Текст книги "Греховные радости"

Глава 12

Шарлотта, 1980

– Это отвратительно, – заявила Георгина. – Отвратительно. Не хочу ничего больше об этом слушать. Хочу только вернуться в школу и обо всем забыть.

– Джорджи…

– Не зови меня так. Ты же знаешь, как это выводит маму из себя.

– Георгина, мамы здесь нет. Plus ga change.[19]19
  Здесь: «Это меняет дело» (фр.).


[Закрыть]

– И что это должно означать?

– Ничего, – устало ответила Шарлотта. – Только то, что мамы здесь нет и сердиться некому. Она в отъезде. Как всегда. Вот все, что я хотела сказать. – Она приложила руку к лицу, сильно покрасневшему в том месте, куда ее ударила Георгина. – Больно, знаешь ли.

– Очень хорошо. Я именно этого и хотела. Лучше бы я не приезжала домой.

Георгина взяла кусочек сахара и принялась макать его в чай. Она это постоянно делала – ела сахар. Шарлотта наблюдала за ней, и злость и обида смешивались у нее с переживаемыми муками и чувством вины. Это же просто нечестно. Если бы она сама стала есть сахар кусками, у нее уже давным-давно был бы шестнадцатый размер, а не тот двенадцатый, в который она сейчас еле-еле втискивается.

– Шарлотта, – снова заговорила Георгина, – ты на что намекаешь? Что из-за маминого частого отсутствия в твоей грязной истории может быть доля правды?

– Нет, не думаю. – Шарлотта выговаривала слова очень медленно. – Хотя его можно было бы принять в качестве косвенного доказательства.

– О господи. Не переходи ты на этот юридический жаргон.

– Извини, Георгина, я понимаю, почему ты так расстроена. Но разве тебе непонятно, почему я затеяла этот разговор?

– Нет. Непонятно. Я искренне и честно не понимаю. – Она взялась за следующий кусок сахара.

– Послушай, – терпеливо растолковывала ей Шарлотта, – ты же ведь все равно бы узнала. Честное слово. Я хочу сказать, что так или иначе, но эти слухи до тебя бы дошли. Как они дошли до меня. И для тебя это стало бы страшным ударом. Как и для меня. Извини, Георгина, но я должна была об этом заговорить. Я чувствовала, что иначе просто сойду с ума.

– Но я все-таки не понимаю, почему ты считаешь, что все это правда.

– Я и сама не знаю почему, – ответила Шарлотта, – но я так чувствую.

– А Макс? Он же явный Кейтерхэм. Достаточно только посмотреть на него и на папу, когда они рядом. Они страшно похожи.

– Да, – кивнула Шарлотта, – я согласна. Мне кажется, в отношении Макса не может быть сомнений в том, кто его родители.

– Это же еще хуже, чем если бы мы были приемными. – Георгина вздохнула.

– Да, и вот еще что, – вспомнила вдруг Шарлотта. – Мама как-то странно реагировала на расспросы об этом, всегда так сердилась. Тогда я об этом не задумывалась. Но детям часто начинает казаться, будто они приемные, и когда они об этом спрашивают, их матери не срываются из-за этого с цепи. Наверное, потому-то я так и считаю. Очень уж мама остро реагировала, словно прикасались к ее обнаженному нерву.

Георгина с тоской посмотрела на сестру; вся ее агрессивность вдруг куда-то пропала.

– И что, копание во всей этой грязи может, по-твоему, принести какую-нибудь пользу?

– Не знаю, принесет это пользу или нет. Не могу сказать тебе наверняка. Но неужели же тебе не кажется, что мы должны разобраться, в чем тут дело? Лично мне это представляется крайне важным. И если ты не хочешь разбираться, то я, например, хочу. Если я не Шарлотта Уэллес, то кто я такая? И знал ли папа? А если знал, то почему он со всем этим мирился? Мне необходимо узнать, Георгина. Обязательно.

– А мне противно, – поморщилась Георгина. – Просто противно. И потом, как, интересно, ты собираешься это выяснять? – Она снова вскипела от злости. – Подойдешь к папе и спросишь: «Слушай, говорят, что ты не наш отец. Ты бы не мог рассказать нам об этом поподробнее?» Или: «Мамочка, мы слышали, что у тебя была масса романов и от них появилась куча детей, так не могла бы ты нам рассказать, кто наши отцы?» Так, что ли?

