Текст книги "Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1"

«О репертуаре драматических театров…»

Третьим идеологическим вопросом на заседании Оргбюро 9 августа 1946 г. было обсуждение проекта постановления «О мерах по улучшению репертуара драматических театров». Секретариату ЦК получили окончательно отредактировать проект, который был утвержден 26 августа 1946 г. под названием «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению». Оно было опубликовано в № 16 журнала «Большевик» за 1946 г. Основные положения этого постановления продолжали линию двух предыдущих:

«Значительная часть поставленных в театрах пьес на современные темы антихудожественна и примитивна, написана крайне неряшливо, безграмотно, без достаточного знания их авторами русского литературного и народного языка. К тому же многие театры безответственно относятся к постановкам спектаклей о советской жизни. Нередко руководители театров поручают ставить эти спектакли второстепенным режиссерам, привлекают к игре слабых и неопытных актеров, не уделяют должного внимания художественному оформлению театральных постановок, вследствие чего спектакли на современные темы получаются серыми и малохудожественными. Все это приводит к тому, что многие драматические театры не являются на деле рассадниками культуры, передовой советской идеологии и морали. Такое положение дел с репертуаром драматических театров не отвечает интересам воспитания трудящихся и не может быть терпимо в советском театре»[306]306
  Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению». 26 августа 1946 г. // Власть и художественная интеллигенция. С. 592.


[Закрыть].

«ЦК ВКП(б) считает, что одной из важных причин крупных недостатков в репертуаре драматических театров является неудовлетворительная работа драматургов. Многие драматурги стоят в стороне от коренных вопросов современности, не знают жизни и запросов народа, не умеют изображать лучшие черты и качества советского человека. Эти драматурги забывают, что советский театр может выполнить свою важную роль в деле воспитания трудящихся только в том случае, если он будет активно пропагандировать политику советского государства, которая является жизненной основой советского строя»[307]307
  Там же. С. 593.


[Закрыть].

«ЦК ВКП(б) считает, что Комитет по делам искусств ведет неправильную линию, внедряя в репертуар театров пьесы буржуазных зарубежных драматургов. Издательство “Искусство” по заданию Комитета по делам искусств выпустило сборник одноактных пьес современных английских и американских драматургов. Эти пьесы являются образцом низкопробной и пошлой зарубежной драматургии, открыто проповедующей буржуазные взгляды и мораль. ‹…› Постановка театрами пьес буржуазных зарубежных авторов явилась, по существу, предоставлением советской сцены для пропаганды реакционной буржуазной идеологии и морали, попыткой отравить сознание советских людей мировоззрением, враждебным советскому обществу, оживить пережитки капитализма в сознании и быту. Широкое распространение подобных пьес Комитетом по делам искусств среди работников театров и постановка этих пьес на сцене явились наиболее грубой политической ошибкой Комитета по делам искусств»[308]308
  Там же. С. 592.


[Закрыть].

«Учитывая важное значение театра в деле коммунистического воспитания народа, ЦК ВКП(б) обязывает Комитет по делам искусств и Правление Союза советских писателей сосредоточить внимание на создании современного советского репертуара.

ЦК ВКП(б) ставит перед драматургами и работниками театров задачу создать яркие, полноценные в художественном отношении произведения о жизни советского общества, о советском человеке. Драматурги и театры должны отображать в пьесах и спектаклях жизнь советского общества в ее непрестанном движении вперед, всячески способствовать дальнейшему развитию лучших сторон характера советского человека, с особой силой выявившихся во время Великой Отечественной войны. Наши драматурги и режиссеры призваны активно участвовать в деле воспитания советских людей, отвечать на их высокие культурные запросы, воспитывать советскую молодежь бодрой, жизнерадостной, преданной Родине и верящей в победу нашего дела, не боящейся препятствий, способной преодолевать любые трудности. Вместе с тем советский театр призван показывать, что эти качества свойственны не отдельным, избранным людям, героям, но многим миллионам советских людей»[309]309
  Там же. С. 594.


[Закрыть].

Триумвират идеологических постановлений ЦК обсуждался на всех уровнях – в министерствах, академиях, институтах, фабриках, заводах и школах. Широкое обсуждение этих документов охватило все слои населения страны, и та политинформационная волна, с которой эти постановления проникали в массы, была подобна идеологическому цунами.

Такая сила воздействия была совершенно необходима партии власти: постановления «вытеснили из массового сознания более значимые для страны, крайне злободневные задачи – внешнеполитические и экономические, решение которых все отдалялось и отдалялось»[310]310
  Жуков Ю. Н. Указ. соч. С. 364.


[Закрыть].

Отдельного разъяснения требует тот факт, что постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», в отличие от двух остальных, получило во сто крат больший резонанс. Причина состоит в том, что только для него одного был мобилизован идеологический ресурс ЦК – в его разъяснении участвовал лично секретарь ЦК А. А. Жданов, оно единственное было опубликовано в «Правде», главной газете страны, а доклад Жданова был размножен в миллионах экземпляров, причем допечатывался на протяжении нескольких лет. В 1952 г., когда вышел в свет последний значительный завод, его тираж составил полмиллиона экземпляров.

В 1953 г. генеральный секретарь ССП и член ЦК А. А. Фадеев, обращаясь в Президиум ЦК КПСС к Г. М. Маленкову и Н. С. Хрущеву с программным посланием «Об улучшении методов партийного, государственного и общественного руководства литературой и искусством», специальный раздел озаглавил «Почему целесообразней руководить литературой и искусством непосредственно партийным органам, а не через посредство государственного аппарата?». В частности, там он писал следующее:

«Например, известное постановление ЦК ВКП(б) конца 1946 года о журналах “Звезда” и “Ленинград” способствовало большому подъему и расцвету советской литературы. А постановление о кинофильме “Большая жизнь” и о репертуаре драматических те– атров при всем том, что их принципиальное значение столь же высоко и сохраняет свою силу и до сих пор, не послужило столь же кардинальному улучшению дела в области кино и театра. Почему? Потому что постановление о журналах “Звезда” и “Ленинград” разъяснялось и претворялось в жизнь общественным путем при непосредственном участии партии и лучших представителей литературы. Постановления же о кинофильме “Большая жизнь” и о репертуаре драматических театров проводились в жизнь не силами партии и творческих союзов, а проводились в жизнь административными методами Министерством кинематографии и Комитетом по делам искусств»[311]311
  Александр Фадеев: Письма и документы. С. 161.


[Закрыть].

Относительно роли Жданова, вложившего весь свой талант идеолога в эти погромные постановления, уместно привести слова Н. С. Хрущева:

«…К Жданову наша интеллигенция питала большое недружелюбие за его памятные доклады о литературе и музыке. Конечно, Жданов сыграл тогда отведенную ему роль, но все-таки он выполнял прямые указания Сталина. Думаю, если бы Жданов лично определял политику в этих вопросах, то она не была бы такой жесткой»[312]312
  Хрущев Н. С. Время. Люди. Власть: Воспоминания: В 4 кн. М., 1999. Кн. 2. С. 91.


[Закрыть].

«Дело КР» как символ холодной войны

Удушающее воздействие, которое произвели на граждан Страны Советов постановления ЦК, сочеталось с ухудшением внешнеполитической обстановки. 12 марта 1947 г. президент США Трумэн выступил перед конгрессом с программным посланием. Он не только повторил основные тезисы речи Черчилля в Фултоне, но и перешел от декларации к действиям: он просил конгресс о выделении специальных ассигнований на военную помощь Греции и Турции для сдерживания коммунистической экспансии в этих станах.

Такие резкие, хотя отчасти и ожидаемые, события на «внешнеполитическом фронте» требовали от руководства СССР неотложных действий и во внутренней политике. 18 апреля 1947 г. Управление пропаганды и агитации в лице Г. Ф. Александрова, П. Н. Федосеева и С. М. Ковалева направило секретарю ЦК А. А. Жданову «План мероприятий по пропаганде среди населения идей советского патриотизма», который однозначно определяет партийные установки этого времени:

«Партийные организации, все работники печати, пропаганды, науки и культуры должны постоянно разъяснять, что советский патриотизм означает глубокое понимание превосходства социалистического строя над буржуазным, чувство гордости за советскую родину, беззаветную преданность делу партии Ленина – Сталина. ‹…›

В основу работы по воспитанию советского патриотизма должно быть положено указание товарища Сталина, что даже “последний советский гражданин, свободный от цепей капитализма, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства”. ‹…›

Следует разъяснить, что наш народ сделал неоценимый вклад в мировую культуру. Необходимо раскрыть всемирно-историческое значение русской науки, литературы, музыки, живописи, театрального искусства и т. д., вести решительную борьбу против попыток принижения заслуг нашего народа и его культуры в истории человечества, против антинаучных теорий об ученической роли русского народа в области науки и культуры перед Западом. ‹…›

В целях самого широкого привлечения к пропаганде идей советского патриотизма писателей, работников киноискусства и театра считать необходимым:

а) Президиуму, партгруппе Союза советских писателей разработать и внести на обсуждение пленума Правления ССП развернутую программу идейно-творческой и организационной работы с различными группами членов Союза – прозаиками, поэтами, драматургами, литературными критиками, литературоведами и переводчиками, предусмотрев в этой программе создание художественных произведений, публицистических и литературно-критических работ, популяризирующих достижение советской культуры и посвященных критике буржуазной культуры. ‹…›

Поручить Президиуму Академии наук СССР совместно с Министерством высшего образования СССР организовать выступления важнейших деятелей науки с лекциями и докладами, посвященными критике буржуазной идеологии и достижениям советской науки и культуры, о мировом значении советской науки и культуры»[313]313
  План мероприятий по пропаганде среди населения идей советского патриотизма: Документ Агитпропа ЦК, 18 апреля 1947 г. // Сталин и космополитизм. С. 110–112, 114–115.


[Закрыть].

Показательным примером борьбы с пресмыкательством перед заграницей стало так называемое «дело КР». Образовалось оно подобно тому, как для воздействия на творческую интеллигенцию свет клином сошелся на Зощенко и Ахматовой – в общем-то чисто случайно и лишь по настроению главы государства. В данном случае такими же без вины виноватыми стали два советских профессора – микробиолог Н. Г. Клюева и гистолог Г. И. Роскин. Хотя кампанией была охвачена не столь широкая аудитория – «дело КР» было достаточно локальным, не обсуждалось открыто в прессе и затрагивало преимущественно научную общественность, – но круги, шедшие от него по глади советского общества в виде так называемых судов чести, ощущались и позднее.

Суть дела состояла в следующем. В 1931 г. заведующий кафедрой гистологии МГУ профессор Г. И. Роскин и его коллега Е. В. Экземплярская, занимаясь проблемами воздействия на рост саркомы (раковой опухоли) инфекции простейшего паразита – трипаносомы, совершили научное открытие: введение трипаносомы круци в организм животного тормозит рост саркомы. А когда в 1939 г. профессор Г. И. Роскин познакомился с врачом-микробиологом Н. Г. Клюевой, то они принялись вместе целенаправленно работать над созданием противоракового препарата, получив к началу 1946 г. в своих исследованиях положительные результаты.

В марте 1946 г. ученые доложили на общем собрании Академии медицинских наук СССР о получении ими препарата, позволяющего бороться с саркомой: это стало сенсацией в отечественной и мировой науке. После сообщений по Всесоюзному радио в советской и заграничной прессе поднялся ажиотаж, который свидетельствовал не только о чаяниях, связанных с известием о таком чудодейственном изобретении, «но и о том, что в дело вмешалась большая политика»[314]314
  Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина… С. 293.


[Закрыть].

«Действительно, трудно найти в современной медицине более актуальную, более животрепещущую проблему, чем лечение рака, в особенности тогда, когда оперативные или лучевые способы лечения неприменимы или уже испытаны и оказались безуспешными», – писала газета «Правда»[315]315
  Петров Н. Н. Выдающийся успех советской науки // Правда. М., 1947. № 72. 24 марта. С. 3.


[Закрыть].

Открытием заинтересовались все, в том числе и американцы, причем на самом высоком уровне. В июне 1946 г. лабораторию ученых посетил посол США и будущий директор ЦРУ Уолтер Смит, вполне осознававший важность открытия. Смит предложил совместное проведение дальнейших исследований и готов был гарантировать поставку из США столь необходимого для работы лабораторного оборудования. Это предложение не встретило противодействия ни со стороны руководства Минздрава, ни у кураторов в ЦК; даже напротив, показалось им привлекательным:

«20 июня Политбюро утвердило решение Секретариата ЦК командировать в США академика-секретаря АМН СССР В. В. Парина, которому были переданы рукопись подготовленной Клюевой и Роскиным книги “Биотерапия злокачественных опухолей”, ампулы круцина (“КР”)»[316]316
  Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина… С. 295.


[Закрыть].

Но пока академик-секретарь В. В. Парин был в Америке, Сталин поручил разобраться с подозрительным посещением московской лаборатории Клюевой и Роскина послом Соединенных Штатов. В. В. Парин, не подозревавший о таких переменах, 26 ноября 1946 г. передал ампулы препарата и рукопись книги американской стороне. Не останавливаясь подробно на аспектах этого дела, скажем, что 17 апреля 1947 г. на приеме в Кремле Сталин завел разговор об академике, спросив поочередно у Н. Г. Клюевой и Г. И. Роскина, доверяют ли они В. В. Парину; услышав утвердительные ответы, «как бы подводя итог, Сталин сказал: “А я не доверяю”»[317]317
  Рапопорт Я. Дело «КР» // Наука и жизнь. М., 1988. № 1. С. 104.


[Закрыть]. Этого было более чем достаточно для того, чтобы в ту же ночь ученый был арестован по обвинению в шпионаже. И только отмена 26 мая 1947 г. смертной казни спасла ему жизнь. 8 апреля 1948 г. ОСО МГБ СССР приговорило его к 25 годам тюремного заключения.

Поскольку секрет создания противоракового препарата был таким образом утерян и уже не мог служить козырем во внешней политике (а именно такая роль была ему уготована), то Сталин решил использовать этот случай как показательный. 28 марта 1947 г. принимается совместное постановление Совета министров СССР и ЦК ВКП(б) «О судах чести в министерствах и ведомствах», которым создается новый орган общественного порицания, отличающийся от обычных для тех времен проработок на партсобраниях как масштабом, так и более солидной процедурной организацией. Одним из первых судов чести был суд в Минздраве СССР, который рассматривал как раз «дело Клюевой и Роскина». И хотя это был не уголовный, а так называемый товарищеский суд, готовился он непосредственно А. А. Ждановым, а потому и масштабы судилища были беспрецедентны.

Результаты суда, проходившего в июне 1946 г. в клубе Совета министров СССР на Берсеневской набережной (ныне Театр эстрады), были изложены Ждановым в «Закрытом письме ЦК ВКП(б) о деле профессоров Клюевой и Роскина» от 16 июля 1947 г.

Хотя ныне «дело КР» исследователи пытаются трактовать как «громкое», в действительности оно, к счастью, не имело масштаба и последствий, сопоставимых с постановлениями 1946 г. по идеологическим вопросам или с докладом Лысенко на сессии ВАСХНИЛ в 1948-м. Причина состоит, прежде всего, в самом названии итогового партийного документа – «Закрытое письмо». Оно было издано под грифом «Секретно» и за рамки обсуждения на закрытых партсобраниях не выходило. Что же касается судов чести, то они также, в силу сложной процедуры их организации, не прижились. Но, несомненно, хотя «Закрытое письмо» и не пошло «в народ», а суды просуществовали недолго, воздействие «дела КР» на научную интеллигенцию было значительным.

Приведем фрагменты партийного документа:

«Центральным Комитетом ВКП(б) за последнее время вскрыт ряд фактов, свидетельствующих о наличии среди некоторой части советской интеллигенции недостойных для наших людей низкопоклонства и раболепия перед иностранщиной и современной реакционной культурой буржуазного Запада. Особенно характерным в этом отношении является дело об антипатриотических и антигосударственных проступках профессоров Клюевой и Роскина, вскрытое ЦК ВКП(б) и рассмотренное в июне текущего года Судом чести при Министерстве здравоохранения СССР.

Центральный Комитет считает необходимым, ввиду большого политического значения этого дела, обратиться к партийным организациям, а также к министрам и парторганизациям министерств с настоящим письмом, в котором изложены как обстоятельства дела, так и вытекающие их него выводы и уроки. ‹…›

ЦК ВКП(б) считает, что дело профессоров Клюевой и Роскина является не единичным и, стало быть, не случайным явлением и свидетельствует о серьезном неблагополучии в морально-политическом состоянии некоторых слоев нашей интеллигенции, особенно работающей в области культуры.

Такого рода факты тем более должны приковать наше внимание, что еще в прошлом году в известных постановлениях о журналах “Звезда” и “Ленинград” и о репертуаре драматических театров ЦК ВКП(б) обратил особенное внимание на вред низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада со стороны некоторых наших писателей и работников искусства. Однако и после этих серьезных предупреждений ЦК ВКП(б) пресмыкание перед иностранщиной имеет распространение, и притом в среде даже таких ученых, как Клюева, которая всем – своими званиями, условиями работы, общественным положением – обязана советскому государству. Это с особой силой подчеркивает, что дурная опасная болезнь низкопоклонства перед заграницей может поражать наименее устойчивых представителей нашей интеллигенции, если этой болезни не будет положен конец. ‹…›

Корни подобного рода антипатриотических настроений и поступков заключаются в том, что некоторая часть нашей интеллигенции еще находится в плену пережитков проклятого прошлого царской России. Господствующие классы царской России, в силу зависимости от заграницы, отражая ее многовековую отсталость и зависимость, вбивали в головы русской интеллигенции сознание неполноценности нашего народа и убеждение, что русские всегда-де должны играть роль “учеников” у западноевропейских “учителей”. ‹…› Наука в России всегда страдала от этого преклонения перед иностранщиной.

Неверие в силу русской науки приводило к тому, что научным открытиям русских ученых не придавалось значения, в силу чего крупнейшие открытия русских ученых передавались иностранцам и жульнически присваивались последними. Великие открытия Ломоносова в области химии были приписаны Лавуазье, изобретение радио великим русским ученым Поповым было присвоено итальянцем Маркони, было присвоено иностранцами изобретение электролампы русского ученого Яблочкова и т. д.

Все это было выгодно для иностранных капиталистов, поскольку облегчало им возможность воспользоваться богатствами нашей страны в своих корыстных целях и интересах. Поэтому они всячески поддерживали и насаждали в России идеологию культурной и духовной неполноценности русского народа. ‹…›

Вторым источником раболепия и низкопоклонства является влияние на наименее устойчивую часть нашей интеллигенции капиталистического окружения. Американские и английские империалисты и их агентура не щадят сил для того, чтобы иметь внутри СССР опорные пункты для своей разведки и антисоветской пропаганды. Известно, какие усилия предпринимают иностранные разведчики, чтобы иметь какие-либо очаги влияния внутри нашей страны. Зная, что наши рабочие, крестьяне и солдаты умеют постоять за интересы советского государства и не позволят себе совершить поступки, умаляющие честь и достоинство нашей Родины, агенты иностранных разведок усиленно ищут слабых и уязвимых мест и находят их в среде некоторых слоев нашей интеллигенции, зараженных болезнью низкопоклонства и неверия в свои силы.

Огромное значение, как показывает опыт, в деле воспитания советского патриотизма приобретают Суды чести. Сочетание разбора конкретных поступков людей с политической и воспитательной работой в процессе суда, широкая публичность судов чести придают огромную моральную силу судебному процессу и делают из Судов чести мощный рычаг нашего политического воздействия, с которыми не могут сравниться пропагандистские кампании общего, отвлеченного типа. Это значит, что в лице Судов чести найдена новая, и притом острая и действенная форма воспитания нашей интеллигенции, которую необходимо поощрять и развивать»[318]318
  Закрытое письмо ЦК ВКП(б) о деле профессоров Клюевой и Роскина, 16 июля 1947 г. // Сталин и космополитизм. С. 123–126.


[Закрыть].

О роли Сталина в «деле КР» наиболее подробно пишет в своих воспоминаниях К. М. Симонов:

«Тринадцатого мая [1947 г.] Фадеев, Горбатов и я были вызваны к шести часам вечера в Кремль к Сталину. Без пяти шесть мы собрались у него в приемной в очень теплый майский день, от накаленного солнцем окна в приемной было даже жарко. Посередине приемной стоял большой стол с разложенной на нем иностранной прессой – еженедельниками и газетами. Я так волновался, что пил воду.

В три или четыре минуты седьмого в приемную вошел Поскребышев и пригласил нас. Мы прошли еще через одну комнату и открыли дверь в третью. Это был большой кабинет, отделанный светлым деревом, с двумя дверями – той, в которую мы вошли, и второй дверью в самой глубине кабинета слева. Справа, тоже в глубине, вдали от двери стоял письменный стол, а слева вдоль стены еще один стол – довольно длинный, человек на двадцать – для заседаний.

Во главе этого стола, на дальнем конце его, сидел Сталин, рядом с ним Молотов, рядом с Молотовым Жданов. Они поднялись нам навстречу. Лицо у Сталина было серьезное, без улыбки. Он деловито протянул каждому из нас руку и пошел обратно к столу. Молотов приветливо поздоровался, поздравил нас с Фадеевым с приездом, очевидно, из Англии, откуда мы не так давно вернулись, пробыв там около месяца в составе нашей парламентской делегации.

После этого мы все трое – Фадеев, Горбатов и я – сели рядом по одну сторону стола, Молотов и Жданов сели напротив нас, но не совсем напротив, а чуть поодаль, ближе к сидевшему во главе стола Сталину.

Все это, конечно, не столь существенно, но мне хочется напомнить эту встречу во всех подробностях.

Перед Ждановым лежала докладная красная папка, а перед Сталиным – тонкая папка, которую он сразу открыл. В ней лежали наши письма по писательским делам. Он вслух прочел заголовок: «В Совет Министров СССР» – и добавил что-то, что я не до конца расслышал, что-то вроде того, что вот получили от вас письмо, давайте поговорим. ‹…›

– А вот есть такая тема, которая очень важна, – сказал Сталин, – которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, – сказал Сталин, строя фразы с той особенной, присущей ему интонацией, которую я так отчетливо запомнил, что, по-моему, мог бы буквально ее воспроизвести, – у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как было трудно дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, – сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: – засранцами, – усмехнулся и снова стал серьезным. ‹…›

– Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. У военных тоже было такое преклонение. Сейчас стало меньше. Теперь нет, теперь они и хвосты задрали. ‹…›

– Почему мы хуже? В чем дело? В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает, – и он снова заговорил о профессоре, о котором уже упоминал. – Вот взять такого человека, не последний человек, – еще раз подчеркнуто повторил Сталин, – а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед ученым, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет свое достоинство. Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов.

Сталин повернулся к Жданову.

– Дайте документ.

Жданов вынул из папки несколько скрепленных между собой листков с печатным текстом. Сталин перелистал их, в документе было четыре или пять страниц. Перелистав его, Сталин поднялся из-за стола и, передав документ Фадееву, сказал:

– Вот, возьмите и прочитайте сейчас вслух.

Фадеев прочитал вслух. Это был документ, связанный как раз со всем тем, о чем только что говорил Сталин. Пока не могу изложить здесь его содержание ‹…›.

Документ, содержание которого тогда, 14 мая 1947 года, я считал невозможным для себя излагать, был опубликованным затем в печати письмом о так называемом деле Клюевой и Роскина[319]319
  Здесь К. М. Симонов неточен – документ в открытой печати опубликован не был.


[Закрыть]. Появление этого письма в печати было началом той борьбы с самоуничижением, самоощущением не стопроцентности, с неоправданным преклонением перед заграничной культурой, о которой Сталин сказал, что в эту точку надо долбить много лет.

Борьба эта очень быстро стала просто и коротко формулироваться как борьба с низкопоклонством перед заграницей и так же быстро приняла разнообразные уродливые формы, которыми почти всегда отличается идейная борьба, превращаемая в шумную политическую кампанию, с одной стороны, подхлестываемую, а с другой – приобретающую опасные элементы саморазвития. Многое из написанного и напечатанного тогда стыдно читать сейчас, в том числе и появившееся из-под твоего пера или за твоей редакторской подписью. Однако при всем том, что впоследствии столь уродливо развернулось в кампанию, отмеченную в некоторых своих проявлениях печатью варварства, а порой и прямой подлости, в самой идее необходимости борьбы с самоуничижением, с самоощущением не стопроцентности, с неоправданным преклонением перед чужим в сочетании с забвением собственного, здравое зерно тогда, весной сорок седьмого года, разумеется, было. Элементы всего этого реально существовали и проявлялись в обществе, возникшая духовная опасность не была выдумкой, и вопрос, очевидно, сводился не к тому, чтобы отказаться от духовной борьбы с подобными явлениями, в том числе и средствами литературы, а в том, как вести эту борьбу – пригодными для нее и соответствующими ее, по сути говоря, высоким общественным целям методами или методами грубыми и постыдными, запугивавшими, но не убеждавшими людей, то есть теми, которыми она чаще всего впоследствии и велась.

Фадеев начал читать письмо, которое передал ему Сталин. Сталин до этого, в начале беседы, больше стоял, чем сидел, или делал несколько шагов взад и вперед позади его же стула или кресла. Когда Фадеев стал читать письмо, Сталин продолжал ходить, но уже не там, а делая несколько шагов взад и вперед вдоль стола с нашей стороны и поглядывая на нас. Прошло много лет, но я очень точно помню свое, не записанное тогда ощущение. Чтобы не сидеть спиной к ходившему Сталину, Фадеев инстинктивно полуобернулся к нему, продолжая читать письмо, и мы с Горбатовым тоже повернулись. Сталин ходил, слушал, как читает Фадеев, слушал очень внимательно, с серьезным и даже напряженным выражением лица. Он слушал, с какими интонациями Фадеев читает, он хотел знать, что чувствует Фадеев, читая это письмо, и что испытываем мы, слушая это чтение. Продолжая ходить, бросал на нас взгляды, следя за впечатлением, производимым на нас чтением.

До этого с самого начала встречи я чувствовал себя по-другому, довольно свободно в той атмосфере, которая зависела от Сталина и которую он создал. А тут почувствовал себя напряженно и неуютно. Он так смотрел на нас и так слушал фадеевское чтение, что за этим была какая-то нота опасности – и не вообще, а в частности для нас, сидевших там. Делал пробу, проверял на нас – очевидно, на первых людях из этой категории, на одном знаменитом и двух известных писателях, – какое впечатление производит на нас, интеллигентов, коммунистов, но при этом интеллигентов, то, что он продиктовал в этом письме о Клюевой и Роскине, тоже о двух интеллигентах. Продиктовал, может быть, или сам написал, вполне возможно. Во всяком случае, это письмо было продиктовано его волей – ничьей другой.

Когда Фадеев дочитал письмо до конца, Сталин, убедившись в том, что прочитанное произвело на нас впечатление, – а действительно так и было, – видимо, счел лишним или ненужным спрашивать наше мнение о прочитанном. ‹…›

Сталин был вчера одет в серого цвета китель, в серые брюки навыпуск. Китель просторный, с хлястиком сзади. Лицо у Сталина сейчас довольно худощавое. Большую часть беседы он стоял или делал несколько шагов взад и вперед перед столом. Курил кривую трубку. Впрочем, курил мало. Зажигал ее, затягивался один раз, потом через несколько минут опять зажигал, опять затягивался, и она снова гасла, но он почти все время держал ее в руке. Иногда он, подойдя к своему стулу, заложив за спинку большие пальцы, легонько барабанил по стулу остальными. Во время беседы он часто улыбался, но когда говорил о главной, занимавшей его теме – о патриотизме и о самоуничижении, лицо его было суровым и говорил он об этом с горечью в голосе, а два или три раза в его вообще-то спокойном голосе в каких-то интонациях прорывалось волнение»[320]320
  Симонов К. М. Указ. соч. С. 124–125, 129–132, 141–142.


[Закрыть].

Любопытно в данной связи привести и воспоминания Б. Л. Горбатова об этой встрече, рассказанные им 17 мая заведующему отделом информации «Правды» Л. К. Бронтману, который 20-го числа занес их в свой дневник:

«Он [Горбатов] рассказал, что руководство Союза написало письмо Хозяину о своих делах – о гонораре, тиражах, жилье и проч. Неожиданно их вызвали туда: Фадеева (генсека), Симонова (зам) и Горбатова (зам и секр[етаря] партгруппы правления).

Дело было в понедельник, 12 мая[321]321
  Хотя день 12 мая 1947 г. действительно был понедельником, здесь вкралась ошибка: встреча проходила 13 мая. См.: Деятели литературы и искусства на приеме у И. В. Сталина: Из журналов записи лиц, принятых генеральным секретарем ЦК ВКП(б) // Власть и художественная интеллигенция. С. 691.


[Закрыть]. Борис страшно волновался, чтобы не опоздать, и чтобы не было какого-нибудь недоразумения. Назначено было на 6 ч. вечера. Он приехал в бюро пропусков к 5 ч. Там выписали пропуск. Дали провожатого. Пришел он к Александру Николаевичу[322]322
  Александр Николаевич – Поскребышев, заведующий Особым сектором Секретариата ЦК и заведующий канцелярией генерального Секретаря ЦК, фактически – личный секретарь Сталина.


[Закрыть]. Извинился, что рано. Тот засмеялся:

– Вы можете подождать вот в той комнате.

Большая комната, мягкая мебель. Стол, заваленный новейшими иностранными журналами, в том числе и “Лайфом” и газетами. Без 15 минут шесть приехал Фадеев. Время подходит, а Симонова нет. Они страшно нервничали. Без 10, без 5… Он появился без 2-х минут шесть. А в 5 минут седьмого А. Н. Поскребышев вышел и сказал: “Вас ждут”.

Они построились по старшинству – Фадеев, Горбатов, Симонов и вошли. За столом сидели Сталин, Молотов и Жданов. Сталин встал навстречу, с трубкой в руке, поздоровался с каждым и жестом пригласил садиться. Поздоровались и остальные. Молотов сразу сказал:

– Мы получили ваше письмо. Прочли. Ваши предложения правильны. Надо будет составить комиссию для выработки практических мер и утвердить их. Вот вы и будете нашей комиссией.

Это посетителей сразу ошарашило. Уж очень все неожиданно. Первым опомнился Фадеев.

– Мы думали – будет комиссия ЦК.

Сталин улыбнулся и ответил:

– Вот вы и будете комиссией ЦК, нашей комиссией.

– Мы бы хотели, – сказал Фадеев, – чтобы туда вошли государственные деятели, – и посмотрел на Жданова.

Жданов сказал:

– Я согласен им помочь и могу войти в комиссию.

– Хорошо, – сказал Сталин. ‹…›

– Тогда у меня к вам есть вопрос, – сказал Сталин. – Над чем сейчас работают писатели?

‹…› Сталин внимательно слушал, потом сказал:

– Все это хорошо. И, все же, нет главного. А главная задача писателей, генеральная задача – это борьба с низкопоклонством перед заграницей.

И в течение получаса т. Сталин развивал эту мысль (между прочим, впервые он ее высказал на приеме папанинцев в 1938 г.)[323]323
  Сталин И. В. Сочинения. Т. 18. С. 152–156.


[Закрыть]. Он обрисовал исторические корни. Петр I, несмотря на то, что был выдающимся деятелем и многое сделал для России, но не доверял способностям русских. Он наводнил Россию немцами, отсюда пошло низкопоклонство перед немцами. Следующая волна – это начало 19 века. Русские разбили наголову Наполеона, который считался непобедимым, завоевал всю Европу, завоевать хотел весь мир. А, все-таки, пошло низкопоклонство перед французами.

Сейчас мы разбили немцев, спасли всю цивилизацию Европы, справились с противником, перед которым трепетал весь мир. В этой войне советский человек показал, что он на три головы выше других. А, между тем, наблюдается низкопоклонство перед англосаксами. У военных этого уже нет, а среди интеллигенции – сильно развито это чувство. Вот Клюева. Сделала великое изобретение. А из-за низкопоклонства сама отдала в руки американцев, и они его присвоили. Вот вам и тема для литературы, острая, очень нужная.

– Какая тема для пьесы! – воскликнул Симонов. (Борис говорит, что он и подумать не успел, как Симонов поставил заявочный столб). ‹…›

Беседа продолжалась в очень дружелюбном духе, очень непринужденно и просто. ‹…›

Фадеев сказал, что в Союзе есть еврейская секция. Есть отделения в Киеве, Минске. А журнала нет, был до войны, а сейчас нет. И сейчас еврейским писателям негде печататься.

– А почему не пишут на русском языке? – задал вопрос Сталин.

Фадеев ответил, что большинство еврейских писателей пишут на русском. Но есть старики писатели – Перец Маркиш, Фефер – которые пишут на еврейском.

– Это правильно, – сказал Сталин. – Им надо печататься. Но для журнала не хватит вещей. А надо выпускать альманах – пусть там печатают свои произведения. (Борис говорит, что еврейские писатели после этого известия прямо ликуют.)

На этом беседа закончилась. Продолжалась она 1 час 10 минут»[324]324
  Бронтман Л. К. Указ. соч.


[Закрыть].

О том, какие надежды были связаны с обсуждением «Закрытого письма», говорил в отсутствие Жданова секретарь ЦК А. А. Кузнецов на заседании Оргбюро ЦК 15 октября 1947 г. Подводя итог заседания, он с откровенностью коснулся важных вопросов, поставленных Сталиным перед страной: