Текст книги "Искушение временем. Книга 1. Не ангел"

– Передай письмо мне, – сказала Сильвия, – я сама отправлю. Но не жди ответа, – тут же предупредила она, – ты знаешь, что отец пишет не очень-то хорошо.

Она еще мягко выразилась: Тед едва ли вообще умел писать, из них двоих Сильвия была куда более грамотной.

– Хорошо, – согласилась Барти, полагая, что это не единственная причина, по которой отец не станет писать ей, – хорошо, я не буду ждать ответа.

– Я тут размышлял, – задумчиво сказал Лоренс, – чувствуешь ли ты необходимость идти сражаться за свое отечество. Выполнить свой долг.

Роберт взглянул на него: тон мальчика был просто возмутителен, а выражение лица – особенно насмешливо.

– Нет, – ответил Роберт, – не чувствую. Война в Европе ужасна, и моего брата призвали в армию, но мой дом теперь здесь. К тому же я слишком стар, чтобы меня зачислили. Сожалею, что разочаровал тебя.

– Для меня это не имеет никакого значения, – пожал плечами Лоренс. – Я только немного… удивился, и все. Я полагал, что джентльмену подобало бы поступить именно так. – Помедлив, он добавил: – Вообще-то, «удивился» – слово неподходящее. При данных обстоятельствах.

Роберт едва сдержался, чтобы не нагрубить. Он начинал задумываться, сколько еще он сможет выдерживать эту изнурительную войну. И чего ради обязан ее выносить? Даже если Лоренс будет отсутствовать две трети года, никакие прелести и красоты дома Эллиоттов и никакая видимость внешнего благополучия не способны скрасить дискомфорта и страданий, что ждут Роберта в оставшееся время. Поразмыслив о предстоящих двух годах до совершеннолетия Лоренса, Роберт потихоньку начал подыскивать место для собственного дома.

Телеграмма пришла 7 февраля. ММ собиралась на работу, тщательно застегивая длинное просторное пальто, которое носила, чтобы скрыть живот. Добравшись до офиса, ММ надевала широкий рабочий фартук под предлогом того, что должна защищать одежду, работая в подвалах, где хранились книги и где она проводила теперь много времени, поскольку многие служащие ушли на фронт.

ММ услышала шаги по тротуару, потом по дорожке, потом зазвонил дверной колокольчик, и наконец раздался голос миссис Билл, напуганный, нетерпеливый, зовущий ее. И, словно наблюдая себя со стороны, ММ увидела, как сама спустилась по ступеням, приняла желтый конверт, вскрыла его и прочла совершенно бессмысленные слова: «С прискорбием сообщаем… февраля получено известие… капрал Форд… убит в ходе боевых действий… искренние соболезнования. Помощник госсекретаря».

Она услышала, как сама сказала миссис Билл: «Мистер Форд убит», поднялась по лестнице, закончила одеваться и с совершенно сухими глазами направилась, как всегда, к станции. Она приехала в издательство, вошла к Селии в кабинет, недрогнувшим голосом произнесла: «Джаго убили» – и снова вышла.

И хотя было ужасно, действительно ужасно знать, что она никогда больше его не увидит, что для нее он навсегда потерян, что умер он, возможно, отвратительной смертью, вдалеке от нее, еще хуже было сознавать, что он погиб, уже не любя ее, не желая ее, не желая иметь дитя, зачатое ими в прежней, более счастливой жизни.

– У меня есть мысль предложить Эшингем в качестве пансионата для выздоравливающих раненых, – заявила леди Бекенхем. – Естественно, только для офицеров. Полагаю, что каждый должен внести свою лепту. Некоторые мои друзья вызвались даже водить машины «скорой помощи», что-то вроде того. Я тоже думала об этом. Когда в дела не вмешивается Бекенхем, все решается неожиданно просто. Как ты полагаешь?

– Я полагаю, что, если бы ты отправилась на передовую, война окончилась бы значительно быстрее, – с улыбкой сказала Селия. – И вся немчура разбежалась бы от страха.

– Не шути, я говорю совершенно серьезно. На днях я слышала невероятную историю. Совершенно правдивую. Некая дама по имени Бланш Тирье, жительница Парижа, узнала, что ее муж участвовал в битве на Марне, и решила отправиться туда навестить его. И ей это удалось. Она очаровала капитана, и тот послал солдата сходить за ее мужем. Это говорит о том, чего можно добиться, если по-настоящему захотеть. Однако мне кажется, что здесь я буду не менее полезна. Когда, скажи, ты намерена отправить детей?

– Не знаю, мама. Пока вроде бы не бомбят. Но при первом же свисте они выезжают. Как папа? Доволен штабной жизнью?

– Безмерно. Не могу себе представить, чтобы он делал нечто даже отдаленно полезное, но выглядит счастливым.

– Надо бы пригласить его на обед еще раз, – сказала Селия. – Мне очень неловко оттого, что я так негостеприимна. Но сейчас совсем нет времени: то одно дело, то другое, в общем, не до развлечений. Трудно без Оливера и… – Селия покосилась на свой вздувшийся живот.

– Не тревожься об отце. Он совершенно счастлив. Как ты себя чувствуешь?

– Ой, устала. А так, вполне… Пять месяцев – уже приличный срок, тебе не кажется?

– Не помню, – нехотя ответила леди Бекенхем. – Слава богу, для меня все это уже воспоминания, как мутное пятно. Ты сообщила Оливеру?

– Да. Решила, что так лучше. Чтобы он не узнал от кого-нибудь другого. Он пришел в восторг, хотя немного заволновался, конечно.

– Новости есть?

– Нет, – бодро сказала Селия, – только та, что четыре дня назад он был жив. Это все, что известно. Ты получаешь письмо и думаешь: слава богу, он жив, а потом вспоминаешь, что письмо шло четыре дня и за это время все могло случиться.

– Да, тебе тяжело, – заметила леди Бекенхем. – Я-то знаю, проходила через это. – Они помолчали. – Как ты думаешь, он в последней крупной битве участвовал? Там многие полегли.

– Не знаю, мама. Не думаю. – Сообщения о наступлении на Нев-Шапель и огромных потерях, которыми оно сопровождалось, до смерти напугали ее – в первую очередь потому, что она пребывала в полном неведении, был там Оливер или нет. Это сильно усугубляло ситуацию.

Письма его были решительными и бодрыми, но в них сквозил страх: «Мы целыми днями находимся под воздушным обстрелом, шум просто кошмарный и продолжает звучать в голове по ночам. Моя главная проблема – недосып. Вчера мы брали высоту, получив приказ поддержать другую дивизию. День чудесный, солнце светит, небо голубое, и я поддался вспышке счастья и погрузился в мысли о тебе, когда на нас вдруг обрушился шквал артиллерийского огня замаскированных орудий и снайперов. В сторону грезы. Мы потеряли довольно много бойцов и уже начали прорываться к цели, когда обстрел возобновился – он продолжался всю ночь. Но не тревожься обо мне, дорогая, у меня – ни царапины».

Селия плохо спала, в беспокойных снах она постоянно видела Оливера – искалеченного, мертвого, умирающего или, может быть, отравленного и ослепленного ядовитыми газами. Только работа в издательстве помогала ей сохранять здравый рассудок. Селия трудилась лихорадочно, подолгу, помногу, выполняя работу не только за себя, но и за Оливера, Ричарда Дугласа и Джеймса Шарпа, художественного директора. Эта работа особенно нравилась ей: Селия обладала художественным вкусом, и некоторые обложки, сделанные по ее указанию, были интереснее и ярче, чем все, что «Литтонс» выпускало прежде. Она заменила Джеймса и его помощника двумя умными молодыми женщинами, втроем они работали очень продуктивно. Старшая из двух, Джилл Томас, была большой любительницей модных дамских журналов, она разработала в этом стиле образцы обложек для серии женской беллетристики, и книги с такими обложками расходились, как горячие пирожки.

ММ по-прежнему напряженно работала, курируя все, начиная с бюджета и заканчивая погрузкой и отправкой книг, следила за всем – от поставок до контроля складских запасов. Мысль о том, что на какое-то время ей придется оставить дела, причем уже в недалеком будущем, пугала Селию. Она не представляла, кто может заменить ММ. Правда, та наняла и обучила отличную помощницу, с которой в строжайшей секретности были оговорены условия ее найма, но новенькая ни в коей мере не была заменой ММ.

Это заставило Селию кое о чем вспомнить.

– Скажи, «голубятня» сейчас занята? – взглянула она на мать.

«Голубятней» называли небольшое изящное строение, которое лорд Бекенхем часто использовал для своих любовных утех. Домик был круглым, с покатой крышей, увенчанной стеклянной ротондой, и находился примерно в пятидесяти ярдах от террасы, рядом с садом и близ боковой двери главного дома, что позволяло незаметно входить и выходить из него. Внутри домика была маленькая, отделанная деревом гостиная, над которой располагалась спальня. Кухня не предусматривалась, но имелась ванная, снабженная простым, но крайне эффективным водопроводом. Ванная сообщалась со спальней. И, что самое замечательное, рядом был разбит крошечный, обнесенный стеной сад, благодаря чему место получалось совершенно изолированным.

– Нет, а почему ты спрашиваешь?

– Я думаю, она понадобится ММ.

– ММ? С какой стати?

– Пожить там некоторое время со своим младенцем, – набрав побольше воздуха, объяснила Селия.

Леди Бекенхем взглянула на нее довольно спокойно. Она гордилась тем, что никогда не выказывает удивления, и считала, что подобное поведение должно быть в порядке вещей.

– Понятно, – вот все, что она сказала. – Что ж, пожалуйста, сообщи ММ, что в любое время «голубятня» к ее услугам.

– Спасибо, – обрадовалась Селия, – скажу.

– Как ты, мам? Без папы?

– Хорошо, дорогая. Нормально. Голова еще побаливает, но жаловаться не на что. Билли очень помогает, он сейчас глава семьи, как велел отец. Единственная проблема – деньги. Нам их вечно не хватает. Я подумываю о том, чтобы найти работу. На фабрике или еще где. Работы сейчас много. Не как вначале, когда все фирмы закрывались.

– Я знаю, тетя Селия мне говорила. Сказала, что закрылось почти сорок четыре процента фирм. Отчасти потому, что мы больше не торгуем с Германией.

– И все-то ты знаешь, – заметила Сильвия. – Ты такой умной становишься, Барти.

– А где Билли? – не обращая внимания на слова матери, спросила девочка.

– В очереди стоит.

– В очереди?

– Да. За едой. Очереди такие длиннющие, целый час стоишь за кусочком мяса. Я их отправляю стоять вместо меня. Теперь все так делают. А Фрэнк еще маленький, ему легко пробраться поближе к началу, так что никто и не заметит.

– Мы, наверное, скоро уедем, – вдруг тихо сказала Барти.

– Уедете? Куда ж это?

– В деревню. К матери тети Селии.

– Это зачем же?

– Потому что здесь могут начать бомбить, говорит тетя Селия.

– Да, я тоже слыхала насчет этого, – призналась Сильвия. – Где-то уже ведь бомбят, правда, не в Лондоне.

– Да. В Ньюкасле. Доки.

– Что ж, поезжай, мне одной заботой меньше, – со вздохом сказала Сильвия.

– Мам, я не хочу ехать. Я тогда не смогу видеться с вами.

– Нужно ехать, Барти. Здесь оставаться нельзя.

– Почему? Я уже большая, могу помогать тебе, я хочу опять жить дома, мам, со всеми вами, пожалуйста, мам, я прошу…

– Нет, Барти. Перестань говорить глупости. Тебе повезло, что можно куда-то уехать вот так, не зная никаких забот. Многие хотели бы оказаться на твоем месте или отправиться вместе с тобой.

– Может быть, они тоже поедут, – взглянула на нее Барти.

– Нет, Селия, прости уж. Я рада принять твоих детей и Барти, конечно. У нее очень милые манеры, но скоро мне предстоит заниматься делами клиники, и я не могу заселять дом посторонними людьми.

– Но, мама, разве ты не понимаешь, что я в трудном положении? Я пекусь о Барти, а между тем ее братья и сестры остаются в опасности в Лондоне.

Графиня взглянула на дочь и после долгой паузы сухо произнесла:

– Селия, как раз это и следовало учесть, когда ты принимала решение взять в свою семью чужого ребенка. Полагаю, теперь уже поздно, и тебе придется расхлебывать дурные последствия.

Селия какое-то время молчала.

– Боюсь, ты права, – наконец со вздохом произнесла она. – Я… пойду-ка проведаю ММ.

ММ с удивительной легкостью согласилась на предложение Селии перебраться в Эшингем.

– Тебе нельзя здесь оставаться, ММ, никто пока не догадывается. Я точно знаю, в основном потому… – Она замолчала.

– Понимаю, – сказала ММ с кривой улыбкой, – потому что никому в голову не приходит, что старая дева может забеременеть.

Как она мужественно ведет себя, подумала Селия: не жалуется, не плачет о своем Джаго, молча принимает удар судьбы. ММ недавно пришло письмо от его командира: тот писал, что Джаго погиб смертью героя во время ночной вылазки и, что показалось Селии важнее всего, он умер мгновенно от немецкой пули, даже не почувствовав этого.

– Пусть это служит тебе утешением, ММ. Представь, если бы он медленно умирал от ран в госпитале или еще как.

ММ была более скептична.

– Удивляюсь тебе, Селия. Ты что, в это веришь? Ты когда-нибудь слышала о том, что солдат погибает не сразу, не как герой, а умирает мучительной смертью, корчась от боли? Может, Джаго и погиб мгновенно. Я очень надеюсь на это, но не обольщаюсь. Все могло быть совершенно иначе.

– Вот что, – решила Селия, – давай-ка подумаем лучше о тебе. Гораздо более полезное занятие. Мне кажется, тебе нужно скорее переехать в Эшингем, где ты будешь в полном уединении. Мама, естественно, тебя не потревожит: ей хватает забот по подготовке дома под госпиталь – ясное дело, очень аристократический, – и ты сможешь рожать либо там, либо в ближайшем родильном доме. А потом решишь, что делать дальше.

– Я уже решила, – заявила ММ. Лицо ее стало жестким, застывшим. – Я отдам ребенка приемным родителям. Я его не хочу.

– Приемным родителям! Да как же так можно!

– А почему нет?

– Да потому… потому что нельзя! Это твое дитя, твое и Джаго. Ты не можешь отказаться от него.

– Могу. Джаго его не хотел, и я не хочу.

– Откуда ты знаешь? – спросила Селия.

– Он бы написал и сообщил мне, если бы хотел. Обязательно написал бы. Ясно, что он пришел в ужас и не знал, что сказать. К тому же с какой-нибудь хорошей женщиной ребенку будет гораздо лучше: она станет заботиться о нем, ухаживать за ним, у него будет хороший дом. – Это прозвучало так, словно ММ говорила о щенке или котенке, а не о собственном ребенке.

– ММ, сейчас ты не вправе принимать такое решение. Поверь, у тебя будут совсем иные ощущения, когда ты родишь.

– Иных ощущений у меня не будет, – отрезала та.

Так и случилось. Персонал родильного дома был потрясен бесчеловечностью ММ. Все восхищались ее стойкостью во время родов, которые были долгими и тяжелыми, но когда ей предложили взять сына на руки, она решительно отказалась.

– Нет, благодарю. Мне это неинтересно, – сказала она, отвернулась и заснула впервые за три дня.

– Шок, – объяснила старшая сестра, – ей пришлось трудно. Завтра все будет хорошо.

Но на следующий день случилось то же самое.

– Я действительно не хочу его, – повторила ММ, – постарайтесь понять. А теперь оставьте меня в покое.

Младшая сестра покормила младенца, перепеленала, пригрела, искренне жалея его. Ребенок был очень красив, с густыми темными волосиками и огромными, почти синими глазами, которые впоследствии, несомненно, обещали стать карими. И у него был такой милый нрав, он каждый раз так хорошо брал соску и, поев, тут же засыпал.

Немного погодя сестра вновь понесла его к ММ.

– Миссис Литтон…

– Я убедительно просила бы вас прекратить эту утомительную комедию. Я не миссис Литтон, и вы это прекрасно знаете, – зло сказала ММ. – Я не замужем и желаю, чтобы мое положение уважали и обращались ко мне как к мисс Литтон. Так что там у вас?

– Я просто хотела поинтересоваться… то есть… миссис… мисс Литтон… вы уверены в том, что не хотите подержать ребенка? Он такой красивый.

ММ развернулась так резко, как только было возможно, сидя в подушках, и закричала с лицом, посиневшим от ярости:

– Я хочу, чтобы здесь все оставили меня в покое! Сколько раз нужно повторять? Я не желаю никакого ребенка! Вы слышите? Надеюсь, в конце недели я отправляюсь домой, а его усыновит кто-нибудь. Вы поняли? А теперь вон отсюда!

Молоденькая сестричка, меняя бедному детке Литтону подгузник, каждый день проливала над ним слезы.

– Я у нее побывала, – сообщила леди Бекенхем Селии, у которой не было возможности приехать в Бакингемшир до конца недели. – Она в весьма своеобразном состоянии. Не желает даже видеть младенца и ждет не дождется, когда его заберут и усыновят. Ну, оно и к лучшему, раз он ее вообще не интересует. Ее вполне можно понять, конечно, но персоналу это уразуметь трудно. А потом, ММ настаивает на том, чтобы к ней обращались как к мисс Литтон, что им, естественно, совсем не понятно. Матрона там жуткая дама, хотя ей нравится считать себя моим другом. Я велела ей уважать желания ММ, но уверена, что сама ММ ни в малейшей степени тому не способствует.

– Да, – сказала Селия, – могу представить. Вот беда-то. Когда… должны забрать ребенка?

– Я так думаю, в следующий вторник. А ММ вернется сюда.

– Ты видела его? Он… как он выглядит?

– Как все новорожденные, – сухо ответила графиня и положила трубку.

Для ребенка подыскали хороший дом – так сказала ММ дама из агентства по усыновлению, навестившая ее в пятницу, – очень славную семью из Биконсфилда. Чета уже пожилая, так что мужу не придется идти на войну. У них восхитительный дом, они будут отличными родителями, нет никаких сомнений. Они придут посмотреть на дитя и, если все будет хорошо, заберут его с собой во вторник.

– Хорошо, – сказала ММ, – поскорее бы.

Она чувствовала себя очень несчастной, на третьи сутки после родов у нее начались сильные боли – грудь ломило от прибывавшего молока. Грудь ей перетянули, но стало еще больнее.

– Приготовьтесь к тому, что придется потерпеть, – сказала старшая сестра, которая, понятно, сильно невзлюбила ММ, – но через день-два молоко уйдет. Ребенок прекрасно обходится без него. Похоже, он вовсе не нуждается в вас.

– Вот и отлично, – заявила ММ, но почему-то ей хотелось плакать.

В понедельник утром миссис Билл занималась уборкой, когда в дверь постучали. Это был почтальон. Он протянул ей письма: одно, в большом конверте, пришло от поэтессы – миссис Билл узнала ее по почерку. Поэтесса никогда не присылала своих сочинений в издательство, объяснив ММ, что боится, как бы их не потеряли. Миссис Билл положила письма на стол, чтобы рассортировать их немного позже, и вернулась к уборке.

Селия чувствовала себя неважно. Ее донимала пульсирующая боль в спине, тошнота и отчаянная усталость. Неудивительно: ей приходилось теперь справляться одной и со всем домашним хозяйством, и с издательством. Вот и Трумэн собрался в армию. Ей будет страшно не хватать его, если шофер уйдет, он так много для нее делал. Служба доставки продуктов прекратила свое существование, и Трумэн обеспечивал все заявки на бакалею и мясо, а кроме того, доставлял продукты по адресам и ежедневно отвозил ее на работу и забирал обратно. На выходных Селия побывала у ММ и пришла в отчаяние. Та была враждебно настроена к ребенку, а с Селией держалась очень неприветливо. Селия не была вполне уверена, но ММ, возможно, винила и ее. Конечно, ММ очень страдает, хотя глаза ее оставались сухими. Селия спросила ММ о ребенке, и та резким тоном ответила, что даже не взглянула на него с момента его рождения, да и зачем? Все это очень огорчало Селию. Она видела ребенка ММ, держала его на руках. С каким удовольствием Селия взяла бы его домой сама! Но она прекрасно понимала, что не может сделать этого. Позже, за чаем, мать прочла ее мысли.

– Твой дом не приют для беспризорных, Селия, – сказала она резко. – Я полагала, что ты уже получила урок.

В конце концов, неблагодарное это дело – весь день трястись в машине, вместо того чтобы лежать в постели и отдыхать. Селия погрузилась в работу над своим текущим проектом – новым каталогом детской литературы. По иронии судьбы все, что она давно предлагала издать, но всегда получала отказ, теперь осуществлялось, и не в последнюю очередь потому, что Оливер был на фронте. В это время зазвонил телефон.

– Слушаю?

– Миссис Билл на проводе, леди Селия. Говорит, срочно.

Миссис Билл, казалось, едва переводила дыхание. И была чем-то очень расстроена.

– Доброе утро, леди Селия. Как поживаете?

– Очень хорошо, спасибо, миссис Билл. А вы?

– Пришло письмо, – сказала миссис Билл.

– Письмо?

– Да. От… от мистера Форда.

– Мистера Форда? Но, позвольте, миссис Билл, этого быть не может, он же… он же погиб.

– Я знаю. Должно быть, застряло где-то в пути. Но письмо от него, это так, совершенно точно. Штемпель Франции, и почерк его.

– Вы уверены? Оно не от командира? Они же всегда пишут в таких случаях, вы знаете.

– Нет, – твердила миссис Билл, – нет, точно нет. Я бы его по почерку все равно узнала.

– О господи, – проговорила Селия, – я… мне кажется, вам надо бы…

– Леди Селия, я не смогла. Просто не смогла.

– В таком случае, – решившись, предложила Селия, – везите его ко мне. Я пришлю за вами Трумэна. Нет, лучше поступим иначе – вы можете взять такси? Так будет быстрее. Я заплачу.

– Да, – согласилась миссис Билл. – Да, хорошо.

Когда она вручила письмо Селии, та взглянула на него. Селия была абсолютно уверена, что должна вскрыть его и затем решить, как поступить. Обстоятельства были критическими, и если в письме что-то не то, тогда при нынешнем душевном состоянии ММ ему лучше навсегда затеряться. С другой стороны, если там что-то хорошее…

– Я собираюсь вскрыть его, миссис Билл, – заявила Селия. – Знаю, это может показаться дурно, но…

– Нет, леди Селия, – ответила та, – если это сделаете вы, то нет. Это вовсе не будет дурно.

Селия надорвала конверт. Она пришла в ужас от собственных действий, словно вторгалась в самый тайный интимный уголок жизни ММ. Развернув письмо только наполовину, она помедлила, ее охватил почти физический ужас. Но она доделала начатое, села и прочла письмо до конца, медленно и тщательно. Поначалу она ничего толком не поняла, ее мысли, как и зрение, в прямом смысле просто помутились от волнения, и текст выглядел бессмысленным набором слов. Понемногу строчки выровнялись, и она снова начала читать. Миссис Билл следила за ней. Несколько минут спустя Селия положила письмо на стол и взглянула на миссис Билл, из глаз ее ручьем бежали слезы.

– Что… плохие новости, леди Селия?

– Нет, – сказала та, – нет, не плохие. И мы поступили совершенно верно. Миссис Билл, я должна ехать. Немедленно. В Биконсфилд. Нужно позвонить Трумэну… Хотя нет, ваше такси еще здесь? Мы можем вместе поехать на Чейни-уок, это гораздо разумнее. Нельзя терять время.

Она встала и поморщилась: сильно вступило в поясницу. Миссис Билл заметила это.

– С вами все в порядке, леди Селия?

– О да. Немного болит спина. Вполне обычно при данных обстоятельствах, так ведь? – улыбнулась она. – Идемте же.

Селия довольно медленно взошла по лестнице в дом – боль в спине усилилась. Позвонила в колокольчик, дверь открыл Брансон.

– Вам нехорошо, леди Селия? Вы неважно выглядите, простите за мои слова.

– Все нормально, Брансон. Правда. Но мне очень нужен Трумэн.

– Его нет, леди Селия. Он поехал узнать насчет зачисления в армию.

– О, только не это! Что же делать? Так… так, разберемся. Машина здесь, я выведу ее сама. Мне срочно нужно кое-что доставить и…

– Если бы только я мог водить, леди Селия, я сел бы за руль.

– Знаю, Брансон. Ох, что ж такое… – Снова вступило в поясницу – иначе, резко. Селия ужасно испугалась неожиданной боли. – Брансон, не могли бы вы выйти посмотреть, здесь ли еще миссис Билл. В такси, снаружи? Я просила ее немного подождать.

Но миссис Билл уже не было, и такси тоже.

Ничего не поделать, придется самой садиться за руль и ехать в Биконсфилд. Она знала дорогу, в конце концов, она будет сидеть. Не шастать по офису, как выразился доктор Перринг. Обязательно нужно доставить письмо ММ, непременно. На данный момент это несравнимо важнее всего остального. От этого зависело будущее двух людей и, странным образом, прошлое еще одного человека. Это ее долг перед ММ. С ней все будет хорошо. Обязательно будет.

ММ лежала, пытаясь заснуть, отгоняя мысль о завтрашнем дне, когда вошла младшая сестра.

– Будете ужинать, мисс Литтон? Вам нужно поесть, вы знаете, нужно поддерживать в себе силы.

– Я не хочу ужинать, – сказала ММ. – Я не голодна.

Сестра посмотрела на нее, потом, присев на кровать, взяла ее за руку. Старшая сестра велела ей не связываться с этой бессердечной дамой, но она так остро чувствовала, что ММ совершает ошибку, что не оставляла попыток уговорить ее. К тому же ей было жаль ребенка. Вероятно, он и попадет в хороший дом, но с мамой-то все равно намного лучше. А если его отца убили на войне, то он должен быть матери еще дороже. Она просто не сознает этого. К тому же сестра была абсолютно уверена, что стоит маме только один раз подержать ребенка, увидеть, какой он красивый, она тут же изменит решение.

– Мисс Литтон, – мягко сказала она, – вы точно уверены в том, что не хотите подержать дитя? Он такой чудный и…

ММ резко села в кровати.

– Убирайся! – закричала она. – Сто раз тебе говорить?! Когда ты вобьешь в свою кретинскую голову, что я не хочу этого ребенка? Я не люблю его, он мне не нужен! Пошла к черту!

Молоденькая сестра взглянула на нее и разрыдалась. Она встала и побежала к двери, старшая сестра, услыхавшая шум, перехватила ее.

– Мисс Литтон, – строго произнесла она, – как вы смеете так разговаривать с персоналом? Вы не имеете права, никакого права! Я понимаю, что вы расстроены, но всему есть предел, даже моему терпению. Немедленно извинитесь перед сестрой.

ММ с ненавистью взглянула на нее.

– Прошу прощения, – процедила она сквозь зубы, – за то, что расстраиваю ваших сотрудников. Но она сама расстроила меня.

– К счастью для вас и для нас, завтра вы отправляетесь домой. И никто больше не будет вас расстраивать. Сестра, идите, исполняйте свои обязанности. Ребенок мисс Литтон плачет. Несчастное крошечное существо, – сурово добавила она и сунула ММ какие-то бумаги. – Это вам велела передать миссис Бертон из общества по усыновлению. На подпись. Она сказала, что это будет способствовать тому, чтобы завтра все прошло гладко. Она скоро зайдет к вам.

– Очень хорошо, – сказала ММ.

Она вынула ручку и стала просматривать бумаги. В них все говорилось открытым текстом: от нее требовался отказ от любых притязаний на ребенка, обещание никогда не пытаться входить в контакт с ним и его приемными родителями в течение всей жизни или накладывать какие-то ограничения на его воспитание.

Вошла миссис Бертон.

– Я не вправе сообщить вам, кто его приемные родители или где они проживают, – пояснила она, – и, возможно, будет гораздо лучше, если вы не узнаете об этом. А он не узнает, кто такая вы и где или как можно пообщаться с вами. Он будет носить имя своих новых родителей.

– Да-да, – кивнула ММ, – я все понимаю.

Ей нужно было только подписать бумаги – поставить закорючку и уладить дело, тогда она сможет расслабиться и вернуться наконец к прежней жизни. Вычеркнуть из нее этого ребенка. Никогда больше о нем не думать. ММ была рада, что почти не видела его и никогда не брала на руки, – это сильно облегчало дело. Его не будет в ее памяти, словно и не существовало никогда. Вот чего ей так хотелось.

– Боюсь, о том, чтобы повидать мисс Литтон сию минуту, не может быть и речи, – сказала старшая сестра Селии. – Часы посещения давно закончены, все поужинали и спят. А если я разрешу визит одному, придется разрешить многим.

– Сестра, – попросила Селия, – это очень важно. Мне необходимо срочно повидать свою золовку.

– Я не могу, у нас такие правила. Что бы это ни было, придется подождать до утра.

Боль пронзила Селию, словно ее тело затянули веревкой. Она испугалась, потому что помнила эту боль и хорошо знала, что́ она предвещает. Но Селию это только разозлило.

– Сестра, – резко заявила она, – я желаю видеть мою золовку сегодня, немедленно и требую разрешить мне пройти к ней.

– Я должна спросить позволения у начальства, – поколебалась сестра.

– Слушайте, не валяйте дурака, – разозлилась Селия. – Я не вторгаюсь ни в тяжелую операцию, ни в сложные роды, насколько мне известно. И хочу напомнить вам, что ваша патронесса – подруга моей матери, леди Бекенхем, и ей крайне не понравится, если она узнает, что меня не допустили к золовке.

Сестра пристально и тревожно посмотрела на Селию: начальница уже дважды устраивала ей нагоняй за то, что она якобы не уважала желания мисс Литтон. Патронесса рассчитывала на приглашение в Эшингем, чтобы обсудить планы об устройстве там госпиталя, а возможно, и поучаствовать в самом предприятии.

– Хорошо, – согласилась сестра, – только пойду посмотрю, готова ли мисс Литтон принять вас.

– Я иду с вами, – сказала Селия. – Если не возражаете.

– Мисс Литтон, мисс Литтон, проснитесь, пожалуйста. К вам пришли.

– Пришли? О нет, слишком поздно, я устала.

Должно быть, это леди Бекенхем – страшная женщина. Но она, по крайней мере, понимала ситуацию и была единственным человеком, который не пытался убедить ММ изменить решение о судьбе своего сына.

– Животные так тоже поступают, – сказала она тогда, несколько неловко похлопав ММ по руке, – и принимают чужих детенышей. Овцы в основном. Если ярка привыкает к новому ягненку, его запаху, она принимает его точно так же, как и его настоящая мать. Так что не беспокойтесь.

ММ уловила скрытое издевательство, но ей даже понравилось сравнение с овцой: оно подействовало на нее успокаивающе. Все равно сейчас у нее не было никакого желания видеть леди Бекенхем. К тому же она пока не подписала бумаги. А надо бы. Она с трудом села на кровати и выпила немного воды.

– Я не желаю никого видеть, – сказала она, – кто бы это ни был. Передайте мои извинения. А если вы немного подождете, то заберете вот эти анкеты. Я сейчас подпишу.

– Привет, ММ.

Это была Селия. Но что это с ней? Бледная, с распахнутыми глазами. Она что-то протягивала ей – письмо.

– ММ, прочти скорее. Пожалуйста. Я хотела, чтобы оно попало к тебе как можно быстрее. Сестра, не могли бы вы принести мне воды? Что-то мне… нехорошо. И подайте стул, пожалуйста, не сочтите за труд.

Сестра издала некий звук наподобие фырканья и вышла из комнаты.

Селия тяжело опустилась к ММ на кровать – ей явно было плохо, боль не утихала, но ММ не замечала этого. Она ничего не замечала. Она сидела, читая письмо, которое привезла Селия, и губы ее при этом бесшумно двигались. Она перечитала письмо несколько раз, а когда закончила, отложила его и, откинувшись на подушку, улыбнулась.

– И в то же время она плакала, плакала в три ручья, – рассказывала потом младшая сестра остальным сестрам, – а потом, спустя минуту или две, сказала: «Принесите мне, пожалуйста, ребенка, немедленно!» А старшая сестра ответила ей, что не может, потому что он спит, и я ей тоже об этом говорила, а она заявила, что неважно, спит он или нет: она хочет увидеть его, и, если мы не дадим, тогда она сама пойдет и возьмет своего сына. Пришлось мне пойти и принести его. Старшая сестра пришла в ярость. А та взяла ребенка и давай гладить по головке, нескладно, если уж говорить по правде, и целовать его, и все плакала и причитала, что виновата и что любит его, снова и снова. Ну просто умиление. А потом та вторая леди, которая привезла письмо, лишилась чувств, и старшая сестра послала за доктором. Но похоже, теперь эта леди сама потеряет своего ребенка. Вот ведь печаль какая!