Текст книги "Оксфорд и Кембридж. Непреходящая история"

Литературный Оксфорд: от Джеффри Чосера до Хавьера Мариаса

В Оксфорде – прорва ученых, Грамотный это народ. Но кто самый мудрый на свете? Конечно же, мистер Тоуд.[53]53
  Перевод И. Токмаковой.


[Закрыть]

Кеннет Грэм. «Ветер в ивах» (1908)

Первый студент Оксфорда в английской литературе – соблазнитель. Он поет, играет на лютне, душится дорогими ароматами валерианы и лакрицы. О его учебе мы знаем немного, зато куда больше – о его любовных похождениях. В «Рассказе мельника» Джеффри Чосер излагает историю «утонченного Николаса», который снимает комнату у плотника и соблазняет его молодую жену Алисон. Причем соблазняет весьма мило и умно, демонстрируя преимущества оксфордского образования: «На что школяр годится, коль плотника надуть не изловчится?»[54]54
  Перевод И. Кашкина и О. Румера.


[Закрыть]. Душка Николас – прототип многих пройдох из академической среды. Столетия спустя, уже в дни Брайдсхеда, подобный ему парень выходит из своего колледжа с игрушечным медведем под мышкой[55]55
  Имеется в виду эпизод из романа И. Во «Возвращение в Брайдсхед».


[Закрыть].

В «Кентерберийских рассказах» Чосер выводит также образ благородного, действительно ученого оксфордского героя. Меланхоличного, со впалыми щеками, застенчивого, более приверженного Аристотелю, чем «дорогому платью» школяра, который с удовольствием учится, но с еще большим удовольствием поучает других и, несмотря на всю свою ученость, остается «бедным как церковная мышь». Так и уезжает он прочь – первый оксфордский дон – на тощей кляче («не конь под ним, а щипаная галка»), – чтобы потом, гораздо позднее, появиться вновь на «Моррисе-майноре» и стать звездой в образе теледона.

Начиная с историй Чосера xiv века Оксфорд прочно вошел в число мест, которые наряду с реальным измерением имеют и весьма обширное вымышленное измерение, например, как Венеция или Атлантида. Эти города – их жителей, их дома, вплоть до запахов и самых странных идей, – можно узнать, не побывав в них ни разу. Оксфорд – место скорее для размышлений, чем для экскурсий, для читателей, чем для туристов. Ни о каком другом английском городе, за исключением разве что Лондона, ни об одном университете мира не написано столько, сколько на протяжении шестисот лет написано об Оксфорде: рассказы, эссе, стихи, мемуары, путеводители, дневники, антологии, биографии и романы, сотни романов. Оксфорд – это вымысел, а одноименный город – лишь предместье придуманного.

У оксфордского литературного мифа множество граней, но у истоков его стоят в первую очередь двое – Уильям Кэмден и Мэттью Арнольд – историк елизаветинской эпохи и викторианский поэт. В своей «Британии» (1586) гуманист и патриот Уильям Кэмден восхваляет Оксфорд в самых высоких выражениях: «Наши благороднейшие Афины, обитель английских муз… сама душа нации». Никогда прежде Оксфордский университет не проводил более удачной маркетинговой кампании, чем сие академическое самохвальство. По словам Кэмдена, выпускника Крайст-Черч-колледжа, Оксфорд – «знаменитейший источник учености и мудрости», откуда распространяются «по всему королевству религия, наука и образ жизни, ориентированный на прекрасное».

А теперь почитайте «Краткие жизнеописания» сэра Джона Обри – подлинное наслаждение для любого читателя, – и вы узнаете, как в действительности обстояли дела в Оксфордском университете xvii века. Обри провел в Тринити-колледже «счастливейшее время своей жизни», где познакомился со многими героями, которых описал в неподражаемой манере: с достойными преподавателями и с их любимыми занятиями, такими как пьянство, азартные игры, девицы и даже пешие походы на девяносто три километра до Лондона и обратно, чтобы выиграть пари.

Оксфорд, обитель муз, олимп образования! Даже в периоды академической засухи литературный топос Кэмдена в разных вариациях оставался лейтмотивом английской элиты до тех пор, пока Джон Рёскин и викторианцы в самом деле не поверили, что Оксфорд является центром ученого мира. Эхо доносилось даже из Кембриджа, от Сэмюэля Пеписа и его часто цитируемой хвалы («место утонченного величия») до Джона Драйдена. Одно из самых красивых стихотворений об Оксфорде написано выпускником Кембриджа, Уильямом Вордсвортом: «О, Оксфорда шпили! Соборы и башни! Сады и рощи! Присутствие ваше само подавляет трезвость рас судка».

Это самое ощущение, охватившее романтика Вордсворта в Оксфорде 30 мая 1820 года, когда трезвость его рассудка была безнадежно подавлена видом башен и куполов, Мэттью Арнольд превратил в образ-бестселлер, образ «грезящих шпилей». Ныне это один из оксфордских штампов, открытка, отпечатанная у нас в мозгу, образ всех образов. Магическое заклинание Арнольда сплетает воедино романтическое воображение и холодную реальность, архитектурную красоту и высшую истину. Оксфорд как обращенный в камень сон разума.

Человек, придумавший образ всех образов, на протяжении тридцати пяти лет был старшим школьным инспектором в округе, одним из самых влиятельных литературных критиков и культурологов своего времени. В 1857 году Мэттью Арнольд вернулся туда, где учился и стал профессором поэзии, одинаково популярным и как поэт, и как преподаватель. Оксфордскими элегиями «Школяр-бродяга» и «Тирс» он вписал свое имя в сердца викторианских читателей. Пасторали, вышедшие из-под пера интеллектуала, превозносят ценность природной жизни перед лицом все ускоряющегося научного и индустриального прогресса. На широких излучинах Темзы между устьями рек Черуэлл и Уиндраш расположились его любимые, тогда еще не тронутые цивилизацией места: Айлсли-даун и Хинкси, Бэгли и Камнор-хилл – холм, с которого открывается классическая оксфордская панорама, описанная в 1867 году в стихотворении «Тирс»: «Блаженный город с грезящими шпилями». До сих пор на вершине холма стоит одинокое дерево – «сигнальный вяз». Правда, литературные следопыты из клуба Arnold’s Country давно выяснили: это вовсе не вяз, а дуб. А вот «грезящие шпили» стали своеобразными маяками для многих поколений оксфордцев. Восторг выпускников, воспоминания учившихся здесь когда-то, их честолюбие, гордость, разочарования – все чувства соединились в этом великом образе, постепенно превратив его в клише.

Мэттью Арнольд является автором еще одного, едва ли менее популярного поэтического определения Оксфорда – «дом безнадежных дел». Этот образ появляется в предисловии Арнольда к «Критическим опытам» (1865), панегирике и одновременно элегии, посвященной духовной родине: «Прекрасный город! Столь почтенный, восхитительный, не опустошенный бурной интеллектуальной жизнью нашего века, такой безмятежный!» Так восторженно начинается самый знаменитый, самый цитируемый в английской литературе пассаж об Оксфорде – настоящая «Лунная соната», вызывающая в воображении очарование, воскрешающая историю реальнее, чем «все тюбингенские науки», воссоздающая ауру золотой молодежи в средневековой обстановке и подводящая автора к меланхолическому и одновременно героическому признанию, что Оксфорд есть не что иное, как дом безнадежных дел, отвергнутых убеждений, непопулярных имен и невозможных привязанностей!

Таким Оксфорд остается по сей день: союзником проигравших, родиной безнадежных проектов, ареной борьбы религиозных течений, гражданской войны – величайшим адвокатом абсурда, преданным до абсурдности. А вскоре ему также предстоит стать (и современники Арнольда чувствуют это) бастионом классического образования, вернувшим утраченные позиции. Dreaming spires и home of lost causes – прежде всего гениальные маркетинговые формулы, наделенные силой внушения, ничуть не меньшей, чем «Гиннесс» – это хорошо для вас» (кстати, автор приведенного слогана – выпускница Оксфорда Дороти Л. Сэйерс). Мэттью Арнольд как никто другой способствовал распространению сентиментального оксфордского культа вплоть до xx века. И, лежа на смертном одре в далекой Африке, Сесил Родс просил читать ему вслух вовсе не Библию, а пассажи об Оксфорде из сочинений Мэттью Арнольда.

Впрочем, «родиной снов» университет не был никогда, несмотря на романтический образ. Окончательно в Страну чудес его превратила детская книжка викторианской эпохи. Ее автор – доцент-математик Чарлз Лютвидж Доджсон, более известный под псевдонимом Льюис Кэрролл, а героиня – маленькая девочка, с которой он познакомился у себя в колледже: Алиса Лидделл, дочка ректора Крайст-Черч-колледжа. Катая ее на лодке по Темзе, застенчивый молодой ученый рассказывал девочке прекрасные истории, которые легли в основу «Алисы в Стране чудес».

Провалившись сперва в кроличью нору, а потом попав в Зазеркалье, Алиса пережила целый ряд волнующих ситуаций и абсурдных встреч, в точности таких же, как в реальном мире, только еще более безумных. Читатели всего мира узнают в этой книге топографию детства вообще и их собственного детства в частности. Но почти сразу же за самой книгой появились многочисленные интерпретации, поместившие Страну чудес в Оксфорд. Гротескные украшения сточных желобов на стенах колледжей, странные ритуалы донов – современников Льюиса Кэрролла и Алисы – оказалось, все можно расшифровать и выявить в книге, единственном в своем роде академическом бестиарии. И вот Страна чудес освоена туристами лучше, чем, скажем, Китай: от кроличьей норы до дерева, на котором сидел Чеширский Кот.

Воспринимая историю буквально, как делала Алиса, понимаешь, что главной ареной всех ее приключений всегда был язык. «Если бы это было так, это бы еще ничего, а если бы ничего, оно бы так и было, но так как это не так, так оно и не этак! Такова логика вещей!»[56]56
  Роман Л. Кэрролла «Приключения Алисы в Стране чудес» / Сквозь зеркало, и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. Здесь и далее цит. в переводе Н. Демуровой; стихи в переводе С. Маршака и Д. Орловской.


[Закрыть] В своей игре Льюис Кэрролл, этот великий маг, разрушает правила логики и языка. Постоянная смена перспективы снимает условности мира взрослых, отдавая власть абсурду, а повседневность превращается в Страну чудес. «Давай, как будто…» – в мире возможностей Алиса пробует новые роли и словесные обороты, чтобы понять, кто она такая. Ее приключения сродни словесным ребусам и академическим пародиям: от яйцеголового Шалтая-Болтая до Синей Гусеницы, поучающей Алису с высоты своего гриба как самый настоящий тьютор.

Кстати, родившаяся в Оксфорде Филлис Дороти Джеймс, автор детективных романов, будучи ребенком, постоянно спрашивала себя: действительно ли Хампти-Дампти свалился со стены без посторонней помощи? Иными словами, имел место несчастный случай или преступление?

Льюис Кэрролл превратил Оксфорд в столицу фантазии и абсурда. Столетием позже Джон Рональд Руэл Толкиен выпустил оттуда в мир хоббитов, а Клайв Стейплз Льюис прямиком через платяной шкаф вывел нас в Нарнию.

Названные экзотические порождения профессорского романа – не что иное, как попытки бегства из академической повседневности в страну фантазии, вылазки в мифические миры бессознательного и детства.

Самый свежий пример оксфордской традиции – детские фэнтези Филипа Пулмана, выпускника Эксетер-колледжа. В романе «Северное сияние», первом томе трилогии «Темные начала», действие происходит в воображаемом Оксфорде, в Джордан-колледже, подобно грибнице, широко разветвившемся со времен Средневековья.

В начале 1879 года молодой священник и поэт Джерард Мэнли Хопкинс отправился из Оксфорда в Годстоу вверх по реке. Однажды, будучи студентом, он уже проходил по Темзе этим классическим путем, как и многие до него. Тем больнее ему было видеть на берегах реки множество поваленных деревьев. По возвращении он написал элегию о тополях Бинси – экстатическую, жалобную, каждой гласной, каждым слогом своим рыдающую: «Мои тополя дорогие, чьи легкие станы срубили / Срубили, заткнули прыгучее солнце в листве / Все пали, пали, все пали…» Будучи иезуитом, Хопкинс, капеллан церкви Св. Алоизия, ощущал себя в тогдашней антикатолической оксфордской атмосфере почти в такой же изоляции, как и его знаменитый предшественник Дунс Скот. Скоту и «серой красоте» его Оксфорда Хопкинс посвятил сонет – одно из самых нежных оксфордских стихотворений, первая строка которого имитирует вибрирующую разноголосицу городских колоколен: «Башенный город, ветвистый меж башен; / Эхо кукушки, рой колокольный, жаворонка трели, / Граем грачиным, рекой окруженный…»

Подобно пению сирен, разносился манящий призыв Оксфорда над Атлантикой. С тех пор как в 1831 году Вашингтон Ирвинг стал почетным доктором университета, почти все значительные американские писатели xix века, путешествуя по Европе, делали обязательную остановку в Оксфорде (или в Стратфорде-на-Эйвоне). Ральф Уолдо Эмерсон и Натаниэль Готорн, Герман Мелвилл, Марк Твен, Генри Джеймс – все они приезжали и восторгались. «Омываемый зелеными волнами древний коралловый риф с выдающимися вперед уступами – таков Оксфорд», – написал Мелвилл в мае 1857 года. Отдельно он похвалил виноград («мягкий, как зеленое сукно бильярдного стола») и изменения к лучшему в английском монашестве: «Если тамплиеры представляли собой нечто среднее между монахами и солдатами, то нынешние – между монахами и джентльменами».

Оксфорд как пастораль учености, коллегиальной и сельской жизни, для писателей Нового Света слился с понятием о европейской культуре. И хотя даже Эмерсон замечал, что колледжи – на самом деле высшие школы для высших классов, а не для бедных, в Англии такое положение вещей казалось закономерным, как монархия. Восхищение американских студентов и туристов Оксфордом тем временем только возрастало, и Макс Бирбом написал: «Американцы имеют право на существование повсюду в мире, но это право не удается распространить на Оксфорд». Впрочем, это не остановило Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, когда он решился облагородить своего Великого Гэтсби намеком на оксфордское образование.

Лучше, чем кто бы то ни было другой, любовь своих соотечественников к Оксфорду описал Генри Джеймс, прототип американца-англофила. Там они находят неповторимое сочетание чувства и просвещения, честолюбия и легкости бытия: «Оксфорд придает сладость труду и достоинство досугу». В одном из ранних рассказов A Passionate Pilgrim[57]57
  «Страстный паломник» (анг.). Аллюзия на название известной поэтической антологии The passoinate Pilgrim, выпущенной в 1599 г. и приписываемой Шекспиру.


[Закрыть] (1871) Генри Джеймс выводит смертельно больного американца по имени Клемент Сирл, который перед смертью возвращается туда, где учился. «Думаю, никакое иное место в Европе не пробуждает в наших варварских сердцах столь пылкого восхищения», – говорит Сирл сопровождающему его в поездке другу. Сады колледжей видятся ему «самыми прекрасными в Англии, а их плоды – самыми спелыми и сладкими плодами английской системы… тут можно навсегда погрузиться в траву, пребывая в счастливой убежденности, что вся жизнь – один большой старый английский сад, а время – бесконечный файв-о-клок». «Но разве эта идиллическая картина не есть величайшая из иллюзий? – спрашивает себя Сирл в Оксфорде перед самой своей кончиной. – Разве все это не прекрасная ложь?»

На кладбище Холивелл, где Сирл созерцает английский газон из-под земли, в 1975 году был похоронен американский писатель Джеймс Блиш. Осевший в Англии, подобно Генри Джеймсу, он получил известность главным образом как фантаст благодаря участию в кинопроекте «Звездные войны». Но в 1964 году этот горячий поклонник Оксфорда из Нью-Джерси написал биографический роман о Роджере Бэконе под названием «Доктор Мирабилис». В сторожке, когда-то стоявшей на Фолли-бридж, францисканский ученый xiii века оборудовал лабораторию и проводил эксперименты, потрясшие Европу: он предвидел изобретение пороха и появление летающих машин – подлинный научно-фантастический персонаж Средневековья.

А в 1896 году вышел роман, пошатнувший основы оксфордского мифа, – «Джуд Незаметный» Томаса Гарди. В нем писатель рассказывает историю неудачника по имени Джуд Фоули, мечтавшего вырваться из тьмы невежества к свету, в «рай учености». Выросший в провинции среди простых людей, он отправляется в Крайстминстер (читай: Оксфорд), чтобы изучать теологию. Но во всех колледжах, включая Биб лиол (читай: Баллиол-колледж), его отказываются принять. Человек, страстно желающий учиться, но не имеющий денег, подобный Джуду, без средств и связей, не имел шансов попасть в университет высшего класса. И до самой своей преждевременной кончины так и проработавший каменщиком Джуд – какая ирония! – вынужден был ремонтировать стены, закрывшие ему путь к учебе.

Морализаторский роман с героем из рабочих, закончившим жизнь в нищете да еще и в Оксфорде: какое оскорбление! В обществе успеха на исходе викторианской эпохи роман был воспринят в штыки. Мол, «Джуд Незаметный» разрушает национальный миф. Лишь гораздо позднее, после университетской реформы, Томаса Гарди избрали почетным доктором университета (1920). В наши дни в оксфордском Иерихоне открылся паб, названный в честь Джуда. А в 1996 году Майкл Уинтерботтом снял по роману фильм, в котором с блеском сыграла Кейт Уинслет.

«Джуд Незаметный» Гарди – классический оксфордский роман, особый жанр, оформившийся и приобретший огромную популярность в xix веке. Его главный герой, как правило, студент, вынужденный преодолевать серию моральных и духовных испытаний, чтобы найти свой путь. В большинстве оксфордские романы скорее напоминали «Путь повесы», чем «Путь паломника»[58]58
  Rake’s Progress («Путь повесы») – один из устойчивых сюжетов европейской культуры, отсылает к целому ряду произведений искусства (серия картин У. Хогарта, опера Стравинского и др.). Pilgrim’s Progress («Путь паломника») – другое клише, берущее начало от христианской аллегории Джона Беньяна The Pilgrim’s Progress from This World to That Which is to Come (1678).


[Закрыть]. В базовый учебный план Оксфорда и его колледжей (независимо от избранной специальности) неизменно входят игра, разного рода состязания, пьянство и женщины. Подобный образ жизни блестяще описан в «Пенденнисе» Уильяма Теккерея. Главный герой его, Артур Пенденнис, потерпевший крах в своем колледже Св. Бонифация (Пемброк-колледж), в остальном демонстрирует снобизм вполне оксфордского масштаба. Так, «встретив в холле определенных людей очень низкого происхождения», юный Пен неизменно принимает ароматическую ванну.

Читатели всегда ценили картинки из экзотического мира социальной элиты, особенно когда Оксбридж оставался уделом привилегированных классов. Колледжи окружала аура закрытых клубов и загородных усадеб, причем из самых экс центричных – с собственными обрядами инициации, своими дресс-кодом и сленгом. Университетские романы повествуют об этих странных обычаях подобно тому, как экспедиционные журналы описывают образ жизни далеких горных народов. Согласно исследованию 1989 года, действие в общей сложности пятисот тридцати трех романов полностью или частично разворачивается в Оксфорде. Популярность жанра остается неизменно высокой начиная с романа Эдварда Брэдли «Приключения мистера Вердана Грина, первокурсника Оксфорда» (1853–1857) и простирается далеко за «Возвращение в Брайдсхед» Ивлина Во (1945). Не помог даже приговор, вынесенный Джулианом Барнсом: «Запретить бы лет на двадцать романы, действие которых происходит в Оксфорде или Кембридже».

Но самым блестящим и сложным оксфордским романом стала реальная жизнь Оскара Уайльда. То, что другие только описывали, он проживал всем существом. Будучи студентом Магдален-колледжа, писатель специализировался на искусстве как образцовый эстет. Его комнату в колледже украшали перья павлинов, лилии и греческие статуэтки из Танагры. «День ото дня мне все труднее поддерживать уровень жизненных устремлений, достойный моего голубого фарфора», – высказался он однажды, и его процитировал журнал Punch. Оскар Уйальд в совершенстве владел важнейшей из оксфордских добродетелей: быть приятным во всех отношениях. По сути, все его творчество – вариация этой манеры поведения.

На протяжении четырех лет обучения Уайльд пестовал свои афоризмы, изящные позы, остроты, шутки и – на первый взгляд безо всякого труда – классическое образование. Кумиром Уайльда был Уолтер Пейтер, член Брасенос-колледжа и друг прерафаэлитов. Для студентов поколения Уайльда пейтеровские исследования искусства Ренессанса стали библией эстетизма. При этом Пейтер рекомендовал студентам читать также Платона. В «Диалогах» они находили оправдание собственным мечтам – размышления об идеальном государстве, апологию мужской красоты, любовь к юношам как источник вдохновения. «Левая нога у него – просто греческая поэма», – с восхищением говорил Уайльд о некоем бегуне на длинные дистанции. Столь легкомысленное обхождение как с античным, так и с собственным гомоэротизмом казалось современникам подозрительным.

Одним из «юных оксфордцев», встреченных Уайльдом в Магдален-колледже, куда он в очередной раз вернулся с визитом, оказался «по-гречески грациозный» лорд Альфред Дуглас по прозвищу Бози. Любовь к нему сыграла в жизни поэта роковую роль. Хуже, чем характер Бози, были только его стихотворения, и все же одно из них приобрело популярность и цитировалось весьма часто, пока шел судебный процесс над Уайльдом: «Я любовь, которая не смеет произнести свое имя». Речь, в 1895 году произнесенная писателем в Олд-Бейли в свою защиту, привлекла внимание общественности к тесной связи эллинизма и гомосексуальности в стенах викторианского Оксфорда. Два года спустя в De Profundis поэт подвел печальный итог: «В моей жизни было два важнейших поворотных момента: когда отец послал меня в Оксфорд и когда общество сослало меня в тюрьму».

Макс Бирбом изучал древнюю филологию, подобно своему кумиру Оскару Уайльду, впрочем, не принуждая себя к выполнению требований выпускного экзамена. «Оксфорд, – жаловался он во время пребывания здесь в 1890 году, – немного похож на Манчестер, через который когда-то пришел Аполлон. Он полон отвратительных трамваев и кирпичных новостроек… это настоящий бунт пошлости». Остаток долгой жизни «несравненный Макс» (по выражению Бернарда Шоу) посвятил существованию в образе денди, стараясь выглядеть всегда так, словно только что «вылез из шляпной картонки»: «Я был скромным, жизнерадостным юношей. Оксфорд сделал меня невыносимым». Между делом он создал около двух тысяч карикатур; писал эссе, рассказы, даже выпустил сильно переоцененный современниками роман, ставший бестселлером, – «Зулейка Добсон» (1911).

Зулейка приезжает в Оксфорд навестить дедушку, ректора колледжа Иуды (читай: Крайст-Черч-колледж). Роковая женщина столь прекрасна, что и у древних каменных изваяний при виде ее пот выступает на лбу. Она кружит головы не только студентам, но и надменному герцогу Дорсетскому, но ни на чьи ухаживания не отвечает. И вот, во время ежегодной гребной гонки, все ее поклонники, прыгнув в реку, совершают коллективное самоубийство. Оксфордская пародия, ироническая лебединая песнь культа денди fin de si'еcle. С тех пор толстый слой пыли покрыл как саму цветастую прозу Бирбома, так и эдвардианские иллюстрации к «Зулейке» на стенах отеля «Рэндольф», написанные Осбертом Ланкастером.

«Одни приехали в Оксфорд, чтобы охотиться на лис, другие – чтобы носить слишком просторные и слишком странные плащи, третьи – чтобы выступать за свой колледж в гребных гонках, и лишь немногие – для того чтобы работать». Такая формулировка прозвучала в приветственной речи ректора одного из колледжей, обращенной к первокурсникам, в романе Комптона Маккензи «Зловещая улица» (1913–1914): действие третьей части разворачивается в городе «грезящих шпилей». Культ Оксфорда неразрывно связан с английским патриотизмом. Герой Маккензи, студент Майкл Фейн, убежден, «лучшее в Оксфорде есть лучшее во всей Англии, а лучшее в Англии есть лучшее, чего достигло человечество». Маккензи учится в Магдален-колледже – там же, где учился когда-то Оскар Уайльд и где в 1925 году «в помещениях благородной отделки» квартировал еще один придворный поэт – Джон Бетджемен.

В те времена студенты были двух типов – hearties и aesthetes – поклонники физической силы и эстеты. Первые занимались греблей, пили пиво, носили галстуки своих колледжей и производили много шума. Бетджемен и подобные ему книжники носили экстравагантные шелковые галстуки, длинные волосы и «не имели представления, где расположены их спортивные площадки». Сэр Исайя Берлин вспоминает сверстника из эстетов, ответившего на вопрос, в каком колледже он учится:

«Мой дорогой, я просто не могу вспомнить». Эстеты собирались на рюмочку шерри у Джорджа Альфреда Колкхорста, доцента-испаниста. На шее у Полковника, как его называли, всегда висел на веревочке кусок сахара, «чтобы подсластить беседу», а еще он непременно имел при себе маленький слуховой рожок, «чтобы ловить меткие замечания». В одном из самых популярных английских поэтических сборников xx века «Созванные колоколами» (1960), своего рода стихотворных мемуарах, сэр Джон Бетджемен описывает Оксфорд «золотых двадцатых» – молодых литераторов, стареющих денди и бесконечные вечеринки с шампанским – «…ибо жизнь была легким завтраком, завтраком без конца».

К эстетскому кругу Бетджемена принадлежал миллионер и меценат Эдвард Джеймс, прозванный Ганимедом в честь прекрасного юноши, служившего виночерпием у Зевса. Потолок своих комнат в Крайст-Черч-колледже Джеймс выкрасил в черный цвет, стены обил серебристым шелком.

А в соседнем дворе в то же время писатель У. Х. Оден тренировался в искусстве серьезного развлечения. В затемненных комнатах поэт, который терпеть не мог дневной свет, облачившись в черный, чересчур просторный для него сюртук, принимал друзей-поэтов – Стивена Спендера, Луиса Макниса и Сесила Дэй-Льюиса, учившихся тогда же в Оксфорде, разрабатывал с ними план марксистской мировой революции и читал вслух свои стихи. В 1956 году глава «Банды Одена» вернулся в Оксфорд, теперь – профессором поэзии.

Однако по эксцентричности ни один из оденовских однокашников не мог превзойти Гарольда Эктона. «Назад к красному дереву!» – активно призывал он. Его комната была выкрашена в лимонно-желтый цвет, а со своего балкона он на весь двор Крайст-Черч-колледжа через мегафон декламировал свои стихи и «Бесплодную землю» Т. С. Элиота. Те, кто «следил за собой», носили в те времена сшитые по моделям Эктона оксфордские сумки и неряшливого вида штаны с поясными складками. Любимым занятием Эктона, если верить справочнику «Кто есть кто?», была охота на филистеров. Да, он был настоящим снобом и знатоком, последним из великих английских эстетов, более экзальтированным, чем даже Энтони Бланш, яркий персонаж «Возвращения в Брайдсхед», прототипом которого и послужил. В том же романе, заставляя своего Себастьяна выходить на улицу с плюшевым медвежонком под мышкой, Ивлин Во имел в виду, конечно же, Джона Бетджемена, разгуливавшего по Оксфорду с плюшевым Арчибальдом Ормсби-Гором.

Брайдсхедский стиль, мирок академических павлинов и воркующих голубей, провоцировал не только hearties. В 1929 году Д. Г. Лоуренс написал саркастическое стихотворение «Голос Оксфорда», в котором высмеял оксфордский акцент, опознавательный знак элитарных слоев общества: «И, ах, столь соблазнительно превосходя / столь соблазнительно / самоуничижительно / пренебрежительно / превосходя – / Мы не будем пока что настаивать на этом / но мы же / мы же / вы же сами знаете / что мы самые лучшие». Сколько раз приходилось ему слышать жеманные, лениво-задумчивые интонации в салоне леди Оттолин Морелл в ее поместье Гарсингтон, где собирались лондонские Bloomsberries[59]59
  Имеется в виду группа «Блумсбери» – элитарная группа англ. интеллектуалов, писателей и художников, по большей части кембриджских выпускников, начавшая регулярно встречаться в 1905–1906 гг. В нее входили писатели В. Вулф, В. Саквилл-Уэст, Л. Стрэчи, Э. М. Форстер, Д. Гарнетт, художники Д. Кар рингтон, Д. Грант; историки К. Белл, Р. Фрай и экономист Д. М. Кейнс.


[Закрыть] и молодые умники из близлежащего Оксфорда? Особый «аромат конюшни» богемных современников, которого начисто был лишен Стивен Спендер, учившийся, между прочим, непосредственно в источнике «оксфордского акцента». В автобиографии «Мир в мире» (1951) Спендер описывает университет как «порабощенное классовыми предрассудками сообщество». Правильное происхождение, престижная частная школа и деньги играли там решающую роль; и те, кто был этого лишен, оста вались «в Оксфорде исключенными из Оксфорда». Но даже острее, чем собственное положение аутсайдера, Спендер воспринимал изоляцию университета, его равнодушие к проблемам, волновавшим современников: социальным конфликтам, политическим переломам в Европе 1930-х: «Мы были разобщенным поколением, поколением Гамлетов, обнаруживших, что мир разошелся по швам, но не сумевших скрепить его заново».

Как раз когда мир лежал в развалинах, когда даже старый Оксфорд, казалось, погиб, в 1945 году вышел роман Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед» – ностальгическая панорама Аркадии былых дней – университета 1920-х, столь безжалостно раскритикованного бывшим однокашником Стивеном Спендером. Ивлин Во рассказал историю дружбы между Чарлзом Райдером и Себастьяном Флайтом, историю католической дворянской семьи, создав гламурный роман. Оксфорд плюс аристократизм плюс пикники на земляничной поляне – таким коктейлем предстает у Ивлина Во – Great English Classic (Великая Английская Классика), или G. E. C., по терминологии Нэнси Митфорд. Слабые стороны, которые писатель прекрасно видел сам, лишь способствовали успеху этой романтизированной исторической панорамы, особенно после экранизации с Джереми Айронсом в главной роли (1981).

Ни один роман не оказал такого влияния на формирование нынешнего образа Оксфорда, как «Возвращение в Брайдсхед». Число туристов и плюшевых медведей в городе возросло многократно. Однако с такими последствиями популярности университет справлялся лучше, чем собственно с «образом Брайдсхеда». Летом 1986 года вечером после экзамена от передозировки алкоголя и героина погибла студентка. Смерть в Оксфорде попала на первые полосы, ведь умерла не просто студентка, а дочка министра Оливия Чэннон, и нашли ее тело не где-нибудь, а в Крайст-Черч-колледже, в комнате дружка-аристократа, графа Готфрида фон Бисмарка. Так выглядит «Возвращение в Брайдсхед» в извращенной форме, роковая оборотная сторона мифа. Подобного рода эксцессы – такая же часть Оксфорда, как и аскетизм, а каждый раз, когда в студенческом smart set (избранном обществе) дело доходит до скандала, замешанного на роскоши и непристойности, следует непременная ссылка на «синдром Брайдсхеда», словно жизнь подтверждает литературу.

С романа Ивлина Во после Второй мировой войны началось долгое прощание с «английскими Афинами». Особый академический статус Оксфорда, его славная роль в английской литературе – все было утрачено, все осталось в прошлом. Правда, выпускники Оксфорда и по сию пору играют ведущую роль в литературной жизни страны: это известные историки литературы Джон Кэри, Питер Конрад, Терри Иглтон, Гермиона Ли, поэт и англовед Том Паулин, издатель и писатель Майкл Шмидт, сатирики Ричард Ингрэмс и Джон Уэллс, публицисты Джеймс Фентон, Э. Н. Уилсон, Кристофер Хитченс, Питер Стодхард, Энтони Туэйт, Марина Уорнер, Мелвин Брэгг – в самых разных изданиях и литературных жюри их такое количество, что невольно закрадывается подозрение относительно оксфордской литературной мафии. Множество английских писателей xx века являются выпускниками Оксфорда: это и лауреат Нобелевской премии по литературе Уильям Голдинг, и В. С. Найпол, Джон Бьючан, Грэм Грин и Филип Ларкин, Кингсли Эмис и его сын Мартин Эмис, Кристофер Хэмптон, Уилл Селф, Джулиан Барнс и Джанет Уинтерсон; но едва ли их вдохновлял Оксфорд как таковой. Одним из немногих исключений был выпускник Магдален-колледжа Алан Холлингхерст, лауреат Букеровской премии 2004 года, в чьем романе «Линия красоты» рассказана история Ника Геста, гомосексуалиста и выпускника Оксфорда. Иен Макьюэн – другой автор, живущий в Оксфорде с 2002 года. Работая над одной из сцен своего берлинского романа «Невинные» (1990), он консультировался с доцентом кафедры патологии Мертон-колледжа. Вот в чем для писателя преимущество Оксфорда – в радиусе километра он с гарантией отыщет специалиста почти по любой заинтересовавшей его теме. А сами темы Макьюэна не имеют отношения к Оксфорду, в котором он, между прочим, жил до 2002 года.