Текст книги "Запертая комната. Убийца полицейских. Террористы"

7

Мартин Бек снова взялся за телефонную трубку.

Он хотел разыскать полицейских из патрульной машины, которая выезжала на Бергсгатан, но их не было на дежурстве. Немало времени ушло на то, чтобы выяснить, что один из них в отпуске, а другого вызвали в суд свидетелем по какому-то делу.

Гунвальд Ларссон где-то заседал, Эйнар Рённ ушел по делам.

В конце концов Мартин Бек нашел сотрудника, который переправил дело из участка в городскую уголовную полицию. Однако долго же он раскачивался – только в понедельник двадцать седьмого оформил отправку… Мартин Бек счел нужным осведомиться:

– Это верно, что заключение судмедэксперта поступило к вам еще в среду?

– Ей-богу, точно не знаю. – В голосе сотрудника сквозила неуверенность. – Во всяком случае, я прочитал его только в пятницу. – И так как Мартин Бек молча ждал объяснения, он продолжил: – В нашем участке только половина людей на месте. Еле-еле управляемся с самыми неотложными делами. А бумаги все копятся, что ни день – только хуже.

– Значит, до пятницы никто не знакомился с протоколом вскрытия?

– Почему же, начальник оперативного отдела смотрел. В пятницу утром он и спросил меня, у кого пистолет.

– Какой пистолет?

– Которым застрелился Свэрд. Я ни о каком пистолете не знал, но решил, что кто-то из полицейских, которые первыми приехали по вызову, обнаружил оружие.

– Передо мной лежит их донесение, – сказал Мартин Бек. – Если в квартире находилось огнестрельное оружие, они обязаны были упомянуть об этом.

– Я не вижу никаких ошибок в действиях нашего патруля, – отрезал голос в телефоне.

Старается выгородить своих людей… Что ж, его нетрудно понять. За последние годы полицию критикуют все острее, отношения с общественностью резко ухудшились, а нагрузка почти удвоилась. В итоге люди пачками увольняются из полиции, причем уходят, как правило, лучшие. И хотя в стране растет безработица, полноценную замену найти невозможно, да и условия работы становятся все хуже. А кто остался, горой стоят друг за друга.

– Допустим, – сказал Мартин Бек.

– Ребята действовали правильно. Как только они проникли в квартиру и обнаружили покойника, они вызвали следователя.

– Вы имеете в виду Густавссона?

– Совершенно верно. Он из уголовной полиции, ему положено делать выводы и докладывать обо всем, что замечено. Я решил, что они обратили его внимание на пистолет и он его забрал.

– И умолчал об этом в своем донесении?

– Всякое бывает, – сухо заметил сотрудник.

– Так вот, похоже, что в комнате вовсе не было оружия.

– Да, похоже. Но я узнал об этом только в прошлый понедельник, когда разговаривал с Кристианссоном и Квастму. И сразу переслал все бумаги на Кунгсхольмсгатан.

Полицейский участок и уголовная полиция находились в одном и том же квартале, и Мартин Бек позволил себе заметить:

– Не такое уж большое расстояние.

– Мы действовали, как положено, – отпарировал сотрудник.

– По правде говоря, меня больше интересует вопрос о Свэрде, чем о промахах той или иной стороны.

– Если кто-нибудь допустил промах, то уж во всяком случае не служба охраны порядка.

Намек был достаточно прозрачный, и Мартин Бек предпочел закруглить разговор.

– Благодарю за помощь, – сказал он. – Всего доброго.

Следующим его собеседником был следователь Густавссон, основательно замотанный, судя по голосу.

– Ах, это дело, – вспомнил он. – Да, непонятная история. Что поделаешь, бывает.

– Что бывает?

– Непонятные случаи, загадки, которые просто нельзя решить. Безнадежное дело, сразу видно.

– Я попрошу вас прибыть сюда.

– Сейчас? На Вестберга?

– Вот именно.

– К сожалению, это невозможно.

– В самом деле? – Мартин Бек посмотрел на часы. – Скажем, к половине четвертого.

– Но я никак не могу…

– К половине четвертого, – повторил Мартин Бек и положил трубку.

Он встал и начал прохаживаться по комнате, заложив руки за спину.

Все правильно. Так уж повелось последние пять лет, все чаще приходится для начала выяснять, как действовала полиция. И нередко это оказывается потруднее, чем разобраться в самом деле.

Альдор Густавссон явился в пять минут пятого.

Фамилия Густавссон ничего не сказала Мартину Беку, но лицо было знакомо. Худощавый брюнет лет тридцати, манеры развязные и вызывающие.

Мартин Бек вспомнил, что ему случалось видеть его в дежурке городской уголовной полиции и в других, не столь достославных местах.

– Прошу сесть.

Густавссон опустился в самое удобное кресло, положил ногу на ногу и достал сигару. Закурил и сказал:

– Муторное дельце, верно? Ну, какие будут вопросы?

Мартин Бек покрутил между пальцами шариковую ручку, потом спросил:

– Когда вы прибыли на Бергсгатан?

– Вечером, что-нибудь около десяти.

– И что вы увидели?

– Жуть. Жирные белые черви. И запах паскудный. Одного из полицейских вырвало в прихожей.

– Где находились полицейские?

– Один стоял на посту у дверей. Второй сидел в патрульной машине.

– Они все время держали дверь под наблюдением?

– Сказали, что все время.

– Ну и что вы… что ты предпринял?

– Как что? Вошел и посмотрел. Картина, как я сказал, была жуткая. Но ведь проверить-то надо, вдруг дело нечистое.

– Однако ты пришел к другому выводу?

– Ну да. Дело ясное, как апельсин. Дверь была заперта изнутри на кучу замков и задвижек. Ребята еле-еле взломали ее. И окно заперто, и штора опущена.

– Окно по-прежнему было закрыто?

– Нет. Они сразу открыли его, как вошли. А иначе пришлось бы противогаз надевать.

– Сколько ты там пробыл?

– Недолго. Ровно столько, сколько понадобилось, чтобы убедиться, что уголовной полиции тут делать нечего. Картина четкая: либо самоубийство, либо естественная смерть, а этим местный участок занимается.

Мартин Бек полистал донесение.

– Я не вижу описи изъятых предметов.

– Правда? Выходит, забыли. Да только что там описывать? Барахла-то почти не было. Стол, стул, кровать, да в кухонной нише разная дребедень, вот и все.

– Но ты произвел осмотр?

– Конечно. Все осмотрел, только потом дал разрешение.

– Какое?

– Чего – какое? Не понял.

– Какое разрешение ты дал?

– Останки увозить, какое же еще. Старичка ведь надо было вскрывать. Даже если он своей смертью помер, все равно, есть такое правило.

– Ты можешь изложить свои наблюдения?

– Запросто. Труп лежал в трех метрах от окна. Примерно.

– Примерно?

– Я не взял с собой рулетки. Месяца два пролежал, должно быть, совсем сгнил. В комнате было два стула, стол и кровать.

– Два стула?

– Ага.

– Ты только что сказал – один.

– Правда? Нет, кажется, все-таки два. Так, еще полка с книгами и старыми газетами. Ну и на кухне две-три кастрюли, кофейник и все такое прочее.

– Все такое прочее?

– Ножи там, вилки, консервный нож, мусорное ведро…

– Понятно. На полу что-нибудь лежало?

– Ничего, не считая покойника. Полицейские тоже ничего не нашли, я спрашивал.

– В квартиру еще кто-нибудь заходил?

– Нет, ребята сказали, что никто не заходил. Только я да они. Потом приехали мужики с фургоном и увезли труп в полиэтиленовом мешке.

– И причина смерти Свэрда уже установлена.

– Ага, вот именно. Застрелился. Уму непостижимо! Куда же он пушку-то дел?

– У тебя есть какие-нибудь предположения на этот счет?

– Ноль целых. Дурацкий случай. Этого дела не раскрыть, я точно говорю. Редко, но бывает, верно?

– А полицейские что сказали?

– Да ничего. Что они могут сказать – обнаружили труп, убедились, что все было заперто, и точка. Если бы в квартире пушка была, неужели мы ее не нашли бы? Да и где ей быть, если не на полу рядом с покойничком.

– Ты выяснил личность покойника?

– А как же. Фамилия – Свэрд, на двери написано. С одного взгляда видно, что он был за человек.

– Ну-ну?

– Обычный алкаш, надо думать. Клиент для органов социальной опеки. Такие частенько кончают с собой. Или упиваются до смерти, или с инфарктом на тот свет отправляются.

– Больше ничего существенного не добавишь?

– У меня все. В общем, головоломка… Загадочный случай. Тут и ты не справишься, помяни мое слово. Да и будто нету дел поважнее.

– Возможно.

– Как пить дать. Мне можно сматываться?

– Погоди, – ответил Мартин Бек.

– У меня все. – Альдор Густавссон ткнул сигару в пепельницу.

Мартин Бек встал и подошел к окну.

– Зато у меня не все, – заметил он, стоя спиной к собеседнику.

– А что такое?

– Сейчас услышишь. Например, на прошлой неделе на место происшествия выезжал криминалист. Большинство следов было уничтожено, но на коврике он сразу обнаружил пятна крови, одно большое и два поменьше. Ты видел пятна крови?

– Нет. Да я их и не искал.

– Это чувствуется. А чего же ты искал?

– Да ничего. Ведь все и так было ясно.

– Если ты не заметил крови, мог и другое пропустить.

– Во всяком случае, огнестрельного оружия там не было.

– Ты обратил внимание, как был одет покойный?

– Не так чтобы очень. И ведь труп-то сгнил уже. Что на нем могло быть, тряпье какое-нибудь. И вообще, я не вижу, чтобы это играло какую-нибудь роль.

– Но ты сразу определил, что покойный был бедняк и жил одиноко. Не какая-нибудь приметная личность.

– Точно. Насмотришься, как я, на всяких алкашей и прочую шушеру…

– И что же?

– А то, что я свою публику знаю.

– Ну а если бы покойник занимал более высокое положение в обществе? Тогда, надо понимать, ты работал бы тщательнее?

– Само собой, тут приходится все учитывать. Нам ведь тоже достается дай боже. – Альдор Густавссон обвел взглядом кабинет. – Вам тут, может, и невдомек, но у нас работы выше головы. Охота была изображать Шерлока Холмса каждый раз, как тебе попадется мертвый босяк. Ты еще что-нибудь хочешь сказать?

– Да. Хочу отметить, что это дело ты вел из рук вон плохо.

– Что?

Густавссон встал. Похоже, до него только теперь дошло, что Мартин Бек вполне может испортить ему карьеру.

– Погоди, – пробормотал он. – Только потому, что я не заметил кровавых пятен и несуществующего пистолета…

– Эти упущения еще не самое главное, – сказал Мартин Бек. – Хотя тоже грех непростительный. Хуже то, что ты позвонил судебному врачу и дал указания, которые основывались на предвзятых и неверных суждениях. Кроме того, заморочил голову полицейским, и они поверили, что дело элементарное, тебе, мол, достаточно войти в комнату и окинуть ее взглядом, и все станет ясно. Заявил им, что никаких специалистов вызывать не нужно, потом велел забирать тело и даже не позаботился о том, чтобы были сделаны снимки.

– Господи, – произнес Густавссон. – Но ведь старикашка сам покончил с собой.

Мартин Бек повернулся и молча посмотрел на него.

– Эти замечания… надо понимать как официальный выговор?

– Вот именно, строгий выговор. Всего хорошего.

– Погоди, зачем же так, я постараюсь исправить…

Мартин Бек отрицательно покачал головой. Следователь встал и направился к выходу. Он был явно озабочен, но, прежде чем дверь затворилась, Мартин Бек услышал, как он произнес:

– Черт старый.

По правде говоря, такому, как Альдор Густавссон, не место в уголовной полиции и вообще в полиции. Бездарный тип, заносчивый, развязный и совсем неверно понимает свою службу.

Прежде в городскую уголовную полицию привлекали лучших сотрудников. Да и теперь, наверное, к этому стремятся.

Если такого человека сочли достойным два года назад, что же будет дальше?

Ладно, первый рабочий день окончен. Завтра надо будет пойти и посмотреть на эту запертую комнату. А сегодня вечером? Поест, что дома найдется, потом посидит и полистает книги, которые следует прочесть. Будет лежать в постели и ждать, когда придет сон. Один-одинешенек.

В собственной запертой комнате.

8

Эйнар Рённ любил природу, он и в полицейские пошел потому, что работа живая, много времени проводишь на воздухе. Но с годами, поднимаясь по служебной лестнице, он все больше превращался в кабинетного работника и на свежем воздухе – если это выражение применимо к Стокгольму – бывал все реже. Для него стало жизненной потребностью проводить отпуск в родных горах у Полярного круга. Стокгольм он, по чести говоря, крепко невзлюбил и уже в сорок пять начал мечтать о том, как уйдет на пенсию и навсегда вернется в Арьеплуг.

Близился очередной отпуск, но Эйнар Рённ опасался, как бы его не попросили повременить с отдыхом, пока не будет раскрыто это дело с ограблением банка.

И, стремясь хоть как-то ускорить расследование, он в понедельник вечером, вместо того чтобы ехать в Веллингбю, где его дома ждала жена, решил отправиться в Соллентуну и побеседовать с одним свидетелем.

Мало того что Эйнар Рённ добровольно взялся посетить свидетеля, которого вполне можно было вызвать обычным порядком, он проявил при этом такое рвение, что Гунвальд Ларссон, не подозревая об эгоистических мотивах товарища, спросил его, уж не поссорился ли он с Ундой.

– Ага, не поссорился, – ответил Рённ с обычным для него презрением к логике фразы.

Свидетель, которого собрался проведать Эйнар Рённ, был тот самый тридцатидвухлетний рабочий, который давал показания Гунвальду Ларссону о виденном возле банка на Хорнсгатан.

Звали его Стен Шёгрен, он жил один в типовом домике на Сонгарвеген. Когда Рённ вышел из машины, Шёгрен стоял в садике перед домом и поливал розовый куст, но при виде гостя поставил лейку и отворил калитку. Вытер ладони о брюки, поздоровался, потом поднялся на крыльцо и предложил Рённу войти.

Домик был маленький, на первом этаже, кроме прихожей и кухни, всего одна комната. Дверь в комнату была приоткрыта. Пусто… Хозяин перехватил взгляд Рённа.

– Только что развелся с женой, – объяснил он. – Она забрала часть мебели, так что здесь сейчас не очень-то уютно. Пошли лучше наверх.

На втором этаже находилась довольно просторная комната с камином, перед которым стоял низкий белый столик и несколько разномастных кресел. Рённ сел, но хозяин остался стоять.

– Хотите пить? – спросил он. – Могу сварить кофе, а еще в холодильнике должно быть пиво.

– Спасибо, мне то же, что и вам, – ответил Рённ.

– Значит, пиво.

Он сбежал вниз по лестнице и загремел посудой на кухне.

Эйнар Рённ осмотрелся кругом. Мебели не густо, зато музыкальный центр и довольно много книг. В газетнице у камина – газеты и журналы: «Дагенс нюхетер», «Ви», «Ню даг», «Металларбетарен»[11]11
  Перечислены некоторые шведские периодические издания: «Дагенс нюхетер» («Новости дня») – ежедневная утренняя газета; «Ви» («Мы») – ежемесячный журнал социальной и культурной направленности, «Ню даг» («Новый день») – главный печатный орган коммунистов, «Металларбетарен» («Металлист») – еженедельный журнал, издававшийся профсоюзами.


[Закрыть].

Стен Шёгрен вернулся со стаканами и двумя банками пива и поставил их на белый столик. Он был жилистый и худощавый. Косматые рыжие волосы нормальной, на взгляд Рённа, длины. Лицо в веснушках, веселая искренняя улыбка. Открыв банки и наполнив стаканы, он сел напротив гостя, приветственно поднял свой стакан и выпил. Рённ глотнул пива и сказал:

– Мне хотелось бы услышать, что вы видели в пятницу на Хорнсгатан. Лучше не откладывать, пока воспоминание не слишком потускнело.

«Кажется, складно получилось», – удовлетворенно подумал он.

Стен Шёгрен кивнул и отставил бокал.

– Да знать бы, что там было ограбление и убийство, я получше пригляделся бы и к девчонке, и к тем мужикам, и к машине.

– Во всяком случае, вы пока наш лучший свидетель, – поощрительно сказал Рённ. – Итак, вы шли по Хорнсгатан. В какую сторону?

– Я шел от Слюссена в сторону Рингвеген. А эта девчонка выскочила у меня из-за спины и побежала дальше да еще толкнула меня.

– Вы можете описать ее?

– Боюсь, не очень хорошо. Ведь я видел ее со спины да сбоку мельком, когда она садилась в машину. Ростом поменьше меня, сантиметров на десять. Во мне метр семьдесят восемь. Возраст точно не скажу, но, по-моему, не моложе двадцати пяти и не старше тридцати пяти, что-нибудь около тридцати. Одета в джинсы, синие такие, обыкновенные, и голубая блузка или рубашка, навыпуск. На обувь я не обратил внимания, а на голове – шляпа, тоже из джинсовой материи, с широкими полями. Волосы светлые, прямые и не такие длинные, какие сейчас носят многие девчонки. В общем, средней длины. На плече сумка висела, зеленая, такого, знаете, американского военного фасона.

Он достал из грудного кармашка своей рубашки цвета хаки пачку сигарет и предложил Рённу, но тот отрицательно мотнул головой и спросил:

– Вы не заметили, у нее было что-нибудь в руках?

Хозяин встал, взял с камина спички и закурил.

– Не знаю, не уверен. Может, и было.

– А сложение? Худая, полная?..

– В меру, я бы сказал. Не худая и не толстая. В общем, нормальная.

– А лица, значит, совсем не видели?

– Только одну секунду, когда она в машину садилась. Но ведь на ней эта шляпа была, да и очки большие…

– Узнаете, если она вам где-нибудь попадется?

– По лицу не узнаю. И в другой одежде, в платье скажем, тоже вряд ли.

Рённ задумчиво пососал пиво. Потом спросил:

– Вы абсолютно уверены, что это была женщина?

Хозяин удивленно посмотрел на него, насупил брови и нерешительно произнес:

– Не знаю, мне показалось, что женщина… Но теперь… теперь я начинаю сомневаться. Просто я ее так воспринял, ведь обычно сразу чувствуешь, кто перед тобой – парень или девчонка, хотя по виду и не всегда разберешь. Но побожиться я не могу, спросите, какая грудь у нее, – не приметил. – Он поглядел на Рённа сквозь сигаретный дым, потом медленно продолжил: – Да, это вы верно говорите. Почему непременно девчонка, мог быть и парень. Так больше на правду похоже, мне что-то не приходилось слышать, чтобы девчонки грабили банки и убивали людей.

– Значит, вы допускаете, что это мог быть мужчина, – сказал Рённ.

– Да, после того, что вы сказали… Ясное дело, парень, а как же.

– А остальные двое? Вы можете их описать? И машину?

Шёгрен затянулся в последний раз и бросил окурок в камин, где уже лежала куча окурков и обгорелых спичек.

– Машина – «рено-16», это точно. Светло-серая или бежевая – не знаю, как цвет называется, в общем, почти белая. Номер весь не скажу, но мне запомнилась буква «А» и две тройки. Или три… во всяком случае, не меньше двух, и, по-моему, они стояли рядом, где-то посередине.

– Вы уверены, что «А»? Может, «АА» или «АВ»?

– Нет, только «А», точно помню. У меня зрительная память на редкость.

– Это очень кстати, – заметил Рённ. – Нам бы всегда таких очевидцев.

– Вот именно. I am a camera[12]12
  Я – камера (англ.).


[Закрыть]. Читали? Ишервуд[13]13
  Кристофер Ишервуд (1904–1986) – англо-американский писатель. «Я – камера… пассивная, не мыслящая – только фотографирующая» – ключевая фраза из его отчасти автобиографического романа «Прощай, Берлин» (1939), который лег в основу двух фильмов: «Я – камера» (1955), упомянутого дальше, и гораздо более успешного – «Кабаре» (1972), с Лайзой Минелли в главной роли.


[Закрыть] написал.

– Не читал, – ответил Рённ.

Он не стал говорить, что смотрел одноименный фильм. Пошел на него только ради своей любимой актрисы Джули Харрис, а фамилия Ишервуд ему ничего не говорила, он и не подозревал, что фильм снят по книге.

– Но фильм-то вы, конечно, видели, – сказал Шёгрен. – Так всегда с хорошими книгами, которые экранизируют, люди фильм посмотрят и за книгу уже не возьмутся. А вообще-то, картина отличная, только название дурацкое – «Бурные ночи в Берлине», надо же!

– М-да. – Рённ мог поклясться, что, когда он смотрел эту картину, она называлась «Я – камера». – М-да, название неудачное.

Смеркалось, Стен Шёгрен встал и включил торшер, который стоял за креслом Рённа.

– Ну что ж, продолжим, – сказал Рённ, когда он снова сел. – Вы собирались описать людей в машине.

– Ага, впрочем, сидел в машине только один.

– А второй?

– Второй стоял на тротуаре и ждал, придерживал заднюю дверцу. Рослый, повыше меня, верзила. Не то чтобы толстый, а крепкий такой, сильный на вид. Моего возраста, примерно лет тридцати – тридцати пяти, кучерявый, как артист этот, Харпо Маркс[14]14
  Харпо Маркс (настоящее имя – Адольф Артур Маркс) (1888–1964) – американский актер-комик, участник известной комедийной труппы «Братья Маркс».


[Закрыть], только потемнее. Брюки черные, в обтяжку, расклешенные, и рубашка тоже черная, блестящая такая, на груди расстегнутая, и, по-моему, цепочка на шее, с какой-то серебряной штучкой. Рожа довольно загорелая или просто красная. Когда эта девица подбежала – если это была девица, конечно, – он распахнул дверцу, чтобы она могла вскочить, захлопнул дверцу, сам сел впереди, и машина рванула со страшной скоростью.

– В какую сторону? – спросил Рённ.

– Они развернулись посреди улицы и понеслись к Марияторьет.

– Так. Ясно… А второй? Второй мужчина?

– Он же сидел за рулем, так что его я не рассмотрел как следует. Но он показался мне моложе, лет двадцати с небольшим. И худой такой, бледный. Белая тенниска, руки тощие-тощие. Волосы черные, довольно длинные и грязные, я бы сказал. Сальные космы. И тоже в темных очках. Еще я припоминаю на левой руке у него широкий черный ремешок – часы, значит.

Шёгрен откинулся назад, держа в руке стакан.

– Как будто все рассказал, все, что помню, – закончил он. – А может, забыл что-нибудь?

– Чего не знаю, того не знаю, – сказал Рённ. – Если еще что-нибудь вспомните, свяжитесь с нами. Вы никуда не уезжаете?

– К сожалению. Вообще-то, у меня сейчас отпуск, да денег – ни гроша, куда тут поедешь. Буду дома болтаться.

Рённ допил пиво и встал.

– Вот и хорошо. Возможно, нам опять понадобится ваша помощь.

Шёгрен тоже встал, и они спустились на первый этаж.

– Это что же, снова рассказывать? – спросил он. – Записали бы лучше на магнитофон, и делу конец.

Он отворил наружную дверь, и Рённ вышел на крыльцо.

– Да нет, скорее вы можете нам понадобиться, чтобы опознать этих молодчиков, когда мы их схватим. Или же мы пригласим вас посмотреть кое-какие фотографии. – Они обменялись рукопожатием, и Рённ добавил: – В общем, там будет видно. Может, и не придется вас больше беспокоить. Спасибо за пиво.

– Ну что вы. Если надо еще помочь, я – пожалуйста.

Пока Рённ шел к машине, Стен Шёгрен стоял на крыльце и приветливо махал ему рукой.