– А что, ты не хотела бы узнать?

– Я знаю, кто мой отец, – отчеканила Георгина, и лицо ее опять обрело замкнутое выражение, – и это наш папа. Я знаю, что это так. Ничьей другой дочерью я просто не могу быть. Не могу, и все. Я это чувствую.

– Да, – сказал Александр, – да, боюсь, что это правда. – Он улыбнулся Шарлотте, улыбнулся как-то неуверенно и осторожно. – Ты и представить себе не можешь, как я сожалею о том, что тебе пришлось узнать это таким вот образом. Я всегда надеялся, молил Бога, чтобы эти слухи до тебя не дошли. Наверное, глупо было на это надеяться. Наивно. Но, с другой стороны, никакой альтернативы таким надеждам я не видел.

– Ты мог бы сказать нам правду, – возразила Шарлотта. Она сидела злая, раскрасневшаяся. – Тогда ни мне, ни особенно Георгине не пришлось бы переживать всю эту боль. А то, что все произошло именно так, папа, ужасно. Просто ужасно.

– Дорогая, я понимаю. Я и сам этим потрясен. Тем, что вам пришлось пережить. И должен сказать, я очень сожалею… – он очень серьезно посмотрел на Шарлотту, – очень сожалею, что ты не обратилась ко мне прежде, чем затевать этот разговор с Георгиной. Если бы мы с тобой предварительно переговорили, то могли бы ослабить тот удар, который ей пришлось испытать. Она ведь еще очень маленькая. И все мы всегда были так близки друг другу. Для нее это должно было стать страшным потрясением.

– Да, так и произошло. Потрясение было действительно страшное. Может быть, мне и вправду не стоило с ней говорить. Но ведь с кем-то я должна была поговорить. А ее все это касается самым непосредственным образом.

– Ну, – поднял брови Александр, – по-моему, меня это тоже касается довольно непосредственно, позволь тебе заметить. Но я понимаю, дорогая, что тебе действительно необходимо было с кем-то об этом поговорить. И понимаю, почему ты решила обсудить все именно с ней. Понимаю.

– Но почему ты сам нам ничего не сказал? – с ноткой отчаяния в голосе проговорила Шарлотта. – Почему?!

– Дорогая, ну как бы я мог? Как? И с чего вдруг? В какой момент? Когда ты закончила школу? Или когда тебе исполнилось шестнадцать лет? Или когда ты стала взрослой, начала что-то узнавать о жизни? Это же было просто невозможно. Я все время откладывал и откладывал такой разговор. И молил Бога, как я тебе сказал.

– Но что-то ты ведь мог бы сделать, – продолжала упрямо стоять на своем Шарлотта. – По крайней мере, сказать нам, что мы приемные.

– Нет, не мог! – протестующе возразил он. – Я не хотел вам врать.

– Ну спасибо. – В голосе Шарлотты звучала горечь. – Очень мило с твоей стороны!

Александр во время этого разговора сидел за письменным столом. Сейчас он наклонился вперед и взял Шарлотту за руку:

– Дорогая, ну не сердись.

Шарлотта повернулась к нему, лицо у нее было бледное и напряженное.

– Разумеется, я буду сердиться, папа. А чего же ты ожидал? Я только что обнаружила, что я… что Джорджи и я… жертвы колоссальнейшего… обмана. Что мы вовсе не те, кем привыкли себя считать. Что мы обе незаконнорожденные. И ты не сделал ни одного шага, чтобы как-то защитить нас от такого открытия. А после всего этого ты мне говоришь, чтобы я не сердилась.

– Шарлотта, – проговорил он, и в голосе его послышалась сильнейшая боль, – Шарлотта, подумай немножко и обо мне. О том, как я себя чувствовал, что переживал. Что, по-твоему, я мог испытывать все это время? Я же ведь столько лет прожил, все это зная. И это было непросто. Я вас обеих очень люблю и не хочу, чтобы у вас появились какие бы то ни было сомнения на этот счет, но, видит Бог, все это было очень непросто.

Теперь в его голосе появились и нотки гнева. Шарлотта удивленно подняла глаза на Александра.

– Да, наверное, ты прав. Я об этом как-то не подумала. Извини. А… а что же было на самом деле? Как все это случилось? И почему?

– Честно говоря, мне бы не хотелось вдаваться в подробности. Ничего, кроме лишней боли, это нам обоим не принесет. Но твоя мать всегда была… н-ну, очень независимой. Ты и сама знаешь, сколько времени она проводит в разъездах, вне дома. Вдали от меня, от всех нас. И она… н-ну, очень привлекательна. И сексуально очень привлекательна. Мне было очень трудно удерживать ее при себе. Боюсь, что так пошло с самого начала. Но я любил и всякий раз прощал ее. Видишь ли, в очень многих отношениях она была превосходной женой.

– Да уж, превосходной! – перебила его Шарлотта. – Просто изумительной! Папа, тебе надо было с ней развестись.

– Я не мог, – бесхитростно ответил Александр. – Я просто не мог. Я не хотел ее терять, не хотел скандала, а потом, понимаешь… – он взглянул на Шарлотту так, словно ему было очень стыдно чего-то, – я бы выглядел глупо, ужасно глупо. Если бы признал, что почти с самого начала нашей совместной жизни у нее уже были любовники. Тебе это может показаться ерундой, но так уж я был воспитан. Внешняя сторона для меня очень много значит. И для моей семьи. Для… для Хартеста.

– Вот как. – Она посмотрела на него и почувствовала, что сердце у нее смягчается, что она даже начинает испытывать к нему сочувствие. Александр вдруг показался ей каким-то страшно грустным и подавленным, и она нежно накрыла ладонью его руку: – Бедный папочка.

– Вот так вот. Наверное, я вел себя не очень умно. Проявил слабость. Но что было, то было. То, что мы… что я решил сделать, казалось самым простым. В то время.

– И по крайней мере, у тебя был Макс.

– Что? А, да, конечно, у меня был Макс. Он мой сын.

– Папа…

– Да, Шарлотта?

– Папа, мне страшно не хочется задавать тебе этот вопрос, но я просто обязана. А кто… кто мой отец? И кто отец Георгины? Какой он? И где он сейчас? Расскажи мне, пожалуйста. Я должна это знать.

– Я не знаю. – Он пожал плечами. – В самом деле не знаю.

– Но этого не может быть. Ты не можешь не знать.

– Нет, я действительно не знаю. И никогда не хотел знать. Я тогда сказал твоей матери, что только так смогу все это пережить… не зная, с кем она… ну, кто был… в общем, только так я смогу продолжать жить с ней дальше. И по-прежнему любить ее. Знаешь, я ее действительно любил. Я и сейчас ее люблю. Очень. Он вдруг обхватил голову руками, в голосе его прорвались рыдания. Шарлотта подошла и обняла его.

– Папа, ну, папочка, не надо. Извини меня, я виновата, я страшно виновата. Не плачь, пожалуйста, не плачь.

Он обнял ее и крепко прижался к ней, словно это он был ребенком, а она – его матерью.

– Извини, Шарлотта, я очень перед вами виноват. И передай Георгине, что я и у нее тоже прошу прощения. Обязательно передай ей, пожалуйста.

До того времени, когда ей предстояло уезжать в Кембридж, оставалось еще десять дней. Шарлотта с трудом представляла себе, как сможет прожить эти полторы недели. Она целиком и полностью сосредоточилась на том, что скоро уедет в университет и начнет там новую жизнь: ей казалось, что там все это потеряет значение, что она сама станет другой, почувствует себя в безопасности, сумеет спрятаться от переживаний. С Александром они почти не общались, за едой обычно оба что-нибудь читали, а после ужина избегали друг друга. Шарлотта понимала, что ей надо как-то встретиться и опять поговорить с Георгиной, передать той содержание своего разговора с отцом, но почему-то она все время откладывала это на потом. У нее было чувство, что ей не выдержать еще одной сцены; к тому же ей все время казалось, что беседу с отцом она провела совершенно неправильно.

Георгина пару раз звонила из своей школы домой, голос у нее по телефону звучал почти бодро и весело. Она говорила, что больше об этом совсем не думает и что она уверена: все это лишь злые сплетни. Шарлотта, не желая ни соглашаться с сестрой, ни вступать с ней в спор, ответила только, что раз Георгина чувствует себя спокойней и уверенней, то она очень рада.

Больше всего на свете Шарлотте сейчас хотелось, чтобы поскорее вернулась мама; и в то же время она страшно боялась ее возвращения. Шарлотте хотелось поговорить с матерью, но она опасалась начинать этот разговор; ей хотелось услышать от матери какое-то опровержение, но ее бросало в дрожь при мысли, что в ответ она получит лишь дополнительное подтверждение. Вирджиния должна была вернуться перед самым отъездом Шарлотты в университет.

– Так что я смогу отвезти тебя на машине, дорогая, – весело сказала она Шарлотте, когда они в последний раз говорили друг с другом по телефону, как раз в тот самый вечер, когда Шарлотта собиралась с Тоби в ресторан. – Проведем вместе целый день, будет очень здорово.

– Да, конечно, – ответила ей тогда Шарлотта, сознавая, что голос ее звучит очень холодно: она расстроилась из-за того, что мама не приехала, как обещала, когда должны были отправляться в школу Георгина и, самое главное, Макс; и когда мама в тот раз позвонила, Шарлотта все еще пребывала во власти этого расстройства. О господи, если такая чепуха смогла ее тогда вывести из равновесия, то как же она сумеет нормально общаться с матерью теперь, после всего, что узнала?! И тем не менее, несмотря ни на что, Шарлотта страшно хотела с ней увидеться, поговорить, даже… да, даже поскандалить с ней, если это будет необходимо. Такой скандал мог бы как-то утешить, сгладить боль. Помог бы не только выведать всю правду, но и излить собственную душу, свои чувства.

Интересно, думала она, рассказал ли уже отец Вирджинии, что она, Шарлотта, обо всем знает? Нет, явно не рассказал, иначе мама бы уже давно вернулась домой. А вернулась бы? Ну нет, это уже нечестно: в чем другом, а в силе духа маме не откажешь. А с другой стороны, если Александр до сих пор ничего не сказал ей, то почему? Это же все-таки какой-никакой, но семейный кризис. Он должен был рассказать. Просто должен. Значит, мама решила не торопиться. Уклоняется от встречи с ней, продумывает, что и как станет говорить. От таких мыслей Шарлотте было еще горше.

Александр заявил, что сам поедет в Хитроу, чтобы встретить Вирджинию.

– Мне хочется с ней поговорить. Попробую объяснить ей, что ты сейчас чувствуешь. И постараюсь убедить ее, чтобы она вместе со мной поехала прямо сюда.

– Если у нее есть хоть какое-то воображение, – с горечью заметила Шарлотта, – и хоть какие-то материнские чувства, то ничего объяснять ей не потребуется.

– Дорогая, постарайся на нее не сердиться. Она ведь наверняка считает, что у нее… ну, были какие-то свои причины.

– Не сомневаюсь.

Он позвонил из Хитроу. Самолет Вирджинии опоздал, она очень устала, поэтому он везет ее на Итон-плейс.

– Но завтра, прямо с утра, она приедет. Ей не терпится тебя увидеть.

– Ну да, как же.

Чуть позже, бесцельно бродя по дому, Шарлотта вдруг почувствовала, что не в силах больше ждать. Она взяла трубку и позвонила в дом на Итон-плейс. Ответила сама Вирджиния. Шарлотта так обрадовалась, услышав ее голос, что весь гнев у нее сразу же прошел.

– Мамочка? Это Шарлотта.

– Шарлотта?! Я думала, ты уже в Кембридже.

– Нет, – моментально обиделась Шарлотта. – Пока еще нет. И знаешь, странно, что ты так думала. Ты же говорила, что отвезешь меня сама.

– Да, но… наверное, я что-нибудь перепутала. Как ты, дорогая, с тобой все в порядке?

– По-моему, да. Во всяком случае, я в большем порядке, чем Георгина.

– Шарлотта, мне очень жаль, что тебе пришлось узнать обо всем. И таким вот образом.

– Что ж поделаешь, – с ледяной вежливостью произнесла Шарлотта. – Конечно, было бы лучше, если бы ты нам доверяла и попыталась бы сама все объяснить.

– Похоже, ты настроена очень враждебно.

– Да нет, не то чтобы враждебно. Ну, может быть, немного и есть, но главным образом я себя чувствую страшно запутавшейся. Мамочка, мне очень хочется с тобой поговорить. Об этом. И обо всем. Я просто должна это сделать. Ты правда приедешь завтра утром?

– Да. Да, конечно. Я очень рада, что ты хочешь поговорить. Мне кажется, мне самой будет легче все тебе объяснить, чем папе. Ну, или, по крайней мере, что-то. Например, то, почему… как все это случилось.

– Мне так жаль, что ты сейчас не здесь, – проговорила Шарлотта. В голосе ее вдруг зазвучала тоска.

– Ну, дорогая, я бы и была там. Если бы знала, что ты не уехала.

– Но теперь же ты это знаешь. А мне здесь так одиноко…

– Бедняжка. Шарлотта, а как быть с Максом?

– А как с ним быть?

– Ну, ему ведь тоже надо сказать. Ты с папой об этом не говорила?

– Нет. Нет, не говорила. Но с ним ведь совсем другое дело, верно? Я хочу сказать, что, конечно, о нас ему надо рассказать. Но у него-то не совсем такое же положение. С ним ведь иначе.

– Но почему же иначе? – Вирджиния была явно удивлена. – Точно так же.

– Мамочка, совсем не так. Как может быть так же?

– Шарлотта, что ты хочешь сказать?

– Ну… Макс ведь папин. Так что ему-то не так трудно будет справиться. С этой новостью. Я вот о чем.

В трубке наступила долгая тишина. Потом Вирджиния проговорила:

– Шарлотта, думаю, что я все-таки приеду сегодня. Мой «гольф» здесь, так что я доеду сама. Часам к десяти я буду.

– Ой, мамочка, спасибо тебе! Это просто чудесно.

К десяти, как она обещала, Вирджиния не приехала. Не было ее и к одиннадцати. Вскоре после двенадцати появилась полиция. На шоссе М4, сразу же за поворотом на Марлоу, произошла катастрофа. От машины Вирджинии осталась только груда обломков. Сама она умерла почти сразу же после того, как ее привезли в больницу.

Глава 13

Малыш, 1980

Малыш стоял в церкви Хартеста, уставившись на гроб, в котором лежала Вирджиния, и вспоминал сестру; к глазам его подступали готовые вот-вот хлынуть слезы, но он не осмеливался дать им волю. Он вспоминал сейчас не ту Вирджинию, что была восхитительной, обаятельной и преуспевающей графиней Кейтерхэм; и не ту очаровательную девушку, что шла когда-то по центральному проходу церкви навстречу ему и Александру в белом, усыпанном розами платье; не Вирджинию, готовую разрыдаться, преисполненную раскаяния, ту, что тогда выдала его и Энджи отцу; не мать наделенной ярким умом и блестящими способностями дочери, которая теперь лишала его собственного сына того, что должно было принадлежать ему по праву рождения; не легко уязвимую и ранимую женщину, бог ведает по какой причине превратившуюся в алкоголичку; и не ту Вирджинию, что чуть не потеряла от горя рассудок, когда умер ее младенец-сын. Он вспоминал не грациозную, весело хохочущую Вирджинию, неизменную партнершу отца в их ритуальном танце; и не гарвардскую достопримечательность – недотрогу, возмущенно протестовавшую, когда ее называли Пресвятой, за девственность которой поднимали тосты в студенческих компаниях. Нет, перед его мысленным взором была сейчас совсем другая Вирджиния: маленькая, пухленькая, слегка неуверенная в себе девчушка со спутанными локонами темных волос и покорным, безропотным взглядом золотисто-коричневых глаз, которая постоянно попадалась на чем-то и вечно влипала в неприятности, в то время как сам он, Малыш, совершая такие же проступки, никогда не попадался и жил вольно и свободно.

И вот теперь она лежала мертвая, неподвижная, навсегда ушедшая от него, от детей, от мужа, от всех, кто ее любил, а Малыш вспоминал, как же она была прелестна, но при этом какой хрупкой нежностью, а часто и грустью окрашивалась ее красота; вот и сейчас ей опять не повезло, а он, Малыш, счастливо избежал всяческих неприятностей и стоит тут, целый и невредимый, в полной безопасности, никем и ничем не наказанный, вольный и свободный.

Чувства вины и раскаяния, угрызения совести, которые он испытывал, были, пожалуй, даже сильнее, чем боль потери.

Приехав на похороны, Малыш оказался посреди потрясенной, раздавленной горем семьи. Двое младших ребят переживали случившееся еще острее, чем Шарлотта; Макс изо всех сил старался держаться бодро, но ему это совершенно не удавалось, а Георгина даже и не старалась, а почти безостановочно плакала. Александр двигался по дому как автомат, с неподвижным, окаменевшим лицом и молча, отдавая только необходимые распоряжения; Няня, казалось, совсем рассвирепела и ходила целыми днями мрачная, насупив брови, хлопая дверями и сжав губы еще плотнее, чем обычно. Малыш выкладывался как мог, чтобы всех утешить, поддержать, даже немного приободрить: обнимал и успокаивал девочек, уговаривал Макса тоже поплакать, считая, что от этого ему станет легче; попытался он заговорить и с Александром, однако натолкнулся на резкий, почти на грани приличия, категоричный отпор.

Шарлотта, как он выяснил, страдала не только от горя, но и от чувства собственной вины: она непрерывно повторяла, что в гибели Вирджинии виновата именно она.

– Детка, дорогая, но этого же просто не может быть, – возражал он ей. – Наверное, она слишком быстро ехала, водитель она была никудышный, вот и разбилась. Никакой твоей вины здесь нет.

– Но ведь я же ей сказала, что мне очень нужно с ней увидеться. Сказала, что мне хотелось бы, чтобы она была здесь. Она ведь только что прилетела, была уставшая, и я это знала. Я должна была потерпеть, дождаться.

– Шарлотта, тебе не за что себя винить. Ты ей сказала, что очень хочешь с ней увидеться, и только. Думаю, это доставило ей удовольствие.

– Да, но я не должна была, не должна была этого говорить. Зная, что она так устала. И к тому же шел дождь. Боже мой, почему, ну почему я не оставила ее в покое?

– Ну что ж поделаешь, что случилось, то случилось. – Малыш вздохнул и сильнее прижал к себе Шарлотту. – Надо уметь принимать последствия своих поступков. А тебя никто, никто на свете не стал бы ни за что винить. Хотя я понимаю, почему ты винишь себя сама.

– Значит, ты меня тоже винишь?

– Нет, конечно. Я же тебе только что сказал, что нет. Послушай, детка, думай только о том, как она, наверное, была обрадована, что тебе так хочется ее поскорее увидеть. Договорились?

– Ладно, но…

Она замолчала. У Малыша осталось ощущение, что она чего-то недоговаривает, но давить на нее он не стал.

Фред, Бетси и Мэри Роуз с детьми приехали на похороны через четыре дня после Малыша; он был рад их появлению, снимавшему с него часть напряжения и тяжести. Его дети были расстроены и подавлены, они любили Вирджинию. Даже Фредди сумел преодолеть свое враждебное отношение к Шарлотте и выразил ей сочувствие, добавив, что будет очень скучать без тети. Шарлотта, целиком погруженная в свое горе, не обратила внимания на его слова.

Бетси была потрясена и раздавлена обрушившимся на нее горем; Фред же злился, точь-в-точь как Няня: он злился на тех, кто ехал тогда по шоссе; на Александра, за то что он отпустил Вирджинию одну; злился и на саму Вирджинию. «Если бы она была там, где должна была быть, – дома, с семьей, а не моталась бы по Соединенным Штатам из-за каких-то дурацких дел, то никогда бы ничего подобного и не случилось. Все это идиотизм, один сплошной идиотизм! Надо же так глупо погибнуть!»

Малыш сидел и молча кивал. Спорить с Фредом было всегда бесполезно; а кроме того, Малыш чувствовал, что на сей раз в его словах что-то есть. Невозможно отрицать, что Вирджиния действительно уделяла семье слишком мало времени; у нее явно были для этого какие-то причины, и Малыш склонен был думать, что такими причинами были вовсе не ее стремление к карьере и успеху; скорее наоборот, Вирджиния всегда казалась ему человеком, почти начисто лишенным какого бы то ни было честолюбия, и если уж она не отдавала семье должного, значит, для этого должны были быть какие-то серьезные основания. Впрочем, теперь уже поздно об этом говорить, решил Малыш; и если Фреду будет немного легче оттого, что он побрюзжит в ее адрес, – ну что ж, пусть себе брюзжит.

В день накануне похорон Александр, спустившись к завтраку, заявил, что на похороны приезжает его мать и что через два часа он поедет в Хитроу встречать ее. Сообщив эту явно сенсационную новость, он снова исчез.

– Я не хочу, чтобы она приезжала, – проговорила Георгина, уставившись на закрывшуюся за Александром дверь. – Она ни разу даже не видела маму, когда мама была жива, так с чего бы это заявляться на порог, когда она умерла? Мне будет очень трудно держать себя с ней прилично.

– Не говори глупостей, – устало возразила ей Шарлотта. – Разумеется, тебе придется вести себя с ней прилично. Она всегда хорошо относилась ко всем нам. А теперь ее явно мучают угрызения совести. На мой взгляд, решение приехать на похороны потребовало от нее немалого мужества.

– Я тоже не хочу, чтобы она приезжала, – подал голос Макс.

– Э-э… просветите-ка меня, – сказал Малыш, ставя на стол кофейную чашку. – Это та самая бабушка, что не желала ни приезжать, ни встречаться с Вирджинией, верно?

– Верно, – ответила Шарлотта. – Мы никогда не понимали почему. И мама никогда не могла этого понять. А когда мы познакомились с бабушкой Кейтерхэм, она никогда не упоминала маму, абсолютно никогда.

– Я ее спрашивал, почему она к нам не приезжает, – вдруг проговорил Макс. – Она мне сказала, что страшно не любит ездить. Что поезда она терпеть не может, а в машине ее укачивает…

– Да, но это никак не объясняет, почему она не хотела, чтобы мама сама к ней туда приехала, – перебила Шарлотта.

– Папа говорил, что бабушка не была против, – вмешалась Георгина, – что ей даже хотелось, чтобы мама приехала, но мама сама уперлась из-за того, что бабушка не приезжала ни на крестины, ни на другие события, и отказалась поехать.

– Этого я не знала, – удивилась Шарлотта.

– Как-то все это странно, – медленно проговорил Малыш.

– Дело в том, – повернулась к нему Шарлотта, – что бабушка Кейтерхэм постоянно отказывалась встречаться с мамой и приезжать сюда. Даже когда мы появились на свет. И нам никогда не разрешалось спрашивать почему. Я имею в виду, что мы даже папу не смели спросить об этом. Это было совершенно исключено. Даже после того, как мы у нее побывали и познакомились с ней. За всем этим явно скрывается какая-то очень серьезная размолвка или ссора, даже скандал.

– А… а что она за человек? – спросил Малыш.

– Довольно приятная, – ответила Шарлотта. – Честное слово. Нам всем она понравилась. Нам из-за этого было даже трудно, потому что мы не могли сказать этого маме. Раз или два бабушка приглашала нас к себе на каникулы, и было очень неплохо. Мы с ней обычно виделись где-то раз в год.

– А ваша мама так никогда с ней и не виделась?

– Никогда, ни разу.

Вдовствующая графиня Кейтерхэм-старшая приехала к обеду. На Малыша, ожидавшего увидеть какую-нибудь ненормальную, она, напротив, произвела довольно приятное впечатление. Внешне она очень походила на Александра, такая же высокая, держалась подчеркнуто прямо, у нее был удивительно низкий, грудной голос; одета она была в костюм из простого, но добротного твида, седые волосы собраны сзади в аккуратный пучок; на протяжении всего обеда она не сводила с сына своих ярко-голубых, блестящих глаз. Какое-то у ее взгляда странное выражение, подумал Малыш и попытался проанализировать его: не то чтобы забота и уж явно не любовь и не нежность; скорее отстраненный интерес, как будто она изучает экземпляр некоего необычного животного, с которым раньше ей не приходилось сталкиваться.

Говорила она очень немного, и когда заговаривала сама, то обращалась только к детям, которых, несомненно, любила; после обеда она предложила всем ребятам отправиться вместе с ней на прогулку. Александр извинился и тоже вышел вслед за ними из комнаты.

– Ну что ж, – проговорила Бетси, тщетно стараясь подавить в себе естественную ревность, которую всегда испытывает одна бабушка по отношению к другой, – лично мне она совершенно не понравилась.

– А мне так показалось иначе, – заявил Фред. – Ты ведь ей разве что реверанс не сделала, когда вас представляли друг другу.

– Ничего подобного. И по-моему, она очень странная и холодная женщина.

– Такая же, как ее сын, если хотите знать мое мнение, – добавил Фред.

– Нужно нам твое мнение, – ответила Бетси.

Как ни странно, но сам день похорон прошел легче, чем думал и опасался Малыш. Этому способствовало и то, что все они настроились как-то пережить этот день, и подчеркнутая, искусственная простота в общении за столом во время поминок, и спиртное, которое было в изобилии. За столом Малыш оказался рядом с Катрионой Данбар; он уже встречался с ней раньше, считал ее достаточно приятной в общении, хотя и крайне непривлекательной внешне, и при этом настолько отличной во всех отношениях от Вирджинии, что дружба между ними всегда казалась ему абсолютно необъяснимой.

– Вы, наверное, страшно переживаете, – проговорила она резковатым, немного неприятным голосом, передавая ему голландский соус. – Примите мои соболезнования.

– Спасибо, – ответил Малыш. – Вам, наверное, тоже будет ее не хватать.

– Да, конечно. Даже очень. Правда, мы с ней редко виделись, но от каждой нашей встречи я получала такое удовольствие…

– Но мне казалось…

– Что? – Она улыбнулась ему, слишком широко раздвинув в улыбке губы; между двумя передними зубами, сильно смахивающими на лошадиные, у нее застрял кусочек семги, что придавало ее лицу странно-грозное выражение.

– Нет, ничего. Просто мне казалось, что вы с ней были близкими подругами.

– Ну, если она так считала и даже вам об этом говорила, то с ее стороны это очень мило! Но нет, на самом-то деле мы были не так уж близки. Мартин, конечно, бывал здесь очень часто, потому что он управляющий имением и старый и хороший друг Александра, и Вирджиния часто приглашала и меня вместе с ним к завтраку, или к обеду, или к ужину, но главным образом ради того, чтобы Александр и Мартин могли как следует пообщаться друг с другом. А мы с ней не были особенно близки. Честно вам признаюсь, я перед ней всегда немного трепетала. – Она снова улыбнулась ему; теперь к кусочку семги между зубами добавился листочек салата; Малыш отвел глаза в сторону. Катриона уронила на свой темно-синий костюм здоровенную каплю голландского соуса и теперь безуспешно пыталась соскрести ее ножом, только размазывая грязное пятно все больше и больше. Малыш не удивился тому, что она должна была трепетать перед Вирджинией. – Она всегда была такая великолепная, блестящая, такая умная, а платья у нее какие были! И эта ее потрясающая работа! Я, правда, никогда толком не понимала, чем именно она занималась, но это явно было что-то страшно серьезное и жутко интересное…

– Я тоже не понимал, – ответил Малыш. Он был озадачен. Вирджиния всегда всячески расписывала и превозносила дружбу с Катрионой, утверждала, что Катриона – единственный человек во всем Уилтшире, с которым она в состоянии общаться, говорила, что очень радуется каждому ее приезду в Хартест. Ну что ж, может быть, она просто придумала всю эту дружбу только из-за того, что не в состоянии была признать, у нее вообще нет ни одной подруги. Бедняжка Вирджи. С какой стороны ни посмотри, грустная у нее должна была быть жизнь.

Он посмотрел на Мартина Данбара, сидевшего напротив; тот был очень бледен, слишком много пил и почти ничего не ел. Ему вместе с самим Малышом, Александром и Фредди пришлось нести гроб, и во время церковной панихиды он казался совершенно потрясенным и разбитым. Но с другой стороны, у него всегда был болезненный вид, он вечно выглядел каким-то измученным, изможденным; Малыш и раньше несколько раз встречался с ним, и когда увидел впервые, у него создалось впечатление, что этот человек должен сейчас рухнуть на месте и скончаться. На самом же деле, как объяснил ему Александр, Мартин отличался великолепным здоровьем.