Текст книги "Запертая комната. Убийца полицейских. Террористы"

9

Если не считать четвероногих ищеек, то профессиональные борцы с преступностью, за редким исключением, такие же люди, как все. И даже при выполнении серьезных и ответственных заданий они подчас способны на обычные человеческие чувства. Скажем, волнуются и переживают, когда предстоит ознакомиться с доказательствами первостепенной важности.

Члены спецгруппы по борьбе с грабителями банков не составляли исключения. Они и их высокопоставленные самозваные гости сидели затаив дыхание. Свет в зале был притушен, и все смотрели на экран. Вот-вот на нем оживет картина ограбления на Хорнсгатан. Собравшиеся собственными глазами увидят вооруженный налет на банк, убийство и персону, которую недремлющая вечерняя пресса с присущей ей находчивостью уже успела окрестить «смертоносной секс-бомбой» и «белокурой красавицей в темных очках, с пистолетом в руках». По этим и другим, столь же свежим эпитетам было видно, что репортеры, за неимением собственной фантазии, черпали вдохновение у других авторов – попросту говоря, сдирали.

Предыдущая «секс-бомба», арестованная за ограбление банка, была угреватая плоскостопая особа сорока пяти лет, с роскошным тройным подбородком; вес, по достоверным сведениям, восемьдесят семь килограммов. Но даже после того, как она на суде уронила вставную челюсть, пресса продолжала расписывать ее внешность в самых лирических тонах, и легковерный читатель навсегда остался в убеждении, что на скамье подсудимых сидела писаная красавица с лучистыми очами – то ли стюардесса американской авиалинии, то ли претендентка на титул «Мисс Вселенная».

Так уж повелось: на страницах вечерней прессы женщины, замешанные в крупных преступлениях, неизменно выглядели так, будто они закончили модельную школу Ингер Мальмруус.

Просмотр заветных кадров мог бы состояться и раньше, но техника, как всегда, подвела: в кассете что-то заело, и сотрудникам лаборатории пришлось основательно повозиться, чтобы не повредить пленку. В конце концов удалось извлечь ее и проявить, не повредив перфорацию.

Судя по плотности позитива, на этот раз обошлось без недодержки, и вообще пленка, по мнению техников, удалась на славу.

– Интересно, – сказал Гунвальд Ларссон, – уж не Дональда Дака ли нам покажут?

– Лучше «Розовую пантеру», – отозвался Кольберг.

– Конечно, кое-кто предпочел бы «Партайтаг в Нюрнберге»[15]15
  «Партайтаг в Нюрнберге» – имеется в виду документальный фильм об одном из сборищ немецких фашистов. (Примеч. перев.)


[Закрыть], – заметил Гунвальд Ларссон.

Они сидели впереди и разговаривали достаточно громко, но в задних рядах царила тишина. Присутствующие тузы во главе с начальником полицейского управления и интендантом Мальмом молчали.

«Интересно, о чем они задумались?» – спросил себя Кольберг.

Должно быть, прикидывают, как укоротить хвост строптивым подчиненным. Мысленно переносятся в прошлое, когда кругом царил полный порядок и делегаты шведской полиции не моргнув глазом голосовали за избрание Гейдриха[16]16
  Рейнхард Гейдрих (1904–1942) – деятель нацистской Германии, один из организаторов Холокоста, убит в результате покушения чехословацкими участниками освободительного движения. С 1940 по 1942 год возглавлял Интерпол.


[Закрыть] президентом Интерпола. Вспоминают, насколько лучше обстояли дела всего год назад, когда еще никто не смел оспаривать разумность решения, по которому подготовка полицейских снова была доверена реакционерам из вооруженных сил.

Один только Бульдозер Ульссон хихикнул, слушая острословов.

Прежде Кольберг и Гунвальд Ларссон не очень-то симпатизировали друг другу. Но за последние годы им довелось многое пережить вместе, и отношения изменились. Друзьями они не стали и вне службы вовсе не общались, однако все чаще ощущали некое родство душ. А в спецгруппе и подавно чувствовали себя союзниками.

Механик закончил приготовления.

Напряжение в зале достигло предела.

– Что ж, поглядим, – произнес Бульдозер Ульссон, потирая руки. – Если кадры и впрямь так удались, как нам тут говорят, сегодня же вечером покажем их в «Новостях» по телевидению и в два счета накроем всю компанию.

– Стройные ножки тоже неплохо, – не унимался Гунвальд Ларссон.

– А шведский стриптиз? – подхватил Кольберг. – Представляешь, я еще ни разу не смотрел порнографического фильма. Девочка Луиза, семнадцать лет, раздевается и все такое прочее.

– Эй вы, помолчите! – прорычал начальник ЦПУ.

Пошли кадры, резкость была отменная, никто из присутствующих и припомнить не мог ничего подобного. Обычно на таких просмотрах вместо людей на экране мелькали какие-то расплывчатые пятна, то ли клецки, то ли тефтели. Но на сей раз изображение было на диво четким.

Камера была хитро установлена вверху за кассой, и благодаря специальной высокочувствительной пленке можно было хорошо рассмотреть человека, находящегося перед стойкой.

Правда, сперва там было пусто. Но уже через полминуты в кадр вошел человек. Остановился, посмотрел направо, потом налево. И наконец уставился прямо в объектив, словно для того, чтобы его получше запечатлели анфас.

Отчетливо было видно одежду: замшевая куртка и стильная рубашка с отложным воротником.

Энергичное суровое лицо, зачесанные назад светлые волосы, недовольный взгляд из-под густых бровей… Вот он поднял большую волосатую руку, выдернул из ноздри волосок и стал внимательно рассматривать его.

Лицо на экране было хорошо знакомо присутствующим.

Гунвальд Ларссон.

Вспыхнул свет.

Спецгруппа безмолвствовала.

Наконец заговорил начальник ЦПУ:

– Об этом никому ни слова.

Разумеется, как же иначе.

Никому ни слова.

Пронзительный голос Мальма повторил:

– Никому ни слова. Вы отвечаете за это.

Кольберг расхохотался.

– Как это могло получиться? – спросил Бульдозер Ульссон. Похоже было, что даже он слегка озадачен.

– Э-э… – отозвался киноэксперт. – С точки зрения техники это нетрудно объяснить. Скажем, заело спуск, и камера начала работать с опозданием. Что поделаешь, деликатное устройство.

– Если хоть одно слово просочится в печать, – рокотал начальник ЦПУ, – то…

– …министерству придется новый ковер заказывать, – сказал Гунвальд Ларссон. – Может, бывают такие, со вкусом малины.

– Это же надо, как она замаскировалась, – ликовал Кольберг.

Начальник ЦПУ рванулся к двери, Мальм затрусил следом.

Кольберг задыхался от смеха.

– Ну что тут скажешь, – сокрушался Бульдозер Ульссон.

– Лично я сказал бы, что фильм совсем неплохой, – скромно подвел итог Гунвальд Ларссон.

10

Отдышавшись, Кольберг обратил испытующий взгляд на человека, которому он был временно подчинен.

Бульдозер Ульссон был главной движущей силой спецгруппы. Он прямо-таки обожал ограбления банков и за последний год, когда число их неимоверно возросло, расцвел пуще прежнего. Генератор идей и концентрат энергии, он мог неделями трудиться по восемнадцать часов в сутки – и хоть бы что, никаких жалоб, никакого намека на уныние и усталость. Порой его вконец измотанные сотрудники спрашивали себя, уж не он ли директор пресловутого акционерного общества «Шведские преступления»[17]17
  Имеется в виду преступная группировка, совершившая налет на отделение Хандельсбанка в Охусе в 1971 году.


[Закрыть].

Бульдозер Ульссон явно считал полицейскую работу самым интересным и увлекательным делом на свете.

Скорее всего, потому, что сам он был не полицейский.

Ульссон работал в прокуратуре и отвечал за расследование вооруженных налетов на банки. Таких налетов совершалось несметное количество. Некоторые из этих дел раскрывали, правда не до конца, кого-то задерживали, кого-то сажали в тюрьму, но налеты только учащались, что ни неделя – три или четыре случая, и всем было ясно, что многие из них каким-то образом связаны между собой. Но каким?

Конечно, грабили не только банки. Нападений на частных лиц было неизмеримо больше, не проходило часа, чтобы кого-нибудь не ограбили. На улице, на площади, в магазине, в метро, в собственной квартире – нигде нельзя было чувствовать себя в безопасности. Но банкам придавалось особое значение. Покушаться на банки было все равно что посягать на основы общества.

Система государственного устройства на каждом шагу демонстрировала свою несостоятельность, лишь с величайшей натяжкой можно было назвать ее сколько-нибудь дееспособной. Что же до полиции, то она и на такую оценку не тянула. В одном Стокгольме за последние два года 220 тысяч правонарушений остались нерасследованными из-за бессилия полиции. Из более серьезных преступлений, которые были известны блюстителям порядка и которые, в общем-то, составляли лишь небольшую часть от истинного количества, удавалось раскрыть только каждое четвертое.

Высшие чины лишь озабоченно качали головой, изображая недоумение. Издавна повелось кивать друг на друга, но теперь больше не на кого было кивать. И никто не мог придумать ничего дельного. Было выдвинуто лишь одно конструктивное предложение – запретить людям пить пиво, но если учесть, что Швеция занимает далеко не первое место по его потреблению, нетрудно было уразуметь, сколь далеки от действительности умозаключения иных деятелей руководящих государственных органов, если тут вообще можно говорить об умозаключениях.

Одно было совершенно ясно: полиция во многом сама виновата. После реорганизации 1965 года, когда управление всеми полицейскими силами было централизовано и передано в одни руки, сразу же стало очевидно, что руки, мягко выражаясь, не те.

Многие исследователи и социологи давно уже задавались вопросом, какими соображениями руководствуется в своих действиях Центральное полицейское управление. Вопрос этот, понятное дело, оставался без ответа. Ревностно оберегая свою кухню от чужого взгляда, начальник ЦПУ принципиально не давал никаких разъяснений. Зато он обожал произносить речи, которые чаще всего не представляли даже риторического интереса.

Не так давно кто-то из полицейских чинов придумал нехитрый, но вполне надежный способ подавать статистику преступности так, что она, формально оставаясь верной, сбивала людей с толку. Все началось с того, что в верхах решили сделать полицию более монолитной и боеспособной, щедрее оснастить ее техникой вообще и оружием в частности. Чтобы получить на это средства, требовалось преувеличить опасности, которым подвергались сотрудники. Словеса помочь не могли, и началась подтасовка статистики.

Очень кстати пришлись тут политические манифестации второй половины шестидесятых годов. Демонстранты выступали за мир – их разгоняли силой. Они были вооружены лозунгами и верой в свою правоту – против них применяли слезоточивый газ, водометы и резиновые дубинки. Чуть не каждая антивоенная манифестация заканчивалась потасовкой. Тех, кто пробовал обороняться, избивали и арестовывали. Потом их привлекали к ответственности за «нападение на представителей власти» или «буйное сопротивление», и независимо от того, кончалось дело судом или нет, все такие случаи включали в статистику. Этот прием срабатывал безошибочно. Каждый раз, когда на демонстрантов натравливали сотню-другую полицейских, число «нападений на блюстителей порядка» резко возрастало.

Полицейских призывали «не снимать ежовых рукавиц», и многие, надо не надо, с охотой внимали этому призыву по любому поводу. Ударь, например, пьянчужку дубинкой – он, скорее всего, даст сдачи. Простая истина, любой усвоит.

Хитроумные тактики добились своего. Полицию вооружили до зубов. На дела, с которыми раньше справлялся один человек, вооруженный простым карандашом и толикой здравого смысла, теперь посылали полный автобус полицейских с автоматами и в пуленепробиваемых жилетах.

Правда, в конечном счете вышло не так, как было задумано. Насилие рождает не только антипатию и ненависть, оно сеет тревогу и страх.

Дошло до того, что люди и впрямь стали бояться друг друга. Стокгольм превратился в город, где десятки тысяч граждан познали страх, а испуганный человек опасен.

Из шестисот полицейских, которые ни с того ни с сего оставили службу, многие на самом деле уволились со страху. Хотя, как уже говорилось, их вооружили до зубов, и они чаще всего сидели в патрульных машинах.

Конечно, были и другие причины: кто-то вообще скверно чувствовал себя в Стокгольме, кому-то противно было нести службу так, как его заставляли.

Словом, налицо был явный провал нового курса. Истоки же его терялись во мраке. И кое-кто улавливал в этом мраке коричневые оттенки.

Можно было найти и другие примеры манипуляции со статистикой, отдающие подчас подлинным цинизмом. Год назад было решено положить конец махинациям с чеками. Кое-кто выписывал чеки, забывая о том, сколько на самом деле числится на его счету, другие присваивали чужие бланки, и количество нераскрытых мелких мошенничеств бросало тень на органы власти. Они не желали с этим мириться, и Центральное полицейское управление потребовало, чтобы магазины не принимали чеки в уплату за товар. Всем было ясно, к чему это приведет: как только людям придется носить при себе крупные суммы, участятся грабежи на улицах. Так и вышло. Конечно, мошенничества с чеками прекратились, полицейские власти могли похвастать успехом в кавычках. А то, что в городе ежедневно подвергались нападению десятки граждан, было не так уж важно.

И даже кстати: еще один повод требовать пополнения полиции хорошо вооруженными кадрами.

Правда, возникал вопрос: откуда их взять?

Официальная статистика за первое полугодие прозвучала как ликующие фанфары. Преступность сократилась на два процента! Хотя всем было известно, что она намного выросла. Все объяснялось просто. Меньше полицейских – меньше выявленных преступлений… К тому же каждый случай махинации с чековой книжкой учитывался отдельно, а теперь их не стало.

Когда политической полиции запретили подслушивать частные телефонные разговоры, опять же поспешили на помощь теоретики ЦПУ. Они наговорили столько ужасов, что убедили риксдаг принять закон, разрешающий тайное подслушивание телефонных разговоров, – для борьбы против торговли наркотиками. После чего упомянутая торговля расцвела пуще прежнего, зато антикоммунисты спокойно могли продолжать подслушивание.

«Да, не очень-то приятно быть полицейским», – говорил себе Леннарт Кольберг.

Что делать, когда у тебя на глазах твоя организация заживо разлагается? Когда слышишь, как за стеной копошатся крысы фашизма? А ведь все твои сознательные годы отданы этой организации…

Как поступить?

Сказать все, что думаешь, – уволят.

Ничего хорошего.

Должны быть какие-то более конструктивные средства.

И ведь не один он так рассуждает, многие сослуживцы разделяют его взгляды. Кто именно и сколько их?

Совесть Бульдозера Ульссона не была обременена такими проблемами.

Ему превосходно жилось на свете, и все было ясно как апельсин.

– Одного только не пойму, – сказал он.

– В самом деле? – удивился Гунвальд Ларссон. – Чего же?

– Куда машина подевалась? Ведь сигнальные установки были в порядке?

– Вроде бы да.

– Значит, мосты были сразу взяты под контроль.

Сёдермальм – остров, к нему подходят шесть мостов, и спецгруппа давно разработала подробные инструкции, как возможно быстрее блокировать центральные районы Стокгольма.

– Точно, – подтвердил Гунвальд Ларссон. – Я запрашивал службу охраны порядка. Похоже, на этот раз механизм не подвел.

– А что за телега? – спросил Кольберг. Он еще не успел ознакомиться с деталями.

– «Рено-16», светло-серый или бежевый. С буквой «А» и двумя тройками в номере.

– Номер, конечно, фальшивый, – сказал Гунвальд Ларссон.

– Конечно, но я еще ни разу не слышал, чтобы можно было перекраситься по пути от Марияторьет до Слюссена. А если они поменяли машину…

– Ну?

– Куда же делась первая?

Бульдозер Ульссон быстро ходил по комнате и хлопал себя ладонями по лбу. Ему было лет сорок, рост ниже среднего, полный, румяный, все время в движении, ни ногам, ни мозгам не дает покоя.

Сейчас он рассуждал:

– Они загоняют машину в какой-нибудь гараж поблизости от метро или автобусной остановки. Один сразу же увозит деньги, другой меняет номер на машине и тоже сматывается. В субботу приходит механик и перекрашивает кузов. И уже вчера утром можно было перегонять телегу в другое место. Но…

– Что – но? – спросил Кольберг.

– Мои люди вчера до часа ночи проверяли каждый «рено», который шел из Сёдермальма.

– Стало быть, либо машина проскользнула в первый же день, либо она еще на острове, – заключил Кольберг.

Гунвальд Ларссон молчал. Он брезгливо созерцал одеяние Бульдозера Ульссона. Мятый голубой костюм, розовая рубашка, широкий цветастый галстук. Черные носки, остроносые, коричневые полуботинки с узором, давно не чищенные.

– А про какого механика ты толкуешь?

– Они сами не возятся с машинами, нанимают человека, часто совсем из другого города, из Мальмё или там из Гётеборга. Он пригоняет машину в условленное место, и он же забирает ее. С транспортом у них все точно рассчитано.

– У них? Ты о ком говоришь? – недоумевал Кольберг.

– О Мальмстрёме и Мурене, о ком же еще.

– Кто это – Мальмстрём и Мурен?

Бульдозер Ульссон озадаченно поглядел на него, но тут же взгляд его прояснился.

– А, ну да. Ты ведь у нас в группе новенький. Мальмстрём и Мурен – налетчики, специалисты по банкам. Уже четыре месяца они на свободе, и за это время это их четвертая операция. Они удрали из Кумлы[18]18
  Кумла – коммуна в Центральной Швеции, на территории которой расположена крупнейшая в стране тюрьма.


[Закрыть] в конце февраля.

– Но ведь оттуда, говорят, невозможно убежать.

– А они и не бежали. Их отпустили домой на субботу и воскресенье. Понятно, они не вернулись. По нашим данным, до конца апреля они ничего не затевали. Скорее всего, отдыхали где-нибудь – скажем, на Канарских островах или в Гамбии. Взяли двухнедельные туристские путевки – и укатили.

– А потом?

– Потом начали добывать снаряжение. Оружие и все такое прочее. Обычно они разживаются в Италии или Испании.

– Но этот налет, в пятницу, совершила женщина, – возразил Кольберг.

– Маскировка, – наставительно произнес Бульдозер Ульссон. – Светлый парик, накладной бюст. Готов побиться об заклад, это работа Мальмстрёма и Мурена. Только они способны на такое нахальство. Ставка на неожиданность, тонкий ход! Чувствуешь, какое интересное дело нам поручено? Шик-блеск! Тут не заскучаешь! Все равно что…

– …играть с гроссмейстером в шахматы по переписке, – вяло договорил за него Гунвальд Ларссон. – Кстати, о наших гроссмейстерах: не забудь, что и у Мальмстрёма, и у Мурена сложение бычье. Вес девяносто пять килограммов, обувь сорок шестой размер, ладони – лопаты. У Мурена объем груди сто восемнадцать – на пятнадцать сантиметров больше, чем был у Аниты Экберг[19]19
  Анита Экберг (1931–2015) – шведская актриса и фотомодель, один из секс-символов 1960-х годов.


[Закрыть] в ее лучшие дни. Я не очень-то представляю себе его в платье и с накладным бюстом.

– Между прочим, эта женщина, если не ошибаюсь, была в брюках? – вставил Кольберг. – И небольшого роста?

– Мало ли кого они могли взять с собой, – спокойно отпарировал Бульдозер Ульссон. – Обычный прием.

Он подбежал к письменному столу и схватил какую-то бумагу.

– Сколько же у них всего денег сейчас? – задумчиво спросил он. – Пятьдесят тысяч загребли в Буросе, сорок тысяч в Губбенгене, двадцать шесть в Мерсте и теперь вот еще девяносто… Итого, двести с лишним. Значит, скоро пойдут…

– Куда? – поинтересовался Кольберг.

– На большое дело. Дело с большой буквы. Все остальное – подготовка, чтобы главную операцию финансировать. Да, теперь жди, вот-вот грянет.

Он снова забегал по комнате, обуреваемый радостным предвкушением.

– Но где? Где, господа? Сейчас… давайте подумаем. Какой ход сделал бы я на месте Вернера Рууса? На каком фланге повел бы атаку на короля? А вы?.. И когда?

– Кто этот Вернер Руус, черт возьми? – спросил Кольберг.

– Старший стюард. В авиакомпании работает, – объяснил Гунвальд Ларссон.

– Прежде всего он преступник! – воскликнул Бульдозер Ульссон. – Вернер Руус – гений в своем роде. Это он им планы разрабатывает, без него Мальмстрём и Мурен были бы простые пешки. Он умственную работу делает, все до мелочей предусматривает. Сколько ворюг ходили бы без работы, если бы не Руус. Король преступного мира! Или, если хотите, профессор…

– Не надрывайся, – вмешался Гунвальд Ларссон. – Ты не на судебном заседании.

– А мы вот что сделаем: схватим его! – Бульдозер Ульссон явно был восхищен своей гениальной идеей. – Прямо сейчас и возьмем.

– А завтра отпустим, – бросил Гунвальд Ларссон.

– Ничего. Важно сделать неожиданный ход. Может, собьем его с толку.

– Ты уверен? В этом году его уже четыре раза задерживали.

– Ну и что?

Бульдозер Ульссон ринулся к двери. Его настоящее имя было Стен. Но об этом никто не помнил, разве что жена. Зато она, должно быть, забыла, как он выглядит.

– Похоже, я чего-то не понимаю, – заметил Кольберг.

– Насчет Рууса Бульдозер, пожалуй что, прав, – сказал Гунвальд Ларссон. – Редкостный пройдоха, и всегда у него алиби. Фантастическое алиби. Как до дела доходит – он либо в Сингапуре, либо в Сан-Франциско, либо в Токио, либо еще где-нибудь.

– Но откуда Бульдозеру известно, что Мальмстрём и Мурен причастны именно к этому налету?

– Шестое чувство, интуиция… – Гунвальд Ларссон пожал плечами и продолжал: – Ты мне другое объясни. Мальмстрём и Мурен – отпетые гангстеры. Их сто раз задерживали, они каждый раз выкручивались, но все же под конец угодили в Кумлу. И вдруг этих молодчиков отпускают домой на побывку.

– Нельзя же вечно держать людей взаперти наедине с телевизором.

– Конечно-конечно, – согласился Гунвальд Ларссон.

Они помолчали.

Оба думали об одном. Государство не один миллион ухлопало на тюрьму Кумла, все было сделано, чтобы физически изолировать правонарушителей от общества. Иностранные знатоки учреждений такого рода говорили, что камеры Кумлы, пожалуй, угнетают и обезличивают человека, как ни один другой застенок в мире.

Отсутствие клопов в матрацах и червей в пище не может возместить полное отсутствие человеческих контактов.

– Кстати, насчет этого убийства на Хорнсгатан, – заговорил Кольберг.

– Какое там убийство! Скорее, несчастный случай. Она выстрелила нечаянно. Наверное, даже не знала, что пистолет заряжен.

– Ты все-таки уверен, что это была девушка?

– Конечно.

– А как же насчет Мальмстрёма и Мурена?

– Как – взяли да послали на дело девчонку.

– А отпечатки пальцев есть? Ведь она, кажется, была без перчаток.

– Отпечатки были. На дверной ручке. Но кто-то из служащих банка хватался за эту ручку до того, как мы подоспели. Так что все смазано.

– Баллистическая экспертиза?

– Будь спокоен. Эксперты получили и пулю, и гильзу. Сорок пятый калибр, скорее всего, «лама».

– Изрядный калибр… Особенно для девушки.

– Да уж. Бульдозер говорит, оружие тоже указывает на эту компанию – Мальмстрём, Мурен и Руус. Они всегда пользуются крупным калибром, страх нагоняют. Но…

– Что – но?

– Мальмстрём и Мурен не стреляют в людей. Во всяком случае, до сих пор не стреляли. Если кто-нибудь артачится, пустят пулю в потолок, и сразу полный порядок.

– Какой же смысл брать этого Рууса?

– Не знаю, может быть, Бульдозер рассуждает так: если у Рууса неопровержимое алиби – скажем, в пятницу он был в Иокогаме, – можно биться об заклад, что план операции разработан им. Если же он находился в Стокгольме, тогда дело сомнительное.

– А как ведет себя в таких случаях Руус? Не поднимает бучу?

– Никогда. Он подтверждает: дескать, Мальмстрём и Мурен – его старые друзья, это верно, и ах, как жаль, что они пошли по кривой дорожке. В прошлый раз даже спросил, не может ли он чем-нибудь помочь своим корешам. Интендант Мальм был при этом. Как услышал эти слова, чуть не околел от злости.

– А Ульссон?

– Бульдозер только заржал. Вот это умора, сказал.

– На что же он рассчитывает?

– Сам слышал – ждет следующего хода. Считает, что Руус замыслил большое дело для Мальмстрёма и Мурена. Видно, приятели надумали загрести такой куш, чтобы потом можно было смотать за границу и жить до самой смерти на ренту.

– Обязательно банк пощупают?

– Бульдозер только банками занимается, на все остальное ему плевать, – сказал Гунвальд Ларссон. – Должно быть, так ему велено.

– А свидетель что же?

– К которому Эйнар ездил?

– Ну да.

– Был тут сегодня утром, смотрел фотографии. Никого не опознал.

– А насчет машины он уверен?

– Железно.

Гунвальд Ларссон долго молчал, дергая пальцы до хруста в суставах, наконец произнес:

– С этой машиной что-то не так.