Автор книги: Петр Дружинин
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
«История развития капитализма и художественной практики буржуазного искусства в эпоху империализма полностью подтвердила глубокий прогноз Маркса. Упадок и гибель буржуазного искусства стали очевидным фактом, наблюдаемым нами в современных капиталистических странах. Раскрывается отвратительная картина полного патологического разложения и маразма буржуазного искусства, зашедшего в тупик формализма и мистики, провозглашающего психическое состояние душевнобольных в качестве высшего проявления “свободы”. Бред психопата давно признан образцом свободы творчества. “Параноик, – говорит сюрреалист Сальвадор Дали, – пользуется реальной действительностью для утверждения идеи, которой он одержим”. ‹…›
Сейчас Пикассо выдвинул новые “принципы”. Он пишет портреты, в которых человеческие лица то сплющены, то разорваны, все черты лица и части тела уродливо вывернуты, представляя собой не живопись, а патологический кошмар. ‹…› Пикассо в живописи в гораздо большей степени, чем Сартр в литературе, стал сейчас знаменем самого упадочного буржуазного искусства. Влияние его в странах Европы и Америки огромно.
Даже среди советской художественной интеллигенции есть люди, которые из чувства низкопоклонства перед последним словом заграничной моды почтительно восхищаются идиотскими кривляниями Пикассо, усматривая в них образы “свободного творчества”. Замечу попутно, что советская печать Пикассо не критикует. Многие советские художники стараются не затрагивать Пикассо из соображений “как бы чего не вышло”. Мне кажется, это совершенно неверно. Можно найти соответствующую форму критики, но нельзя из факта вступления Пикассо в члены французской компартии устраивать стену, защищающую Пикассо от критики. Такое отношение к Пикассо является более чем странным. Все это бредовое, гримасничающее буржуазное искусство – от пикассовщины до сюрреализма и экзистенциализма – смеет критиковать наше молодое, здоровое советское искусство, обвиняя его в покорном следовании за действительностью, в фотографизме и т. п. ‹…›
На фоне разнузданной реакции, мистицизма, полного маразма современного буржуазного искусства особенно ярко выступает всемирно-историческое значение советского искусства, развивающегося по пути, указанному товарищем Сталиным, по пути социалистического реализма»[350]350
Дискуссия по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», 16–25 июня 1947. С. 250–252.
[Закрыть].
В тот же день, 24 июня 1947 г., с итоговым докладом выступил А. А. Жданов. Накануне текст доклада был одобрен Сталиным и по его просьбе разделен на две составные части: «глава 1-я = критика учебника, глава 2-я = о философ[ском] фронте»[351]351
Есаков В. Д., Левина Е. С. Указ. соч. С. 224.
[Закрыть].
Уже вводная часть доклада показала, что цель форума, сформулированная его устроителями, была достигнута:
«Товарищи! Дискуссия о книге т. Александрова не ограничилась рамками обсуждаемой темы. Она развернулась вширь и вглубь, поставив также более общие вопросы положения на философском фронте. Дискуссия превратилась в своего рода всесоюзную конференцию по вопросам состояния научной философской работы. Это, конечно, совершенно естественно и закономерно»[352]352
Дискуссия по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», 16–25 июня 1947. С. 256.
[Закрыть].
Первая часть выступления – «Недостатки книги тов. Александрова» – не только суммировала мнения выступивших, но и отразила собственную точку зрения Жданова-марксиста.
Наше внимание привлекли попытки Жданова выступить знатоком вопросов естествознания.
«Бросается в глаза крайняя бедность, убогость и абстрактность характеристики уровня естествознания того или иного периода. ‹…› При этом в книге допускаются вопиющие ошибки, поражающие своей безграмотностью в вопросах естествознания. Чего стоит, например, описание развития науки в эпоху Возрождения: “Ученый Герике построил свой знаменитый воздушный насос, и существование атмосферного давления, заменившее собой представление о пустоте, было доказано практическим путем, вначале в виде опыта с полушариями в Магдебурге. Люди в течение веков спорили о том, где находится “центр мира” и можно ли считать им нашу планету. Но вот приходит в науку Коперник, а затем Галилео Галилей. Последний доказывает существование пятен на Солнце и изменение их положения. Он видит в этом и в других открытиях подтверждение учения Коперника о гелиоцентрическом строении нашей солнечной системы. Барометр научил людей предсказывать погоду. Микроскоп заменил систему догадок о жизни мельчайших организмов и сыграл большую роль в развитии биологии. Компас помог Колумбу опытным путем доказать шарообразное строение нашей планеты” (стр. 135).
Здесь почти каждое предложение – абсурд. Как могло атмосферное давление заменить представление о пустоте; разве существование атмосферы отрицает существование пустоты? Каким образом движение пятен на Солнце подтвердило учение Коперника?
Представление о том, что барометр предсказывает погоду, относится к самым ненаучным представлениям. К сожалению, люди и сейчас еще не научились как следует предсказывать погоду, что всем нам хорошо известно из практики нашего Бюро погоды. (Смех.)
Далее. Разве может микроскоп заменить систему догадок, и, наконец, что такое “шарообразное строение нашей планеты”? До сих пор казалось, что шарообразной может быть только форма.
Перлов, аналогичных перечисленным, в книге Александрова много»[353]353
Там же. С. 266.
[Закрыть].
Таким образом, А. А. Жданов сразился с Г. Ф. Александровым не только как философ. Причем даже если допустить, что Г. Ф. Александров является единоличным автором «Истории западноевропейской философии» (во что мы решительно не можем поверить), то вряд ли он мог сам выдумать что-либо из области естествознания. Кроме того, академик имел не только штат скрытых соавторов, но и умелых редакторов (кроме титульного редактора – директора Института философии АН СССР Г. С. Васецкого). Что же касается Андрея Александровича, то он, еще раз повторимся, писал свои тексты самостоятельно, а в качестве его редактора зачастую выступал только один человек. Таким образом, если книга Г. Ф. Александрова представляется нам текстом компилятивным по части источников и синтетическим по части авторства, то речь Жданова – подлинный текст главного партийного идеолога.
Если оставить в стороне явные стилистические огрехи книги Г. Ф. Александрова – о «шарообразном строении» Земли или же о микроскопе, «заменившем систему догадок», то в этом пассаже из доклада Жданова можно выделить три «вопиющие ошибки, поражающие своей безграмотностью в вопросах естествознания».
Первая – об ученом Герике, или «Как могло атмосферное давление заменить представление о пустоте?».
Немецкий ученый-экспериментатор Отто фон Герике (1602–1686) был одним из тех, кто пытался путем экспериментов преодолеть само понятие пустоты – той самой «Horror Vacui» (буквально – «боязнь пустоты»), которая страшила многие века умы испытателей природы. Это понятие ввел еще Аристотель для обозначения «логического противоречия», ставшего, с одной стороны, основой Аристотелевой физики, а с другой – предметом постоянной полемики, принципиально разрешившейся лишь с эпохой Возрождения, когда многие постулаты физики философской стали разрушаться физикой экспериментальной.
Для развенчания утверждения Аристотеля о том, «что не существует пустоты ни в отдельности (ни вообще, ни в редком), ни в возможности»[354]354
Аристотель. Физика // Аристотель. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1981. Т. 3. С. 145.
[Закрыть], нашелся итальянец Евангелиста Торричелли (1608–1647). Он задумался по поводу одного из наблюдений Галилея – что водопроводчики не могут добиться поднятия воды в трубах выше определенного уровня – и, производя эксперименты на жидкой, но более тяжелой, а значит, и требующей меньших экспериментальных масштабов ртути, смог сделать важные открытия. Им в результате экспериментов с трубкой и ртутью в 1644 г. был изобретен ртутный барометр, а образующаяся в трубке пустота (впоследствии названная Торричеллиевой) опровергала тезис Аристотеля о том, что «природа боится пустоты». Но факт существования атмосферного давления не был воспринят современниками в качестве безусловного. «Для публики вопрос окончательно выяснился только после того, как Паскаль открыл связь между барометрической высотой и высотой места, а еще более после опытов с магдебургскими полушариями, противопоставившими давлению воздуха лошадиные силы»[355]355
Розенбергер Ф. История физики. М.; Л., 1933. Ч. II. С. 119.
[Закрыть].
Именно Герике, по-видимому, еще не зная об открытии Торричеллиевой пустоты, осуществил указанный эксперимент, пройдя собственным путем, – он изобрел воздушный насос, посредством которого и продемонстрировал 6 мая 1654 г. в Магдебурге силу, обусловленную атмосферным давлением: два спроектированные им полушария после откачки из них воздуха не могли быть разомкнуты силой впряженных 24 лошадей, тогда как после наполнения полушарий вновь воздухом они разжимались безо всяких серьезных усилий. Таким образом, публичный эксперимент Герике с магдебургскими полушариями не только со всей очевидностью доказал существование атмосферного давления, но и подвел черту под многовековым спором о пустоте.
Вторая «ошибка» книги Г. Ф. Александрова, также проистекающая из открытия Торричелли: «Представление о том, что барометр предсказывает погоду, относится к самым ненаучным представлениям».
Опыты Торричелли с давлением воздуха нашли последователей: это был и Рене Декарт (1596–1650), обративший внимание на изменение уровня столба жидкости, а в большей степени – Блез Паскаль (1623–1662), который открыл зависимость высоты ртутного столба от давления воздуха снаружи (посредством наблюдения изменений барометра на вершине и у подножия горы), окончательно развеяв миф о «боязни пустоты». Одновременно он смог отметить изменения высоты ртутного столба в стационарно расположенном барометре, а также зависимость этих изменений от погодных условий. К утверждению «метеозависимости» пришел и много экспериментировавший с жидкостными барометрами Герике. И хотя они еще не могли правильно объяснить эту зависимость, начало исследованиям в этой области было положено.
В 1667 г. прибор получил от английского физика Роберта Бойля (1627–1691), также пытавшегося в наблюдениях соотнести высоту столба с погодой, название барометра. С начала XVIII столетия барометр стал непременным физическим прибором для наблюдения погоды, а в 1843 г. французский инженер-теплотехник Люсьен Види (1805–1866) изобрел безжидкостный барометр, дав ему название анероид (букв. «безжидкостный»), но долго не мог убедить современников в его действенности. После того как была определена зависимость погоды от изменения атмосферного давления, барометр стал неотъемлемым метеорологическим прибором. Исключительное значение барометра для прогнозирования погоды сохраняется до сего дня.
Третья «ошибка» касается одного из наиболее знаменитых споров в истории науки – гелиоцентризма как системы мироздания, или же, словами секретаря ЦК, «Каким образом движение пятен на Солнце подтвердило учение Коперника?».
Солнечные пятна, о которых говорит А. А. Жданов, он наверняка мог бы наблюдать и сам, если бы обратил свой взор от светила земного к светилу небесному. Солнечные пятна были известны еще ученым Античности и Древнего Китая. В современной Галилею научной мысли главенствовала позиция Аристотеля, выраженная им в трактате «О небе». Суть ее состояла в том, что Солнце представляется совершенным, покрытым твердой оболочкой небесным телом, которое не может иметь на себе пятен или иных признаков несовершенства. Вследствие этой теории солнечные пятна объяснялись совмещением проекций движущихся планет с солнечным диском.
Но в 1610 г. внимание к пятнам на солнце проявил Галилео Галилей:
«По собственному утверждению Галилея, он впервые заметил их в конце 1610 г., но, по-видимому, не обратил тогда на них особенного внимания; и хотя он показывал их нескольким друзьям как любопытный объект, однако не делал формального объявления о своем открытии до мая 1612 г., когда это открытие было сделано, независимо от него, Гарриотом в Англии, Иоганном Фабрицием (1587–1615) в Голландии и Христофором Шейнером (1575–1650) в Германии и обнародовано Фабрицием (июнь 1611 г.). Солнечные пятна наблюдались уже раньше невооруженным глазом, но их обыкновенно объясняли прохождением Меркурия по диску Солнца. Присутствие на Солнце “позорных” темных пятен, “изменчивость” их формы и положения, их внезапное появление и исчезновение – все это было весьма не по нутру сторонникам старого взгляда, по которому небесные тела нетленны, совершенны и неизменны. ‹…› В трех письмах к своему другу Вельзеру, богатому аугсбургскому купцу, написанных в 1612 году и напечатанных в след'ующем году, Галилей, изложив полностью свои открытия, беспощадно разрушает эти воззрения; он доказывает, что солнечные пятна должны находиться поблизости или на самой поверхности Солнца; что наблюдаемые движения точно таковы, какими они должны быть, если пятна неразрывно связаны с Солнцем, которое обращается на своей оси приблизительно раз в месяц»[356]356
Берри А. Краткая история астрономии. М.; Л., 1946. С. 139–140.
[Закрыть].
Вскоре открытие вращения Солнца подтолкнуло ученого к более серьезным выводам, которые Галилей представил в своем знаменитом письме к Бенедетто Кастелли от 21 декабря 1613 г.:
«В самом деле, как я обнаружил и неопровержимо доказал, Солнце вращается вокруг себя, делая свой полный оборот примерно в течение лунного месяца; таким же образом происходят обращения и других небесных тел. Далее, с большой вероятностью и с большим основанием можно полагать, что Солнце, как величайшее орудие природы, являющееся как бы сердцем мира, сообщает всем планетам не только свет, который они излучают затем вокруг себя, но и движение. Если теперь, согласно с учением Коперника, мы припишем Земле в первую очередь суточное обращение, то кому же не станет ясно, что для того, чтобы остановить всю систему, не нарушая дальнейшего взаимного обращения планет, но лишь увеличив продолжительность дневного освещения, для этого достаточно остановить Солнце»[357]357
Выгодский М. Я. Галилей и инквизиция. М.; Л., 1934. Ч. I. С. 101.
[Закрыть].
А в 1615 г. Галилей, уже полностью уверенный в том, какое небесное тело стоит в центре мироздания, пишет об этом со свойственной ему метафоричностью слога в «Послании Кристине Лотарингской»:
«…Оно, будучи властелином природы, является также сердцем и душой мира и сообщает окружающим телам не только свет, но и движение, вращаясь само по себе; так как при остановке сердца прекращается движение частей тела животного, то, если бы Солнце остановилось, прекратилось бы и вращение планет»[358]358
Фантоли А. Галилей: В защиту учения Коперника и достоинства Святой Церкви. М., 1999. С. 155.
[Закрыть].
В «Диалоге о двух главнейших системах мира» Галилей представил в окончательном виде свою гипотезу о том, что характер движения пятен по солнечному диску косвенно доказывает вращение Земли вокруг Солнца, а не наоборот[359]359
Галилей Г. Диалог о двух главнейших системах мира – птоломеевой и коперниковой. М.; Л., 1948. С. 250–257.
[Закрыть]. И хотя эта гипотеза оказалась ошибочной (для доказательства указанного тезиса было более чем достаточно открытых Галилеем спутников Юпитера), она придавала Галилею больше убежденности в борьбе за учение Коперника.
Но доказательство принадлежности пятен самому светилу, опровергающее господствовавший тогда тезис Аристотеля о совершенстве небес, имело чрезвычайное значение для доказательства несостоятельности всей прежней системы мира. Именно поэтому доказательство движения пятен на солнце, оказавшееся одним из важнейших астрономических открытий Галилея, имело столь серьезное значение для доказательства учения Коперника. Галилей, как справедливо указано в приведенных А. А. Ждановым словах из книги Г. Ф. Александрова, «видит в этом и в других открытиях подтверждение учения Коперника о гелиоцентрическом строении нашей солнечной системы».
Таким образом, познания секретаря ЦК ВКП(б) по основополагающим вопросам естествознания оказались не столь глубокими, как ему казалось, а стремление проявить эрудицию – не слишком обоснованными.
При этом показателен именно сам факт того, как А. А. Жданов без тени сомнения обращается к совершенно неведомым ему областям науки с твердым осознанием собственной правоты. Безусловно, в этом он был отражением «корифея всех наук», который, прочитав заранее ждановский доклад, внес свои исправления.
Одновременно А. А. Жданов является и наследником тех, кто за несколько столетий до него посчитали доказательства гелиоцентрической системы мира абсурдными: как Инквизиция в 1633 г. осудила Галилея лишь за попытку толкования Святого Писания, не вникая в суть его аргументации и не обращая внимания на прогресс естествознания первой трети XVII столетия, так и главный сталинский идеолог послевоенной эпохи не обращает никакого внимания на основное завоевание научной революции XVII в. – доказательство гелиоцентризма, отстаивая завоевания совершенно другой революции.
Учитывая сказанное, небезынтересен другой вопрос – каким образом эти перлы партийного идеолога, которые можно охарактеризовать не только употребленным им словом «абсурд», но даже как откровенная ересь, оказались не только не забыты, но и канонизированы – суммарный тираж изданий этого выступления за 1947–1953 гг. намного превысил миллион экземпляров[360]360
Кроме полной стенограммы дискуссии на страницах журнала «Вопросы философии» (15 000 экз.), речь А. А. Жданова вышла и отдельными брошюрами: Жданов А. А. Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии» 24 июня 1947 г. М., 1947 (300 000 экз.); То же. Магадан: Советская Колыма, 1947 (10 000 экз.); То же. Горький, 1948 (10 000 экз.); То же. М., 1951 (200 000 экз.); То же. М., 1952 (500 000 экз.); То же. М., 1953 (300 000 экз.) и т. д.
[Закрыть].
Такое обстоятельство требует объяснения. Дело в том, что отдельным пунктом постановления ЦК ВКП(б) от 22 апреля 1947 г. «О дискуссии по книге тов. Александрова “История западноевропейской философии”» было указано следующее: «Все выступления должны быть застенографированы и после дискуссии стенограммы должны быть опубликованы отдельным изданием»[361]361
Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б), 1922–1952 / Сост. В. Д. Есаков. М., 2000. С. 345.
[Закрыть]. И действительно, первый номер нового журнала «Вопросы философии» оказался невиданного для журнала объема; он содержал стенограмму «Философской дискуссии», причем выступление А. А. Жданова сохранило в себе и приведенные выше перлы по вопросам естествознания. Это кажется удивительным – ведь среди участников дискуссии было немало действительно выдающихся знатоков естествознания (во главе с президентом АН СССР С. И. Вавиловым). Кроме того, главным редактором «Вопросов философии» был утвержден подлинный титан в этой области – Бонифатий Михайлович Кедров (1903–1985). Несомненно, они понимали всю несостоятельность высказываний секретаря ЦК, но предпочли не акцентировать на этом внимание.
Естественно, Б. М. Кедров сгладил бы эти слова при публикации, но тому неожиданно возникло серьезное препятствие, о котором он позднее вспоминал:
«Помощники А. А. Жданова передали мне полный текст материалов философской дискуссии для помещения их в No. 1 журнала, причем строго-настрого запретили вносить какие-либо изменения, поскольку, как они сказали, по указанию И. В. Сталина дискуссия была совершенно свободной и каждому была предоставлена возможность говорить все, что он хотел или считал нужным сказать. Мне было дано несколько дней на то, чтобы выпустить в свет весь этот материал в No. 1 журнала. Я не стал перечитывать устных выступлений, которые я слышал все до единого, но тексты приложенных речей прочитал очень внимательно. Среди них я обнаружил несколько речей, в которых, на мой взгляд, содержались совершенно недопустимые вещи; публиковать такие вещи, по-моему, было нельзя, даже несмотря на указание Сталина. Сейчас я помню два таких случая. Во-первых, в тексте речи проф[ессора] А. К. Тимирязева обливались буквально грязью наши советские ведущие физики – А. Ф. Иоффе, В. А. Фок, С. И. Вавилов и другие, как в философском, так и в идейно-политическом отношении. Во-вторых, не годился весь текст от начала до конца речи некоего Аджемяна, который проводил идею о необходимости союза между философией диалектического материализма и православием. Он писал, что подобно тому, как при наличии трактора нужна и лопата, так в борьбе против католицизма и Ватикана может пригодиться нам (как “трактору”) и православная церковь в качестве идейного союзника (“лопаты”).
Я написал Жданову письмо, что, будучи главным редактором, не могу подписать к печати подобные вещи, так как они позорят нашу философию, и просил разрешения вычеркнуть из текста речи А. К. Тимирязева клеветнические выпады против ведущих физиков, а текст речи Аджемяна снять совсем.
Через несколько дней Жданов пригласил меня к себе и прочитал свое письмо к Сталину по поводу моих предложений. Он пояснил при этом, что так как от Сталина исходило указание провести дискуссию как совершенно свободную, то теперь для любого ограничения чьего бы то ни стало места требуется личное разрешение от Сталина. В ответ же на письмо Жданова, по его словам, Сталин ему позвонил и дал согласие на предложенные мною изменения»[362]362
Кедров Б. М. Как создавался наш журнал // Вопросы философии. М., 1988. № 4. С. 96–97.
[Закрыть].
Естественно, что никто даже и не думал в таких условиях пытаться что-либо исправлять в выступлении А. А. Жданова, а потому его речь, вместе с высказываниями по вопросам естествознания, стала достоянием общественности.
Вернемся к выступлению А. А. Жданова. Вторая часть его доклада – «О положении на нашем философском фронте» – уже носила характер программного партийного документа. Начиналась она констатацией удручающего положения в главной партийной науке:
«Если вышло так, что книга т. Александрова получила признание у большинства наших руководящих философских работников, что она была представлена к Сталинской премии, была рекомендована в качестве учебника и вызвала многочисленные хвалебные рецензии, то это означает, что и другие философские работники, очевидно, разделяют ошибки т. Александрова. А это говорит о серьезном неблагополучии на нашем теоретическом фронте.
То обстоятельство, что книга не вызвала сколько-нибудь значительных протестов, что потребовалось вмешательство Центрального Комитета и лично товарища Сталина, чтобы вскрыть недостатки книги, означает, что на философском фронте отсутствует развернутая большевистская критика и самокритика»[363]363
Дискуссия по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», 16–25 июня 1947. С. 267.
[Закрыть].
Отметив недостатки на «философском фронте» – групповщину, слабую актуальность научных работ, плохое руководство, отсутствие большевистской критики и самокритики, А. А. Жданов коснулся и злободневных вопросов идеологии:
«Конечно, причина отставания на философском фронте не связана ни с какими объективными условиями. Объективные условия, как никогда, благоприятны, материал, ждущий научного анализа и обобщения, безграничен. Причины отставания на философском фронте надо искать в области субъективного. Эти причины в основном те же самые, которые вскрыл ЦК, анализируя отставание на других участках идеологического фронта.
Как вы помните, известные решения ЦК по идеологическим вопросам были направлены против безыдейности и аполитичности в литературе и искусстве, против отрыва от современной тематики и удаления в область прошлого, против преклонения перед иностранщиной, за боевую большевистскую партийность в литературе и искусстве. Известно, что многие отряды работников нашего идеологического фронта уже сделали для себя надлежащие выводы из решений ЦК и на этом пути добились значительных успехов.
Однако наши философы здесь отстали. Видимо, они не замечают фактов беспринципности и безыдейности в философской работе, фактов пренебрежения современной тематикой, фактов раболепия, низкопоклонства перед буржуазной философией. Они, видимо, считают, что поворот на идеологическом фронте их не касается. Теперь всем видно, что этот поворот необходим»[364]364
Там же. С. 268–269.
[Закрыть].
Затронув вопросы внешней политики, А. А. Жданов в своих рассуждениях пошел несколько далее привычного:
«Надо торопиться наверстать потерянное время. Задачи не ждут. Одержанная в Великой Отечественной войне блестящая победа социализма, которая явилась также блестящей победой марксизма, стала костью поперек горла империалистов. Центр борьбы против марксизма переместился ныне в Америку и Англию. Все силы мракобесия и реакции поставлены ныне на службу борьбы против марксизма. Вновь вытащены на свет и приняты на вооружение буржуазной философии – служанки атомно-долларовой демократии, истрепанные доспехи мракобесия и поповщины: Ватикан и расистская теория; оголтелый национализм и обветшалая идеалистическая философия; продажная желтая пресса и растленное буржуазное искусство. Но сил, видимо, не хватает. Под знамя “идеологической” борьбы против марксизма рекрутируются ныне и более глубокие резервы. Привлечены гангстеры, сутенеры, шпионы, уголовные преступники. ‹…›
Кому же, как не нам – стране победившего марксизма и ее философам, – возглавить борьбу против растленной и гнусной буржуазной идеологии, кому, как не нам, наносить ей сокрушающие удары!»[365]365
Там же. С. 271.
[Закрыть]
Речь Жданова оказалась главным событием философской дискуссии:
«Она оказала длительное влияние на последующее развитие советской философской мысли, особенно истории философии и ее теоретико-методологических установок. Это влияние было глубоко консервативным, надолго затормозило развитие науки истории философии, философской историографии в СССР»[366]366
Каменский З. А. Философская дискуссия 1947 года (преимущественно по личным воспоминаниям). С. 13–14.
[Закрыть].
Самому же Александрову досталось множество упреков. Как шутил на дискуссии В. С. Кеменов, «доза критики, которую получил т. Александров, мне кажется, во много раз превосходит ту, которая приходилась на долю любого из философов древности или нового времени»[367]367
Дискуссия по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», 16–25 июня 1947. С. 256.
[Закрыть]. Такого числа обвинений, да еще и предъявленных в эстетике того времени, было бы вполне достаточно для серьезных оргвыводов в отношении провинившегося.
25 июня, в последний день дискуссии, в повестке дня было единственное выступление – заключительное слово самого Г. Ф. Александрова. Признавая ошибки, он в основном уделил внимание состоянию советской философии вообще. Закончил он словами:
«Тов. Жданов! Товарищи секретари Центрального Комитета!
Партия вырастила и воспитала нас. Мы хотим быть достойными нашей партии, которая поручила нам великое дело. Я думаю, что выражу мнение всех присутствующих здесь товарищей, если скажу: мы хотим, т. Жданов, в вашем лице заверить нашу партию, мы хотим дать свое искреннее твердое слово большевиков нашему родному товарищу Сталину, что со всей страстью, всем коллективом возьмемся мы за подъем философской работы в стране, за организацию широчайшей пропаганды марксизма – ленинизма. (Аплодисменты.)»[368]368
Там же. С. 299.
[Закрыть]
17 октября 1947 г. академик Александров был снят с должности главы Управления пропаганды и агитации ЦК (его сменил М. А. Суслов) и назначен директором Института философии АН СССР.
Редакция журнала «Вопросы философии» (по-видимому, в лице главного редактора Б. М. Кедрова) резюмировала итоги дискуссии, расставив необходимые акценты:
«Вполне понятно, что тот, кто не руководствуется в своей работе ленинским принципом партийности философии, кто заражен низкопоклонством перед буржуазными философами и пытается излагать философские вопросы с позиций буржуазного объективизма, тот не способен вести борьбу против растленной идеологии империалистической реакции, тот легко попадает сам в плен к буржуазным философам. Аполитизм, раболепие перед иностранщиной, отказ от проведения ленинского принципа партийности философии или неумение проводить его на деле – таковы те коренные пороки, к которым прямой дорогой ведут ошибки наших философов, вскрытые на дискуссии 1947 г.»[369]369
Сонин А. С. «Космополиты» от философии // Архив истории науки и техники. М., 2007. Вып. III. С. 114.
[Закрыть]
Резонанс философской дискуссии был очень широк. По сути, именно она позволила провести по всей стране открытое обсуждение новых идеологических установок, развернуть «на местах» борьбу с низкопоклонством перед заграницей, начать поиски и искоренение аполитичности в разных отраслях отечественной науки и общественной жизни. Именно с философской дискуссии берет свое начало активная фаза такой борьбы. «Философская дискуссия показала, что забвение развернутой большевистской критики и самокритики пагубным образом сказалось на состоянии научной работы»[370]370
Кафтанов С. В. О патриотизме советской интеллигенции: Стенограмма публичной лекции, прочитанной в Центральном лектории Общества в Москве / Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний. М., 1950. С. 32.
[Закрыть].
Все отрасли науки, включая и литературоведение, начали с этого момента совершенно иной период своего существования. А по своему воздействию, в силу полной открытости и отражения в печати, философская дискуссии намного превосходила «Закрытое письмо ЦК ВКП(б) о деле профессоров Клюевой и Роскина», явившись по масштабу идеологического охвата достойным преемником постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград».
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?