Текст книги "Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1"

Начало эпохи Жданова

После совещания историков Сталин в очередной раз оценил талант Жданова-идеолога, посчитав необходимым вернуть его на реальную работу в Секретариат ЦК, поближе к себе, и 4 января 1945 г. Политбюро ЦК провело распоряжение о переводе Жданова в Москву[150]150
  Жуков Ю. Н. Указ. соч. С. 274.


[Закрыть]. Присутствие Жданова в столице оказалось в тот момент еще и необходимостью: в декабре 1944 г. тяжело заболел главный идеолог партии А. С. Щербаков[151]151
  А. С. Щербаков был младшим братом жены А. А. Жданова Зинаиды Сергеевны, в девичестве Щербаковой, и именно Жданов обеспечил Щербакову выдающуюся карьеру.


[Закрыть], и, кроме Жданова, в сталинском окружении не оказалось никого равновеликого, кому можно было доверить это важнейшее направление. В Ленинграде оставались выращенные Ждановым руководители, не понаслышке известные руководству страны, что давало возможность не беспокоиться за колыбель русской революции. Также важно учитывать личные отношения Сталина и Жданова: «Он больше всех любил Жданова»[152]152
  Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991. С. 312.


[Закрыть]; «Сталин Жданова больше всех ценил. Просто великолепно к Жданову относился»[153]153
  Там же. С. 322.


[Закрыть], – свидетельствует В. М. Молотов.

За первые месяцы 1945 г. Жданов уже занял главенствующее положение в аппарате ЦК, а возможный его конфликт с Щербаковым не состоялся: когда Щербаков, несколько восстановившись после инфаркта миокарда, выпросил у врачей разрешения приехать 9 мая из Барвихи в Кремль для празднования Победы, то не смог воздержаться от употребления спиртного и скончался на следующий день от «паралича сердца»[154]154
  Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина… С. 277.


[Закрыть].

Тем самым гордиев узел кремлевского закулисья Сталину в этот раз не потребовалось разрубать – он развязался сам собой, и Жданов без жертв оказался вторым человеком в партии, а возможный его конкурент Г. М. Маленков был слегка отодвинут в сторону[155]155
  Последовавший вскоре перевод в Москву А. А. Кузнецова еще более ослабил позиции Г. М. Маленкова, что стало причиной сплочения тандема Берия – Маленков в противодействии ленинградцам и привело к известным последствиям.


[Закрыть].

Если говорить об окружении Сталина, как, впрочем, и любого политика подобного стиля правления, то определяющими качествами для сохранения доверия вождя являлись беспримерная личная преданность и четкое осознание своей второстепенной роли. Жданов для Сталина был именно таким человеком, причем между ними на протяжении долгих лет сохранялись действительно вполне дружеские отношения, что еще более подкреплялось умением Жданова работать инициативно, но оставаясь в русле неизреченных условий сталинского окружения. Началось это еще с 1930-х гг.

«Партия поддерживает все передовое и прогрессивное в советском искусстве ‹…›. Огромную помощь партии в этом оказывал один из активных деятелей ее А. А. Жданов. Будучи на руководящей советско-партийной работе, в первые после социалистической революции годы он большое внимание уделял привлечению на сторону советской власти передовой части старой русской интеллигенции, выдвижению и воспитанию своих, плоть от плоти народных, творческих работников.

Начиная с 30-х годов А. А. Жданов вел неослабную борьбу за торжество в советском искусстве метода социалистического реализма, ленинско-сталинского принципа партийности. Большое внимание он всегда уделял идейному росту и воспитанию деятелей советского искусства»[156]156
  Бондарева Е. Л. А. А. Жданов в борьбе за коммунистическую идейность советской литературы и искусства: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук / БГУ им. В. И. Ленина. Минск, 1953. С. 6.


[Закрыть].

Наиболее значительным вкладом Жданова в идеологическую работу была

«проникнутая коммунистической партийностью, пламенным советским патриотизмом речь на первом Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году. В ней заложена целая идейно-творческая программа, выдвигавшаяся партией большевиков перед советской литературой и искусством в период борьбы за победу социализма в СССР. ‹…› А. А. Жданов дал исчерпывающую характеристику особенностей социалистического реализма, раскрыл его превосходство над деградирующим буржуазным искусством. Речь его явилась блестящим образцом умения сочетать разработку важнейших эстетических проблем с постановкой и разъяснением насущных творческих задач»[157]157
  Там же. С. 7.


[Закрыть].

В этом выступлении, многократно ссылаясь на руководителя страны, Жданов ставит перед литературой такие же цели, какие стоят перед всем советским обществом. В нем говорит бывший руководитель сельскохозяйственного и планово-финансово-торгового отделов ЦК ВКП(б) – он воспринимает литературу как еще одну отрасль народного хозяйства. В 1934 г. Жданов еще совсем не идеолог, он только учится. Но, имея квалифицированного педагога и способности, он вскоре станет таковым.

«Успехи советской литературы обусловлены успехами социалистического строительства. Рост ее есть выражение успехов и достижений нашего социалистического строя. Наша литература является самой молодой из всех литератур всех народов и стран. Вместе с тем она является самой идейной, самой передовой и самой революционной литературой. Нет и никогда не было литературы, кроме литературы советской, которая организовывала бы трудящихся и угнетенных на борьбу за окончательное уничтожение всей и всяческой эксплуатации и ига наемного рабства ‹…›.

Такой передовой идейной революционной литературой могла стать и стала в действительности только советская литература – плоть от плоти и кость от кости нашего социалистического строительства. (Аплодисменты.)»[158]158
  Жданов А. А. Советская литература – самая идейная, самая передовая литература в мире: Речь на Первом Всесоюзном съезде советских писателей. М., 1934. С. 8.


[Закрыть]

Заканчивал свой доклад Жданов словами:

«Для советской литературы созданы все условия, чтобы она могла создать произведения, отвечающие требованиям культурно выросших масс. Ведь только наша литература имеет возможность быть так тесно связанной с читателями, со всей жизнью трудящихся, как это имеет место в Союзе Советских Социалистических Республик. Настоящий съезд является особенно показательным. Съезд готовили не только литераторы, съезд готовила вместе с ними вся страна. В этой подготовке ярко сказались та любовь и внимание, которыми окружают советских писателей партия, рабочие и колхозное крестьянство, та чуткость и вместе с тем та требовательность, которые проявляют рабочий класс и колхозники к советским литераторам. Только в нашей стране литература и писатель подняты на такую высоту.

Организуйте же работу вашего съезда и работу Союза советских писателей так, чтобы творчество писателей отвечало достигнутым победам социализма.

Создайте творения высокого мастерства, высокого идейного и художественного содержания. Будьте активнейшими организаторами переделки сознания людей в духе социализма. Будьте на передовых позициях борцов за бесклассовое социалистическое общество. (Бурные аплодисменты.)»[159]159
  Там же. С. 14–15.


[Закрыть]

В подобной эстетике Жданов мог тогда вещать как о литературе, так и о любой отрасли социалистического хозяйства. Осуществляя в ЦК ВКП(б) наблюдение за работой водного транспорта, Жданов 30 мая 1935 г. говорил:

«Большевистская воля, большевистская организованность, умение двигать и поднимать людей, умение руководить людьми, умение сочетать революционный размах с деловитостью, – вот что придало силу нашим организаторам, вот что придавало и придает силу всем нашим мероприятиям во всех областях. Именно этим всегда побеждала и побеждает наша партия – сочетанием высокой идейности, высокой принципиальности с деловой практической работой, с организацией масс и проверкой исполнения. Этими же методами должен победить и водный транспорт»[160]160
  Жданов А. А. Водный транспорт должен победить: Речь на совещании руководящих работников водного транспорта в ЦК ВКП(б) 30 мая 1935 года. [М.], 1935. С. 6.


[Закрыть].

Именно такими методами впоследствии «побеждали» и советская история, и советская философия, и советская литература, и советская музыка…

Однако обращение Жданова к вопросам культуры не является случайным: в Политбюро он, после Сталина, был одним из самых сведущих. Портрет Жданова – культуртрегера середины 40-х гг. оставил один из руководителей югославских коммунистов, Милован Джилас:

«Жданов был небольшого роста, с каштановыми подстриженными усами, с высоким лбом, острым носом и болезненно красноватым лицом. Он был образованным человеком и в Политбюро считался крупным интеллектуалом. Несмотря на его общеизвестную узость и начетничество, я сказал бы, что его знания были достаточно обширны. Но несмотря на то что он понемногу разбирался во всем, даже в музыке, я не думаю, чтобы он обладал обширными знаниями в одной определенной области, – это был типичный интеллектуал, который накапливал сведения из разных областей посредством марксистской литературы. Он был вдобавок интеллигентом-циником, что еще более отталкивало, так как за подобной интеллигентностью неизбежно скрывался сатрап, “великодушный” к людям духа и литературы»[161]161
  Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992. С. 107.


[Закрыть].

Исторически и историографически сложилось так, что сталинская политика второй половины 40-х гг. в области культуры давно канонизирована под именем ждановщины, что в действительности противоречит исторической правде, поскольку Жданов был инициативным, ярким, умелым, но все-таки проводником и исполнителем. Тогда как генератором этих идей был только один человек – Сталин.

При аксиоматичности положения о верховенстве и диктаторстве Сталина, ближайшее окружение его, хотя и равнозначно с точки зрения соучастия в его преступлениях, было очень разнородным. Безусловно, у каждого из его соратников были те необходимые черты, которые позволяли им долгие годы быть приближенными к тирану и по мере сил потакать ему в геноциде собственного народа и укреплении единоличной власти. Однако одновременно каждый из членов «ближнего круга» имел собственную индивидуальность, которая позволяла ему приносить наибольшую пользу на определенном участке партийно-государственной работы. Жданов не исключение; а практически неограниченное доверие Сталина, которое он стяжал после смерти Кирова, позволяло раскрыть во всей полноте черты собственной индивидуальности.

Считаем важным указать на некоторые личные качества Жданова, как их представляют современные историки.

«Жданов резко выделялся личностными свойствами и характеристиками из общего фона ленинградских руководителей. Его отличали: незаурядный здравый смысл, реалистическое мышление, умение быстро ориентироваться и адаптироваться к обстановке, неординарная память, способность из огромного потока информации извлекать главное, очень высокая деловая активность, внимательное отношение и неподдельный интерес к содержательным предложениям и идеям, от кого бы они ни исходили ‹…›. И хотя общее образование у него было обычным средним – реальное училище в Твери, меньше половины первого курса Московского сельскохозяйственного института да четырехмесячная школа прапорщиков в Тбилиси, – самообразование и природный талант, умение ладить с самыми разными людьми позволяли ему достаточно квалифицированно решать многие вопросы ‹…›. В среде ленинградского руководства военного времени А. А. Жданов, безусловно, играл роль авторитетного и уважаемого лидера.

Сложнее с определением его личного вклада в сугубо военные дела. Нам кажется, что Жданов вполне отдавал отчет в ограниченности своих знаний и опыта в этой области и знал свое место в решении специальных вопросов. ‹…› Однако и считать его отстранившимся от разработки и проведения оборонительных мероприятий мы никак не можем. Напротив. Вряд ли без активности Жданова, его напористости перед Сталиным, могли осуществиться столь быстро такие крупные оборонные проекты, как создание Лужского рубежа, армии народного ополчения. ‹…›

И последнее о роли Жданова в битве за Ленинград. Все его лучшие качества, вся его активность и весь здравый смысл заканчивались там, где начиналась воля Сталина. Страх перед Сталиным, безропотное, безоглядное подчинение ему сопровождали Жданова всю жизнь, включая, разумеется, и блокаду»[162]162
  Блокада рассекреченная / Сост. В. Демидов. СПб., 1995. С. 137–138. Здесь излагается точка зрения историков В. И. Демидова и В. А. Кутузова.


[Закрыть].

Умелым и деятельным проводником сталинского курса Жданов зарекомендовал себя еще во время руководства Горьковской областью в 1929–1934 гг. (образована 14 января 1929 г. как Нижегородский край, с 1932 г. – Горьковский край). Именно благодаря работе Жданова в Нижегородском крае с таким успехом шла индустриализация.

1 января 1932 г. вступил в действие Нижегородский автомобильный завод, построенный по лицензии американской фирмы «Форд» силой более чем 5 тыс. человек за 18 месяцев; 29 января с его конвейера сошел первый автомобиль – полуторка Наз-АА. 1 февраля 1932 г. было запущено производство на Горьковском авиационном заводе (его строительство было выполнено также в рекордные сроки – 21 месяц, а в августе 1932 г. были выпущены первые истребители И-5). Одновременно был построен Нижегородский станкостроительный завод. В мае 1933 г. был открыт Окский мост в Нижнем Новгороде, в декабре 1933 г. – железнодорожный мост через Волгу. При Жданове в крае была ликвидирована безработица, почти вдвое возросло число рабочих мест, по уровню промышленного производства край вошел в число ведущих в стране; за успехи в развитии сельского хозяйства в январе 1934 г. Горьковский край награжден орденом Ленина.

В статье «Бороться и побеждать!», написанной навстречу XVII партсъезду для газеты «Правда», Жданов дает отчет о работе края:

«В итоге первого пятилетия мы ввели в действие 78 новых фабрик, заводов и цехов. ‹…› Мы построили за годы пятилетия такие гиганты советского машиностроения, как Автозавод, Станкозавод, Выксунский завод дробильно-размолочных машин и довели продукцию машиностроения в 1933 году до суммы свыше 500 миллионов рублей. Мы создали в крае новые отрасли промышленности, каковой является, прежде всего, основная химия в лице Чернореченского химического комбината. Мы построили крупнейшее в Европе предприятие бумажной промышленности – Балахнинский бумажный комбинат. Мы освоили ряд новых производств, обеспечивающих технико-экономическую независимость Советского Союза. Автомобили, фрезерные и токарные станки, дизеля, радио-телефония, высококачественный инструмент, качественная сталь, изделия химической промышленности, бумага. Все это в настоящее время дает Стране Советов промышленность Горьковского края»[163]163
  Жданов А. А. Бороться и победить! // Правда. М., 1934. № 15. 15 января. С. 2.


[Закрыть].

К этому серьезному прорыву Жданов имеет самое непосредственное отношение; его сын вспоминал, что отец, «будучи первым секретарем Нижегородского крайкома ВКП(б), буквально пропадал на строительстве Горьковского автозавода, «Красного Сормова», Дзержинского военно-химического комбината, Балахны, широковещательного радиоцентра, сети современных автотрасс (край держал первенство в стране)»[164]164
  Жданов Ю. А. Указ. соч. С. 155.


[Закрыть].

Естественно, что такие успехи давались Нижегородскому краю и его руководителю, а точнее говоря, советским гражданам, огромной ценой, перед которой Жданов, как и все деятели того времени, конечно же не останавливался, руководствуясь в своей работе исключительно указаниями партии и «интересами дела».

Не менее активно Жданов проявил себя в «разгроме кулачества» в Нижегородском крае, провел значительную чистку в органах управления колхозами.

«С помощью политотделов мы вытеснили из правлений и аппаратов правлений колхозов тысячи классово враждебных людей, рвачей, жуликов и расхитителей колхозного добра. Мы командировали в деревню несколько тысяч большевиков из города и среди них сотни лучших организаторов в политотделы»[165]165
  Жданов А. А. Бороться и победить! С. 2.


[Закрыть].

Жданов был оценен Сталиным: 10 февраля 1934 г. он был назначен секретарем ЦК ВКП(б), членом Оргбюро ЦК и переведен в Москву.

Но наиболее активным в проведении сталинского курса Жданов проявил себя в Ленинграде, куда 15 декабря 1934 г. он был назначен на должность 1-го секретаря обкома ВКП(б). Его тандем с начальником Ленинградского УНКВД Л. М. Заковским показал поистине выдающиеся результаты и оказался достойным наследником дел покойного Кирова. Ввиду того, что Жданов и Заковский успешно справились с репрессиями 1935–1936 гг., чем дали «другим республикам и областям образец беспощадного уничтожения и искоренения “замаскированных” оппозиционеров, шпионов и врагов»[166]166
  Иванов В. А. Миссия Ордена… С. 123.


[Закрыть], то непосредственно на них, а не на центральное руководство НКВД в Москве Сталин возложил подготовку и проведение массовых репрессий в Ленинграде в 1937–1938 гг.

«Решения на проведение массовых операций 1937–1938 гг. в Ленинграде и области принимались Управлением НКВД в точном соответствии с указаниями НКВД СССР, а вот методы их выполнения полностью отражали сложившуюся годами местную практику реализации подобного рода мероприятий»[167]167
  Там же. С. 135.


[Закрыть].

В результате усилий Заковского и Жданова «в период террора органами ОГПУ – НКВД было арестовано около 480 тыс. ленинградцев и жителей области, из которых 56 тыс. были уничтожены»[168]168
  Иванов В. А. Репрессии против ленинградской интеллигенции в 1920–1940-е годы // VI World Congress for Central and East European Studies, 29 July – 3 Aug. 2000, Tampere, Finland: Divergences, Convergences, Uncertainties: Abstracts. [Helsinki, 2000]. P. 177.


[Закрыть]; число коммунистов в Ленинграде с 1934 по 1938 г. уменьшилось с 300 до 120 тыс. человек, причем абсолютное большинство лишенных партбилета были репрессированы[169]169
  «Ленинградское дело» / Сост. В. И. Демидов, В. А. Кутузов. Л., 1990. С. 41–42.


[Закрыть].

Особенной оговорки требует тот факт, что во время руководства Ленинградом Жданов манкировал участием в составе «особой тройки» НКВД. Эти внесудебные инстанции, на которых лежит огромное число приговоров времени Большого террора, были учреждены по указу от 31 июля 1937 г.; в состав «особой тройки» входили местный начальник НКВД (в качестве председателя), прокурор области и секретарь обкома ВКП(б). Так вот, Жданов, пользуясь положением секретаря ЦК ВКП(б), старался не брать на себя роль последней инстанции, а перекладывал эти обязанности на вторых секретарей: в состав первой «тройки», назначенной в тот же день, 31 июля 1937 г., приказом НКВД СССР, вошли Л. М. Заковский (председатель, начальник УНКВД; расстрелян в 1938 г.), Б. П. Позерн (прокурор области; расстрелян в 1939 г.) и П. И. Смородин (2-й секретарь обкома ВКП(б); расстрелян в 1939 г.). По сути, работа «троек» сводилась к машинальному утверждению готовых решений УНКВД. С августа 1937 по ноябрь 1938 г. здесь было арестовано 90 555 человек, из них 53 658 по политическим мотивам; из общего числа арестованных 44 479 человек были приговорены к высшей мере[170]170
  Иванов В. А. Миссия Ордена. С. 202.


[Закрыть].

И хотя Жданов публично выступал в печати с осуждением репрессий, заявляя в 1936 г., что «массовые репрессии дискредитируют руководство», а последовавший Большой террор называл провокацией НКВД[171]171
  Жданов Ю. А. Указ. соч. С. 364.


[Закрыть], не с его ли согласия все это проводилось?

«Выполняя волю партии, А. А. Жданов со свойственной ему большевистской страстностью воодушевляет и мобилизует ленинградскую партийную организацию на разгром и выкорчевывание троцкистско-зиновьевских двурушников и предателей, еще теснее сплачивает ленинградских большевиков вокруг ЦК ВКП(б) и товарища Сталина»[172]172
  Андрей Александрович Жданов, 1896–1948. [М.], 1948. С. 6.


[Закрыть].

Причем в юрисдикцию Жданова входили не только Ленинград и Ленинградская область:

«До декабря 1936 г. в Карелии, до июня 1938 г. в Мурманской области, а до осени 1944 г. в Псковской и Новгородской областях руководство органами госбезопасности, милиции, суда и прокуратуры осуществлялось из Ленинграда. Все крупные репрессивные мероприятия на их территории в эти годы согласовывались с ОК ВКП(б), Леноблисполкомом и командованием ЛВО»[173]173
  Иванов В. А. Механизм массовых репрессий в Советской России в конце 20-х – 40-х гг.: (На материалах Северо-Запада РСФСР) / Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. СПб., 1998. С. 3.


[Закрыть].

Отдельного упоминания достоин тот факт, что с марта 1939 г. по декабрь 1941 г. в Ленинграде работал небезызвестный С. И. Огольцов – будущий первый заместитель министра госбезопасности СССР В. С. Абакумова. Он с 4 марта 1939 г. по 26 февраля 1941 г. был начальником УНКВД по Ленинграду, с 13 марта по 31 июля 1941 г. – заместителем начальника УНКГБ по Ленинградской области, а с августа по декабрь 1941 г. – заместителем начальника УНКВД по Ленинградской области.

Во время войны Жданов, по рассказам, стал сторониться подобных дел, да и вообще больше занимался работой как член Военного совета фронта, о чем вспоминали ответственные сотрудники УНКВД:

«Он стал нас избегать, подставляя вместо себя – пользуясь положением секретаря ЦК партии – Кузнецова, Штыкова и других. У нас, в УНКВД, мы его и не видели. Кузнецов бывал часто – чуть не каждый день заезжал за начальником управления Кубаткиным на обед»[174]174
  «Ленинградское дело». С. 48. Петр Николаевич Кубаткин (1907–1950) занимал должность начальника УНКВД с 24 августа 1941 г. (был переведен по протекции Л. Берии с такой же должности из Москвы; в 1946 г. при помощи Кузнецова переведен в Москву; арестован по «ленинградскому делу», расстрелян).


[Закрыть].

А когда П. Н. Кубаткин, вообще очень активно трудившийся на вверенной ему ниве, докладывал лично Жданову компромат, то часто «Жданов никак не реагировал: распишется на информации – и все…»[175]175
  Там же. С. 48.


[Закрыть].

В 1995 г. ленинградские историки В. И. Демидов и В. А. Кутузов заявили относительно участия Жданова в репрессиях, что

«среди тысяч имевших к нему отношение бумаг (включая материалы НКВД) ‹…› никто не обнаружил пока ждановских санкций и инициатив по политическому преследованию тех или иных конкретных граждан. Не попадались его автографы противоправного характера и опрошенным нами прокурорам и судьям, осуществлявшим реабилитацию жертв сталинского режима. Только что, наконец, мы получили и, можно считать, официальное заключение самых компетентных органов – прокуратуры Союза и КГБ СССР: “Документов о личной причастности А.А Жданова к репрессиям 30–50-х годов не обнаружено”. Он очень многое знал о репрессиях – факт, не боролся против них, а всемерно восхвалял политику Сталина – тоже факт. Но назвать его даже одним из активнейших участников сталинского террора мы сегодня не можем»[176]176
  Блокада рассекреченная. С. 138.


[Закрыть].

Затем они повторили: «Мы санкций и инициатив Жданова не обнаружили, хотя очень настойчиво их искали»[177]177
  Там же. С. 140.


[Закрыть].

Однако, факт отсутствия доказательств – не доказательство отсутствия факта. Кроме того, должность Секретаря ЦК действительно являлась серьезной причиной – получая ежедневно положенные по должности телефонограммы и шифрограммы, пакеты документов Секретариата ЦК (Сталин согласовывал с ним очень многие серь-езные государственные, партийные и кадровые вопросы), Жданов был и без того перегружен.

Уже в военное время деятельность Жданова в Ленинграде не была публичной, а почти полное отсутствие его голоса в репродукторе объяснялось современниками тем обстоятельством, что война с Германией пошатнула позиции Жданова в глазах Сталина (поскольку Жданов якобы был сторонником Германии, то он старался не «высовываться», хотя это не очевидно[178]178
  Стоит оговориться, что сын Жданова Юрий Андреевич в своих воспоминаниях показывает это иначе: «В июне 1941 года Политбюро приняло решение о предоставлении очередного отпуска для лечения моему отцу. 19 июня отец приехал в Москву из Ленинграда и отправился к Сталину. Там он поделился своей тревогой: в немецком консульстве какая-то возня, уничтожают документы, вскоре все может начаться. Сталин на это: “Нам известно, что немцы планировали нападение на 15 мая. Теперь они завязли на Балканах. Немцы в этом году упустили наиболее выгодное для них время нападения. Скорее всего, это случится в сорок втором. Поезжайте отдыхать. Правда, тревожит то, что немцы не опубликовали в своей прессе опровержение ТАСС”. ‹…› Всей семьей мы отправились в Сочи. По дороге отец с тревогой говорил: “Успеем ли доехать”. 21 июня мы были на месте. Утром 22 мать вошла в мою комнату и сказала: “Война»”. Наступила новая эпоха. В Москву мы вернулись поздно, 25 июня. ‹…› Отец сразу же отправился к Сталину. Мы ждали его допоздна, он вернулся ночью. Вот его слова: «Пал Двинск. Горит Минск. Немцы наносят свой главный удар на Ленинград. Настроение Сталина тяжелое: “Мы не сберегли завещанное нам Лениным… Немедленно отправляйтесь в Питер”» (Жданов Ю. А. Указ. соч. С. 157–158).


[Закрыть]). Такое мнение бытовало в военном и послевоенном Ленинграде; обладающая удивительной политической проницательностью О. М. Фрейденберг[179]179
  Фрейденберг Ольга Михайловна (1890–1955) – филолог-классик, профессор ЛГУ. Родилась в Одессе в семье изобретателя автоматического телефона и наборной буквоотливной машины М. Ф. Фрейденберга и А. О. Пастернак, двоюродная сестра Б. Л. Пастернака. В 1908 г. закончила с серебряной медалью частную женскую гимназию Е. М. Гедда в Петербурге, на Высшие женские курсы не могла поступить из-за процентной нормы; занималась самообразованием, путешествовала, с началом Первой мировой войны стала сестрой милосердия; в 1917 г. поступила вольнослушательницей на Классическое отделение ФОН Петроградского университета, в 1919 г. зачислена в действительные студенты; окончила университет в 1923 г. (итоговая работа по греческой мифологии «Фамирид» выполнена под руководством С. А. Жебелева), 14 ноября 1924 г. защитила при поддержке Н. Я. Марра, под влиянием которого находилась в то время, магистерскую диссертацию по теме «Происхождение греческого романа». В 1925 г. зачислена «по словесному представлению Н. Я. Марра» (ПФА РАН. Ф. 302. Оп. 2. Д. 269. Л. 1) в штат НИИ сравнительной истории литератур и языков Запада и Востока имени А. Н. Веселовского (впоследствии переименован в Государственный институт речевой культуры), где делает успешную научную и общественную карьеру: «В связи с директивами партии о перестройке учебного дела я была выдвинута общественностью данного Института на должность зав. учебной частью, в которой пробыла с 1932 по 1933 г. и организовала учебный процесс в том виде, как он существует сейчас. Одновременно, с 1931 г., председательствовала в секции по изучению худ. литературы в связи с мышлением (“антирелигиозной”) и вела исследовательскую работу в области фольклора и методологии литературы» (ПФА РАН. Ф. 302. Оп. 2. Д. 270. Л. 7); с 1 ноября 1932 г. она была заместителем директора, с 15 ноября – штатным профессором. В 1932 г. была приглашена организовать заново кафедру классических языков ЛИФЛИ (затем вошел в состав ЛГУ) с получением звания профессора кафедры, на которой проработала до 1950 г. В 1928 г. закончила написание докторской диссертации «Поэтика сюжета», которую защитила в 1935 г. («Поэтика сюжета и жанра. Период античной литературы»), а 23 ноября 1935 г. ВАК утвердил ее в ученой степени доктора литературоведения – она стала первой женщиной в СССР, получившей таковую. Вышедшая в следующем году в виде монографии диссертация подверглась «критике», продажа ее была приостановлена; в результате обращения на имя И. В. Сталина Наркомпрос РСФСР остановил травлю.
  От идей Н. Я. Марра она отошла в начале 1930-х гг.: «Во мне накипело в душе от Марра. Чем влиятельней он становился, чем насильственней он заставлял принимать свое учение и подлаживаться под политику, тем громче поднимался во мне негодующий протест. Я желала сбросить с себя гнет его имени, тяготевший над моей научной индивидуальностью; мне надоело терпеть гонение за недостатки его теории и отдавать в его приходную книгу свои научные достижения. Его клика, его камарилья, ничтожества, выдвигавшиеся им в ущерб науке, его недоступность, вырождение былых взглядов и привычек, партийная лесть и деспотизм – это все раздражало меня, вызывало во мне стыд, и я хотела отмежеваться от марризма. Столько лет борясь за Марра, я боролась за передовую мысль и ее независимость; теперь я видела, что она сама стала деспотичной, нетерпимой, неумной» (цит. по: Брагинская Н. В. Мировая безвестность: Ольга Фрейденберг об античном романе / Препринт WP6/2009/05. М., 2009. С. 20–21).
  Все годы войны оставалась в Ленинграде. Кроме греческого и латинского языков владела многими новыми – английским, французским, немецким, итальянским, испанским, шведским. В 1949 г. вынуждена была оставить руководство кафедрой, в 1950 г. прекратила преподавательскую деятельность.


[Закрыть] писала в своем дневнике относительно отсутствия наместника власти в репродукторе: «Жданова совершенно не было слышно, потому что он был сторонником Германии против Англии, и со времени войны его держали на голосовой диэте»[180]180
  Фрейденберг О. М. Осада человека / Публ. К. Невельского // Минувшее: Исторический альманах. М., 1991. [Вып.] 3. С. 18–19. (В действительности публикация подготовлена Ю. М. Каган, взявшей псевдоним К. Невельской. См.: Глазырина [Костенко] Н. Ю. Проблемы публикации мемуарного и эпистолярного наследия ученых: (По материалам личного архива проф. О. М. Фрейденберг) / Дипломная работа студентки V курса Историко-архивного института РГГУ. М., 1994. Без пагинации. Гл. III. Ч. 1.)


[Закрыть].

Действительной же причиной было то, что Жданов испытывал панический страх, настоящую фобию перед налетами вражеской авиации, и почти всю войну, находясь в Ленинграде, он провел в бункере глубокого залегания на территории Смольного, который был построен метростроевцами в самом начале войны.

«Когда началась блокада, и немцы стали обстреливать город, Жданов практически переселился в бомбоубежище, откуда выходил крайне редко. Прилетая в Москву, он сам откровенно рассказывал нам в присутствии Сталина, что панически боится обстрелов и бомбежек и ничего не может с этим поделать. Поэтому всей работой “наверху” занимается Кузнецов. Жданов к нему, видимо, очень хорошо относился, рассказывал даже с какой-то гордостью, как хорошо и неутомимо Кузнецов работает, в том числе заменяя его, первого секретаря Ленинграда. Занимаясь снабжением города, я и мой представитель с мандатом ГКО [Д. В.] Павлов имели дело по преимуществу с Кузнецовым, оставляя Жданову, так сказать, протокольные функции.

Сталин питал какую-то слабость к Жданову, не спаивал его, поскольку знал, что тот склонен к алкоголизму, жена и сын удерживают его часто. Простил ему и это признание в трусости. Может быть, потому, что сам Сталин был не очень-то храброго десятка. Ведь это невозможное дело: Верховный Главнокомандующий ни разу не выезжал на фронт!»[181]181
  Микоян А. И. Так было: Размышления о минувшем. М., 1999. С. 562–563.


[Закрыть]

Но не следует полагать, что Жданов исключительно отсиживался – его деятельность в Ленинграде во время войны, несмотря на серьезные проблемы со здоровьем (во время блокады он перенес инфаркт), была очень активной, особенно в качестве члена Военного совета Ленинградского фронта и секретаря обкома. Он ежедневно разбирал сводки с фронтов, участвовал в работе бюро обкома, проводил совещания, периодически собирал партактив, выступал на собраниях политработников и агитаторов… Вся хозяйственная деятельность по Ленинграду и области лежала большей частью на А. А. Кузнецове и П. С. Попкове. Также никто не складывал с него обязанностей члена Политбюро и секретаря ЦК…

Об обстановке, в которой работал аппарат Жданова, повествует О. М. Фрейденберг, которая относила туда 30 мая 1943 г. свое прошение:

«Секретариат Жданова занимает в Смольном особое здание. Туда не только не пропускают народа-диктатора, но не позволяют даже стоять в преддверии. Все кишит откормленными, мрачными, звероподобными чекистами в военной форме. Обращение грубое, травмирующее. Чекист нажимает кнопку. Является злая и грубая баба, которая принимает письмо. На конверте должна быть фамилия просителя, иначе оно не принимается. Молчаливо, грубым движением руки, чекист заставляет уйти с порога в междверье. Кругом прекрасные, благоухающие чистой природой, сады. Ветхая старинная культура церквей и подворий. Угрюмые чекисты не спускают с тебя звериных глаз»[182]182
  Фрейденберг О. М. Записки // Машинописная копия в собр. Н. В. Брагинской.


[Закрыть].

Лишним доказательством активности Жданова в военные годы являются факты репрессивного контроля Смольного в отношении литературы – они зарегистрированы уже в 1942 г. В этой связи уместен рассказ об одном из персонажей этой книги – Г. П. Макогоненко, будущем профессоре филологического факультета ЛГУ, – содержащийся в письме Е. Р. Малкиной[183]183
  Малкина Екатерина Романовна (1899–1945) – литературовед, критик, переводчик; специалист по русской литературе начала ХХ в.


[Закрыть] к А. А. Фадееву от 27 июля 1942 г.:

«Расскажу в двух словах, в чем дело: несколько времени тому назад я в качестве редактора Радиокомитета попросила З. К. Шишову[184]184
  Шишова Зинаида Константиновна (1898–1977) – поэтесса, прозаик; родилась в Одессе, участник одесского кружка «Зеленая лампа»; наибольшую известность ей принесли книги для детей и подростков.


[Закрыть] дать нам поэму “Дорога жизни”. 13 июля поэма передавалась по радио. Во время передачи позвонили из горкома и потребовали, чтобы поэма была немедленно снята[185]185
  Смольный во время войны постоянно контролировал радиокомитет; исполняющий обязанности начальника Ленрадиокомитета в 1941–1942 гг. В. А. Ходоренко вспоминал: «Главные передачи просматривали в обкоме или прослушивали. Прямая связь со Смольным сохранялась все время, и там могли слушать даже репетиции. Это давало не только возможность контроля, но и вполне реальной помощи. Нам говорили о том, что сейчас наиболее важно» (цит. по: Рубашкин А. Голос Ленинграда: Ленинградское радио в дни блокады. СПб., 2005. С. 48).


[Закрыть]; передача была прервана.

Как выяснилось, поэма была предварительно отклонена горкомом; у нас порядок таков: подписывает сначала редактор (в данном случае я), потом Макогоненко, как начальник отдела и вместе главный редактор, потом председатель Радиокомитета Широков (будущий косвенный виновник постановления 1946 года о литературных журналах. – П. Д.), предварительно согласующий произведение с горкомом (с [Т. Г.] Паюсовой). Итак, поэма была отклонена, но ни я, ни Макогоненко об этом не знали, узнали уже post factum, так как Широков Макогоненку в известность не поставил (я думаю, без умысла, просто по забывчивости). О точке зрения горкома ни я, ни Макогоненко даже не подозревали.

24 июля я узнала, что Макогоненко снят с работы. Я считала, что это несправедливо, так как никакого нарушения требований горкома с его стороны не было (поскольку он об этих требованиях ничего не знал), считала, что по существу несу за случившееся совершенно такую же ответственность, как и Макогоненко (между тем никакие репрессии меня ни в какой мере не коснулись) ‹…›. Все это заставило меня позвонить в горком и добиться там разговора. К Маханову (А. И. Маханову, секретарю горкома. – П. Д.) я не попала (он с утра отсутствовал, а потом был на совещании), говорила с Лесючевским (часть разговора происходила в присутствии Паюсовой). Из разговора с Лесючевским я узнала, что поэма Шишовой была снята, как произведение в корне “порочное” и “одиозное” (слова Лесючевского). ‹…›

Что касается Макогоненки, то он снят постановлением горкома. На мои слова о том, что Макогоненко не знал о мнении горкома, на мой вопрос, почему же тогда не снята также и я с работы, – мне было сказано, что я как редактор сделала ошибку, пропустив поэму Шишовой (даже мягче – “упущение”), что же касается Макогоненко, то, если он не знал о запрещении горкома, это лишь удваивает его вину. ‹…›

Забыла еще Вам сказать, что в день, когда я была в горкоме, там проходило совещание, на которое был приглашен ряд писателей и на котором гвоздем была поэма Шишовой, но почему-то ни Шишова, ни Макогоненко, ни я на это совещание приглашены не были»[186]186
  Александр Фадеев: Письма и документы (из фондов Российского государственного архива литературы и искусства) / Сост. Н. И. Дикушина. М., 2001. С. 224–225.


[Закрыть].

Несомненно, терминология оценки художественного произведения – «порочное» и «одиозное» – вполне перекликается с характеристиками августа 1946 г., да и прервана трансляция была, скорее всего, по распоряжению Жданова. В результате критики поэма была переработана З. Шишовой, получив при этом новое заглавие – «Блокада», и издана единственный раз, в 1943 г., преодолев цензурные препятствия, чинимые даже в ЦК ВКП(б)[187]187
  21 декабря 1942 г. Л. И. Тимофеев записал в дневнике: «Была Михайлова (Екатерина Михайловна, ответственный секретарь редколлегии журнала «Знамя». – П. Д.). Жаловалась, что не пропускают в печать хорошие вещи: “Блокаду” Шишовой, прозу Довженко. Все решает отдел печати ЦК. Таким образом, громко выражаясь, общественное мнение страны определяется только его мнением. Понятно, что при такой системе страна превращается в инкубатор дураков». (Тимофеев Л. Указ. соч. // Знамя. М., 2003. № 12. Декабрь. С. 150).


[Закрыть]. В этой поэме не так уж много места отводилось радостному предвосхищению победы – этого в блокадном ленинградском сознании почти не было. Под натиском всепоглощающего голода, холода и смерти оптимизм – не первое чувство, что стремится лечь на бумагу:

 
А в нашей шестикомнатной квартире,
Где из шести – разрушено четыре,
Жильцов осталось трое: я да ты,
Да ветер, дующий из темноты…
 
 
Увозит смерть мужей, детей, отцов…
Что ж, мы хороним наших мертвецов, –
Ведь это тоже сила и победа –
В такие дни похоронить соседа![188]188
  Шишова З. Блокада. Поэма. Л., 1943. С. 7.


[Закрыть]
 
 
‹…›
Я обнимаю худенькие плечи, –
Ведь больше мне сейчас ответить нечем, –
И говорю тебе, как друг, как мать:
– Вставай, мой сын, сейчас нельзя лежать!
 
 
И ты поднялся. Так встают из гроба.
Ты зашагал. Ты зашагал как робот,
Механикой и волею ведом.
И вышагнул. А улица рябила,
А сердце молотом с размаху било,
И, как корабль, покачивался дом…
 
 
А я ходила в угол из угла
И все ждала тебя. Как я тебя ждала!
 
 
Вошел, с трудом переставляя ноги,
Вошел, времянку тронул по дороге, –
Холодная… Ты чаю не спросил.
Хлеб? Я тебе оставила немножко.
Ты ел, в ладоши собирая крошки,
Солил и ел, потом опять солил[189]189
  Там же. С. 17–18.


[Закрыть].
 

Несколько ранее, в феврале 1942 г., порицание ленинградского руководства получил и «Февральский дневник» Ольги Берггольц, сочиненный ею к юбилею РККА и прочитанный в эфире Ленинградского радио 23 февраля[190]190
  Александр Фадеев: Письма и документы. С. 243.


[Закрыть].

В 1943 г., когда началось «сокращение» евреев с руководящих постов и вообще укрепление кадров коренной национальностью, Ленинград также старался не отставать от столицы. В том же Ленинградском радиокомитете 16 апреля 1943 г. была уволена группа сотрудников-евреев, без всякой мотивировки[191]191
  Рубашкин А. Указ. соч. С. 195.


[Закрыть]. Среди них оказался и художественный руководитель радиокомитета Я. З. Бабушкин. Ольга Берггольц писала по этому поводу А. А. Фадееву 11 мая:

«Но главное, о чем я хочу тебе написать – это о Яше Бабушкине. Его глупо и хамски уволили из Радиокомитета, – ни за что, без всяких мотивировок, – дико сказать, но гл[авным] обр[азом] за… неарийское происхождение, т. к. у нас по этой линии проверяют и реконструируют ряд пропагандистских учреждений. В общем, пошел обедать, приходит, а на стенке приказ: “сдать дела и освободить от работы в Радиокомитете”. Все-таки с коммунистом так поступать нельзя, тем более что Яшка не щадил жизни в полном и самом серьезном смысле слова на этой работе. Мы обязаны ему созданием оркестра, после того, как оркестр наполовину вымер, то же – с хором, он же поднял и создал ряд концертных ансамблей, исполнение “Седьмой симфонии” – это его дело, городской театр – тоже, – в общем, после той страшной зимы, ранней весной 42 г. он за все это принялся, когда люди еще вымирали, когда ничего не осталось»[192]192
  Александр Фадеев: Письма и документы. С. 242. После снятия брони Бабушкин работал на заводе, а в конце июня 1944 г. был мобилизован и, добравшись в 1944 г. до линии фронта, погиб в первый же день боев.


[Закрыть].

Нет сомнений, что все эти события отражают политическую волю, которая не могла проводиться без участия Жданова, а управление литературой вполне укладывается в постулаты, впоследствии верифицированные в постановлении ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Но пока это было лишь скрытое принуждение.

Ленинградский поэт Михаил Дудин в начале 1944 г. написал «в стол» стихотворение «Разговор с неназванным дядей о принципах нашей поэзии», которое как нельзя лучше отражает идеологические настроения, насаждавшиеся аппаратом Жданова в осажденном городе в соответствии с высочайшими указаниями. Начинается оно следующими строфами: