спрошу, что ты чувствуешь? – меня переполняла злость, я понимала, что эта девчонка ни в чём не виновата, но выплеснуть яд было необходимо. Я сжала её тонкое запястье, она резко выдернула руку и с воплями бросилась к двери.

Минут через пятнадцать в палату зашёл тот мужчина из зала заседания. Седой.

– Зачем Маришку напугала? Она всего неделю как работает, – по-отечески пожурил он меня, взяв за руку. Я отвернулась к стене. – Тебе полегчает со временем. У нас не было другого выхода. Теперь ты – одна из нас. Привыкнешь.

Я вырвала руку.

– Будьте вы прокляты!

– Несколько дней назад я бы испугался, – усмехнулся он и похлопал меня по плечу. – Мы не враги тебе. Когда-нибудь ты ещё спасибо скажешь, что излечили тебя от этой дряни.

– Будьте прокляты! – повторила я, вложив в эту фразу всю свою душу.

Глава 34

В больнице меня продержали ещё неделю. Физически я чувствовала себя сносно, голова прояснилась, слабость прошла, хотелось поскорее выбраться из этих белых стен. Хотя возвращаться домой желания не было. Как и видеть Тёму. Но именно он пришёл забрать меня после выписки. Мы оба чувствовали себя неловко. Он не знал, что сказать, я не хотела слышать его голос. От больницы до дома – минут десять, Тёма пару раз пытался взять меня за руку, но я не давалась. Когда мы подошли, он забежал вперёд и галантно открыл передо мной дверь. Смущённо улыбнулся. Я молча прошла мимо. В комнате светло, поднимаю глаза к потолку – лампа. Не свечи. Удивлённо оглядываюсь.

– Я поставил солнечные панели, – гордо сообщает Тёма. – скоро во всех домах будет электричество.

Из детской выходит мама с Ваней на руках, и на моём лице впервые за последние дни появляется подобие улыбки. Она передаёт его мне, я прижимаю к себе сладко сопящий кулёчек и чувствую себя счастливой. У меня остался только он – моя плоть и кровь, единственный, кто не предал меня и не отвернулся.

– Ну я пойду, не буду вам мешать. – мама неуклюже пытается меня обнять, боясь встречаться со мной взглядом. Тёма идёт её провожать, а я ухожу в детскую. Никак не могу налюбоваться на моего мальчика, как же я соскучилась!

Через несколько минут заглядывает Тёма.

– Может ты есть хочешь?

Я напеваю Ване песенку и еле заметно мотаю головой в ответ.

– Ань, нам надо поговорить.

– О чём? – поднимаю на него глаза. – О том, почему ты предал меня?

– Не говори чушь! Я всегда был на твоей стороне.

– Ты не помог мне сбежать. Даже не попытался.

– Потому что это было невозможно, мы бы только усугубили ситуацию. Ты хотела, чтоб нас обоих посадили, а Ваню отдали в другую семью?

– Ты был на воле! У тебя была тысяча возможностей мне помочь, придумать что-нибудь! Ты мог обратиться к отцу в конце концов!

– Ага, ещё и его под трибунал подвести! Думаешь только о себе! – он уверен в своей правоте, ни капли раскаянья. А я ещё надеялась, что он хотя бы попросит прощения. – Никто не собирался тебя казнить! Побег – не преступление! Это ты вбила себе в голову, что тут тюрьма! Мы могли спокойно уйти!

Понятно, ему уже прочистили мозги.

– По-твоему, то, что они сделали со мной, это пустяк? – я говорю сквозь зубы, больше всего хочется броситься на него с кулаками. Он не понимает, что я чувствую. Никогда не понимал.

– А что с тобой сделали? Ты вроде цела и невредима!

– Они убили во мне дар! Мою сущность! Представь, что тебе бы отрубили руку, а я бы сказала, что всё в порядке! Не раскисай! Можно жить и без руки! Именно это ты сейчас делаешь!

– Не драматизируй. То, что забрали у тебя было лишним. Это сверхспособности. То есть то, что даётся в довесок к необходимому. Теперь ты такая же, как все в поселении. Вообще-то это было условием на входе в бункер. А вы всех обманули. Скрыли. Подвергли жителей опасности. Ты даже управлять своим даром не умела толком. Ты моего брата пыталась убить! А я вожусь с тобой, ещё убедить в чём-то пытаюсь… Если я кого и предал, то свою семью! Из-за тебя.

Я вытираю рукавом мокрые от слёз щёки, прижимаю к себе Ванечку – это действует успокаивающе. Мы разбудили его своими криками, он начал хныкать, и разговор пришлось на этом закончить. Впрочем, затевать его было бессмысленно. Мы словно говорим на разных языках. Наверно, так всегда и было. Мы всегда были разными. Обычные люди никогда не понимали особенных, всегда боялись. Годы, ушедшие на то, чтобы добиться равноправия и жить, не скрываясь, потрачены впустую – всё вернулось на круги своя. Мы снова изгои. И то, что они забрали дар, не сделало меня одной из них.

Я поселилась в детской. Тёма не обращала на меня внимания, уходил с утра на работу, я готовила ужин, немного прибиралась, большую часть времени проводила с Ваней. Молоко так и не появилось, приходится кормить смесью, но Ванечка бодр и весел, да и плакать стал намного меньше. Несколько раз в день выхожу с ним на крыльцо – подышать свежим воздухом. Снег растаял, в воздухе приятно пахнет свежестью. Тёма вернулся с работы с детской коляской, чему я очень обрадовалась, но не подала виду. Будем теперь ходить на прогулки.

Через неделю у Тёмы, похоже, сдали нервы, он стал со мной разговаривать. Так, будто ничего не произошло, и мы всего лишь немного повздорили. Я не реагировала. Он накрыл стол к ужину и зашёл в детскую. Молча взял меня за руку и выволок из комнаты, не обращая внимания на сопротивление.

– Садись! – указал на стул. Я не шелохнулась. – Ань, хватит уже разыгрывать спектакль! Прости за то, что я тебе наговорил, но ты тоже неправа! У тебя всегда виноваты все, кроме тебя самой!

– А в чём я виновата? В том, что хочу быть свободной? В том, что родилась необычным ребёнком?

– В том, что ты действуешь из своих эгоистичных побуждений, не заботясь о последствиях! Ты с самого начала пыталась манипулировать мной, внушая как ужасно жить в Долине камней! А свой дар для чего использовала? Чтобы проклятье на меня наложить?

– Заклинание. – машинально поправляю я.

– Да не суть! А мы ведь были лучшими друзьями! Страшно подумать, что ты могла сотворить с тем, кто тебе не нравится! Они не убили в тебе способности, они вылечили тебя от недуга. Опасного. Что хорошего тебе этот дар принёс? Сын умирал у тебя на руках от голода, это они, они! – Тёма тыкает пальцем в сторону двери, – спасли ему жизнь. Признай, что ребёнку здесь лучше. Он должен расти в нормальных условиях, хорошо питаться, получать медицинскую помощь, если понадобится… Я не жалею, что пошёл тогда за тобой. Наверно, у нас могло бы получиться… Но сложилось иначе. Давай попробуем стать настоящей семьёй. Здесь. Ради сына.

Его слова звучали разумно, в моей голове тоже проносились мысли о смирении, о возможности приспособиться к жизни в Долине, пока Ваня не повзрослеет. И потом мы сможем уйти вместе. Если то, что говорят – правда, и никто не держит нас в поселении. Но просто так сдаться не получалось. Я злилась на Тёму, я по-прежнему чувствовала его предательство и ничего не могла с этим поделать.

– У нас не получится настоящей семьи, – безжалостно произнесла я. – Мы не подходим друг другу. Советник ошибся. Мне противно находиться с тобой рядом.

– Тогда я обращусь к Совету с просьбой подобрать мне другую жену, – он смотрел на меня со злостью, – ты давно не выполняешь свой супружеский долг.

Я молча развернулась и ушла в детскую к Ване.

Глава 35

Не думаю, что он куда-то обращался, но домой стал приходить поздно, часов в девять вечера, заходил в детскую поиграть с Ванечкой, меня игнорировал. За пару недель только раз заговорил со мной. Как-то мы с Ванечкой возвращались с прогулки и, подойдя к дому, я увидела, что он весь разрисован красками. «Сжечь ведьму!», «Проваливай из нашего города», «Здесь не место для монстров». Я запнулась на ровном месте, испуганно огляделась по сторонам. Никого. Большинство в это время на работе, дети в школе… Да и улица у нас ещё застроена не больше, чем на половину. Последние несколько метров до дома я почти пробежала, ловко лавируя детской коляской между кочками и ямами.

И в тот вечер Тёма снова заговорил со мной. Всего лишь спросил, кто это сделал. Хотела бы я знать. Удивительно, но его сочувствие (неподдельное) меня тронуло почти до слёз. Он здорово разозлился, побежал в полицию. И даже вернулся с участковым, несмотря на довольно позднее время. Они вместе ходили по улицам, опрашивая жильцов. Я отказалась выходить из дома. Виновных нашли быстро: парочка подростков, прогулявших в тот день школу.

– Больше никто тебя не обидит, – заявил Тёма, вернувшись. И моё сердце радостно затрепетало. Хотелось броситься ему на шею, прижаться всем телом, вдохнуть его родной запах… Конечно, ничего подобного я не сделала. Он стоял и смотрел на меня, будто чего-то ждал или хотел сказать, потом пожелал «спокойной ночи» и вышел. А я почему-то расплакалась.

Может чувства к нему не совсем умерли? Может мне просто нужен кто-то, на кого можно положиться. А Тёма всегда был самым близким человеком. Но теперь многое изменилось, мы столько помоев вылили друг на друга, что, наверно, обратной дороги нет? Пару раз мне казалось, что от него пахнет женскими духами.

В поселении не так много свободных женщин. Из молодых всего две: Зинка, на два года старше, и Софья, ровесница, – её муж погиб на охоте. Вряд ли Тёма встречается с кем-то из замужних, слишком велик риск. За измены отправляют на исправительные работы в шахты.

Пока он был на работе, я провела дома небольшой обыск. В ящике стола нашла его блокноты, обрадовалась: раньше он часто рисовал меня, может и свою пассию уже запечатлел. Но нет. Похоже он вообще не брал в руки карандаш в последнее время. В блокноте лишь старые рисунки. Хотя он мог купить новый и носить его с собой. Я положила блокнот на место и тут заметила в дальнем углу знакомую вещицу. Янтарный камень на нитке. Он его снял. Мы больше не связаны. Это ударило меня больнее, чем если бы я застала его в постели с другой. Он снова меня предал.

Я решила проследить за ним. Стала часто гулять с коляской по улицам, где он работал. Вроде как случайно. Специально шла по другой стороне, чтобы если он и заметит, то не сразу. И однажды, проходя мимо, увидела, как он болтает с Софьей. Всё-таки она. Я так и думала. Ничего предосудительного они не делали, обычный разговор, обычный смех. Разумеется, они не стали бы флиртовать посреди улицы, где полно рабочих и строителей. Но то, как он смотрел на неё… я давно не видела такого взгляда. И в этот момент я возненавидела эту женщину.

Дома к ненависти добавился страх. Если Тёма и правда попросит развод, чтобы уйти к ней? Мы давно не живём как муж и жена, это вполне может сыграть в его пользу. Он женится на Софье. У них будет семья. Что если Ваню отдадут ему? Ведь ребёнок должен расти в полной семье. Тёма его отец. Имеет такие же права, как и я. Я бросилась к кроватке, схватила тут же проснувшегося Ванечку, который разразился отчаянным плачем, прижала его к сердцу и сидела в углу комнаты, боясь разомкнуть объятия. Ванечка так и уснул в моих руках.

Каждый мой день превратился в кошмар. Вот сейчас Тёма зайдёт в детскую и сообщит, что нас вызывают к Советнику. В выходные он уходил с Ваней на прогулку, а я металась по дому как раненый зверь. Вдруг он не вернётся? Что если они уже всё решили, и меня просто поставят перед фактом? И как только Тёма переступал порог, выхватывала Ванечку из его рук и скрывалась в детской. Мама, изредка забежав к нам в гости, сказала, что у меня не здоровый цвет лица, позвала на приём, но я отказалась.

Она сторонится меня, как и все в поселении. Я внушаю им страх. Может и Тёме тоже. Тот мужчина со шприцом, из научной лаборатории, что изувечил меня, спустя месяц умер. Зашёл после работы в лавку за хлебом, вдруг побледнел и упал замертво. Врачи сказали, тромб оторвался. Но, даю голову на отсечение, в поселении все уверены, что это моих рук дело. Я же его прокляла. Мне и самой бы хотелось верить, что у них не получилось, и я по-прежнему сверхчеловек. Но, увы, волшебного сияния больше нет. Внутри меня только пустота.

Глава 36

Ванечке исполнился год. Тёма позвал родственников: мою маму и своих родителей, я приготовила ужин и весь вечер просидела с приклеенной улыбкой, пока внутренности сводило от страха. Если Командующий заметит, что мы в ссоре, нас пригласят на беседу. А там выяснится, что никакой семьи уже нет. И тогда они заберут Ваню. Я даже пару раз обняла Тёму, поймав его удивлённый взгляд. И смогла вздохнуть с облегчением, только когда за последним гостем закрылась дверь. Мы вместе мыли посуду на кухне. Впервые за несколько месяцев мы что-то делали вместе. Тёма закатал рукава рубашки, чтобы не намочить, и я украдкой смотрела, как ловко его пальцы скользят по тарелке. Невольно вспоминая, как эти самые пальцы когда-то ласкали моё тело. Пришлось до крови закусить губу, чтобы физическая боль заглушила душевную. Он стоял так близко, всего то протянуть руку… И как же хотелось броситься в его объятия, зарыться носом в ворот рубашки и почувствовать, как его крепкие руки сжимают талию.

Я вдруг поняла, что больше нет той обиды и ощущения предательства, что оттолкнули меня от него. Я не заметила, когда они исчезли. Эмоции улеглись, я смогла оценить ситуацию объективно и, наверно, оправдала Тёму в своих глазах. Подсознательно. Он сделал всё, что мог. Он всегда был более хладнокровен и не терял рассудок в стрессовых условиях, в отличие от меня. Он всё сделал правильно. Решил, что мой дар – это самая малая жертва, он никогда не понимал, насколько это важно для меня. Но он и не обязан. Обычным людям этого не понять.

Последняя тарелка выскользнула и моих рук и разлетелась на звенящие осколки по полу.

– На счастье, – прошептала я. Тёма горько усмехнулся. Мы одновременно присели, чтобы собрать осколки и стукнулись лбами, что вызвало нервный смех, переходящий в хохот до коликов в боку. А потом, всё также сидя на полу, я вдруг разрыдалась, и Тёма замер в растерянности.

– Прости, – еле выдавливаю из себя между рыданиями. – Я снова всё испортила.

– Ты из-за тарелки что ли? Да у нас их полно! – не доходит до него.

Я резко мотаю головой.

– Что случилось то? – он робко касается моего плеча. – Ань?

– Всё кончено, да? Ты больше ничего ко мне не чувствуешь? – глаза застилают слёзы, рекой текут по щекам, словно хотят вынести из моей души всё, что там копилось столько времени.

– А мои чувства ещё имеют какое-то значение? – тихо спрашивает он. Я могу только кивнуть в ответ. Он осторожно протягивает руку и касается моей мокрой щеки. Я закрываю глаза, но даже так не получается сдержать слёз. Тёма рывком притягивает меня к себе, прижимает так крепко, будто если ослабит хватку хоть немного, мы оба лишимся жизни. И мы сидим так, обнявшись, целую вечность.

– Я люблю тебя, – шепчет Тёма мне на ухо, тут же подтверждая слова жадным поцелуем. – Никогда не переставал любить.

Я хочу спросить про Софью, но отмахиваюсь от своих мыслей. Это неважно. Уже неважно, было там что или нет. Тёма – мой. Всегда был моим. И всегда будет. А я – его. Я отвечаю на его поцелуи и исступлённо шепчу эти три заветных слова, которые и близко не передают то, что я чувствую.

Нет слов в этом мире, чтобы описать ту жажду обладать каждой клеточкой его тела, раствориться в его объятиях, как капля молока в чашке вечернего чая, давиться криком от наслаждения, когда его губы страстно впиваются в мои. Нет слов, способных передать то, что я чувствую сейчас, когда он срывает с меня платье, а я сгораю в предвкушении ощутить его плоть внутри себя. И не замечаю, что пол слишком жёсткий, тонкий плетёный коврик не спасает (завтра наверняка будет ломить спину), я цепляюсь за рукава рубашки, помогая ему скорее освободиться. Я не замечаю ничего, кроме его взгляда, обжигающего страстью, кроме своего желания отдаться ему без остатка. Каждое движение заставляет меня вскрикивать от нестерпимого желания.

Я запускаю пальцы в его мягкие волосы, жадно осыпая поцелуями шею, лицо. Он пристально смотрит мне в глаза, словно не верит, что всё происходит наяву. Я и сама сомневаюсь. Его тело дрожит от вожделения, но он нежно и неторопливо целует меня сначала в губы, затем в шею, опускаясь ниже, ласкает грудь, слегка прикусив сосок, от чего я издаю громкий стон. Он тут же затыкает мне рот поцелуем. Сейчас мне не нужны прелюдии, я уже умираю от пожара в моём теле и торопливо дёргаю ремень брюк. У Тёмы получается быстрее, мы наконец освобождаемся от одежды и наши тела соединяются.

Как я могла отказаться от него? Ненавидеть. Причинить боль. Мы лежим на полу, переводя дыхание и держась за руки.

– Прости, – чуть слышно шепчу я. Он приподнимается, опираясь на локоть, и вопросительно смотрит мне в глаза. – Я столько всего натворила! Я… я очень тебя люблю.

– Знаю. Ты тоже прости. – я мотаю головой, его не за что прощать, но он повторяет. – Прости. Я всегда на твоей стороне, даже если тебе кажется иначе.

В детской плачет Ваня, наверно проголодался, мы одновременно вскакиваем, собираем с пола одежду и идём к сыну. Я кормлю его смесью, Тёма в комнате собирает чертежи – завтра на работу. Я надеваю ночную рубашку и иду в нашу спальню. Он уже расстелил постель и встречает меня с улыбкой.

– С возвращением. – нежно целует меня, я обвиваю его шею руками.

Утром просыпаюсь от запаха оладий. Чуть подгоревших. Улыбаюсь, потягиваясь в постели. Уже и не помню, когда я в последний раз чувствовала себя такой счастливой? Потом дыхание резко перехватывает, сердце сжимается от страха. Я боюсь выйти из спальни и встретиться с колючим, отстранённым взглядом, ставшим привычным в последние месяцы. Что если это был всего лишь секс? Мог ли он действительно простить меня? И любить по-прежнему? Я опускаю ноги с кровати, пол холодный, и пальцы тут же леденеют. Нахожу тапочки, накидываю халат и выхожу.

Тёма возится у плиты, оборачивается на звук шагов и на его лице расцветает радостная улыбка. Я вздыхаю с облегчением.

– Оладий захотелось! – сообщает мне он, размахивая поварёшкой.

– У тебя горит. – я обнимаю его сзади и прижимаюсь щекой к спине.

– Ага. – довольно соглашается он. Мы смеёмся в унисон.

Он скидывает со сковороды последнюю партию и поворачивается ко мне. Смотрит серьёзно.

– Ань… Я… не хочу, чтобы между нами была ложь… Я… Мне жаль, это ничего не значило. Я думал, что уже всё… у нас. – он с трудом подбирает слова. – Я тебе изменил.

Я прикладываю ладонь, зажимая ему рот и качаю головой. Мне всё равно. Это я виновата. Я толкнула его на такой шаг.

– Видишь, это мне надо просить у тебя прощения, – настаивает он. – Ты простишь?

– Простила. Я знала. Догадывалась. – он удивлённо распахивает глаза.

Я иду к столу и достаю из ящика янтарь, протягиваю Тёме. Он улыбается.

– Почему ты его снял?

– В баню ходил, потом подумал, что не стоит надевать. Подумал, что ты пожалела…

– Нет. – я обвиваю нитью его шею, как в тот раз. – Мы повязаны. Навсегда.