Текст книги "Запертая комната. Убийца полицейских. Террористы"

Рённ приготовился поддержать его маневр.

Гунвальд Ларссон чуть присел и напрягся, выставив вперед левое плечо, – живой таран весом сто восемь килограммов, ростом сто девяносто два сантиметра.

Разумеется, Кольберг тоже изготовился, раз уж дело приняло такой оборот.

Однако того, что случилось в следующую минуту, никто не мог предвидеть.

Гунвальд Ларссон бросился на дверь, и она распахнулась с такой легкостью, будто ее и не было вовсе.

Не встретив никакого сопротивления, Гунвальд Ларссон влетел в квартиру, с разгона промчался в наклонном положении через комнату, словно сорванный ураганом подъемный кран, и въехал головой в подоконник. Подчиняясь закону инерции, его могучее тело описало в воздухе дугу, да такую широкую, что Гунвальд Ларссон пробил задом стекло и вывалился наружу вместе с тучей мелких и крупных осколков. В самую что ни на есть последнюю секунду он выпустил пистолет и ухватился за раму. И повис высоко над землей, зацепившись правой рукой и правой ногой. Из глубоких порезов в руке хлестала кровь, штанина тоже окрасилась в алый цвет.

Рённ двигался не столь проворно, однако успел перемахнуть через порог как раз в тот момент, когда дверь со скрипом качнулась обратно. Она ударила его наотмашь в лоб, он выронил пистолет и упал навзничь на лестничную площадку.

Как только дверь после столкновения с Рённом распахнулась вторично, в квартиру ворвался Кольберг. Окинув комнату взглядом, он убедился, что в ней никого нет, если не считать руки и ноги Гунвальда Ларссона, бросился к окну и ухватился за ногу обеими руками.

Опасность того, что Гунвальд Ларссон упадет и разобьется насмерть, была весьма реальной. Навалившись всем телом на его правую ногу, Кольберг изловчился и поймал левую руку коллеги, которой тот силился дотянуться до окна. Несколько секунд чаша весов колебалась, и у обоих было такое чувство, что они вот-вот полетят вниз. Но Гунвальд Ларссон крепко держался исполосованной правой рукой, и, напрягая все силы, Кольберг ухитрился втянуть своего незадачливого товарища на подоконник, где он, хотя и сильно пострадавший, был в относительной безопасности.

В эту минуту Рённ, не потерявший, слава богу, сознания, пересек порог на четвереньках и принялся искать оброненный пистолет.

Следующим в дверях появился Цакриссон, за ним по пятам шла собака. Он увидел ползающего на четвереньках Рённа с расквашенным лбом и лежащий на полу пистолет. Увидел также у разбитого окна окровавленных Кольберга и Гунвальда Ларссона, очевидно выведенных из строя.

Цакриссон закричал:

– Ни с места! Полиция!

После чего выстрелил вверх и попал в стеклянный шар под потолком. Лампа разлетелась вдребезги с оглушительным шумом.

Цакриссон повернулся кругом и следующим выстрелом поразил собаку. Бедняжка осела на задние лапы и жутко завыла.

Третья пуля влетела в открытую дверь ванной и пробила трубу. Длинная струя горячей воды с шипением ударила прямо в комнату.

Цакриссон еще раз дернул курок, но тут заело механизм.

Вбежал проводник собаки.

– Эти гады застрелили Боя! – вскричал он и схватился за оружие.

Размахивая пистолетом, он искал безумным взглядом виновника, чтобы воздать ему по заслугам. Пес выл страшнее прежнего.

Полицейский в сине-зеленом пуленепробиваемом жилете, с автоматом в руках ворвался в квартиру, зацепил ногой Рённа и растянулся во весь рост. Его автомат прокатился по паркету в дальний угол. Собака – видно, ее рана была не смертельная – впилась ему зубами в икру. Полицейский истошным голосом стал звать на помощь.

Кольберг и Гунвальд Ларссон уже сидели рядом на полу, основательно изрезанные и совершенно обессиленные. Но голова у них работала, и оба в одно время пришли к двум идентичным выводам. Во-первых: в квартире никого не было, ни Мальмстрёма, ни Мурена, ни кого-либо еще. Во-вторых, дверь была не заперта и, скорее всего, даже не закрыта как следует.

Кипящая струя из ванной хлестнула Цакриссона по лицу.

Полицейский в жилете полз к своему автомату. Собака волочилась следом, вонзив клыки в мясистую ногу.

Гунвальд Ларссон поднял окровавленную руку и заорал:

– Кончайте, черт побери…

В ту же секунду «газовщик» одну за другой бросил в квартиру две гранаты со слезоточивым газом. Они упали на пол между Рённом и проводником собаки и тотчас взорвались.

Раздался еще один выстрел; кто именно выстрелил – установить не удалось, но, скорее всего, это был проводник. Пуля ударилась о батарею отопления в сантиметре от колена Кольберга, рикошетом отскочила на лестничную площадку и ранила «газовщика» в плечо.

Кольберг попытался крикнуть: «Сдаемся! Сдаемся!» – но из его горла вырвалось лишь хриплое карканье.

Газ мгновенно распространился по квартире, смешиваясь с паром и пороховым дымом.

Пять человек и одна собака стонали, рыдали и кашляли в ядовитой мгле.

Шестой человек сидел на лестничной клетке и подвывал, прижимая к плечу ладонь.

Откуда-то сверху примчался взбудораженный Бульдозер Ульссон.

– Что такое? В чем дело? Что тут происходит? – допытывался он.

Сквозь туман из квартиры доносились жуткие звуки. Кто-то скулил, кто-то сдавленным голосом звал на помощь, кто-то невнятно чертыхался.

– Отставить! – визгливо скомандовал Бульдозер, поперхнулся газом и закашлялся.

Он попятился по ступенькам вверх, но облако газа следовало за ним. Тогда Бульдозер приосанился и обратил грозный взгляд на едва различимый дверной проем.

– Мальмстрём и Мурен! – властно произнес он, обливаясь слезами. – Бросайте оружие и выходите! Руки вверх! Вы арестованы!

19

В четверг, 6 июля 1972 года, специальная группа по борьбе с ограблениями банков собралась утром в своем штабе. Члены группы сидели бледные, но подтянутые, царила строгая тишина.

Мысль о вчерашних событиях никого не располагала к веселью. А Гунвальда Ларссона меньше всех.

В кино, может быть, и уморительно, когда человек вываливается из окна и болтается над землей на высоте пятого этажа. В жизни это отнюдь не смешно. Изрезанные руки и порванный костюм тоже не потеха.

Пожалуй, больше всего Гунвальд Ларссон расстраивался из-за костюма. Он был очень разборчив, и на одежду уходила немалая часть его жалованья. И вот опять, в который раз, один из лучших костюмов, можно сказать, погиб при исполнении служебных обязанностей.

Эйнар Рённ тоже пригорюнился, и даже Кольберг не мог и не желал оценить очевидный комизм ситуации. Слишком хорошо он помнил, как у него сосало под ложечкой, когда ему казалось, что всего пять секунд отделяют его и Гунвальда Ларссона от верной смерти. К тому же он не верил в Бога и не представлял себе на небесах полицейского управления с крылатыми сыщиками.

Битва на скале Данвик подверглась придирчивому разбору. Тем не менее объяснительная записка была весьма туманна и пестрила уклончивыми оборотами. Составлял ее Кольберг.

Но потери нельзя было скрыть.

Троих пришлось отвезти в больницу. Правда, ни смерть, ни инвалидность им не грозила. У «газовщика» – ранение мягких тканей плеча. У Цакриссона – ожоги на лице. Кроме того, врачи утверждали, что у него шок, что он производит «странное» впечатление и не в состоянии толково ответить на простейшие вопросы. Но это, скорее всего, объяснялось тем, что они не знали Цакриссона и переоценивали его умственные способности. Возможность недооценки в этом случае начисто исключалась. Не одну неделю предстояло провести на бюллетене полицейскому, которого искусала собака: разорванные мышцы и жилы не скоро заживают.

Хуже всего пришлось самой собаке. Из хирургического отделения Ветеринарного института сообщили, что, хотя пулю удалось извлечь, вопрос об усыплении не снимается с повестки дня, ибо не исключена возможность инфекции. Правда, в заключении отмечалось, что Бой – молодая и крепкая собака, ее общее состояние – удовлетворительное.

Для посвященных все это звучало малоутешительно.

Члены спецгруппы тоже не могли похвастаться своим самочувствием.

Рённ сидел с пластырем на лбу; его красный от природы нос подчеркивал живописность двух отменных синяков.

Гунвальду Ларссону, по чести говоря, было место не на службе, а дома – вряд ли можно считать трудоспособным человека, у которого правая рука и правое колено туго перевязаны бинтами. К тому же изрядная шишка украшала его голову.

Кольберг выглядел лучше, но у него голова раскалывалась от боли, которую он приписывал загрязненной атмосфере на поле боя. Специальное лечение – коньяк, аспирин и супружеская ласка (любящая жена постаралась) – помогло только отчасти.

Поскольку противник в битве не участвовал, его потери были минимальными. Правда, в квартире обнаружили и конфисковали кое-какое имущество, но даже Бульдозер Ульссон не решился бы всерьез утверждать, что утрата рулона туалетной бумаги, картона с ветошью, двух банок брусничного варенья и горы использованного белья может сколько-нибудь огорчить Мальмстрёма и Мурена или затруднить их дальнейшие действия.

Без двух минут девять в кабинет ворвался и сам Бульдозер Ульссон. Он уже успел с утра пораньше посетить два важных совещания – в ЦПУ и в отделе по борьбе с мошенничеством – и был, что называется, полон боевого задора.

– Доброе утро, привет, – благодушно поздоровался он. – Ну, как самочувствие, ребята?

Ребята сегодня, как никогда, ощущали свои уже немолодые годы, и он не дождался ответа.

– Что ж, вчера Руус сделал ловкий контрход, но не будем из-за этого вешать нос. Скажем так, мы проиграли пешку-другую и потеряли темп.

– По-моему, это скорее похоже на детский мат, – возразил любитель шахмат Кольберг.

– Но теперь наш ход, – продолжал Бульдозер. – Тащите сюда Мауритссона, мы его прощупаем! Он кое-что держит про запас. И он трусит, уважаемые господа, еще как трусит! Знает, что теперь Мальмстрём и Мурен не дадут ему спуску. Освободить его сейчас – значит оказать ему медвежью услугу. И он это понимает.

Рённ, Кольберг и Гунвальд Ларссон смотрели воспаленными глазами на своего вождя. Перспектива снова что-то затевать по указке Мауритссона им нисколько не улыбалась.

Бульдозер критически оглядел их; его глаза тоже были воспалены, веки опухли.

– Знаете, ребята, о чем я подумал сегодня ночью? Не лучше ли впредь для таких операций, вроде вчерашней, использовать более свежие и молодые силы? Как по-вашему? – Помолчав, он добавил: – А то ведь как-то нехорошо получается, когда пожилые, солидные люди, ответственные работники бегают, палят из пистолетов, куролесят…

Гунвальд Ларссон глубоко вздохнул и поник, словно ему вонзили нож в спину.

«А что, – подумал Кольберг, – все правильно».

Но тут же возмутился.

«Как он сказал? Пожилые?.. Солидные?..»

Рённ что-то пробормотал.

– Что ты говоришь, Эйнар? – ласково спросил Бульдозер.

– Да нет, я только хотел сказать, что не мы стреляли.

– Возможно, – согласился Бульдозер. – Возможно. Ну все, хватит киснуть. Мауритссона сюда!

Мауритссон провел ночь в камере, правда с бо́льшим комфортом, чем рядовые арестанты. Ему выделили персональную парашу, он даже одеяло получил, и надзиратель предложил ему стакан воды.

Все это его вполне устраивало, и спал он, по словам того же надзирателя, спокойно. Хотя, когда ему накануне сообщили, что Мальмстрём и Мурен не присутствовали при своем задержании, он был заметно удивлен и озабочен.

Криминалистическое исследование квартиры показало, что птички улетели совсем недавно. Это подтверждали, в частности, обнаруженные в большом количестве отпечатки пальцев; причем на одной из банок остались следы большого и указательного пальца правой руки Мауритссона.

– Вам не нужно объяснять, что из этого следует, – выразительно произнес Бульдозер.

– Что Мауритссон уличен банкой с брусничным вареньем, – отозвался Гунвальд Ларссон.

– Вот-вот, совершенно верно, – радостно подхватил Бульдозер. – Он уличен! Никакой суд не подкопается. Но я, собственно, не об этом думал.

– О чем же ты думал?

– О том, что Мауритссон явно говорил правду. И вероятно, он нам еще кое-что выложит.

– Ну да, о Мальмстрёме и Мурене.

– То есть как раз то, что нас сейчас больше всего интересует. Разве не так?

И вот Мауритссон снова сидит в окружении детективов. Сидит тихий, скромный человечек с располагающей внешностью.

– Вот так, дорогой господин Мауритссон, – ласково произнес Бульдозер. – Не сбылось то, что мы с вами задумали.

– Странно, – покачал головой Мауритссон. – Я ничего не понимаю. Может быть, у них чутье, шестое чувство?

– Шестое чувство… – задумчиво произнес Бульдозер. – Иной раз и впрямь начинаешь верить в шестое чувство. Если только Руус…

– Какой еще Руус?

– Нет-нет, господин Мауритссон, ничего. Это я так, про себя. Меня беспокоит другое. Ведь у нас с вами дебет-кредит не сходится! Как-никак я оказал господину Мауритссону немалую услугу. А он, выходит, все еще в долгу передо мной.

Мауритссон задумался.

– Другими словами, господин прокурор, я еще не свободен? – спросил он наконец.

– Как вам сказать. И да и нет. Что ни говори, махинация с наркотиками – серьезное преступление. Дойди дело до суда, можно получить… – Он посчитал по пальцам. – Да, пожалуй, восемь месяцев. И уж никак не меньше шести.

Мауритссон смотрел на него совершенно спокойно.

– Но, – голос Бульдозера потеплел, – с другой стороны, я посулил на сей раз господину Мауритссону отпущение грехов. Если получу что-то взамен. – Он выпрямился, хлопком соединил ладони перед лицом и жестко сказал: – Другими словами, если ты сию минуту не выложишь все, что тебе известно о Мальмстрёме и Мурене, мы арестуем тебя как соучастника. В квартире найдены твои отпечатки пальцев. А потом передадим тебя опять Якобссону. Да еще позаботимся о том, чтобы тебя хорошенько вздули.

Гунвальд Ларссон одобрительно посмотрел на начальника спецгруппы и произнес:

– Лично я с удовольствием…

Мауритссон и бровью не повел.

– Ладно, – сказал он. – Есть у меня кое-что… Вы накроете и Мальмстрёма, и Мурена, и не только их.

– Это уже интересно, господин Мауритссон, – расплылся в улыбке Бульдозер Ульссон. – И что же вы хотите нам предложить?

Мауритссон покосился на Гунвальда Ларссона и продолжал:

– Элементарное дело, котенок справится.

– Котенок?

– Да, и вы уж не валите на меня, если опять дадите маху.

– Ну что вы, дорогой Мауритссон, зачем же так грубо. Вы не меньше нашего заинтересованы в том, чтобы их накрыли. Так что у вас там припасено?

– План их следующей операции, – бесстрастно произнес Мауритссон. – Время, место и все такое прочее.

Глаза прокурора Ульссона чуть не выскочили из орбит. Он трижды обежал вокруг кресла Мауритссона, крича словно одержимый:

– Говорите, господин Мауритссон! Всё говорите! Считайте, что вы уже свободны! Если хотите, обеспечим вам охрану. Только рассказывайте, дорогой Мауритссон, все рассказывайте!

Его порыв заразил и остальных, члены спецгруппы нетерпеливо окружили доносчика.

– Ладно, – решительно начал Мауритссон, – слушайте. Я взялся немного помочь Мальмстрёму и Мурену – ходил для них в магазин и все такое прочее. Сами они предпочитали не выходить на улицу. Ну вот, и в том числе я каждый день должен был справляться в табачной лавке в Биркастане насчет почты для Мурена.

– Чья лавка? – живо спросил Кольберг.

– Пожалуйста, я скажу, да только вам это ничего не даст, я уже сам проверял. Лавка принадлежит одной старухе, а письма приносили пенсионеры, каждый раз другие.

– Дальше! – поторопил его Бульдозер. – Письма? Какие письма? Сколько их было?

– За все время было только три письма, – ответил Мауритссон.

– И вы передали их?

– Да, но сперва я их вскрывал.

– Мурен ничего не заметил?

– Нет. Я умею вскрывать письма, такой способ знаю, что никто не заметит. Химия.

– Ну и что же было в этих письмах? – Бульдозеру не стоялось на месте, он перебирал ногами и приплясывал, будто раскормленный петух на противне.

– В первых двух ничего интересного не было, речь шла о каких-то X и X, которые должны были приехать в пункт Y, и так далее. Совсем короткие записки, и все кодом. Просмотрел, снова заклеил и отнес Мурену.

– А в третьем что?

– Третье пришло позавчера. Очень интересное письмо. План очередного ограбления во всех подробностях.

– И эту бумагу вы передали Мурену?

– Не бумагу, а бумаги. Там было три листка. Да, я отнес их Мурену. Но сперва снял копии на ксероксе и спрятал в надежном месте.

– Дорогой господин Мауритссон, – у Бульдозера даже дыхание перехватило, – что это за место? Сколько времени нужно вам, чтобы забрать копии?

– Сами забирайте, меня что-то не тянет.

– Когда?

– Как только я скажу, где они.

– Так где же они?

– Спокойно, не жмите на педали, – сказал Мауритссон. – Товар натуральный, никакого подвоха. Но сперва я должен кое-что получить от вас.

– Что именно?

– Во-первых, бумагу за подписью Якобссона, она лежит у вас в кармане. Та самая, в которой сказано, что подозрение в махинациях с наркотиками с меня снято, предварительное следствие прекращено за отсутствием доказательств и так далее.

– Вот она. – Бульдозер полез во внутренний карман.

– И еще одну бумагу, с вашей подписью, это уже насчет моего соучастия в делах Мальмстрёма и Мурена. Дескать, дело выяснено, я ни в чем преступном не замешан и так далее.

Бульдозер Ульссон ринулся к пишущей машинке. Меньше чем за две минуты бумага была готова. Мауритссон получил оба документа, внимательно прочитал их и сказал:

– Порядок. Конверт с фотокопиями находится в «Шератоне».

– В отеле?

– Ага. Я послал его туда по почте, получите у портье, до востребования.

– На чье имя?

– На имя графа Филипа фон Бранденбурга, – скромно ответил Мауритссон.

Члены спецгруппы удивленно посмотрели на него.

Наконец Бульдозер опомнился:

– Замечательно, дорогой господин Мауритссон, замечательно. Может быть, вы пока посидите в другой комнате, совсем недолго, выпьете чашечку кофе со сдобой?

– Лучше чаю, – сказал Мауритссон.

– Чаю… – рассеянно произнес Бульдозер. – Эйнар, позаботься о том, чтобы господину Мауритссону принесли чаю со сдобой… и чтобы кто-нибудь составил ему компанию.

Рённ проводил Мауритссона и тут же вернулся.

– Что дальше делаем? – спросил Кольберг.

– Забираем письмо, – ответил Бульдозер. – Сейчас же. Проще всего будет, если кто-нибудь из вас отправится туда, назовется графом фон Бранденбургом и востребует свою почту. Хотя бы ты, Гунвальд.

Гунвальд Ларссон холодно уставился на него своими ярко-голубыми глазами.

– Я? Ни за что на свете. Лучше сразу подам заявление об уходе.

– Тогда придется тебе это сделать, Эйнар. Если сказать все как есть, еще заартачатся, дескать, то-сё, не имеем права выдавать почту графа. И мы потеряем драгоценное время.

– Так, – сказал Рённ. – Филип фон Бранденбург, граф, вот у меня тут визитная карточка, Мауритссон дал. Они у него в бумажнике лежат, в потайном отделении. Благородство-то какое!

Он показал им: мелкие буквы пепельного цвета, серебряная монограмма в уголке…

– Ладно, двигай! – нетерпеливо распорядился Бульдозер. – Живей!

Рённ вышел.

– Подумать только, – сказал Кольберг. – Если я зайду в лавку, где уже десять лет покупаю продукты, и попрошу пол-литра молока в долг, мне шиш покажут. А этакий Мауритссон удостоит визитом самый роскошный ювелирный магазин в городе, назовется герцогом Малександерским[36]36
  Малександер – деревушка в муниципалитете Боксхольм на юго-востоке Швеции.


[Закрыть], и ему тут же выдадут два ящика бриллиантовых колец и десять жемчужных ожерелий для ознакомления.

– Что поделаешь, – отозвался Гунвальд Ларссон. – Классовое общество…

Бульдозер Ульссон кивнул с отсутствующим видом. Вопросы общественного устройства его не интересовали.

Портье посмотрел на письмо, потом на визитную карточку и наконец на Рённа.

– А вы точно граф фон Бранденбург? – подозрительно осведомился он.

– Угу, – промямлил Рённ, – собственно, я его посыльный.

– А-а, – протянул портье. – Понятно. Пожалуйста, возьмите. И передайте господину графу, что мы всегда к его услугам.

Человек, не знающий Бульдозера Ульссона, мог бы подумать, что он серьезно заболел. Или по меньшей мере обезумел.

Вот уже целый час Бульдозер пребывал в состоянии высшего блаженства, и выражалась эта эйфория не столько в словах, сколько в действии, точнее даже, в пластике. Он и трех секунд не стоял на месте, а буквально парил над полом, как будто мятый голубой костюм служил оболочкой не для прокурора, а для небольшого дирижабля, наполненного гелием.

Долго смотреть на это ликование было тягостно, зато три листка из графского конверта оказались такими захватывающими, что Кольберг, Рённ и Гунвальд Ларссон и час спустя не могли от них оторваться.

Никакого сомнения, на столе спецгруппы и впрямь лежала ксерокопия всесторонне разработанного плана очередного налета, задуманного Мальмстрёмом и Муреном.

И надо признать, замысел был грандиозный.

Речь шла о той самой большой операции, которую ждали уже несколько недель, но о которой до сего дня, по существу, ничего не знали. И вот теперь вдруг стало известно почти все!

Операция была назначена на пятницу, время – 14.45. По всей вероятности, подразумевалось либо седьмое число (а это уже завтра), либо четырнадцатое (через неделю).

Многое говорило в пользу второго варианта. В таком случае у спецгруппы с избытком хватит времени для основательной подготовки. Но даже если Мальмстрём и Мурен нанесут удар безотлагательно, в этих трех листках было достаточно данных, чтобы без труда схватить злоумышленников на месте преступления и поломать столь тщательно разработанный план.

На одном листке – подробный чертеж банковского зала, с детальными указаниями, как будет происходить налет, как размещаются участники и автомашины, какими маршрутами уходить, покидая город.

Бульдозер Ульссон знал все о стокгольмских банках, ему достаточно было одного взгляда на схему, чтобы опознать зал. Это был один из крупнейших новых банков в деловой части города.

План был настолько прост и гениален, что имя автора не вызывало сомнения: Вернер Руус. Во всяком случае, Бульдозер был твердо в этом убежден.

Вся операция распадалась на три независимых звена.

Звено первое – отвлекающий маневр.

Звено второе – превентивная акция, направленная против главного противника, то есть против полиции.

Звено третье – само ограбление.

Чтобы осуществить такой план, Мальмстрёму и Мурену требовалось по меньшей мере четыре активных помощника.

Двое из них даже были названы: Хаузер и Хофф. Судя по всему, им отводилась роль наружной охраны во время налета.

Двое других (не исключено, что их больше) отвечали за отвлекающий маневр и превентивную акцию. В плане они именовались «подрядчиками».

Время отвлекающего маневра – 14.40, место – Розенлундсгатан, стало быть, в районе Сёдермальм. Необходимые атрибуты – минимум две автомашины и мощный заряд взрывчатки.

Судя по всему, смысл этой шумной диверсии заключался в том, чтобы привлечь возможно больше патрульных машин, циркулирующих в центре города и южных предместьях. Как именно она будет проведена, из плана не вытекало, но, скорее всего, предполагался сильный взрыв в каком-нибудь здании или возле бензоколонки.

За отвлекающий маневр отвечал «подрядчик А».

Минутой позже – верный тактический ход! – начинается превентивная акция. Эта часть плана, столь же дерзкая, сколь и остроумная, предусматривала блокировку выезда машин, постоянно находящихся в оперативном резерве при полицейском управлении. Конечно, это непросто сделать, но если бы злоумышленникам удалось застигнуть противника врасплох, полиция попала бы в незавидное положение.

Этой частью операции руководил «подрядчик Б». В случае успеха обеих предварительных акций в 14.45 бо́льшая часть мобильных полицейских патрулей оказалась бы связанной происшествием на Розенлундсгатан, а оперативные резервы – запертыми в полицейском управлении на Кунгсхольмене.

Что позволило бы Мальмстрёму и Мурену при участии таинственных незнакомцев Хоффа и Хаузера в эту самую минуту нанести удар по банку, не опасаясь помех со стороны полиции.

Так выглядел план знаменитой большой операции, которую давно предвидел прокурор Ульссон.

Для отступления налетчики располагали двумя машинами – да еще четыре на подставе, по одной на каждого. Отход намечалось осуществить в северном направлении – естественный вариант, поскольку предполагалось, что почти все полицейские патрули в это время будут заняты в южной части города, а оперативные резервы застрянут на Кунгсхольмене.

Автор плана не забыл даже указать предполагаемые размеры добычи: что-то около двух с половиной миллионов шведских крон.

Именно эта цифра заставила спецгруппу склониться к выводу, что операция намечена не на седьмое, а на четырнадцатое июля. Ибо из телефонного разговора с банком выяснилось, что как раз в этот день там вполне можно будет набрать такую сумму в разной валюте. Если же банда нанесет удар завтра, добыча будет гораздо меньше.

Большинство пунктов плана было изложено открытым текстом, а закодированные легко расшифровывались.

– «У Жана длинные усы», – прочел Кольберг. – Известная фраза. Во время Второй мировой войны такой сигнал союзники передали французским партизанам перед высадкой[37]37
  Эта и другие фразы, время от времени звучавшие в радиоэфире, должны были сбивать противника с толку. На самом деле, сигналом к началу Нормандской операции стали строки из стихотворения Поля Верлена «Осенняя песня»:
Сердце мне ранят,Думы туманят,Однообразно.  (Перевод В. Брюсова)


[Закрыть]. – Заметив вопросительный взгляд Рённа, он пояснил: – Расшифровывается очень просто: начинаем, ребята.

– И в конце тоже все понятно, – сказал Гунвальд Ларссон. – Abandon ship[38]38
  Покинуть корабль (англ.).


[Закрыть]. Правда, по-английски написано, вот Мауритссон и не постиг. Приказ немедленно уносить ноги. Оттого и была квартира пуста. Видно, Руус не доверял Мауритссону и велел им сменить укрытие.

– И еще одно слово под конец: «Милан», – заметил Кольберг. – Это как понимать?

– Сбор для дележа в Милане, – уверенно объявил Бульдозер. – Да только они дальше банка никуда не денутся. Если мы их вообще туда пустим. Считайте, что партия уже выиграна.

– Это точно, – подтвердил Кольберг. – Похоже на то.

Теперь, когда они знали план, нетрудно было принять контрмеры. Что бы ни произошло на Розенлундсгатан – не обращать особенного внимания. А что касается полицейских машин на Кунгсхольмене, то надо лишь позаботиться о том, чтобы к моменту превентивной акции они не стояли во дворе управления, а были целесообразно размещены в районе банка.

– Так, – рассуждал Бульдозер как бы про себя, – план составлен Вернером Руусом, это несомненно. Но как это доказать?

– А пишущая машинка? – высказался Рённ.

– Привязать текст к электрической машинке почти невозможно. Да он к тому же всегда начеку. На чем бы его подловить?

– Ты прокурор – твоя забота, – сказал Кольберг. – У нас ведь главное – предъявить обвинение, а там, будь человек сто раз невиновен, все равно осудят.

– Но Вернер Руус как раз виновен, – возразил Бульдозер.

– А что с Мауритссоном будем делать? – поинтересовался Гунвальд Ларссон.

– Отпустим, что же еще, – рассеянно ответил Бульдозер. – Он свою роль сыграл, с него больше нечего спросить.

– Так уж и нечего, – усомнился Гунвальд Ларссон.

– Следующая пятница, – мечтательно произнес Бульдозер. – Подумать только, что нас ждет.

– Вот именно, только подумать, – кисло повторил Кольберг.

Зазвонил телефон: ограбление банка в Веллингбю.

Оказалось, ничего интересного. Игрушечный пистолет, вся добыча – пятнадцать тысяч. Злоумышленника схватили через час, когда он, еле держась на ногах, раздавал деньги прохожим в парке Хумлегорден[39]39
  Хумлегорден (букв. «Хмельной сад») – один из парков в центральной части Стокгольма, на территории которого когда-то располагались поля хмеля, а также королевские огороды.


[Закрыть]. За этот час он успел напиться пьяным и купить сигару, да еще в довершение всего получил пулю в ногу от одного не в меру усердного постового.

С этим делом спецгруппа разобралась, не покидая штаба.

– Тебе не кажется, что и тут замешан Вернер Руус? – ехидно спросил Гунвальд Ларссон.

– А что, – оживился Бульдозер, – в этом что-то есть. Косвенным образом он виноват. Его ловкие операции раззадоривают и менее талантливых преступников. Так что можно сказать…

– Ради бога, – перебил его Гунвальд Ларссон. – Остановись.

Рённ направился в свой кабинет. За его столом сидел человек, которого он очень давно не видел. Мартин Бек.

– Привет, – поздоровался гость. – Ты что, в драке побывал?

– Угу, косвенным образом.

– Это как же понимать?

– Сам не знаю, – туманно ответил Рённ. – Я теперь уже ничего не понимаю. А ты зачем пришел?