Текст книги "Оксфорд и Кембридж. Непреходящая история"

Ульи с веерными сводами архитектура в Оксфорде

Красоты Оксфорда, по большей части архитектурные.

Макс Бирбом. «Зулейка Добсон» (1911)

Подобно стеклянной пирамиде громоздится над этим городом прошлое, будто весь Оксфорд – один-единственный памятник и одновременно кладбище идей, уложенных вековыми слоями. Я стоял на колокольне церкви Св. Девы Марии, невольно встречаясь глазами с готическими химерами на водосточных желобах, и смотрел вниз на Редклифф-сквер, заглядывал в лабиринты переулков и фронтонов, скользя взглядом по серым крышам колледжей, их зеленым внутренним дворам, вдоль бесконечной вереницы башен, куполов и печных труб. Оглядывая открывшуюся панораму, я чувствовал примерно то же самое, что и герой Томаса Гарди, каменщик Джуд Фоули, приехав в Крайстминстер: «Город раскинулся перед ним, как раскрытый учебник по архитектуре».

В Оксфорде на относительно небольшом пространстве взгляду доступна вся история английской архитектуры: от норманнских культовых сооружений до торговых центров в эстетике постмодернизма. Готика, ренессанс, неоготика, георгианский и викторианский стили – все эти эпохи так или иначе представлены здесь. Кристофер Рен, Николас Хоксмур и Джеймс Гиббс, Уильям Баттерфилд, Эдвин Лаченс, Джеймс Стирлинг – ведущие архитекторы страны – возводили свои шедевры в провинциальном городе, словно считали его второй столицей. Утверждалось, что Гитлер распорядился не бомбить Оксфорд, так как после окончательной победы собирался учредить там центр нацистской администрации для управления покоренной Англией. Однако в отсутствие документальных свидетельств, возможно, следует принять популярную версию: он не стал бомбить Оксфорд, потому что после войны надеялся получить там почетную докторантуру.

Начиная со Средневековья и на протяжении последующих семисот лет в Оксфорде, как и в Кембридже, комплексная архитектура колледжей получила небывалое по многообразию и полноте развитие. Отгородившись от остального мира высокими стенами, священные замки учености, созерцательные в своей исключительности, становились фасадами вовнутрь и задом к улице. Символом соответствующего способа обучения может служить всегда готовая к обороне сторожевая башня ворот с узкой дверкой в мощном портале – игольное ушко в другой мир. Тот, кто входит сюда, привлекает внимание и к себе самому, и к ученому сообществу.

Но не частные холлы, а пришедшие им на смену колледжи стали развивать особую архитектуру, способную отразить их корпоративную самобытность. Прототипом автономного средневекового учебного заведения стал Мертон-колледж, основанный в 1264 году, прародитель всех колледжей. Столовая, дом ректора, часовня – здания группируются вокруг центрального внутреннего двора, будто что-то стягивает их к центру. Скамьи в часовне стоят друг напротив друга, подобно сиденьям для членов правящей партии и оппозиции в нижней палате парламента – позднее эхо взаимного расположения хористов в монастырских церквах. Примечателен лестничный принцип, воплощенный в ансамбле его главного двора Мобквод. Комнаты связаны не коридором, а общей лестницей, каждая существует сама по себе. Жилища студентов размещены по вертикали, а не по горизонтали вдоль одного коридора. Именно расположение комнат в Мертон-колледже, обеспечивающее покой и уединение, послужило образцом для более поздних построек. Лишь в 1870 году Кибл-колледж покончил со средневековым лестничным принципом; его примеру последовали женские колледжи, расположившие комнаты по сторонам коридора.

Через сто лет после первой ласточки епископа Уолтера де Мертона в Оксфорде появился самый впечатляющий с архитектурной точки зрения колледж в тогдашней Англии – Нью-колледж, основанный Уильямом Уайкхэмом, епископом Винчестерским в 1379 году. Поначалу все основные строения задумывались как единое целое и располагались регулярно, как в аббатстве. Трапезная и часовня «спиной к спине» занимали северную сторону двора, почти в четыре раза превосходившего по размерам мертоновский Моб-квод. На втором этаже трапезной была предусмотрена открытая стропильная конструкция, как в главном зале средневековой усадьбы, в самом дальнем конце которой на специальном помосте пировали господа, – как и везде, за high table здесь трапезничали члены колледжа и их гости. Возвышенное положение академической элиты играет особую роль в колледжской мифологии. Хотя, как отмечает Хавьер Мариас, «высоким» стол назывался лишь потому, что стоял на возвышении, а вовсе не из-за того, «что качество блюд на столе либо качество застольных бесед было таким уж высоким».

Прусский зодчий Карл Фридрих Шинкель, путешествуя по Англии в 1826 году, посетил и Оксфорд, но задержался ненадолго, так как особого впечатления город на него не произвел. Колледжи, по его словам, выглядят «очень богато и своеобразно», но «архитектура везде повторяется». В этом Шинкель ошибся. Его противоречивое суждение свидетельствует лишь о том, что повторения являлись необходимой частью архитектурной программы. Часовня и парадный зал, сторожевая башня ворот и библиотека, внутренние дворы и сады – одни и те же элементы, на которых строится колледж, подобно вариациям в фуге Баха.

Помимо структурного родства колледжи связывает и общая манера не доверять моде – как интеллектуальной, так и архитектурной. Ренессансных мотивов, весьма заметных в очертаниях дворца Хэмптон-корт, резиденции кардинала Уолси, не стоит искать в зданиях основанного им колледжа. Крайст-Черч-колледж прочно стоит на столпах готики – настолько прочно, что и в 1640 году над лестницей его парадного зала был воздвигнут веерный свод, совершеннейший анахронизм по тем временам. Похожие своды венчают сторожевые башни ворот Уодхэм-колледжа и Ориел-колледжа (1620–1622), часовню Брасенос-колледжа (1665), а в залах Эксетер-колледжа, Уодхэм-колледжа и Ориел-колледжа имеются еще и окна в готическом стиле, а также веерные своды: в общем, сплошные готицизмы. Что это – готика, пережившая свой век, готика после собственной смерти или сознательная ее реанимация?

Как пишет историк архитектуры Николаус Певзнер, «странный стиль, с которым в Оксфорде сталкиваешься чаще, чем в любой другой части Англии (где неоготика вообще распространена в целом более, чем на континенте), – знак антикварных предпочтений и одновременно неприятия радикальных перемен». Постоянной оглядкой на средневековую архитектуру колледжи вновь и вновь утверждают непрерывность преемственности. В этом всегда была сила Оксфорда, более значимая, чем любые стилистические инновации; но одновременно и его слабость – угроза примитивного традиционализма.

Раскрытой средневековой книгой предстает фасад Бодлианской библиотеки, опутанный позднеготическими декоративными арками, – чистая перпендикулярная готика (1612). Первая неоготическая часовня в Оксфорде – часовня Тринити-колледжа (1691) с оригинальной резьбой по дереву Гринлинга Гиббонса. Довольно поздно, да и то лишь изредка, в архитектуре колледжей проявляются ренессансные мотивы, – ярче всего в ансамбле внутреннего двора Сент-Джон-колледжа Кентербери-квод, где весьма любопытно их переплетение с элементами готики и барокко (1631–1636). Неприятие итальянского Ренессанса, по словам Певзнера, «особенно смущает, ведь Оксфорд играл столь значимую роль в английском гуманизме xv века».

Важнейшие университетские церемонии проходят в помещении Шелдоновского театра. В 1631 году ровесник века молодой профессор астрономии Кристофер Рен сделал эскиз этого «чуда юности», как назвал его друг Рена Джон Ивлин. Театр был первым официальным заказом Рена в Оксфорде, как и часовня Пемброк-колледжа в Кембридже. Так что и то и другое – творения гениального дилетанта.

Величайший архитектор Англии на самом деле вовсе даже не архитектор, а ученый-естественник. Еще в бытность студентом Уодхэм-колледжа, Рен придумывал всякие полезные вещи вроде регистратора погоды или алфавита для глухонемых. Его страсть к решению сложных технических проблем пышным цветом расцвела в подвесных конструкциях крыши Шелдоновского театра. Классическое по силуэту здание сообщает Оксфорду масштабность. Примерно тогда же Рен входил в комиссию по реставрации собора Св. Павла, и это обстоятельство оказало влияние на всю его дальнейшую жизнь. Гораздо позже, давно уже став королевским архитектором и дворянином, он принимал участие в проектировании оксфордских колледжей: в 1681–1682 годах он завершил облик Тюдор-хоф, внутреннего двора Крайст-Черч-колледжа, построив большую сторожевую башню Том-тауэр. Но лично мне больше всего нравится его ранняя работа, солнечные часы Олл-Соулз-колледжа, проект 1659 года. С барочной пышностью расположились они на южной стене библиотеки и отсчитывают время: «Все проходит, но принимается в расчет».

Англия – страна солнечных часов. Древнее гномоническое искусство пестовалось в Оксфорде особо, словно в тенистых владениях колледжей солнце хотели не только учесть, но и научиться заклинать при помощи орнаментальной фантазии, астрономической изощренности и магии латинских изречений. На колоннах первого двора колледжа Корпус-Кристи можно насчитать двадцать семь самых разных солнечных часов – подлинный триумф христианского небесного искусства 1579 года рождения. На стенах Мертон-колледжа, Брасенос-колледжа, Крайст-Черч-колледжа, в их внутренних дворах и садах и даже вместо стекол в окнах лестницы Юниверсити-колледжа – повсюду солнечные часы: их обустройство наряду с украшением водосточных желобов было одним из популярнейших в Оксфорде архитектурных развлечений.

Вернемся в Олл-Соулз-колледж, член конгрегации которого Кристофер Рен когда-то следил за движением звезд и подсчитывал финансы. Его лондонский ассистент Николас Хоксмур спроектировал башни-близнецы для Олл-Соулз-колледжа (1716–1736), странный отзвук готики в георгианской Англии. Хоксмур мечтал с размахом застроить весь город в римско-барочном стиле, однако пожар так и не пришел ему на помощь, как Рену в Лондоне, а оксфордским заказчикам делалось не по себе от его эксцентричности. Ему позволили построить лишь здание Кларендон-билдинг да кое-что для Олл-Соулз-колледжа. Самый смелый проект Хоксмура, ротонду новой библиотеки, уже после его смерти воплотил в жизнь другой человек, шотландец Джеймс Гиббс. А круглая Камера Редклиффа (1737–1748) с уходящим вверх куполом теперь представляет собой самый элегантный книжный мавзолей Англии – смешение барокко Кристофера Рена и классицизма родом из Рима, города, где учился Гиббс. Католик и якобит Джеймс Гиббс создал в Оксфорде только один архитектурный шедевр.

В архитектурный расцвет Оксфорда, пришедшийся на начало xviii века, внесли вклад еще двое дилетантов. Генри Олдрич, декан Крайст-Черч-колледжа, решил добавить к своему колледжу еще один жилой блок – так появился квартал Пекуотер-квод (1705–1714), чьи флигели и внутренние дворы организованы подобно фасадам дворцов итальянского Возрождения. Южный флигель, библиотеку с коринфскими колоннами, спроектировал в 1717 году Джордж Кларк, член Олл-Соулз-колледжа и архитектор-любитель. Декану Олдричу, классическому ученому и бонвивану, приписывают также городскую церковь Всех Святых (1706–1708); сейчас это здание используется колледжем под библиотеку. По заказу университета приверженец рококо-готики Генри Кин спроектировал обсерваторию Редклиффа, а Джеймс Уайетт увенчал ее в 1794 году Башней ветров в античном стиле – получилась самая необычная обсерватория своего времени.

Практически все знаменитые английские архитекторы xix века отметились в Оксфорде своими главными или хотя бы второстепенными творениями – музеями, виллами, церквами, павильонами для крикета, – составив своеобразную антологию викторианских стилей и форм: от возрожденной античности в очертаниях Эшмоловского музея до уличных фонарей Джайлса Гилберта Скотта.

Тому, кто опасается передозировки монументализма, каковым в избытке наделены здания Кибл-колледжа, построенные Уильямом Баттерфилдом, рекомендовал бы посетить часовню Вустер-колледжа: ее интерьер – мастерская работа Уильяма Бёрджеса (1864–1866), шедевр викторианского стиля, попурри из истории искусств, вплоть до вырезанного на деревянных скамьях силуэта Додо. Для птицы Додо, истинного гербового символа Оксфорда, была построена еще одна роскошная клетка – собор из чугуна и стекла под названием «Университетский музей» (1855–1860). Сконструировав этот выставочный зал, оксфордские приверженцы готики решились наконец сделать шаг в индустриальную эпоху.

У каменщиков вроде Джуда Фоули из романа Гарди в xix веке было много работы по реставрации хрупких башен. Дым от сгоравшего угля за прошедшие столетия испортил стены настолько, что масштабная реставрация была неизбежной. Местный бутовый камень, привезенный когда-то из Хедингтона, давно не мог конкурировать в прочности с коралловым известняком из древних морских раковин, встречающимся даже в старейших строениях Оксфорда (например, в некоторых участках городской стены и колокольни Св. Михаила).

Около 1825 года по городу прокатилась первая большая волна реконструкций. Поначалу использовали мягкий камень медового цвета, потом ему на смену пришел кремовый известняк из Линкольншира. Реставрационные вкрапления смотрелись грубо, а в стенах зданий Джизус-колледжа – настолько неряшливо, что Уильям Моррис резюмировал результаты работ так: «Погублено подделками». В наше время все чаще используется французский известняк, который дешевле и хуже, как полагают пуристы.

Консервативное стремление Оксфорда воспроизводить стили прошлого преобладало также и в архитектуре xx века. Яркий тому пример – Наффилд-колледж, спроектированный в 1939 году и построенный в 1960 году, образчик котсуолдского усадебного стиля. Интернациональный стиль 1930-х годов добрался до Оксфорда с тридцатилетним опозданием. В 1958–1960 годах Майкл Пауэрс возвел общежитие Сент-Джонс-колледжа, шестиугольные помещения которого прозвали сотами: многоугольный зигзагообразный фасад, огромные стеклянные окна в металлических рамах – первые признаки модерна на берегах Исиды (то есть Темзы). А потом архитектура xx века нагрянула сюда по-настоящему, расщедрившись на целый колледж, целиком и полностью оборудованный Арне Якобсеном, включая мебель и столовые приборы: колледж Св. Екатерины (1960–1964). Еще несколько лет спустя сэр Джеймс Стирлинг спроектировал общежитие для Куинс-колледжа: Флори-билдинг на берегу Черуэлла, чудовищный образчик функциональной архитектуры (1966–1971).

Весьма хаотично и без какого бы то ни было архитектурного блеска осваивалась и «научная» территория, к северу от Саут-Паркс-роуд, ныне плотно застроенная зданиями естественно-научных лабораторий и институтов. Единственное достойное упоминания сооружение у самой ее границы – спроектированная сэром Лесли Мартином и Колином Сент-Джоном Уилсоном библиотека юридического факультета (1961–1964): длинные оконные проемы и кубы из кирпичей песочного цвета позволяют отнести здание к стилю баухаус.

На исходе xx века университет пережил самый большой строительный бум в истории. Из-за растущего числа студентов колледжам требовались все новые жилые и учебные помещения. Около тридцати миллионов марок Сент-Джонс-колледж заплатил Ричарду Маккормику за квартал Гарден-квод (1993), счастливо соединивший традицию и современность. Большинство новых зданий солидны и скучны, лишены оригинальности и выдержаны в постмодернистском или неогеоргианском стилях. Показательны здания Гроувбилдингз Магдален-колледжа (1994–1999), спроектированные Деметрием Порфириусом, – чистый неоклассицизм прекрасной ручной работы. Ностальгический облик и удобные интерьеры ориентированы еще на один тип потребителей (помимо студентов), играющий все более заметную роль в жизни Оксфорда: на бизнесменов и участников конференций, заполняющих учебные помещения в долгие месяцы каникул. К концу столетия в качестве застройщика университет создал целый ряд millenium buildings (зданий тысячелетия), в том числе экономический факультет сэра Нормана Фостера (на Мэнор-роуд) и бизнес-школу Саида, построенную Джереми Диксоном и Эдвардом Джонсом рядом с вокзалом.

Новые здания, возведенные за пределами университета, отвратительны в такой же степени, как все английские городские постройки xx века. В один из старейших кварталов на Куин-стрит умудрились втиснуть два торговых центра: Вестгейт (1972) и Кларендон-центр (1984), выдержанных в духе постмодернистского орнаментализма – сплошь зеркальное стекло. В «супермаркетном стиле» 1990-х построен новый вокзал, Oxford’s terminal disaster[60]60
  Окончательное несчастье Оксфорда (анг.). Игра слов: фразу также можно перевести как «катастрофический оксфордский терминал».


[Закрыть] (The Observer). Уильям Моррис пришел бы в ужас. Еще в 1885 году он выступал против сноса старых домов и бестолкового городского планирования. По его мнению, культура Оксфорда погрязла в коммерции: «Надо ли говорить о деградации, которая столь стремительно охватила город, все еще один из самых красивых на свете, город с особым окружающим его миром, так что если бы у нас была хоть капля здравого смысла, мы обращались бы с ним как с подлинной жемчужиной, чью красоту необходимо сберечь любой ценой».

Лишь в 1968 году одна из частей северного Оксфорда первой попала под действие Программы по охране памятников. Теперь таких охранных зон в Оксфорде больше двенадцати. Почему же так поздно? Ведь еще в 1927 году была создана организация по охране Оксфорда – Oxford Preservation Trust. Этот трастовый фонд ставил целью всеми силами оберегать классическую панораму «грезящих шпилей». Он выкупил часть холма Боарз-хилл и другие земельные участки, чтобы помешать неконтролируемой застройке, – похвальное, но недостаточное решение. На протяжении столетий сами колледжи, крупнейшие в городе землевладельцы, продавая земли, способствовали застройке, на которую теперь громче всех жалуются. Политика сохранения «зеленого пояса» в окрестностях Оксфорда, включающая строгие ограничения на строительство в девятьнадцатикилометровой зоне вокруг Карфакса, последовательно проводится лишь с 1947 года. Тем активнее плодятся теперь населенные пункты за пределами зоны, а старые поселения вроде Уитни или Вудстока превратились в города-спутники Большого Оксфорда. А вот луг Крайст-Черч не изменился с тех самых пор, когда Уильям Тёрнер однажды в 1800 году в сумерках писал свою акварель: вид через заливные луга на купола церквей от Сент-Олдгейт до Св. Девы Марии, силуэты на фоне неба. Как раз по этим лугам город хотел проложить дорогу, чтобы разгрузить Хай-стрит. В ожесточенной борьбе за прогулочную зону Мертон-колледжа, в тянущихся годами судебных слушаниях, протестах, проектах получил продолжение исторический конфликт town и gown, пока не стало ясно: проще проложить трассу на Луне, чем через луг Крайст-Черч. Чтобы разрешить общеизвестную транспортную проблему, нужно просто изменить направление Темзы, направив ее по Хай-стрит, – предложил когда-то Джон Спэрроу, эксцентричный ректор Олл-Соулз-колледжа, прозванный Warden of All Holes[61]61
  Страж всех дыр (анг.). Игра слов: Warden of All Souls (Страж всех душ) имеет сходное английское звучание.


[Закрыть] из-за своих всем известных гомосексуальных предпочтений.

В середине 1980-х годов Оксфорд вновь пришел в волнение. Защитники окружающей среды выступили против строительства окружной дороги А40 в северной части города. Сегодня шестирядный хайвей М40 проходит через долину Черуэлла, грубо вспарывая классический ландшафт, и этому не смогла помешать даже леди Баллок, жена знаменитого историка, пригрозившая, что ляжет на землю перед бульдозерами.

Джон Бетджемен называл Оксфорд хаосом, чуждым всякого планирования. В самом деле и город, и университет в качестве землевладельцев на протяжении многих столетий проводили в строительстве политику апартеида: каждый за себя и часто друг против друга. В наши дни сотрудничество между ними давно стало естественным. Но и оно пока не снимает противоречий – ни при обустройстве технопарка, который с 1985 года появился на краю луга Порт-мидоу, ни при строительстве Оксфордского центра изучения ислама в Нью-Мэрстоне (2001). Самый большой исламский учебный центр в Англии, построенный по проекту египтянина Абделя Вахида Аль-Вакиля, имеет очертания типичного оксфордского колледжа: внутренние дворы отчасти как в Альгамбре, отчасти напоминают средневековые галереи – смешение готики и ислама, гибрид восточной и западной архитектур, увенчанный минаретом и куполом мечети, последним экзотическим дополнением к «грезящим шпилям».

О мальчиках-хористах и гремучих мошонках: музыка в Оксфорде

Пока его поезд подбирался все ближе к Оксфорду, городу громогласных хоров, как его окрестили когда-то из-за вездесущей музыки, Николас с удовольствием припал к своей бутылке виски.

Эдмон Криспин. «Убийство перед премьерой» (1971)

На краю лужайки Магдален-мидоу под сенью дикой вишни сидят два студента и играют на скрипке ирландские народные песни: «Если нет дождя, мы всегда упражняемся здесь, на природе». Около полудня в часовне Уодхэм-колледжа на возвышении для органа студентка вместе с учительницей поет шубертовскую Ave Maria. Гуляя по дворам и садам колледжей, почти в каждом слышишь, как где-то играют на рояле.

Оксфорд – город музыки. Но еще раньше, едва приехав сюда, сквозь грохот транспорта вы слышите колокольный звон: поют колокола Магдален-колледжа, Мертон-колледжа и Нью-колледжа, церкви Св. Девы Марии, Линкольн-колледжа, собора Крайст-Черч, а также колокола семи церквей в центральной части города – отовсюду доносится высокий и низкий, тяжелый и легкий небесный звук. Когда Чарлз Райдер, студент из «Брайдсхеда» Ивлина Во, в последнее воскресенье учебного года шагал по центральной аллее своего колледжа «через мир благочестия», его со всех сторон окружали прихожане и звуки колоколов. Давно нет былого благочестия, но церкви остались – по крайней мере шестьдесят пять англиканских церквей и колледжских часовен. Нигде в Англии, кроме Лондона, не найти столь высокой концентрации колоколов на единицу площади. Ничего удивительного, что не только верующие, но и звонари играют в городе не последнюю роль. Вскоре после Реформации колокольный звон вошел в моду в среде молодых джентльменов – gentelmen-ringers (звонарей-джентльменов). Правила игры установил кембриджский мастер колокольного звона Фабиан Стедмен. В трактате Tintinnalogia (1668) он разработал искусство переменного звона в том виде, в каком оно практикуется и поныне, достигнув такой виртуозности, что Георг Фридрих Гендель, к примеру, всегда считал колокола национальным английским инструментом.

Change-ringing (переменный звон) – математически обоснованный, нередко часами длящийся ритуал, своеобразная смесь дзен-буддизма и крикета для колоколен. У этого командного спорта звонарей до сих пор имеются болельщики во многих колледжах. Мастера переменного звона клуба «Оксфорд Юниверсити», основанного в 1872 году, регулярно упражнялись в церквах Св. Марии Магдалины и Св. великомученика Фомы, а временами также в церквах Сент-Кросс, Сент-Эбби и в приходской церкви Олд-Мерстон. В Оксфорде работают настоящие виртуозы – например, команды Магдален-колледжа или Наффилд-колледжа, а в 1958 году был установлен мировой рекорд: двенадцать тысяч шестьсот смен за шесть часов двадцать минут. Уважаемым членом академического Союза звонарей был и Джон Бетджемен. Колокола сопровождали его всю жизнь: со времен учебы в Магдален-колледже и до знаменитых стихотворных мемуаров, озаглавленных «Созванные колоколами».

Следуя зову колоколов, удается порой насладиться и самой прекрасной музыкой, какую в состоянии предложить только Оксфорд, причем совершенно бесплатно: церковной хоровой музыкой в классической английской традиции от Уильяма Бёрда до Бенджамена Бриттена. Evensong (вечерняя месса) – элемент университетской жизни, наиболее строго оберегающий собственное монастырское происхождение. Как правило, часовая вечерняя молитва поется только во время учебных триместров, хотя не у всех колледжей есть хоры. Свои хоровые школы имеются лишь в Крайст-Черч-колледже, Магдален-колледже и Нью-колледже, у них же – лучшие хоры. Эти хоры давно стали звездами популярного жанра и ездят по миру с концертами. В 1996 году хор Нью-колледжа с программой церковной музыки попал не только в топ-листы классических исполнителей, но и в поп-чарты.

Шестнадцать мальчиков в жестких стоячих воротничках, младшие из которых едва видны из-за скамей, становятся к вечерне напротив хормейстера; за ними четырнадцать более взрослых певцов в черно-белых одеждах, и все они вместе поют своему Господину псалом, и господин их (если на миг позабыть о Боге) – Эдвард Хиггинботтом. Хормейстер, человек с длинными тонкими пальцами, как на картинах Эль-Греко, которыми он, подобно заклинателю змей, шевелит где-то над сопрано, тенорами и басами, пока не заставит тридцать голосов слиться в единый тон, лучше всего без музыкального сопровождения – в чистый и ясный звук, который он удерживает между певцами, модулируя каждым пальцем, дирижируя к тому же бровями, словно крылатые ангелы высоко под потолком тоже входят в состав хора; и еще несколько секунд парят в воздухе пальцы, пока не растворится последний, не слышный уже звук – аминь – прекрасный и долгий, как сама вечность. Лишь иногда, в Хеллоуин, канун дня Всех Святых, его серафимоподобные певцы притаскивают и водружают на хоры красную маску дьявола.

Удивительные голоса, пестующие григорианские песнопения Cantus planus, справляющиеся с виртуозной полифонией поздней сакральной музыки, голоса Фаринелли, контртеноры, живущие под постоянной угрозой мутации голоса и отсева на экзаменах, год за годом, вновь и вновь, на протяжении столетий… С 1379 года поют они в Нью-колледже, исполняя волю основателя, Уильяма Уайкхэма. Хористы собора Крайст-Черч по-прежнему носят плоские тюдоровские шапочки эпохи кардинала Уолси, а в Магдален-колледже начиная с 1458 года, перед тем как приступить к исполнению вечерней молитвы при свечах, поверх красных одежд они надевают белые накидки. Огромная сила исходит от этих хоров, от их простоты и вокальной мощи, внутренней гармонии по ту сторону ритуалов и религий. Кто хоть раз слышал Miserere Грегорио Аллегри в среду Страстной недели в часовне Магдален-колледжа, не забудет этого никогда.

При этом хоры разных колледжей различаются не меньше, чем сами колледжи: даже вечернюю службу они начинают в разное время. В Магдален-колледже служба начинается ровно в шесть, в Нью-колледже – в четверть восьмого, а в Крайст-Черч-колледже – точно в пять минут седьмого. Ничего удивительного, что informator choristarum (распорядитель хора) в Магдален-колледже именуется совсем не так, как его коллеги-канторы, и это не просто другой стиль. Помимо участия в церковных литургиях все три знаменитых оксфордских хора связывает одно – любовь к сакральной музыке тюдоровской эпохи. То же роднит их с соперниками из Кембриджа, признанными коллективами Кингз-колледжа и Сент-Джонс-колледжа. Репертуар охватывает музыку тюдоровских мастеров: Уильяма Бёрда, Томаса Таллиса, Орландо Гиббонса – и простирается до Палестрины, Монтеверди и Орландо Лассо. Они поют все, от мотетов Возрождения до хоралов и барочных кантат. В течение недели здесь можно услышать в хоровом исполнении Генделя, Баха, Пёрселла, а также Пендерецкого и Стравинского вкупе с Брукнером и Бриттеном, английских классиков xx века: от Эдуарда Элгара и Воана-Уильямса до Майкла Типпетта и последних сочинений Джона Тейвенера.

Один из любимейших композиторов университетских хоров – Орландо Гиббонс. Когда-то он, родившийся в Оксфорде и сделавший карьеру композитора в Лондоне, был одним из них – мальчиком из кембриджского хора. Потом играл на спинете при дворе Якова I, был органистом Вестминстерского аббатства, столь виртуозно владевшим клавишными, что прослыл величайшим аппликатором эпохи. Один из самых известных хоралов Гиббонса – «О, бейте в ладоши!», контрапунктный необычайно трудный фрагмент, который никто во всей стране не исполняет лучше хора под управлением Эдварда Хиггинботтома, мастера вокального «аминя». Композитор Уильям Уолтон в 1916 году также начинал хористом в Крайст-Черч-колледже. В четырнадцатилетнем возрасте он написал для своего хора литанию «Падайте, падайте, медленные слезы» – самую раннюю из сохранившихся его композиций. А брат Генри Пёрселла Даниэль был кантором Магдален-колледжа и при этом изрядным юмористом, за что получил прозвище Punmaster General[62]62
  Приблизительный перевод: каламбур-генерал. Игра слов: punster – остряк; paymaster general – начальник государственного казначейства в Великобритании.


[Закрыть]. В часовне Нью-колледжа начинали международную карьеру контртеноры Джеймс Боумэн и Роберт Холлингуорт. Еще один певец колледжа, Джереми Саммерли, ныне дирижирует одним из лучших хоров Британии – Schola Cantorum.

Ежедневное участие в вечерней службе в колледжской часовне на протяжении столетий оставалось университетской традицией, как и ношение мантии. Сегодня вечернюю мессу посещают в основном туристы, а не студенты. Случается, особенно зимой, что хор многочисленнее слушателей. Тогда он поет преимущественно для «каменных гостей» – пророков, апостолов и святых, скрытых в сумеречных нишах алтарной стены. Но даже в пустом помещении хористы поют с такой же сосредоточенностью, как в дни религиозных праздников, когда в часовне яблоку негде упасть. На самом деле публика им не нужна. Разве не пели они с самого начала лишь во славу Господа своего и за душевное здравие основателей? Правда, помимо изначальной обязанности у них давно появились новые, способствующие прославлению уже их самих: международные турне, многочисленные компакт-диски, выступления на торжествах, по телевидению, в фильмах об Оксфорде. Но ни одна студия, никакие акустические изыски не способны заменить часовню, воссоздать волшебство вечерни. Ибо одним из важнейших элементов церковной музыки является попеременное воздействие прекрасной архитектуры и Божественных звуков.

Раз в год мальчики из хора Магдален-колледжа поднимаются на колокольню, чтобы в рассветных сумерках исполнить майские песнопения. В шесть утра они начинают старинный евхаристический гимн Te Deum Patrem Colimus. На Хай-стрит, где собираются тысячи студентов, горожан, туристов, воцаряется тишина. Так заканчивается самая долгая ночь в Оксфорде, и тот, кто выдержал празднество до конца, отправляется завтракать в колледж, паб или одно из городских кафе. По улицам проходят моррис-танцоры[63]63
  Моррис – театрализованный народный танец во время майских празднеств, когда танцоры в средневековых костюмах играют фольклорных персонажей, особенно из легенд о Робин Гуде.


[Закрыть], молодые люди с венками из плюща и вербы на головах. Кто-то танцует с плюшевым медведем. Кто-то несет огромный картонный пенис с мошонкой-погремушкой и вагину из красного бархата. «В этом есть вульгарность, что-то языческое, сумасшедшее», – говорит в фильме Ричарда Аттенборо по роману Майкла Крайтона «Земля теней» (1994) оксфордский дон Джек американской подруге Джой, приглашая ее поучаствовать в праздновании летнего солнцестояния на колокольне Магдален-колледжа.