Текст книги "Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1"

Вопрос о литературно-художественных журналах обсуждался в первой части заседания Оргбюро, до перерыва, докладывал Г. Ф. Александров, затем выступал главный редактор «Звезды» В. М. Саянов, после чего в разговор вступил Сталин; затем тему творчества Зощенко поднял Жданов, а Сталин многократно выражал свое отрицательное отношение к Зощенко.

Особой оговорки требует вопрос хода упомянутого заседания: ответ на него не столь аксиоматичен, как принято считать, и не сводится к опубликованной и широко известной стенограмме заседания[255]255
  Неправленая стенограмма заседания Оргбюро ЦК ВКП(б) по вопросу «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», 9 августа 1946 г. // Власть и художественная интеллигенция. С. 566–581.


[Закрыть], к которой традиционно апеллируют исследователи. В этой машинописной стенограмме, отложившейся в материалах Секретариата ЦК ВКП(б), прежде всего, отсутствует начало – «начало не стенографировалось»; кроме этой важной лакуны можно констатировать, что некоторые части в ней перепутаны местами, а также отсутствует самое главное – собственно заключительное выступление Сталина. Такие выводы несложно сделать, сопоставив известную стенограмму с конспектом обсуждения, который велся на заседании Оргбюро ЦК ленинградским писателем Д. Левоневским[256]256
  Левоневский Д. Указ. соч. С. 192–199.


[Закрыть]. «Цитируемая в статье запись сделана автором скорописью. Текст впоследствии был уточнен им с другими участниками заседа-ния в ЦК»[257]257
  Там же. С. 192.


[Закрыть].

В 2003 г. исследователь Л. В. Максименков уже высказывал сомнения по поводу аутентичности стенограммы: «Опубликована вводная часть постановления Оргбюро от 9 августа, где в скобках перечислены выступавшие на обсуждении. Порядок выступавших по протокольному списку не совпадает с приведенными в стенограмме. Внутри стенограммы также заметны структурные отличия…»[258]258
  Максименков Л. В. Очерки номенклатурной истории советской литературы (1932–1946): Сталин, Бухарин, Жданов, Щербаков и другие // Вопросы литературы. М., 2003. № 5. С. 279.


[Закрыть] Однако его вопросы в основном относились к отсутствующему в стенограмме выступлению Сталина, хотя не меньшее замешательство вызывает вообще сам ход обсуждения, отраженный в стенограмме.

Более того, сравнивая совпадающие места стенограммы и текста Левоневского, без труда устанавливается высокая точность сделанного писателем конспекта обсуждения. Запись велась Левоневским почти дословно, лишь иногда малозначимые по смыслу места обсуждения он заменял отточиями. Также, что крайне важно, Левоневский отмечал манеру выступающих, их настроение, иногда мимику. Хотя стоит учитывать, что и Левоневский не всегда был точен – ведь, несомненно, обстановка на заседании Оргбюро являлась для него стрессовой; возможно, именно этим объясняется тот факт, что он, публикуя по прошествии более чем 40 лет свой конспект, не указал наличия перерыва в заседании (что, конечно, не является фатальным, но заслуживает упоминания).

Таким образом, два важных источника не только дополняют друг друга, но и корректируют, причем зафиксированные свидетельства других присутствующих – воспоминания П. Капицы и рассказ Вс. Вишневского – также добавляют важных по-дробностей.

В этой связи важно отметить, что безоговорочное доверие опубликованной машинописной стенограмме как непоколебимому источнику должно быть оспорено: ведь прежде чем поступить в архив ЦК, эта стенограмма прошла несколько стадий обработки.

Во-первых, было бы неверным думать, вспоминая зарубежные фильмы той поры, что стенограммы печатались машинистками «слепым десятипальцевым методом» в ходе заседаний: напротив, они фиксировались стенографистками посредством карандашей и специальной системы записи – собственно, стенографической. Именно поэтому, описывая XII пленум ССП 1948 г., критик А. Борщаговский вспоминал о том, как «в замешательстве замерли карандаши стенографисток»[259]259
  Борщаговский А. М. Записки баловня судьбы. М., 1991. С. 59.


[Закрыть]. Причем стенографисток на подобных заседаниях обычно было не менее двух (чаще даже двух пар, работавших посменно по 10 минут), чтобы не упустить сказанного; о наличии именно «стенографисток» на заседании Оргбюро пишет и Левоневский[260]260
  Левоневский Д. Указ. соч. С. 192.


[Закрыть]. Для чего было несколько стенографисток? Для того, чтобы одна могла фиксировать ход обсуждения, а другая записывала только отдельные выступления (как было и в этом случае – иначе нельзя объяснить тот факт, что стенограммы выступлений Тихонова и Широкова и прения по ним, состоявшиеся в середине заседания, приложены в конце стенограммы и снабжены отдельными заголовками).

Во-вторых, лишь впоследствии эти рукописные стенограммы, записанные стенографическими знаками, превращались в машинопись – стенографистки, сменившись после 10-минутной записи, расшифровывая, диктовали их в отдельной комнате машинистке, либо (что в 40-х гг. в ЦК уже не практиковалось) перепечатывали сами. Причем некоторые стенограммы после этого правились ораторами и затем перепечатывались набело. И хотя при публикации указано, что воспроизводится текст неправленой стенограммы, неизвестно, насколько она была скорректирована стенографистками, которые традиционно вносили в фиксируемую речь серьезные исправления (как орфографические, так и смысловые: производили добавления и изъятия, сглаживали резкие места и крепкие выражения), причем еще на стадии ведения стенограммы, перед тем как она превращалась в первый вариант машинописи.

Таким образом, особенно с учетом стремления сталинского аппарата оставлять поменьше фактических доказательств своих непосредственных действий, доверие к стенограмме должно допускаться лишь с учетом многочисленных оговорок и учета специфических особенностей стенограммы как исторического источника.

Также стоит указать на прямые сбои в опубликованной стенограмме, неясные без привлечения конспекта Левоневского. Один из очевидных – странный переход в одной из реплик Вс. Вишневского во время его диалога со Сталиным, который при сличении является контаминацией слов Вишневского и Сталина:

На этом примере ошибочность стенограммы вполне очевидна. Не стоит упускать из виду и того, что ошибки стенографисток могли происходить по нескольким причинам: во-первых, от невнятности речей некоторых выступавших, от их робости или страха, проявившихся в стрессовой обстановке, от тихого голоса, наконец. Во-вторых, стоит учесть, что даже в ЦК стенографистки имели отнюдь не филологическое образование, да и специфика каждодневной работы могла отражаться на восприятии ими отдельных слов и речевых оборотов, которые, будучи записанными по ходу заседания в краткой форме, при машинописном воспроизведении могли представать уже несколько иначе.

На примере стенографирования выступления П. С. Попкова можно наблюдать более серьезные метаморфозы:

Как видно из сопоставления, даже если закрыть глаза на серьезную смысловую разницу между словами «разговор» и «сговор», из стенограммы с какой-то целью (как минимум для придания целостности выступлению Попкова) были изъяты реплики Жданова, Саянова и самого Левоневского. Причем, как можно заключить из сути изъятий, в результате оказалась усилена позиция Попкова (и, соответственно, Ленинградского обкома и горкома) в противовес писателям, тогда как у самих писателей были на этот счет серьезные возражения.

Таким образом, эта хрестоматийная стенограмма, даже на крохотных цитатах из которой, как на трех китах, базируется множество различных выводов и смелых предположений в обширной литературе вопроса (некоторых мы коснемся ниже), не может приниматься как бесспорный источник точных слов ораторов, а потому и все построения на ней должны рассматриваться с оговорками и особенностями, свойственными именно стенограмме, а не дословной записи.

Если же говорить о ходе заседания, то дошедшие до нас свидетельства по-разному трактуют не только очередность, но и содержание выступлений. Таких свидетельств четыре: собственно указанная стенограмма, конспект участника заседания Д. Левоневского, воспоминания участника заседания П. И. Капицы[261]261
  Сам мемуарист делал при их публикации следующую оговорку: «Протокола этого заседания, как мне известно, нет. Читатель, конечно, понимает, что все дальнейшее – не стенографическая запись. Я восстанавливаю эти реплики и выступления отчасти по памяти, отчасти по торопливым записям, сделанным во время заседания. За общий смысл сказанного ручаюсь, но за то, что это было сказано именно так, ручаться, естественно, не могу» (Капица П. И. Это было так. С. 138).


[Закрыть], а также запись рассказа присутствовавшего там В. Вишневского, сделанная сотрудником редакции «Правды» Л. К. Бронтманом в августе 1946 г.[262]262
  Бронтман Л. К. Указ. соч.


[Закрыть]

Началось обсуждение десятиминутным протокольным докладом начальника Управления пропаганды и агитации Г. Ф. Александрова, по сути повторившего в несколько иной композиции основные положения служебной записки Жданову от 7 августа[263]263
  Докладная записка Управления Пропаганды и Агитации ЦК ВКП(б) Секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову о неудовлетворительном состоянии журналов «Звезда» и «Ленинград». С. 559–565.


[Закрыть]. Александров и другие выступавшие подходили для доклада к столу президиума (отдельной трибуны для выступлений в тот день не использовалось), все остальные – не имевшие слова для выступления – подавали реплики с мест.

Основным было выступление Сталина, который разразился более чем десятиминутной отповедью во второй половине обсуждения, перед перерывом, когда «провинившиеся» уже выступили и началось подобие прений. Речь Сталина отсутствует в опубликованной стенограмме ЦК, но в разных вариантах, кроме отредактированной машинописи в личном архиве Сталина, имеется в трех упомянутых источниках; все три варианты схожи, но наиболее полный – был схвачен основной смысл – зафиксирован в записи Левоневского:

«Журналы не могут быть аполитичными. Некоторые думают, что политика дело правительства и ЦК. Написал человек красиво, и все. А там есть плохие, вредные места, мысли, которые отравляют сознание молодежи. В этом у нас и расхождение с писателями, занимающими руководящие посты в журналах. Мы требуем, чтобы наши писатели воспитывали молодежь идейную, а Зощенко – проповедник безыдейности. Почему я недолюбливаю людей вроде Зощенко? Потому что они пишут что-то похожее на рвотный порошок. Можем ли мы терпеть на посту руководителей людей, которые это пропускают в печать.

Советский строй не терпит безыдейности.

Зощенко пишет, другие заняты, мало пишут. Вот он и “воспитывает”, а все это называется аполитичным отношением со стороны руководителей.

Второе, мы видим, что отношения внутри редакции не политические, а приятельские. Из-за аполитичности в результате ее пропускают гниль. Все это идет за счет правильного воспитания молодежи. Спрашивается, что выше? Ваши приятельские отношения или вопросы воспитания?

Человек, который не способен сам себя раскритиковать, такой человек не может быть советским человеком, руководителем – он трус. У него нет мужества, он боится сказать правду о себе, он боится критики. А мы приветствуем такую критику. Болезнь запускать нельзя – чем скорее и быстрее будет обнаружена болезнь, тем лучше. Критику надо встречать мужественно. Вечером подводить итоги за каждый день, а не мог ли я сделать лучше? Только при этих условиях можно совершенствоваться.

Этого тоже не хватает у наших руководителей литературы. Практически, что вытекает из вышесказанного, – есть ответственный редактор, есть и безответственный, а кто главный? Кто отвечает за направление журнала?

Должен быть главный редактор и при нем редакционная коллегия. У него и редколлегии должно быть чувство ответственности перед государством и партией. Нужно, чтобы редактором был человек, который имеет моральное право критиковать писателей, а если вы посадите туда олуха царя небесного, то ничего не получится. Нужен авторитетный человек. Пусть он скажет, что плохо и что хорошо, и чтобы ему поверили. Это поможет писателям улучшить работу. Чтобы это был человек, способный критиковать и помогать молодым. Не может быть правилом – никого не обижать. Если у Ахматовой есть чепуха, а у вас нет мужества прямо про это сказать, зачем поэтессу-старуху приспосабливать к журналу. У нас журнал – не частное предприятие. Есть в Англии лорды, которые содержат журналы, а у нас журнал государства, журнал народа, и он не имеет права приспосабливаться к вкусам людей, которые не хотят признавать наш строй. А кто не хочет перестраиваться, например Зощенко, пускай убирается ко всем чертям. Не нам же переделывать свои вкусы, не нам же приспосабливать свои мысли и чувства к Зощенко и Ахматовой. Пусть уж они перестраиваются сами.

Разве Анна Ахматова может воспитывать?

Разве этот балаганный рассказчик, писака Зощенко, может воспитывать?

Надо, не считаясь с авторитетом Зощенко и других, сказать им правду в глаза. Поэтому нужно и редакторов таких подобрать, которые считались бы с интересами государства. ‹…›

Что касается тех, кто возвращается с фронтов, – мы не должны их ставить на литературный пьедестал: ведь среди них есть и такие, что пишут плохо. Пусть это не смущает – не на ордена надо смотреть, а на то, как и что пишут.

Когда пишешь – учись уважать людей, а не научишься – и сам не будешь уважаем.

Вы думаете, они на фронте многому научились? У нас 12 с половиной миллиона стояло под ружьем, разве можно предположить, что они все ангелы? Пишешь хорошо – почет и уважение. Плохо – учись писать лучше.

Сталин закончил свою речь и остановился за спиной А. Жданова. Все заседание он ходил в мягких сапожках позади трибуны и президиума, чем явно смущал ораторов. Набив трубку табаком, он так и не закурил ее, ограничившись вдыханием запаха. Присутствующие заметили, что в руках у него не было никакого конспекта, говорил он раздумчиво, с привычными большими паузами»[264]264
  Левоневский Д. Указ. соч. С. 196–197.


[Закрыть].

Стенограмма выступления Сталина в виде уже отредактированной машинописи, отложившейся в личном фонде вождя, был впервые опубликован в 2003 г.[265]265
  Максименков Л. В. Указ. соч. С. 289–294. Документ вошел также в состав сборника: Большая цензура… С. 573–576.


[Закрыть] и вполне соответствует конспекту Левоневского.

За выступлением Сталина последовал небольшой перерыв, после которого вопрос о литературных журналах был закрыт и началось обсуждение следующего – о кинофильме «Большая жизнь».

Вполне очевидно – и место рассмотрения вопроса о журналах «Звезда» и «Ленинград» лишнее тому подтверждение, – что серьезные идеологические поражения в работе литературных журналов воспринимались руководством страны не столько как проблема писателей, сколько как упущение ленинградской парторганизации. Именно поэтому в процессе заседания Оргбюро ЦК выслушивались объяснения 1-го секретаря обкома и горкома П. С. Попкова и секретаря горкома по пропаганде И. М. Широкова. Кроме «политической близорукости» на них лежала вполне конкретная вина: Ленинградский горком ВКП(б) утвердил 26 июня 1946 г. М. М. Зощенко, отмеченного прежде персональным порицательным постановлением ЦК, членом редколлегии журнала «Звезда».

И если Жданов, который вел заседание Оргбюро, не хотел особенно концентрировать внимание присутствующих, в том числе и Сталина, на просчетах близких ему ленинградцев (в его словах даже слышатся защитительные нотки), то Маленков был лишен всякого сочувственного отношения и попенял ленинградским коммунистам на халатность – он-то был в 1943 г. в Москве и без проблем восстановил в памяти постановление.

Без сомнения, новое партийное руководство Ленинграда спасовало перед ССП, проявив таким образом в глазах ЦК слабость. И хотя П. С. Попков, выступавший на Оргбюро, пытался сказать об этом и пенял на Я. Ф. Капустина, который непосредственно был ответственен за решение горкома, «вина» партийного руководства Ленинграда была и без того очевидной для всех присутствующих, а после слов Сталина (явно раздосадованного упорным нежеланием Попкова и Широкова публично раскаяться) всякая защита была тщетной. Напротив, теперь для того, чтобы поддержать главу государства, стоило бы заострить внимание на этом. Однако намного больше филиппик Сталин отвел Зощенко и Ахматовой – он направлял удар своих соратников.

Вместе с тем в постановление ЦК были включены слова о «грубой политической ошибке» Ленинградского горкома ВКП(б). То обстоятельство, что именно Г. М. Маленков, поддерживая Сталина, предъявил претензию к горкому, имеет свои причины. Он прекрасно знал, что ответственность за это лежала и на секретаре ЦК А. А. Кузнецове, некогда протеже Жданова, а в то время очевидном фаворите Сталина.

Алексей Александрович Кузнецов, работавший в ленинградских партийных органах с 1932 г., бывший впоследствии при Жданове 2-м секретарем Ленинградского горкома, сменил Андрея Александровича в январе 1945 г. на посту 1-го секретаря обкома. И хотя отношения Жданова и Кузнецова не были безоблачными, Жданов использовал способности Кузнецова, переложил на него взаимодействие с НКВД и НКГБ. Но 18 марта 1946 г. Сталин, который помнил и ценил Кузнецова за работу в Ленинграде, провел на пленуме ЦК решение о переводе Кузнецова в Москву с назначением на должность секретаря ЦК и члена Оргбюро ЦК. Более того: 13 апреля 1946 г. Кузнецов постановлением Политбюро утвержден вместо Маленкова начальником Управления кадров ЦК ВКП(б) и наделен полномочиями председателя на заседаниях Секретариата ЦК[266]266
  Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР, 1945–1953. С. 32.


[Закрыть].

Так Сталин, подняв Кузнецова, противопоставил его Маленкову, умудрившись при этом не ущемить Жданова. И если против Жданова, в силу его исключительного положения, никто из членов Политбюро тогда не мог выступать, то на Оргбюро вдруг появилась четкая возможность поумерить пыл амбициозного Кузнецова: именно он, исходя из распределения обязанностей между секретарями ЦК, отвечал в том числе за «вопросы руководства работой обкомов партии областей, входящих в РСФСР»[267]267
  Там же.


[Закрыть].

Да и сам Кузнецов, как видно из приведенных выше фрагментов записи заседания Оргбюро, уже заранее сильно беспокоился: сам звонил в Ленинград и наводил справки у ленинградского руководства по поводу литературных дел. Иными словами, в ЦК была традиционная рабочая ситуация – напряженное соперничество, где каждый подсиживал товарища и пытался использовать малейшую оплошность для его дискредитации. Однако Кузнецов – куратор партийных органов Ленинграда – вышел сухим из воды.

Вряд ли стоит за этим видеть тот факт, что Жданов, дабы оттенить вину горкома и обкома, умышленно акцентировал вопрос на идеологическом провале в писательской среде и в первую очередь на «пошлых» произведениях Зощенко и «безыдейной» поэзии Ахматовой. Ведь Жданов, как и все остальные, лишь поддерживал то направление удара партийной критики, которое указал Сталин.

А Сталин изначально не стремился задействовать в этой игре партийные органы Ленинграда – он намеревался навести порядок именно в «загнивающей» писательской среде, и именно этому посвящена большая часть его выступления. И если бы Сталин хотел произвести перетряску в ленинградском руководстве, то он бы не оставил без внимания конфуз, случившийся на Оргбюро с П. С. Попковым, не отраженный в стенограмме ЦК, но сохранившийся в воспоминаниях П. И. Капицы:

«Место занял первый секретарь ленинградского горкома Попков, темнокожий, похожий на цыгана. Он стоял с видом провинившегося комсомольца.

– Должен признаться, – говорил, – заела текучка. Блокада, теперь восстановление… Не всегда удавалось прочитывать “Красную Звезду”…

– Как? Как? – перебил его Сталин.

Словно мальчишка, не выучивший уроков, Попков с просящим лицом повернулся к нам: “Подскажите-ка, как называется ваш проклятый журнал?” Чувствовалось, что до истории с обезьянкой ему не доводилось брать его в руки.

Мы принялись шепотом подсказывать:

– “Звезда”… просто “Звезда”!

– Да фу-ты, господи, “Звезда”, – подхватил Попков. – Перепутал с газетой “Красная звезда”.

Сталин, видимо, услышал подсказку, потому что понимающе ухмыльнулся в усы и неторопливо стал ломать папиросы, вытащенные из красной коробки, и набивать добытым табаком трубку.

Попков сник, говорил упавшим голосом, и уже не было озорства в его темных глазах»[268]268
  Капица П. И. Указ. соч. С. 139.


[Закрыть].

Но так случилось, что оставленные Сталиным без особенного внимания попытки Маленкова заострить внимание главы государства на вине Ленинградского горкома впоследствии в историографии стали рассматриваться как нечто большее, даже зловещее. Именно в репликах Маленкова на заседании Оргбюро подавляющее большинство историков видит зарождение грядущего «ленинградского дела».

На наш взгляд, это лишь совпадение, так как именно это заседание Оргбюро было вообще очень памятным, было застенографировано, отражено в мемуарах несколькими его участниками и имело невиданно громкие последствия. О накале страстей в этот вечер говорит одно то, что редактор «Звезды» Виссарион Саянов, которому досталось на заседании едва ли не больше других, не смог долго сдерживаться и открыто плакал во время обсуждения[269]269
  Бронтман Л. К. Указ. соч.


[Закрыть].

Что же касается самого Маленкова, то он был настолько раздавлен «делом авиационной промышленности» (лишившись 4 мая поста секретаря ЦК)[270]270
  Постановление Политбюро от 4 мая 1946 г. гласило: «1. Установить, что т. Маленков, как шеф над авиационной промышленностью и по приемке самолетов – над военно-воздушными силами, морально отвечает за те безобразия, которые вскрыты в работе этих ведомств (выпуск и приемка недоброкачественных самолетов), что он, зная об этих безобразиях, не сигнализировал о них в ЦК ВКП(б). 2. Признать необходимым вывести т. Маленкова из секретариата ЦК ВКП(б)» (Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР, 1945–1953. С. 206). Философ Г. П. Щедровицкий со слов отца, директора Института организации авиационной промышленности П. Г. Щедровицкого, указывал, что снятие наркома А. И. Шахурина (29 декабря 1945 г.) и назначение на его место М. В. Хруничева (30 декабря 1945 г.) явилось следствием острейшей кулуарной борьбы Жданова с Маленковым и было инспирировано Ждановым (Щедровицкий Г. П. Я всегда был идеалистом… С. 221).


[Закрыть], что вряд ли наказание деятелей Ленинградского горкома его так сильно волновало. Его волновал вопрос о том, как бы остановить дальнейшее усиление роли Кузнецова, который уже обошел его в иерархии сталинского окружения. Кроме того, внимание Маленкова к неправомерным действиям Ленинградского горкома объясняется еще и чертами его характера и многолетней работой в аппарате ЦК.

Маленков, опытный партийный функционер, начальник Управления кадров ЦК с 1939 г., был вообще очень внимателен и скрупулезен в разборе подобных дел, «не стремился вникать в тонкости диалектики, зато очень интересовался фактами»[271]271
  Батыгин Г. С., Девятко И. Ф. Советское философское сообщество в сороковые годы… С 634.


[Закрыть] и, говоря словами Молотова, был «способный аппаратчик»[272]272
  Чуев Ф. Указ. соч. С. 323.


[Закрыть]. Подобную въедливость, сведения о которой сохранила другая стенограмма, он обнаружил во время совещания по проблемам немецкой классической философии, проводимого им без участия Сталина в 1944 г. Тогда Маленков вывел на чистую воду Г. Ф. Александрова и М. Б. Митина – редакторов «Истории философии» (лауреатов Сталинской премии), даже не читавших сданного в печать тома[273]273
  Батыгин Г. С., Девятко И. Ф. Указ. соч. С. 633–635.


[Закрыть].

Но вернемся на заседание Оргбюро ЦК. Тот факт, что Ленинградский горком утвердил Зощенко в составе редакции «Звезды», был озвучен в день заседания, 9 августа. Кузнецову и Жданову он, конечно же, был известен ранее, хотя бы по телефонным справкам из Ленинградского горкома. Но именно 9 августа датировано первое ознакомление сотрудников ЦК с копией протокола этого решения, согласно привычной процедуре доставленной 21 июля в Управление по проверке парторганов ЦК[274]274
  Бабиченко Д. Л. Указ. соч. С. 131.


[Закрыть]. При этом некоторые исследователи связывают такой факт со «зловещей» ролью Маленкова: «Перед заседанием у Маленкова на руках оказался козырь – постановление Ленинградского горкома – кардинально переменивший ход заседания»[275]275
  Там же.


[Закрыть].

Несомненно, во время предварительных рассмотрений на Секретариате ЦК этот «козырь» был общеизвестен, да и без всякого обращения к копии протокола было ясно, что утверждение членом редколлегии журнала фигуранта постановления ЦК без особого на то разрешения Секретариата ЦК – очевидный просчет горкома. И это было ясно абсолютно всем, без всяких копий протоколов. Единственное, с чем может быть связано ознакомление с копией решения именно 9 августа, – уточнение того, что под решением стоит именно подпись Капустина, а не самого Попкова (это было необходимо для подготовки оргвыводов), а также для того, чтобы увидеть этот документ, а не судить по многочисленным ссылкам на него.

Причем не важно даже, каким образом стал Зощенко членом редколлегии и знал или не знал ЦК об этом решении: пока Сталин не обругал писателя, это было безразлично абсолютно всем, но теперь необходимо было найти виновных. И, конечно, они найдены были на местах, а отнюдь не в ЦК.

О решении горкома еще раз повторил на Оргбюро сам Попков: «Когда обсуждали последний состав редакции, я не был, но они все рекомендовали Зощенко»[276]276
  Неправленая стенограмма заседания Оргбюро ЦК ВКП(б) по вопросу «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», 9 августа 1946 г. С. 577.


[Закрыть]. Собственно, именно после этих слов и последовал вопрос Маленкова: «Зачем Зощенко приютили?» Маленков задал вполне уместный, особенно с учетом его опыта в курировании работы партийных органов, вопрос.

Также сохраняется вероятность того, что 9 августа – еще до заседания Оргбюро – с документом были в протокольном порядке ознакомлены члены Оргбюро. Или же решение фигурировало в каких-то иных подготовительных действиях, предшествовавших заседанию Оргбюро. Ведь если писатели, приехавшие 7-го числа и утром узнавшие в ЦК о причине экстренного вызова, оставались два дня в гостинице и ждали вызова, то секретари Ленинградского горкома, приехавшие в тот же день и поселившиеся в той же гостинице, явно не поехали на обзорную экскурсию по столице, а отправились в ЦК. И конечно же, поскольку главная претензия была известна, зашла речь и о решении горкома. Словом, вопрос утверждения Зощенко решением горкома являлся, по сути, секретом полишинеля. В любом случае при такой вопиющей ситуации вина горкома имелась и без того, а решение об утверждении Зощенко лишь ее усугубило.

Кроме того, подлинник решения Бюро Ленинградского горкома № 253/2 от 27 июня 1946 г. указывает, что «выписки были посланы Широкову, Капице и т. Еголину ЦК ВКП(б)». Последнее подчеркнуто. Секретариат Управления пропаганды ЦК ВКП(б) взял этот вопрос под контроль 1 июля 1946 г. с пометкой: «Срок исполнения 7 июля». «То есть о ленинградском решении в Москве знали и в течение месяца никакого криминала в нем не видели»[277]277
  Максименков Л. В. Указ. соч. С. 284.


[Закрыть].

Все известные факты как раз укладываются не в зловещую подготовку «ленинградского дела», а в банальный поиск виноватых, вполне соответствующий как прежним, так и нынешним российским реалиям, безотносительно географической и хронологической заданности.

Также излишне надуманной нам кажется приписывание зловещего подтекста ситуации, произошедшей в перерыве заседания Оргбюро и описанной впоследствии П. И. Капицей:

«…Мы направились покурить в фойе. Там к Саянову подошел секретарь ЦК по кадрам Алексей Кузнецов ‹…›. К нам подошли секретари ленинградского горкома, а потом присоединился и Жданов, решивший, видимо, нас подбодрить:

– Не теряйтесь, держитесь по-ленинградски, мы не такое выдержали. Покажите, каким нужно журнал выпускать!

В дверях показался Сталин. Видя толпящихся ленинградцев, шутливо удивился:

– Чего это ленинградцы жмутся друг к дружке? Я ведь тоже питерский.

Жданов отошел от нас.

– Продолжим заседание! – произнес он»[278]278
  Капица П. И. Указ. соч. С. 140.


[Закрыть].

Пытаясь углядеть истоки «ленинградского дела» в этой сцене, некоторые историки пишут: «Через два с половиной года Сталин будет уже полностью уверен, что “ленинградцы” – опаснейшие “заговорщики”, но естественно видеть зарождение этой уверенности в описанной сцене»[279]279
  Кожинов В. В. Указ. соч. С. 259.


[Закрыть]. На наш взгляд, подобные предположения – плоды фантазии.

Вернувшись к ходу самого заседания Оргбюро, любопытно сравнить параллельные места стенограммы ЦК с другими источниками, освещающими события того памятного заседания. Реплики Маленкова не кажутся столь «зловещими», а лишь доносят до нас то огромное внутреннее желание Маленкова участвовать со знанием дела в идущем обсуждении и, где возможно, вставить к месту реплику. Но еще важнее, что приведенное ниже сопоставление окончательно лишает стенограмму ЦК неприкосновенного статуса – уж очень очевидны сделанные стенографистками изъятия и сглаживания.

Приведем еще один сюжет из заседания Оргбюро ЦК 9 августа 1946 г. – выступление секретаря ЛГК по пропаганде И. М. Широкова:

В контексте подозрений о будущем «ленинградском деле» намного более угрожающе звучит записанная Левоневским реплика самого Сталина: «Это что, журнал ленинградский или Союза писателей? Если ленинградский, то Ленинград имеет свой голос».

Конспект Левоневского позволяет также идентифицировать Маленкова как автора анонимной реплики – «голос», – смысл которой был в упреке обкому и горкому, ответственным за издание «Ленинградской правды»:

Кроме явного несоответствия стенограммы ЦК реальному положению вещей, важен еще один момент, который описан Капицей:

«Кто же у нас возглавит “Звезду”? Тут Иосиф Виссарионович полистал какие-то бумажки на столе и, взглянув на одну, сказал:

– Ленинградский горком рекомендует… ‹…›

Тут к Иосифу Виссарионовичу склонился Жданов и что-то шепнул. Сталин приподнял брови, как бы что-то соображая, и вместо председательствующего сказал:

– Сделаем на пять минут перекур!

Вместе со Ждановым они ушли в соседнее помещение, а мы направились покурить в фойе. ‹…›

Как я узнал позже от заместителя начальника Управления пропаганды ЦК Еголина, Жданов, выйдя в перерыве в другую комнату, сказал:

– Иосиф Виссарионович, на секретариате решено Саянова освободить.

Сталин, словно сдаваясь секретарям, приподнял обе руки и ответил: “Подчиняюсь большинству”, – хотя это не часто с ним случалось»[280]280
  Кожинов В. В. Указ. соч. С. 140–141.


[Закрыть].

В этом рассказе есть два важных обстоятельства, на которые хотелось бы обратить внимание. Во-первых, вопрос о кандидатах на должность редактора «Звезды» уже обсуждался ранее, и сотрудники Ленинградского горкома привезли с собой «объективки» либо передали их в ЦК ранее.

Второе – более важное – что накануне[281]281
  По-видимому, заседание Секретариата ЦК происходило именно 8 августа, поскольку вечером 7 числа Жданов дважды побывал у Сталина в кремлевском кабинете, с 19:35 до 20:30 и с 23:20 до 23:35 (см.: Посетители кремлевского кабинета И. В. Сталина // Исторический архив. М., 1996. № 4. С. 129).


[Закрыть] состоялось заседание Секретариата ЦК, где обсуждался вопрос о литературных журналах. Это вполне логично, поскольку практически все решения, рассматриваемые на заседаниях Оргбюро и Политбюро, должны были предварительно проходить через Секретариат ЦК; еще 2 августа 1946 г. Политбюро ЦК приняло постановление о функциях Секретариата:

«Установить, что Секретариат ЦК ВКП(б) является постоянно действующим рабочим органом ЦК. Главной задачей Секретариата ЦК является подготовка вопросов, подлежащих рассмотрению Оргбюро, и проверка решений Политбюро и Оргбюро ЦК. Секретариат определяет повестку дня Оргбюро и предварительно рассматривает проекты решений по вопросам, вносимым на рассмотрение Оргбюро. ‹…› В соответствии с изложенным характером работы Секретариат не имеет регулярных заседаний и собирается по мере необходимости»[282]282
  Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР, 1945–1953. С. 34.


[Закрыть].

Значит, вопрос о ленинградских журналах уже был подробно рассмотрен на Секретариате ЦК (членами которого на тот момент были Жданов, Кузнецов, Попов и Патоличев), причем, согласно постановлению Политбюро от 13 апреля 1946 г., «подготовка вопросов к Секретариату ЦК ВКП(б) и председательствование на заседаниях последнего»[283]283
  Там же. С. 32.


[Закрыть] возлагались именно на Кузнецова.

Как свидетельствует конспект Левоневского, именно на Секретариате было подготовлено решение о создании специальной комиссии ЦК по разработке постановления:

«А. ЖДАНОВ. Предлагаю утвердить решение секретариата о создании комиссии.

И. СТАЛИН. Пусть в комиссию будут включены ленинградцы.

А. ЖДАНОВ. Троих достаточно? Прокофьев, Саянов, Капица.

И. СТАЛИН. Они обсудят, что надо записать в постановление.

А. ЖДАНОВ. Переходим ко второму вопросу. Товарищи, приглашенные по первому вопросу из Ленинграда, могут быть свободными.

И. СТАЛИН. А это кто? Писатели? Пусть они останутся, им же интересно послушать о кино?..

ГОЛОСА ЛЕНИНГРАДЦЕВ. Интересно, конечно»[284]284
  Левоневский Д. Указ. соч. С. 197.


[Закрыть].

В результате обсуждения ситуации в ленинградских журналах постановлением Оргбюро ЦК было решено закрыть журнал «Ленинград», а также «поручить комиссии в составе т[оварищей]: Жданова А. А. (созыв), Кузнецова А. А., Патоличева Н. С., Попова Г. М., Маленкова Г. М., Александрова Г. Ф., Попкова П. С., Саянова В. М., Лихарева Б. М., Прокофьева А. А., Тихонова Н. С., Широкова И. М. и Вишневского В., на основе обмена мнениями на заседании Оргбюро, разработать проект постановления ЦК ВКП(б) о коренном улучшении журнала “Звезда”»[285]285
  Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) по итогам рассмотрения вопроса о журналах «Звезда» и «Ленинград», 9 августа 1946 г. // Власть и художественная интеллигенция. С. 565.


[Закрыть].

Но пока вопрос только разрабатывался, уже на следующий день после заседания Оргбюро ЦК, 10 августа 1946 г., в «Культуре и жизни» было напечатано «Письмо в редакцию» одного из участников заседания Оргбюро – это был критический отзыв шедшего в ногу с партией Всеволода Вишневского «Вредный рассказ Мих. Зощенко». Сложно понять истинную цель автора: быть может, он хотел предупредить этой статьей о грядущих потрясениях, хотя, скорее всего, просто желал выслужиться перед властью. Ведь в тот момент – глубокой ночью с 9 на 10 августа, когда номер шел в печать, – резкого текста постановления ЦК еще не существовало. Заканчивал Вишневский свое «письмо в редакцию» следующими словами: