Текст книги "Инфернальный феминизм"

Можно отметить, что к 1772 году подобная риторика в основном успела уйти из основного христианского дискурса, зато она перекочевала в художественную литературу, где ее активно использовали – и Казот, и другие авторы, о которых пойдет речь в настоящей главе. А это автоматически означало, что тема становилась более неоднозначной, поскольку, в отличие от христианской идеологии, всегда весьма жестко постулировавшей догматы, роман был открыт любым читательским истолкованиям. Что показательно, Цветан Тодоров взял именно «Влюбленного дьявола» в качестве главного образца для своего определения «фантастической литературы» (которая не является точным эквивалентом французского жанра, упомянутого выше) – жанра, для которого, по его мнению, характерно не находящее разрешения сомнение в реальности сверхъестественного715715
  Todorov T. The Fantastic: A Structural Approach to a Literary Genre. Ithaca, 1993. P. 24–27, 82, 85.


[Закрыть]. Текст Казота, в самом деле, пронизан сомнением, и не только в этом отношении, так что показная мораль сказки, выведенная в заключительной главе, рискует потонуть в зыбкой неопределенности716716
  Подробнее о «Влюбленном дьяволе» см. наше предисловие и комментарии к недавно вышедшему шведскому переводу этой новеллы: Faxneld P. Djävulen är en kvinna: Inledning // Cazotte J. Den förälskade djävulen: Ockult roman från 1772 / Ed. P. Faxneld. Stockholm, 2010.


[Закрыть].

Герой повести Казота – Альвар, двадцатипятилетний капитан гвардии неаполитанского короля. Углубившись в лабиринт старинных развалин вместе с несколькими товарищами по службе, некромантами, он вызывает дьявола (называя имя Вельзевула). На зов является Сатана – поначалу в форме страшной и безобразной головы верблюда, затем в виде маленького спаниеля и, наконец, в обличье пажа-андрогина Бьондетто/Бьондетты. Наконец, Альвар выясняет, что это все-таки молодая женщина, и его охватывает любовное влечение к ней. Красавица пытается уверить его в том, что она вовсе не переодетый Сатана, а принявший телесную оболочку добрый дух воздуха, сильфида, без памяти влюбившаяся в него и способная наделить его удивительным могуществом:

Я буду служить моему победителю, я раскрою ему глаза на величие его природы, о преимуществах которой он не подозревает. А он – он подчинит нашей власти духов всех сфер и царство стихий, покинутое мною ради него. Он создан быть царем вселенной, а я стану ее царицей717717
  Казот Ж. Влюбленный дьявол // Уолпол Г. Замок Отранто; Казот Ж. Влюбленный дьявол; Бекфорд У. Ватек / Пер. Н. А. Сигал. Л., 1967. С. 136.


[Закрыть].

В ее предложении угадываются отголоски слов, сказанных змеем Еве (Быт. 3: 4–5), а еще оно напоминает предложение Сатаны, сулившего Христу в пустыне власть над земным миром (Мф. 4: 5–8; Лк. 4: 1–13). А позже – что характерно, в саду – Альвар напоминает Бьондетте о ее обещании: «Ты дала себе слово сделать меня достойным твоей любви, поделившись со мной знаниями, недоступными прочим людям»718718
  Там же. С. 137.


[Закрыть]. При анализе этой новеллы часто упускают из виду, что соблазн здесь носит не только сексуальный характер, что речь еще и о метафорическом запретном плоде, под которым понимаются эзотерические способности и знание. Это представление о демонической женщине как о существе, способном приобщить героя к таинствам, встречается и в других готических романах – например, в «Ватеке» и «Монахе». В повести же Казота оно связывается с добрачным сексом: Бьондетта заявляет, что сможет поделиться с Альваром своей мудростью только после того, как он отдастся ей. Он отказывается и говорит, что вначале они должны пожениться, а для этого им нужно получить разрешение его строгой и набожной матери-испанки. Бьондетта возражает, говоря, что это глупо: почему их любовь должна требовать чьего-то одобрения? И разражается длинным и красноречивым монологом о достоинствах свободной любви. Среди прочего она говорит:

Подавить небесное пламя, единственную силу, которая вызывает взаимодействие души и тела, и в то же время пытаться сохранить их союз! Как это бессмысленно, мой дорогой Альвар! Этими душевными движениями необходимо управлять, но иногда приходится уступать им. Если противодействовать им, возмущать их, они разом вырываются на волю, и наш рассудок не знает, как подступиться к ним719719
  Там же. С. 143.


[Закрыть].

Возможно, сам Казот, вкладывая такие речи в злокозненные уста Сатаны, и желал, чтобы в них усмотрели чудовищную западню, однако читателям, придерживавшимся иных взглядов – и в ту эпоху, и в позднейшие века, – эти сатанинские доводы, вероятно, казались вполне разумными. По словам Доротеи фон Мюке, присущая Бьондетте манера рассуждений напоминала стиль философов-просветителей720720
  Mücke D. E. von. The Seduction of the Occult and the Rise of the Fantastic Tale. Palo Alto, 2003. P. 33.


[Закрыть]. Итак, Казот демонизирует и вольнодумных, способных выражать свои мысли, женщин, и столь ненавистных ему философов (еще в 1741 году он нападал на Вольтера, а в 1753‐м обрушивался на Руссо721721
  О спорах Казота с философами см.: Shaw E. P. Jacques Cazotte (1719–1792). P. 12–13, 51–54.


[Закрыть]). По мнению такого глубоко консервативного католика, как Казот, женщине никак не приличествовали независимое мышление, ораторские навыки и сексуальное влечение, и скорее всего, здесь мы видим попытку заклеймить все это разом. Но тем самым, как ни странно, он предоставил некоторым читателям возможность увидеть в дьяволице притягательную фигуру: ведь она олицетворяла нечто привлекательное и достойное восхищения в глазах тех, кто исповедовал ценности, в корне отличавшиеся от ценностей Казота.

После долгих колебаний Альвар наконец уступает любовным настояниям Бьондетты722722
  Их плотское единение обозначено в тексте двумя рядами отточий.


[Закрыть]. А после этого она объявляет своему любовнику: «Я дьявол, мой дорогой Альвар, я дьявол…», однако добавляет потом: «Я обещаю осчастливить тебя. Ты уже убедился, что я не так страшен, как меня малюют»723723
  Казот Ж. Влюбленный дьявол. С. 155.


[Закрыть]. Вскоре наступает и развязка: Бьондетта исчезает, и вместо нее снова показывается омерзительная верблюжья голова, явившаяся в самом начале повести, когда Альвар призывал Вельзевула. Прибыв в семейный замок, герой отдается на попечение матери, а доктор из Саламанки заверяет его, что бояться ему нечего, нужно лишь покаяться в грехах и, следуя материнскому выбору, взять себе добродетельную жену.

В самом первом, никогда не публиковавшемся, варианте новеллы Казот дал Сатане победить, и Альвар сделался его послушным орудием в распространении зла. Но потом Казот понял, что это чересчур мрачная концовка, ведь охочая до веселья французская публика ищет в чтении легкого развлечения724724
  Мюшембле Р. Очерки по истории дьявола / Пер. Е. Морозовой. М., 2005. С. 348; Shaw E. P. Jacques Cazotte (1719–1792). P. 64–65.


[Закрыть]. Несомненно, такая концовка больше подходила бы для британских готических романов, где было бы просто немыслимо, чтобы герой, вот так сошедшийся с Сатаной, потом благополучно избежал кары и жил долго и счастливо. Первый же опубликованный вариант (1772) заканчивался тем, что Альвар в последний миг отверг Сатану, и их любовная близость так и не состоялась. Однако, как объяснял сам Казот в предисловии ко второму изданию (1776), читатели сочли такую концовку чересчур резкой. Потому он решил переписать конец повести: теперь парочке позволялось плотски соединиться, после чего Альвар отправлялся к матери замаливать грех. Историк Робер Мюшембле высказывал предположение, что эти различные концовки как-то связаны с тогдашними спорами вокруг природы демонического – не то настоящей, не то иллюзорной. По его мнению, неопубликованная концовка явно устроила бы тех, кто верил в реальность Сатаны. Версия 1772 года тоже слишком определенно подтверждала реальное существование демонической силы, а вот концовка, увидевшая свет в 1776 году, позволяла истолковать все, что происходило в повествовании, просто как наваждение, бред расстроенного рассудка главного героя. Этот компромисс, возможно, повышал привлекательность повести в глазах представителей обеих сторон в подобных спорах – от закоренелых скептиков до тех, кто верил в самого взаправдашнего дьявола725725
  Мюшембле Р. Очерки по истории дьявола.


[Закрыть].

Другой спор, о котором Казот тоже знал, касался инкубов и суккубов и разворачивался, например, в таких сочинениях, как «О демономании колдунов» (1580) Жана Бодена и «Зачарованный мир» (1691) Бальтазара Беккера: оба эти произведения упомянуты в повести. В книге Бодена говорилось о злых намерениях духов, а Беккер, которого скорее можно отнести к мыслителям-просветителям, напротив, заявлял, что духи неспособны повлиять на людей726726
  Kiessling N. K. The Incubus in English Literature. P. 57, 75–77; Andriano J. Our Ladies of Darkness. P. 21.


[Закрыть]. Другим знаменитым участником этих заочных споров был Парацельс (Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, 1493–1541), который считал, что люди могли бы извлекать большую пользу из общения с духами. С мнением Парацельса Казот мог познакомиться в розенкрейцерском романе аббата де Виллара «Граф Габалис» (1670), где главный герой заявляет, что ошибочно отождествлять демонов с теми благосклонными духами стихий, о которых писал Парацельс727727
  Andriano J. Our Ladies of Darkness. P. 20. Общие рассуждения об этом мотиве, охватывающие все источники, см. в: Nagel A. Marriage with Elementals: From Le Comte de Gabalis to a Golden Dawn Ritual. M. A. thesis. University of Amsterdam, 2007.


[Закрыть]. Ровно это силится внушить Альвару Бьондетта. По мнению Андриано, все три возможных прочтения – что Бьондетта действительно добрый дух воздуха, или же злой демон, или, как рассудил бы Беккер, порождение фантазии молодого человека – находят подкрепление в тексте728728
  Andriano J. Our Ladies of Darkness. P. 21.


[Закрыть]. Лично нам трудно найти там какие-то веские указания на то, что она – дух воздуха. Две другие версии более правдоподобны, хотя вывод о том, что Бьондетта – Сатана, выглядит, пожалуй, убедительнее.

Полифония текста и рецепция «Влюбленного дьявола»

Дитмар Ригер настаивает на том, что это произведение следует читать как антифилософскую нравоучительную историю, а не просто развлекательную повесть. По его мнению, она предупреждала читателей об опасностях просветительской философии и стремительных общественных перемен729729
  Rieger D. Jacques Cazotte: Ein Beitrag zur erzählenden Literatur des 18. Jahrhunderts. Heidelberg, 1969. P. 19.


[Закрыть]. Сам автор тоже заверял, что в его произведении кроется серьезное идейное содержание. В послесловии к изданию 1776 года Казот написал, что в новелле в виде двойной аллегории показана битва между различными силами и страстями. Однако он не пожелал раскрывать точный смысл своей аллегории, чтобы не разрушать магию текста. Биограф Казота Эдвард Пиз Шоу тоже расценивает эту повесть как произведение глубоко серьезное: «Казот очень живо изобразил битву добра со злом, рассказав о приключениях Адама XVIII века, олицетворяющего все человечество, и о том, как его искушает Ева, отождествленная здесь с дьяволом»730730
  Shaw E. P. Jacques Cazotte (1719–1792). P. 60.


[Закрыть].

В отличие от Ригера и Шоу, более поздние исследователи обращали особое внимание на то, насколько полифонична эта повесть и насколько она лишена четкой, ясно сформулированной морали. Роберт О’Рейли указывает на отсутствие нравоучительного заключения: «Сладострастные побуждения героя принимаются и удовлетворяются, но исполняет он и свой долг перед семьей и церковью. Ни дьявол, ни церковь… не уничтожают друг друга»731731
  O’Reilly R. F. Cazotte’s Le Diable amoureux and the Structure of Romance // Symposium: A Quarterly Journal in Modern Foreign Literature. 1977. Vol. 31. № 3. P. 241.


[Закрыть]. Брайан Стейблфорд рассматривает эту новеллу как первое произведение в длинном ряду ему подобных, где якобы злые персонажи изображаются с изрядной долей симпатии: «Церковная мораль, запрещающая удовольствия, оспаривается и в конце концов осуждается, и хотя Казот не ставил себе такой цели, легко поверить, что он – подобно Мильтону, по словам Блейка, – „сам того не ведая, стоял на стороне Дьявола“»732732
  Stableford B. Slave to the Death Spiders and Other Essays on Fantastic Literature. Wildside Press, 2007. P. 22.


[Закрыть]. Джозеф Андриано тоже проводит параллель со словами Блейка о Мильтоне и называет речь Бьондетты, в которой та возносит дифирамбы страсти, самым волнующим местом во всей повести733733
  Andriano J. Our Ladies of Darkness. P. 23.


[Закрыть]. Тили Бун пишет, что «хотя Казот в частной жизни и убеждал современников вернуться к традиционным ценностям, написанная им вымышленная история пришлась по душе тем, кто придерживался либеральных взглядов на общество»734734
  Boon T. The Devil in Drag: Moral Injunction or Social Leaven? // UCLA French Studies. 1999. Vol. 17. № 2. P. 30.


[Закрыть]. Лоренс Портер сходным образом замечает, что Казот «не мог полностью контролировать написанное им»735735
  Porter L. R. The Seductive Satan of Cazotte’s Le Diable amoureux // L’ Esprit Créateur. 1978. Vol. 18. Summer. P. 10.


[Закрыть]. Вне сомнения, доводы, которые приводит в повести Сатана, предстают разумными и привлекательными. Да и сам он изображен очень человечным персонажем, легко вызывающим симпатию, так что уже не так важно, что все это – возможно, часть хитроумных уловок, к которым прибегает искуситель. Как уже продемонстрировал Джон Мильтон, предоставлять Сатане возможность выступать с пламенными речами – крайне рискованный шаг. Либертины и прочие вольнодумцы, как было отмечено выше, наверняка увидели в Бьондетте великую героиню, и в дальнейшем вероятность подобного прочтения, наверное, возрастала благодаря интертекстуальному влиянию зарождавшейся традиции литературного сатанизма.

Сатана в роли пажа вначале описывается как андрогин, и Казот на первых порах, говоря об этом персонаже, часто перескакивает с «он» (il) на «она» (elle), порой даже в пределах одного предложения. Согласно прочтению Бун, это – один из способов, которыми в повести показывается, что гендер – лишь конструкт. Неустойчивая гендерная принадлежность Бьондетты и театральность ее появления перед Альваром и его товарищами-некромантами подтверждает, по мнению Бун, представление (в духе Джудит Батлер) о гендере как о перформативном явлении736736
  Boon T. The Devil in Drag: Moral Injunction or Social Leaven? P. 35–36.


[Закрыть]. А еще, пожалуй, можно увидеть в переменчивости пола Сатаны символ угрожающего размытия ранее четко установленных форм и категорий, которое, по ощущению Казота, началось из‐за ложных учений философов-просветителей. Как мы помним из главы 1, дьявола в виде женщины представляли и раньше, здесь Казот не изобрел ничего нового, а просто примкнул к давней традиции, и здесь можно увидеть выражение угрожающего порогового состояния, которое противопоставлено прежним – безопасным и надежным – четко прописанным категориям добра и зла.

Насколько нам известно, большинство современников Казота ни о чем таком и не думали, а предпочитали воспринимать его повесть как «затейливую шутку» и ценили ее за «веселость». В Германии она повлияла на Э. Т. А. Гофмана, и тот написал рассказ «Стихийный дух» (1821)737737
  Shaw E. P. Jacques Cazotte (1719–1792). P. 66; Mücke D. E. von. The Seduction of the Occult and the Rise of the Fantastic Tale. P. 35.


[Закрыть]. В течение XIX века «Влюбленный дьявол» переиздавался более тридцати раз, продолжая, таким образом, служить неиссякаемым источником вдохновения. А еще повесть переводили на другие языки – в частности, немецкий (1780, 1792) и английский (1793, 1800, 1810, 1830) – и различными способами перерабатывали для театральной сцены738738
  Clery E. J. The Rise of Supernatural Fiction, 1762–1800. P. 198–199; Shaw E. P. Jacques Cazotte (1719–1792). P. 121–124.


[Закрыть]. С подъемом романтизма во Франции новелла обрела огромную популярность у французских писателей. Например, Шарль Нодье (1780–1844) написал довольно безвкусный рассказ «Приключения Тибо де ла Жакьера» (из сборника Infernaliana, 1822)739739
  Речь идет о плагиате: Ш. Нодье включил в свой сборник целиком украденный эпизод 10‐й главы романа франкоязычного польского писателя Яна Потоцкого (1761–1815) «Рукопись, найденная в Сарагосе» (1797–1815), называвшийся «История Тибальда [Тибо] де ла Жакьера». При жизни Потоцкого публиковались анонимно лишь отдельные главы, судьба остальной рукописи после смерти автора оказалась весьма сложной, долгое время она считалась утраченной. По мнению литературоведа Роже Кайуа, подлинник рукописи оказался как раз в руках Нодье, которому в XIX веке приписывали и другие публиковавшиеся фрагменты романа. См. первое полное издание сохранившегося французского оригинала с предисловием Кайуа: Potocki J. Manuscrit trouvé à Saragosse. Paris, 1958. – Примеч. пер.


[Закрыть], где Сатана тоже принимает обличье молодой женщины, чтобы завлечь мужчину и обречь его на погибель. Заканчивается история тем, что Вельзевул впивается несчастному зубами в горло, чтобы не дать ему воззвать к Иисусу740740
  Nodier C. Contes. Paris, 1961. P. 80–85.


[Закрыть]. Поэты вроде Бодлера открыто ссылались на Казота, и, как утверждает Шоу, «Влюбленный дьявол» «безусловно помог Бодлеру выработать представление о женщинах как о дьявольских созданиях»741741
  Shaw E. P. Jacques Cazotte (1719–1792). P. 67–68. Бодлер ссылается на Казота и в «Интимных дневниках», опубликованных посмертно в 1887 году, и в «Эстетических курьезах» (1868).


[Закрыть]. В Англии лорд Байрон обсуждал эту повесть с леди Каролиной Лэм, когда между ними происходил бурный роман в 1812 году, и леди Каролина упоминала Бьондетту в письме к любовнику, в конверте вместе с бумагой Байрон обнаружил лобковые волосы своей подруги. А в другом письме она уже называла себя Бьондеттой. А еще однажды Лэм тайком пробралась в дом Байрона, переодевшись пажом, возможно, вдохновившись тем же источником742742
  Douglass P. Lady Caroline Lamb: A Biography. New York, 2004. P. 106, 119–120.


[Закрыть]. В том, как эта знатная дама присвоила личину демонической женщины, просматривается интересный ранний пример сознательного желания женщин разыграть эту роль, подсказанную литературой. И еще можно довольно уверенно предположить, что и лорду Байрону, и леди Каролине гораздо больше понравились волнующие речи Бьондетты в защиту страсти (и любовного желания, не имевшего ни малейшего отношения к супружескому ложу), чем та напыщенная мораль, которой завершается новелла. Это служит наглядным примером того, что некоторые читатели, скорее всего, соглашалась с доводами, вложенными в повести в уста дьявола.

Когда Жерар де Нерваль написал первый критико-биографический очерк (1845) о Казоте, в читательской реакции на «Влюбленного дьявола» появился новый драматический поворот. Уже давно ходили слухи, будто писатель заранее предчувствовал революцию. Теперь же Нерваль добавил историю о том, что вскоре после публикации «Влюбленного дьявола» Казота навестил представитель некоего тайного ордена, принявший его за посвященного, потому что в повести очень верно описаны магические ритуалы. Впоследствии читатели начали браться за текст Казота «с надеждой обнаружить в нем подсказки, относящиеся к оккультным тайным обществам и обрядам», как выразилась Доротея фон Мюке743743
  Mücke D. E. von. The Seduction of the Occult and the Rise of the Fantastic Tale. P. 18; Shaw E. P. Jacques Cazotte (1719–1792). P. 67.


[Закрыть]. Элифас Леви рассуждает о Казоте в своей «Истории магии» (1860) и, отозвавшись весьма сдержанно об идее, будто бы Казот обладал пророческим даром, замечает, что он все же знал или «угадал» некоторые отразившиеся в повести каббалистические учения, касавшиеся демониц744744
  Lévi É. Histoire de la magie. P. 439.


[Закрыть]. Конечно, известная по слухам способность Казота самостоятельно «угадывать» подобные вещи тоже указывает на теперь уже широко распространившееся представление о нем как об одаренном мистике, – как и заверение Леви в том, что текст «полон магических прозрений»745745
  Ibid. P. 437.


[Закрыть]. Итак, многие воспринимали «Влюбленного дьявола» отнюдь не только как развлекательную повестушку. Это, несомненно, способствовало ее превращению в – как сказали бы сегодня – «культовое произведение». Представленные в ней темы дьявольского искушения, размытия гендерных границ и демонизации вольнодумных и оправдывающих чувственность женщин оказались столь актуальными, что продолжали находить живой отклик и у последующих поколений. Как мы еще увидим, это произведение станет отправной точкой, к которой позже будут раз за разом возвращаться многие авторы, писавшие о демонических женщинах. Кроме того, оно сыграет важную роль в поддержании уже освященной временем традиции феминизации Сатаны.

Злая мать-колдунья: «Ватек»

Как и «Влюбленный дьявол», готический фарс Уильяма Бекфорда (1760–1844) «Ватек» (1782, опубл. 1786), навеянный «Тысячью и одной ночью», – тоже довольно забавное сочинение. В нем можно усмотреть сатирическую вариацию на тему эдемского искушения, только со своеобразным искажением сюжета: Адама, обреченного пасть, увлекает к погибели не супруга, а мать. Главный герой Ватек – погрязший в роскоши и сладострастии халиф, правящий вымышленным арабским государством. Его мать Каратис – гречанка, и от нее он перенял все те «науки и системы, которые вызывают столь великий ужас у всех добрых мусульман»746746
  Здесь и далее перевод наш, поскольку в опубликованном переводе (с французского) Б. Зайцева в данном месте смысл искажен до противоположного. – Примеч. пер.


[Закрыть] 747747
  Beckford W. Vathek. Oxford, 1998. P. 8.


[Закрыть]. Иными словами, она – колдунья. А еще она знает толк во всем темном и ужасном, и «больше всего ее радовало то, что нагоняло на других ужас»748748
  Ibid. P. 90.


[Закрыть]. Главная цель в жизни Каратис – «снискать благосклонность сил тьмы»749749
  Ibid. P. 38.


[Закрыть]. Она мечтает о том, чтобы ее сын достиг апофеоза, вознесшись на престол власти в подземном царстве Иблиса (мусульманского Шайтана/Сатаны), и, чтобы добиться своего, пускает в ход всевозможные чудовищные чары и заклинания. В услужении у Каратис находятся черные девушки-рабыни, справляющие под ее руководством своего рода ведьмовской шабаш: они заклинают силы тьмы и совершают экстатические обряды750750
  Ibid. P. 32.


[Закрыть]. В отличие от типичной роковой женщины из готических романов, Каратис – вовсе не сладострастная обольстительница. Нигде не упоминается о ее любовных связях с кем-либо. Более того, она постоянно удерживает рабынь и сына от любовных утех и старается бросить все силы на эзотерические поиски божественного могущества, не растрачивая их на земные наслаждения751751
  Ibid. P 92–94.


[Закрыть]. Собственно, любовный соблазн изображается не причиной падения человека, а досадной помехой, которая сбивает человека с толку и отвлекает от неизбежно обреченного на провал поиска тайного знания.

Как бы иллюстрируя эту мысль, юная возлюбленная Ватека Нуронихар, изображенная вначале изнеженным, чувственным созданием, внезапно тоже преисполняется страсти к самообожествлению – причем сильнее, чем сам халиф («ее нетерпение чуть ли не превосходило нетерпение халифа»), и торопит его, когда они уже отправляются к подземному дворцу Князя Тьмы752752
  Ibid. P. 106.


[Закрыть]. Она первой спускается по лестнице, ведущей туда, – совсем как Ева, первой вставшая на путь к грехопадению, отлучивший человечество от милости Бога753753
  Ibid. P. 106–108.


[Закрыть]. Когда Ватек вдруг упал духом при виде Иблиса – который описан здесь возвышенными словами, почти как Мильтонов Сатана, – Нуронихар «невольно восхитилась наружностью Иблиса»: так в повести подчеркнута особая связь между женщиной и Сатаной754754
  Ibid. P. 111.


[Закрыть]. Под конец история обретает мрачный оборот, и в неожиданно серьезной и суровой развязке молодую парочку жестоко наказывает тот, кого они принимали за своего благодетеля. Когда наконец они понимают, что их постигла кара вечными муками – вместо обещанного Иблисом божественного могущества (постоянного – ибо на короткое время они его все-таки обретают), – Ватек винит во всем мать: «Учения, которыми Каратис запятнала мою юность, сделались причиной моей погибели!»755755
  Ibid. P. 115.


[Закрыть] Каратис тоже вызывают в подземное узилище и обрекают мукам – но лишь после того, как Иблис воздает ей хвалу как злодейке, «чьи познания и чьи преступления заслужили ей высокое положение в [его] царстве»756756
  Ibid. P. 118.


[Закрыть].

Сатана не дает своим приверженцам долгого блаженства (и это еще станет повторяющимся мотивом). Но до того момента Каратис – возможно, именно потому, что она была ведьмой-сатанисткой и ее все боялись, – благополучно вела весьма необычный и свободный образ жизни. Нуронихар благодаря поискам тайных знаний перестала быть обычным предметом любовных вожделений сластолюбца Ватека. Ту печальную участь, что ожидает их в конце, можно истолковать как наказание за столь «неподобающее» женщинам поведение, однако такая интерпретация не кажется верной в силу сразу нескольких причин. На первый взгляд, можно рассудить, что авторский голос стоит на стороне нравственности и порядка. Например, на последней странице он восклицает:

Таким было и таким должно быть наказание за невоздержанные страсти и жестокие деяния! Такой будет кара за слепое любопытство, стремящееся переступить границы, определенные для человеческого познания Создателем; и такое ужасное разочарование ждет тех неугомонных честолюбцев, кто, нацеливаясь на открытия, приберегаемые лишь для существ сверхъестественного порядка, не замечает в безрассудстве своей гордыни, что удел человека на земле – пребывать в смирении и неведении757757
  Ibid. P. 120.


[Закрыть].

Но такого рода морализаторство постоянно сводится на нет тем явным и веселым удовольствием, с каким автор описывал, как Ватек мучит своих подданных и глумливо топчет мораль, религию и любой авторитет. Как отмечает Роджер Лонсдейл, особенно это относится к жестоким наказаниям, которым злой халиф подвергает мужчин намного старше его (например, велит поджечь им бороды). Кроме того, все почтенные и благочестивые персонажи описываются в тексте с большим сарказмом758758
  Lonsdale R. Introduction // Beckford W. Vathek. Oxford, 1998. P. xxvii.


[Закрыть]. Поэтому очень трудно принять за чистую монету серьезно провозглашаемые в конце нравоучения, тем более что ранее все земные представители этой высокой морали подвергались поношению. Рассуждая подобным образом, Роберт Д. Хьюм обратил внимание на то, что роман переполнен «буйной энергией, явным восторгом перед преступлениями главного героя и бурлескными преувеличениями», которые, в сочетании с «неуемными потоками легкомысленной болтовни и издевками Бекфорда», придают его тексту довольно бунтарский характер759759
  Hume R. D. Exuberant Gloom, Existential Agony, and Heroic Despair. P. 115.


[Закрыть]. К тому же из‐за известных громких скандалов вокруг личности Бекфорда и современники автора, и позднейшие читатели вряд ли могли принимать всерьез его моралистические заявления. Бекфорд был гомосексуалом, и настолько безрассудным, что закрутил роман с юным сыном очень знатного человека, и когда это вскрылось, он стал изгоем в светских кругах, хотя и оставался одним из богатейших людей в Англии. Кроме того, Бекфорд прославился дорогостоящими и эксцентричными постройками, возводившимися по его прихоти, и организацией оригинальных театральных празднеств, на одном из которых, по его собственному позднейшему описанию, семейный дом был декорирован так, чтобы напоминать «уединенный Храм Демона, сокрытый глубоко под землей и предназначенный для ужасных таинств». Иными словами, публичный образ самого Бекфорда, несомненно, во многом напоминал погрязшего в чувственных удовольствиях и разврате халифа Ватека760760
  Lonsdale R. Introduction. P. ix–x. Цитата – p. xi.


[Закрыть].

«Ватека», пожалуй, можно отнести к классике английской литературы. Среди множества его восторженных читателей были Байрон, Эдгар Аллан По и Алджернон Суинберн761761
  Hume R. D. Exuberant Gloom, Existential Agony, and Heroic Despair. P. 113.


[Закрыть]. В XIX веке роман издавался семь раз по-французски (а изданию 1876 года особый вес придало предисловие Малларме) и десять раз по-английски. С 1844-го – года смерти Бекфорда – по 1900‐й было выпущено не менее тридцати трех английских изданий, а до 1914 года книга еще пять раз выходила на немецком языке762762
  Letellier R. I. Kindred Spirits. P. 66; Lonsdale R. Introduction. P. xxxvii– xxxviii.


[Закрыть]. Вначале не было известно, что автор «Ватека» – Бекфорд, и отклики на книгу появлялись в целом положительные. В Critical Review ее хвалили за мораль, которая применима «ко всем странам и религиям»763763
  Цит. в: Lonsdale R. Introduction. P. xix. Изначально Бекфорд написал свой роман по-французски, а затем его перевел на английский преподобный Сэмюэль Хенли и издал под видом перевода с арабского (впрочем, мало кто принял эту мистификацию за чистую монету) (Ibid. P. xvii–xxi). Здесь я приводил все цитаты по тексту, изданному в 1816 году, исправленному самим Бекфордом.


[Закрыть]. А одному критику из English Review мораль романа понравилась меньше, и он решил выразить протест: «Источником счастья изображаются праздность и ребячество, тогда как честолюбие и жажда познания, заслуживающие похвалы и одобрения, когда они направлены в верное русло, живописуются в самых гнусных красках и караются как преступление». Когда же выяснилось, что «Ватека» сочинил знаменитый распутник Уильям Бекфорд, эти новые сведения неизбежно повлияли на восприятие его книги, и она тоже обрела скандальную репутацию764764
  Ibid. P. xx–xxi. Цитата – p. xxi.


[Закрыть]. Выведенная под конец мораль оказалась перечеркнута и экстратекстуальной информацией о личности автора (ведь ее можно было трактовать как своего рода дополнение к тексту романа, просто оставшееся за обложкой), и тоном самого повествования. Ватек, Каратис и Нуронихар – главные герои романа, где нет никаких весомых положительных персонажей (если не считать довольно безликих джиннов, не являющихся людьми), которые уравновешивали бы тяжесть веселого зла этой троицы. Это, конечно, не значит, что совершенные героями поступки (например, принесение в жертву детей) можно было бы хоть с какой-то точки зрения расценить как похвальные деяния.

«Ватек» был написан спустя примерно столетие после того, как стихла последняя большая волна гонений на ведьм, и его можно воспринимать как комическое литературное продолжение той самой женоненавистнической традиции – считающей женщину союзницей дьявола, – которая в прежние времена была чревата жестокими наказаниями для мнимых колдуний. Впрочем, в «Ватеке» можно увидеть и дань «дурному», попирающему нормы образу жизни, при котором женщина как пособница дьявола ведет мужчину в царство свободы, где отменены законы патриархальной религии (здесь – ислама). В каком-то смысле сатанинский культ Иблиса чужд патриархальности. Его главная поборница в романе – Каратис, выполняющая немыслимо мудреные и порой «истеричные» (оба эти слова можно истолковать как определения женской сущности) обряды, совсем непохожие на сдержанные и простые молитвы тех исключительно мужских персонажей, наделенных авторитетом, которые представляют в романе исламскую веру. Этому сопутствует и «неженское» поведение Каратис и Нуронихар: обе они показаны властными и предприимчивыми. Таким образом, наказание отмерено им за то, что они преступили границы поведения, какое подобает женщине. Впрочем, учитывая общую неоднозначность, которой пропитан роман в целом, в образах обеих женщин можно увидеть и просто склочных и дерзких антигероинь – злодеек в типично готическом духе.

«Дикое надменное величие»: обретение женщиной могущества при помощи черной магии в «Монахе» Льюиса

Еще более влиятельным произведением, чем «Ватек», оказался единственный роман Мэтью Грегори Льюиса (1775–1818) «Монах» (1796). Пытаясь оценить масштаб его воздействия, сэр Вальтер Скотт даже написал: «„Монах“ пользовался столь бешеной популярностью, что, похоже, ознаменовал в нашей литературе целую эпоху»765765
  Цит. в: McEvoy E. Introduction // Lewis M. The Monk. Oxford, 1998. P. xxx.


[Закрыть]. Его жадно читали романтики и в Англии, и во Франции, и, конечно же, во многих других странах: эта книга стала одним из главных бестселлеров своего времени, и вскоре ее перевели на несколько языков766766
  Paglia C. Sexual Personae. P. 265; Praz M. The Romantic Agony. P. 130, 222. О переводах см.: Peck L. F. A Life of Matthew G. Lewis. Cambridge, Mass., 1961. P. 37.


[Закрыть]. Столь широкое распространение отнюдь не означало, что содержание «Монаха» так уж всем нравилось, и Кольридж писал в газете Critical Review, что это такой «роман, что ежели кто-то из родителей увидит его в руках сына или дочери, то побледнеет, и не без основания», и обвинял Льюиса в кощунстве767767
  Ibid. P. vii.


[Закрыть]. The European Magazine проводил параллели между «Монахом» и антирелигиозной литературой, которая стала появляться во Франции в революционную пору768768
  Ibid. P. viii.


[Закрыть]. Клери дает понять, каков был образ этого романа в публичных спорах: «Опрокидывание нравственности и общественных установлений, являвшееся его предметом, теперь было публично объявлено его целью»769769
  Clery E. J. The Rise of Supernatural Fiction, 1762–1800. P. 164.


[Закрыть]. Такое представление оказалось довольно живучим, и в посвященном Льюису некрологе, опубликованном в лондонской газете The Courier, его роман назывался «соблазнительной историей», нацеленной на «проповедь зла», а его автор именовался «безрассудным осквернителем общественного сознания», который «стряпал отраву для множества людей»770770
  Цит. в: Peck L. F. A Life of Matthew G. Lewis. Cambridge, Mass., 1961. P. 174–175.


[Закрыть]. Меньшинство критиков, напротив, восхищалось тем, как искусно автор поведал историю, предостерегавшую от опасностей всевозможных соблазнов771771
  McEvoy E. Introduction // Lewis M. The Monk. Oxford, 1998. P. x.


[Закрыть]. Льюис написал «Монаха», когда ему было всего 19 лет, и меньше чем за десять недель. Благодаря громкому успеху своего романа он стал вхож в аристократические круги и познакомился с Байроном и четой Шелли772772
  Allen V. M. The Femme Fatale: Erotic Icon. Troy, 1983. P. 39–41.


[Закрыть]. Как уже упоминалось ранее в этой главе, Льюис, продолжая сочинять, состоял членом парламента. Это еще больше расстраивало Кольриджа: ведь получалось, что вся безнравственная грязь его романа родилась из-под пера законотворца773773
  McEvoy E. Introduction. P. ix. Еще о реакции на «Монаха» см.: Peck L. F. A Life of Matthew G. Lewis. P. 23–37.


[Закрыть].

«Монаха» часто называли плагиаторским произведением, отмечая, что там слишком много вольных заимствований из «Влюбленного дьявола» Казота. Это возражение высказывалось уже в статье, опубликованной в 1797 году в Monthly Review774774
  Clery E. J. The Rise of Supernatural Fiction, 1762–1800. P. 142.


[Закрыть]. Еще более резкие обвинения посыпались после того, как в 1810 году вышел английский перевод Казотова романа: переводчик включил в текст отдельные фрагменты из «Монаха» и посвятил книгу Льюису «без его разрешения», довольно толсто намекая на воровство. Поначалу это сбивало с толку исследователей – например, Марио Праца, – но в 1950‐е годы Луис Ф. Пек раскрыл мистификацию775775
  Praz M. The Romantic Agony. P. 300; Peck L. F. The Monk and Le Diable amoureux // Modern Language Notes. 1953. Vol. 68. № 6. P. 407–408.


[Закрыть]. Сам Льюис отрицал влияние французского собрата по перу. Однако, как подчеркивает Джозеф Андриано, сходство и в самом деле поразительное, и даже если Льюис не читал «Влюбленного дьявола», этот роман был так хорошо известен на континенте и в Англии, что все равно Льюис наверняка знал о его содержании хотя бы понаслышке776776
  Andriano J. Our Ladies of Darkness. P. 33.


[Закрыть]. Неважно даже, как все обстояло в действительности, между двумя романами с самого начала существовала сильная интертекстуальная связь из‐за неотступных обвинений Льюиса в плагиате, и, возможно, она в итоге сказалась на том, как многие читатели воспринимали «Монаха». Что же касается источников вдохновения, то представляется очевидным, по крайней мере, что Льюис щедро черпал из антиклерикальных драм, которые сочинялись для французского театра на революционном фоне, что объясняет, почему персонажи, представляющие в его романе христианство, изображены в столь негативных тонах777777
  Peck L. F. A Life of Matthew G. Lewis. P. 22–23.


[Закрыть].

Действие романа происходит в Мадриде в некие стародавние времена. Монах Амбросио —добродетельный и целомудренный молодой человек. Сатана напускает на него искушение в обличье миловидного юного послушника Росарио, а позднее открывается, что это вовсе не юноша, а девушка по имени Матильда. Еще через некоторое время обнаруживается, что это не девушка, а демон в женском обличье. Поначалу Матильда выступает типичной соблазнительницей. Чтобы была понятна параллель с библейской историей искушения в Эдеме, она начинает осаждать целомудрие Амбросио в монастырском саду – где же еще? Когда они снова встречаются в саду, она просит его сорвать для нее розу, но тут его кусает прятавшаяся в розовых кустах ядовитая змея (что довольно прозрачно намекает на смысл всех этих сцен). Пока Амбросио выздоравливает, Матильда, высосавшая яд из его вен, занемогает сама, и ей удается убедить Амбросио в чистоте своей любви к нему. А потом они предаются плотским утехам. Теперь, когда она довершила его падение и его терзает чувство вины, она произносит довольно убедительный монолог о ценности любви и наслаждения, противопоставляя их противоестественному обету воздержания, и ее речи чем-то напоминают подобный монолог Бьондетты у Казота: