Текст книги "Греховные радости"

– Есть такой тип англичан, которые выглядят подобным образом, словно живые трупы. Почему-то их необыкновенно много в Винчестере.

– А что, Мартин учился в Винчестере? – спросил Малыш.

– Что-что? Ну нет. Он из Хэрроу.

Иногда Малышу казалось, будто все англичане говорят невпопад, совсем как Няня.

Няню он обнаружил после обеда в библиотеке, со стаканчиком шерри, что было из ряда вон выходящим событием; выражение лица у нее было крайне свирепое. Он подошел и обнял ее одной рукой.

– Все самое худшее уже позади, – проговорил он.

– Все самое худшее еще только начинается, – отрезала Няня.

В библиотеку тихонько вошла Бетси. По ней было видно, что она только что плакала.

– Здравствуйте, Няня, – сказала она.

– Здравствуйте, мадам.

– Я подумала, что, может быть, мне стоит задержаться на несколько дней, помочь присмотреть за детьми.

Няня посмотрела на нее мрачно и неодобрительно:

– По-моему, это очень неудачная идея. Дети так расстроены. Очень сильно расстроены.

Ее интонация давала понять, что, во-первых, Бетси не сумела сама увидеть этого обстоятельства, а во-вторых, совершенно неспособна сделать хоть что-то такое, что могло бы это обстоятельство изменить; Бетси холодно взглянула на нее в ответ.

– Я это понимаю, Няня. – Чувство горя явно прибавило ей мужества. – Попрошу вас запомнить, что я бабушка этих детей. И полагаю, что могу им чем-нибудь помочь.

– Мне не нужно об этом напоминать, – возразила Няня, на которую эта тирада не произвела никакого впечатления, – никто не любил ее светлость больше, чем я.

Няня сочла, что ее последние слова исчерпывают тему, повернулась и вышла из комнаты; впервые за все время с тех пор, как Бетси узнала о гибели Вирджинии – а узнала она об этом в тот момент, когда перелистывала каталог, выбирая подарки к Рождеству («Господи, и как я только могла заниматься такой чепухой, как я только могла?» – повторяла она то и дело, такая же раздраженная, возвышенная и непоследовательная в своем горе, как и Няня), – впервые за все это время она улыбнулась; это была слабая, бледная, но все же несомненная улыбка.

– А старая перечница все-таки неплохой человек, верно? – сказала она Малышу. – Вирджиния всегда говорила, что она для нее лучший друг, а я этому никогда не верила.

– Она хороший человек, почти отличный. – Малыш слегка улыбнулся матери. – Только манеры у нее странные. Но не забывай, она все-таки англичанка. Как ты себя чувствуешь, мама?

– Скверно, – вздохнула Бетси. – А ты?

– Тоже.

Отъезд им всем предстоял на следующий день после обеда. Малыш с нетерпением ждал момента, когда можно будет вырваться из здешней гнетущей, замкнутой атмосферы, хотя и испытывал из-за этого некоторые угрызения совести; в таком настроении он сидел после завтрака в библиотеке и читал, когда в комнату вошла графиня Кейтерхэм-старшая. Он сдержанно, суховато улыбнулся ей:

– Доброе утро.

– Доброе утро, мистер Прэгер. Извините, нам почти не пришлось поговорить друг с другом.

– Так уж сложились обстоятельства, – вежливо отозвался Малыш.

– Да, верно. – Наступила пауза. Ярко-голубые глаза довольно пристально разглядывали его. – Насколько я знаю, вы очень любили сестру.

– Да, – коротко ответил Малыш. Потом добавил: – Чаще всего так и бывает. Я хочу сказать, в большинстве случаев своих сестер обычно любят.

– Ну, не всегда, – возразила леди Кейтерхэм. – Я свою так просто ненавидела.

– Бывает и так.

– Знаете, я очень хотела познакомиться с ней. С вашей сестрой.

– Вот как?

– Кажется, вы мне не верите.

– Простите меня, леди Кейтерхэм, но Вирджиния была крайне оскорблена вашим… вашим нежеланием встречаться с ней. Крайне.

– Моим нежеланием? Ничего не понимаю, мистер Прэгер. С моей стороны никакого нежелания не было. – Леди Кейтерхэм смотрела на него холодно, почти презрительно.

Малыш в недоумении уставился на нее:

– Но…

– Мистер Прэгер, – перебила она его, – если вам заявляют, что с вами не хотят встречаться, то вы обычно, мягко говоря, не настаиваете на своем. Даже если… я бы сказала, особенно если человек, который не хочет с вами встречаться, – жена вашего сына.

– Леди Кейтерхэм, я вас заверяю, что Вирджиния никогда не могла сказать ничего подобного. Она страшно хотела с вами познакомиться. Хотела, чтобы вы жили здесь. Я ничего не понимаю.

– Возможно, мистер Прэгер, что вам она говорила именно так. – Низкий, грудной голос графини звучал все более раздраженно. – Но я вас уверяю, что мне это было заявлено очень четко и ясно. Мне было дано понять, что в Хартесте я нежеланная гостья и никогда не стану желанной. Должна вам признаться, мне было очень больно читать в газетах сплетни о том, будто бы я сама отказывалась приезжать сюда. Насколько мне известно, у вашей сестры было среди журналистов немало друзей.

– Если подобные утверждения не соответствовали истине, – мягко возразил Малыш, – вы могли подать в суд.

– Я не богатая американка, мистер Прэгер. И предпочитаю тратить свои деньги более разумно, нежели обогащать ими наши газеты. Могу вам сказать, что, если бы я предприняла хоть что-то для опровержения того, о чем писали друзья вашей сестры, это только обернулось бы против меня же самой еще большими неприятностями.

– Ничего подобного, если это была действительно ложь, – снова возразил Малыш.

– Некоторые вещи очень трудно доказать. А впрочем, незачем сейчас во все это углубляться. У меня есть чувство собственного достоинства, и я предпочитаю не обсуждать эту тему.

– Но… я все-таки не понимаю, как возникло это недоразумение, с чего, – упрямо продолжал Малыш. – Как вы узнали, что она не желает вас видеть? Она вам написала об этом? Или вам кто-то передал?

– Нет, мы с ней ни разу не общались, – произнесла леди Кейтерхэм. Она на глазах становилась все более сдержанной и сухой. – Никогда. Она даже не поблагодарила меня за то, что я подарила ей тиару Кейтерхэмов. Разумеется, эта тиара по праву принадлежит ей, но все равно мне было бы приятно… а впрочем, ладно. Не имеет значения. Теперь уже все равно поздно. Я довольна хотя бы тем, что мне было позволено познакомиться с внуками, пусть и несколько поздновато. Простите, мистер Прэгер, что мне пришлось высказать вам такие вещи о вашей сестре в такой момент, но у вас явно в высшей степени превратные представления.

– Да, по-видимому. Должен признаться, я совершенно поражен…

– Я тоже, мистер Прэгер. – Она вдруг улыбнулась ему. – Чем это я могла вселить в человека такой ужас, не представляю. Неужели я похожа на чудовище?

– Да нет, не похожи, – вежливо ответил Малыш. – Но… кто вам все-таки сказал? Если вы узнали это не от Вирджинии, то от кого?

– От сына, разумеется, – вздохнула она. – От Александра. От кого же еще? И он тоже был всем этим очень расстроен и обескуражен.

Малыш отправился на поиски Александра. Ему просто необходимо было поговорить с ним. Он всегда сочувствовал Вирджинии из-за того, что леди Кейтерхэм отказывалась признавать и принимать ее. Вирджинию это всю жизнь выводило из равновесия. Что за дурацкие игры вел тут Александр? Почему он помешал отношениям между своей матерью и женой, почему делал вид, будто это исходило от леди Кейтерхэм, почему он врал Вирджинии? Александра он нашел в его кабинете, где тот работал над какими-то бумагами. Выглядел Александр все еще ужасно. Малыш почувствовал острый прилив угрызений совести и хотел было повернуться и уйти, но потом все же вошел и закрыл за собой дверь.

– Александр…

– Да, Малыш?

– Мне надо с тобой поговорить. Насчет Вирджинии… и твоей матери.

– Вот как? – Его голубые глаза стали вдруг совсем ледяными.

– Александр, объясни, ради бога, зачем ты врал?

– Врал? Кому?

– Вирджинии. О том, будто бы твоя мать не желала с ней встречаться.

– Я не врал.

– Брось, Александр. Вирджиния мне всегда говорила об этом. Для нее это было источником постоянных переживаний и расстройства. А теперь вдруг твоя мать заявляет, что была бы рада познакомиться с Вирджинией.

– Это так.

– Что так? – уставился на него Малыш.

– Она действительно была бы рада познакомиться с ней. Вирджиния испытывала по отношению к ней какую-то ревность, даже одержимость. Она сама отказывалась с ней встречаться.

– Я тебе не верю. Я тебе просто не верю.

Александр пожал плечами:

– Послушай… извини. Но это так. Малыш… я знаю, ты очень любил Вирджинию. И я тоже. Я очень, очень ее любил. Всегда. Я готов был сделать для нее что угодно. И я делал. Но в ней была… и темная сторона. Она была алкоголичкой. Как ты сам знаешь. Но это было еще не все. Многие вещи она просто не в состоянии была делать нормально. И как все алкоголички… ну, она врала. Много врала. Я не обращал на это внимания. Я понимал, почему так происходит, и все равно любил ее. Однако мне приходилось как-то жить со всем этим. Думаю, и тебе надо знать правду. Она была… не совсем уравновешенной, Малыш. Я никогда об этом раньше никому не говорил. Но, по-моему, ты должен это знать. Извини. – Он поднял взгляд на Малыша, в глазах у него стояли слезы.

– Но… – проговорил Малыш. – Но, видишь ли…

– Малыш, – перебил его Александр, – Малыш, мне сейчас очень трудно говорить обо всем этом. И вообще трудно. Я бы предпочел, чтобы мы пока оставили эту тему. Если ты не возражаешь. Ты же знаешь, я делал для нее все, что мог. Абсолютно все, что мог.

– Да, – задумчиво протянул Малыш. – Да, это правда. Прости, Александр. Прости.

Глубоко потрясенный, расстроенный и несчастный, он вышел из кабинета и отправился в лес; состояние у него было подавленное, и возникло такое чувство, как будто он только что потерял Вирджинию еще раз.

Возвратившись в Нью-Йорк, он поехал прямо к себе на работу: ему отчаянно хотелось заняться каким-нибудь делом, чтобы отвлечься от обуревающих его мыслей о Вирджинии – ни о чем другом он до сих пор не мог думать. В груде бумаг, что дожидались его на письменном столе, лежал и конверт с английской почтовой маркой. Это было письмо от Энджи.

Глава 14

Энджи, 1980

Впоследствии Энджи часто ужасалась тому, что первой ее реакцией на известие о смерти Вирджинии была радость. В общем-то, она не считала себя из-за этого таким уж плохим человеком. И, кроме того, немного позже к ней пришли более подобающие обстоятельствам чувства: скорбь, печаль, ощущение искренней и очень глубокой благодарности и сожаление, что сама она так ничего и не предприняла для того, чтобы преодолеть возникший между ними разрыв. Но все-таки самой первой, мгновенной ее реакцией была острая, сильная вспышка радости, и Энджи знала почему: случившееся давало ей вескую, обоснованную причину связаться с Малышом.

Никогда раньше она не думала, что на самом деле любит Малыша. Она всегда воображала, что просто пользуется им: пользуется его деньгами, его терпеливым обожанием, его способностью доставлять ей радость и удовольствие. Он ей нравился, даже очень нравился, она считала его необыкновенно красивым и привлекательным – хотя его способности в сфере собственно сексуальных наслаждений вызывали у нее легкое разочарование. За свою жизнь она испробовала и сексуальных интеллектуалов, и шумных, впечатлительных евреев, и грубых мужланов, и негров, и арабов, и в каждом из них было что-то такое, что ей импонировало, своя изюминка. (В данный момент ей особенно нравились арабы; последний, с которым она встречалась, носил на теле, под всей одеждой, пояс с деньгами и снимал его очень неохотно; в этом поясе было пять миллионов фунтов стерлингов. Она не поверила, когда он сказал ей об этом, и заставила его все пересчитать у нее на глазах; пока он пересчитывал, она сидела на постели совершенно голая и с некоторым интересом отметила для себя то обстоятельство, что на протяжении всей этой операции эрекция у араба нисколько не ослабела; деньги явно действовали на него так же возбуждающе, как и на нее саму.) Но в конечном итоге Энджи больше всего нравились мужчины англосаксонского типа – высокие блондины с аристократическими лицами, одним словом, породистые, а в Малыше породы было больше чем достаточно. Нравилось ей и то, как он с ней обращался – всегда уважительно, как разговаривал с ней, рассказывал ей о разных вещах, как всегда интересовался, чего ей хочется, и не только в постели, но и куда бы она хотела пойти, где пообедать, в какой гостинице остановиться. И делать вид, будто после Казановы он величайший самец в мире, было, в общем-то, небольшой ценой за все это и за то, что с тобой обращались как с леди. Он, конечно, был несколько мягковат, временами производил впечатление какого-то простофили или молокососа, и это ей в нем не нравилось: ну, например, как он сам предложил, что будет платить за миссис Викс (и продолжал платить до сих пор, несмотря на все, что произошло), или как он безропотно оплачивал ее поездки на отдых и верил всему, что она ему врала. Правда, врала она ему не так уж много. Он ей слишком нравился. А когда все кончилось и на ее глазах отец протер Малышом, как половой тряпкой, роскошный и жутко дорогой паркет своего банка, она думала, что ощутит неприязнь, презрение, ну, может быть, легкую грусть по тому, что было; но вместо этого испытала вдруг настоящую боль, неподдельное горе и одиночество и была рада тому, что согласилась уехать в Англию, – рада не только из-за того, что при этом получала больше отступного, но потому, что так не было опасности где-нибудь случайно с ним столкнуться, можно было не видеть газет с постоянными упоминаниями о нем (чаще в экономических разделах, но время от времени и в колонках светских сплетен); так она могла начать все заново, жить своей собственной жизнью и постараться сделать вид, будто вовсе никогда не была с ним даже знакома.

Дела у нее пошли хорошо; в Англию она вернулась с первым полученным от Фреда III чеком и с одной очень неплохой идеей. Идея эта была не то чтобы оригинальная, но хорошая. Энджи принялась прочесывать быстро обновлявшиеся в то время, в ожидании более состоятельных жильцов из растущего среднего класса, улицы немодных тогда районов Лондона – таких, как Беттерси, Клэпхэм, Пекхэм, – в поисках домов, еще не подвергшихся ремонту и реставрации. Если такие дома стояли бок о бок с уже обновленными и благоустроенными, тем лучше. Она засовывала в щели дверей письма, в которых говорилось, что она подыскивает именно такой дом и готова предложить его владельцам цену, совсем немного ниже рыночной. Она могла предлагать такую цену, поскольку собиралась приобретать этот дом сама и потому экономила на услугах посредника. На каждые сто таких писем она получала в среднем порядка десяти ответов, и среди каждой такой десятки находила пару устраивавших ее домов. Все это происходило в 1970 году, когда спрос на недвижимость подскочил как бешеный. Обычно она покупала небольшой дом из трех спален с террасой за десять тысяч фунтов, делала из него конфетку – это она умела, Вирджиния ее кое-чему научила, во всяком случае, окон из выпуклого стекла или дверей в псевдогеоргианском стиле она не признавала, – оснащала дом ванной комнатой и полностью оборудованной кухней, ставила перед входной дверью пару вазонов для цветов и три месяца спустя продавала такой дом уже за пятнадцать тысяч. Подобные операции Энджи повторяла снова и снова, десятки раз. Когда в 1972 году спрос на недвижимость несколько упал, она просто чуть-чуть сбавила темпы: спад этот продлился недолго. За четыре года она удвоила полученный от Фреда капитал, а к своему тридцатилетию уже была миллионершей.

Она никогда не испытывала искушения перейти на операции с более дорогостоящими домами: прибыль там могла бы оказаться выше, но, как Энджи считала, и риск тоже. К тому же не так уж много таких домов предлагалось к продаже. Она попробовала было заняться тем, что приобретала трех-, четырехэтажные дома и перестраивала их в многоквартирные, но с такой работой было гораздо больше возни, а процесс переделки подобных домов превращался иногда в сплошной кошмар. Энджи предпочитала иметь дело с маленькими домами и коттеджами и работать с бригадами тех строителей, кого она знала лично. Тогда все можно было легко контролировать самой. И ей нравилась такая работа, нравилось следить за тем, как серые, грязные, прокопченные домики и даже целые цепочки таких домиков под ее управлением и наблюдением, под ее опытным взглядом хорошеют, становятся яркими, нарядными и красивыми.

Для самой себя она купила в 1975 году довольно красивый дом в Сент-Джонс-Вуд; это была небольшая вилла, построенная в раннем викторианском стиле, вся заросшая глициниями, с сохранившимися старыми ставнями, карнизами, лепкой, каминами и с разбитым позади дома небольшим, но изысканно спланированным двориком-садом, где росли карликовые деревья, в том числе даже фиговое деревце, вьющиеся растения и кустарники и стояло несколько очаровательных каменных статуй. Дом довольно заметно возвышался над улицей, полуподвальный этаж у него был просторный и светлый, и Энджи переоборудовала его в квартиру для миссис Викс.

Энджи никогда не доставляло радости, что миссис Викс пришлось поместить в приют для престарелых; она искренне разделяла присущее всему тому классу, к которому принадлежала, глубокое убеждение, что о родственниках необходимо заботиться. Поэтому однажды в субботу, после обеда она отправилась в приют, забрала оттуда миссис Викс, заявила администрации приюта, что в знак своей благодарности будет продолжать вносить прежнюю сумму – для Малыша, решила она, эти деньги все равно ничего не значат, а в приюте к миссис Викс относились хорошо, – и привезла старушку в Лондон.

– Вот, бабуля, можешь здесь делать, что хочешь, – объявила она, – приводи каждый вечер нового мужика, разводи котов, тропических рыбок, другую живность, давай уроки французского, в общем, делай, что тебе нравится. Пенсию свою оставляй себе, за квартиру мне, разумеется, ничего платить не надо, а если тебе понадобятся деньги сверх этого, ты только скажи. У меня их полно. Но не вмешивайся в мою жизнь, ладно?

– Ладно, – весело согласилась миссис Викс. – Я тебе отплачу, милочка, ты у меня будешь ходить чистая, нарядная и ухоженная. С удовольствием буду это делать. Ты молодец, Энджи, что привезла меня сюда.

– Ты же обо мне заботилась, – ответила Энджи.

Когда миссис Викс окончательно обустроилась в доме в Сент-Джонс-Вуд, для нее наступила жизнь, полная блаженства. Вместе с Энджи они сделали несколько крупных вылазок в магазины, и миссис Викс накупила себе массу шелковых блузок, элегантных, как она их назвала, брюк, а также и еще кое-что, о чем она мечтала всю жизнь, меховую шубу. Шуба была из норки, и Энджи сказала бабушке, что ей удалось приобрести эту вещь очень недорого; но на самом деле шуба обошлась ей больше чем в тысячу фунтов. Теперь миссис Викс носила эту шубу постоянно, делая исключение только для тех дней, когда стояла действительно очень теплая погода. Она выкрасила волосы в рыжий цвет, каждую неделю ходила в местную парикмахерскую, делала прическу и даже маникюр. Она по-прежнему выкуривала по две пачки сигарет в день, но теперь обзавелась мундштуком, «как у Марджи Прупс, моей подруги», – объяснила она Энджи. С миссис Прупс, которая тоже жила в то время в Сент-Джонс-Вуд и часто ходила по местным магазинам, миссис Викс познакомилась как-то в субботу и тут же заявила, что восхищается ею больше, чем любой другой женщиной в мире, даже больше, чем королевой; Марджи была растрогана, и они обе зашли в «Глориетту» и выпили там по чашке чая с пирожными; после этого миссис Викс стала во всем подражать Марджи, даже купила себе точно такие же очки, а обручальное кольцо, которое носила сорок девять лет, сменила на новое, плоское и широкое, точь-в-точь как то, что было у ее кумира. Миссис Викс исполнилось уже шестьдесят семь лет, но с каждым годом она выглядела все моложе и моложе, она всегда была очень тонкой и стройной, но бедность старила ее. Теперь, когда она избавилась от необходимости заботиться о старом Виксе и думать о том, как заплатить за квартиру, миссис Викс временами казалась просто девочкой.

Когда она привыкла к своей новой жизни, к парикмахерской и магазинам, то поначалу заскучала; но как-то утром, когда она неторопливо шла по улице, наслаждаясь солнцем и думая о том, чем можно было бы занять те восемь-девять часов, что оставались до возвращения домой Энджи, она вдруг увидела, что возле калитки ее поджидает женщина, что жила в соседнем доме.

– Доброе утро! – поздоровалась та. – Отличный денек!

– Это ненадолго, – ответила миссис Викс. – С запада обязательно нагрянет дождь.

Она всегда это заявляла, независимо ни от погоды, ни от того, что обещал прогноз. На всех это производило большое впечатление.

– Вот как. – На соседке был белый костюм, и выглядела она очень элегантно. – Послушайте, надеюсь, вас не обижает, что я к вам обращаюсь, даже не будучи с вами знакомой, но, насколько я понимаю, вы работаете у той молодой женщины, что живет в этом доме. Скажите, а вы у нее сильно заняты?

– Не очень, – честно ответила миссис Викс.

– Видите ли, – продолжала соседка, – от меня ушла домашняя работница, просто взяла и ушла, даже не предупредив, у этих людей нет никакого чувства лояльности…

– Совершенно верно, – согласилась миссис Викс.

– И теперь, естественно, мне нужна помощница, дом большой и…

– Естественно. – Миссис Викс достала сигареты и мундштук. – Закурите?

– Нет, благодарю вас. Так вот… я подумала, может быть, у вас найдется свободное время. Много мне не надо.

Миссис Викс задумчиво посмотрела на нее:

– Что ж, может быть, и найдется. Сколько вы платите?

– Четыре шиллинга.

– Нет, за такую плату я не могу.

– Вот как? Боюсь, это самое большое, что я могу предложить. Очень жаль.

– Да, – ответила миссис Викс.

– А сколько вам платит миссис… мисс?..

– Бербэнк. Она мисс. Видите ли, я живу у нее. Так что это совсем другое дело. Но это соответствует пяти монетам. Мы так договорились.

– Да. Да, я понимаю. Э-э… а гладить вы могли бы?

– Наверное. Если вы будете платить.

– И сможете приходить каждый день на пару часов?

– Да, наверное.

– Ну что ж… может быть, я бы могла дать вам пять шиллингов.

– Дело ваше, – пожала плечами миссис Викс.

– Хорошо. Давайте тогда так и договоримся. Когда вы могли бы начать?

Миссис Викс все это уже смертельно надоело.

– Прямо сейчас, – сказала она.

Энджи была несколько раздражена.

– Мы же добились успеха, бабушка, у нас теперь более высокое положение. И нечего тебе ходить по соседям гладить.

Миссис Викс возмутилась:

– Почему это нечего?! Мне нравится работа по дому, и к тому же она будет платить мне пять монет в час. Это гораздо больше, чем принято. Она интересовалась, кем ты работаешь.

– И что ты ей сказала?

– Что ты врач.

– Господи! Бабушка, зачем?

– Чтобы произвести на нее впечатление. Корова она самодовольная, вот она кто.

Миссис Хилл действительно воображала о себе невесть что и поначалу относилась к миссис Викс с пренебрежительной снисходительностью; кроме того, она ходила за ней по всему дому, следила, как и что миссис Викс делает, постоянно говорила ей, что та оставляет невытертыми капельки воды – «Тарелки с настоящей позолотой потом так трудно отчищать» – и раскладывает декоративные салфетки не так, как они лежали раньше, – «Знаете, миссис Викс, мы потратили уйму времени на то, чтобы найти для каждой из них постоянное место; мой муж в этом деле настоящий художник». Миссис Викс отреагировала на подобную снисходительность очень просто: она заявилась на работу в своей норковой шубе, вручила ее миссис Хилл и попросила повесить как можно аккуратнее.

Миссис Хилл посмотрела на шубку и сказала, что вещица очень милая, а мех подделан просто поразительно хорошо.

– Это не подделка, – ответила миссис Викс, – мех настоящий.

– Ну что вы, миссис Викс! Уж отличить настоящую норку от поддельной я умею.

– Боюсь, что нет, – весело возразила миссис Викс, – эта шуба куплена у Максвелла Крофта, а если вы мне не верите, то могу показать чек.

Миссис Хилл слегка побледнела и ответила, что в чеке нет никакой необходимости.

Еще трижды после того, когда миссис Викс приходила на работу, миссис Хилл неотступно ходила за ней по всему дому; на четвертый раз миссис Викс вручила ей тряпку, которой протирала пыль, и заявила, что уходит:

– Я вижу, у вас полным-полно времени и вы прекрасно можете все это делать сами. Нанимая меня, вы только зря тратите деньги.

Миссис Хилл извинилась и наконец оставила ее в покое; она рассказала нескольким своим подругам о том, какая у нее появилась прекрасная новая прислуга, и две ее знакомые тоже обратились к миссис Викс. Очень скоро миссис Викс набрала себе таким образом предложений на полный рабочий день; на работу она всегда приходила в норковой шубе и часиках с бриллиантами, что подарила ей на Рождество Энджи; то и другое она снимала, входя в дом, и отдавала хозяйке со словами: «Боюсь, как бы они не запачкались».

Часто во второй половине дня миссис Викс отправлялась поиграть в бинго; ей необычайно везло, и редкая неделя проходила без того, чтобы она что-нибудь не выиграла; раз в неделю она ездила в Паддингтон в школу бальных танцев на занятия, и там у нее объявилось несколько ухажеров; один из них каждое воскресенье водил ее попить где-нибудь чаю, после чего они шли в ресторан в Риджентс-парке, а потом в кино. Звали его Клиффорд Парке; он постоянно повторял ей, что из всех женщин, каких ему довелось встретить в жизни, миссис Викс больше всех похожа на настоящую леди. Энджи он нравился, и она часто наливала ему стаканчик, когда вечером он доставлял миссис Викс домой; потихоньку, так, чтобы не слышала сама миссис Викс, Парке заверял Энджи, что относится к ее бабушке со всем уважением и внучка может ни о чем не беспокоиться. Энджи отвечала, что она и не беспокоится.

По вечерам, если Энджи оставалась дома и к ней никто не приходил, они разогревали себе пакеты с готовым ужином и ели на кухне у миссис Викс, где, как она считала, было гораздо уютнее, чем в столовой у Энджи; когда Энджи принимала гостей, миссис Викс облачалась в черное платье и исполняла роль официантки, причем делала это с удивительным умением. И примерно раз в неделю Энджи выводила миссис Викс в какой-нибудь шикарный ресторан, приучая ее к хорошей кухне; к концу первого года их совместной жизни норковая шубка миссис Викс успела повисеть в гардеробах ресторанов «Риц», «Кларидж», «Гросвенор-хаус», «Каприз», «Рулз», «Вилерс», в «Меридиане», «Сан-Фредиано» и «Гавроше».

При всем успехе, которого она добилась, и притом что в ее жизни хватало удовольствий и развлечений, Энджи так и не позабыла Малыша; она не переставала постоянно сравнивать его с другими своими любовниками (хотя такие сравнения не всегда оказывались в его пользу) и друзьями, не переставала и постоянно думать о том, как все могло бы сложиться, если бы они не расстались, и даже о том, что может получиться, если им доведется снова встретиться. Мысль о возможности такой встречи завораживала и мучила ее и с течением времени превращалась уже почти что в навязчивую идею. И вот теперь гибель Вирджинии сделала вдруг эту идею осуществимой; естественно, Энджи не могла упустить столь благоприятный случай и немедленно написала Малышу письмо:

Дорогой Малыш! Я была страшно огорчена, узнав о смерти Вирджинии. Она для меня так много сделала, и я всегда сожалела о том, что наша с ней дружба так и не восстановилась. Наверное, тебе сейчас очень плохо, и я хочу, чтобы ты знал, что я думаю о тебе. Пожалуйста, передай мои соболезнования остальным членам семьи, если сочтешь это удобным.

В будущем месяце я должна быть в Нью-Йорке (это было полнейшей неправдой), и я подумала, а не встретиться ли нам в память о прошлом. Была бы рада тебя увидеть.

Твоя Энджи

– Еду в Нью-Йорк, – заявила Энджи миссис Викс, когда они в очередной раз ужинали у той на кухне.

– Когда? – спросила миссис Викс, с наслаждением подгребая ложкой остатки соуса для спагетти. – И зачем?

– По делам, – ответила Энджи, не моргнув под ее пристальным, пронизывающим взглядом.

– Не знала, что у тебя есть дела в Нью-Йорке.

– Есть вот.

– Что за дела?

– Такие же, как и тут. Дома.

– Да ну? Надеюсь, ты не собираешься с ним встречаться, а?

– С кем с ним? – как ни в чем не бывало переспросила Энджи. – Бабушка, смотри, у тебя же соус на рукаве. Не для того я тебе покупаю джемперы из настоящего кашемира, чтобы ты купала их в томате.

– Не пытайся сменить тему, – отпарировала миссис Викс.

– Ну, – проговорил Малыш, – ты нисколечко не изменилась.

– Врунишка! – отмахнулась Энджи. – Я уже женщина в возрасте. Мне целых тридцать два.

– Боже, какой ужас! Хотел бы я, чтобы мне тоже снова было тридцать два.

– А тебе сколько, Малыш?

– Сорок пять.

– Ну, ты прекрасно выглядишь. И ты изменился.

– Да уж надо полагать, – рассмеялся Малыш. – Я ведь не в возрасте, я уже почти старик.

– Чепуха, – возразила Энджи, – у тебя потрясный вид. Когда я сказала, что ты изменился, я имела в виду, изменился к лучшему.

– Вот как?

– Да. Ты выглядишь… ну, как большой босс. Стал более холеным. Более уверенным, спокойным. Хорошо, тебе идет. – Она улыбнулась ему.

– Спасибо. А я действительно большой босс. Банк теперь подо мной. Я председатель.

– Я знаю. Читала об этом. Рада за тебя, Малыш. Поздравляю. Ну и как, нравится?

– Очень нравится, – без притворства ответил он. – Я люблю эту работу. Но дожидаться пришлось очень долго. Да и сейчас есть… скажем так, кое-какие проблемы.

– В самом деле? Какие?

– Н-ну… отец немного выбил из-под меня… из-под нас почву. Сделал Шарлотту одной из наследниц. Теперь она когда-нибудь получит половину банка. Фредди придется владеть им наравне с ней.

– О боже, – проговорила Энджи.

– Вот так. Ловкая работа.

– Как она сейчас?

– Кто? А, очень мила. Приятная девочка. Не думаю, что у меня из-за нее будут какие-нибудь трудности. Она очень стремится во все вникнуть, делать все так, как я говорю…

– Прекрасно. Она хорошенькая?

– Да, очень хорошенькая. Но еще по-детски, не взрослой красотой.

– А как остальные?

– Георгина превратилась в настоящую красавицу. Очень необычное лицо, и страшно высокая. Макс, как и следовало ожидать, на редкость обаятелен. Не по годам развитой. Вот он вызывает во мне настороженность. Этим летом я застал его в беседке с Мелиссой.

– Малыш! Ему же сейчас всего… сколько?

– Тринадцать.

– А Мелисса – это твоя младшая дочка?

– Да. Самая младшая.

– Она родилась… уже после того, как мы расстались?

– Да.

Они замолчали. Энджи разглядывала Малыша. Она сказала правду, он действительно выглядел теперь более уверенным в себе, более привыкшим и способным распоряжаться. Но он и постарел, в прежде белокурых волосах у него появилась проседь, загорелое лицо избороздили морщины, а великолепно сшитый костюм не мог скрыть значительно увеличившейся в обхвате талии. Толстым его бы никто не назвал, но лишнего веса у него было многовато. Энджи вдруг с болью вспомнила, каким прекрасным было его тело – смуглое, плотное, мускулистое, – и ей стало грустно.