Автор книги: Петр Дружинин
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
«…В литературе хотят навести порядок. В ЦК прямо признаются, что им ясно положение во всех областях жизни, кроме литературы. Нас, писателей, хотят заставить нести службу, как и всех остальных людей… В журналах и издательствах царят пустота и мрак. Ни одна рукопись не может быть принята самостоятельно. Все идет на утверждение в ЦК, и поэтому редакции превратились в мертвые, чисто регистрационные инстанции. Происходит страннейшая централизация литературы, ее приспособление к задачам советской империи»[74]74
Информация наркома государственной безопасности СССР В. Н. Меркулова секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову… // Власть и художественная интеллигенция. С. 523.
[Закрыть].
Окончательным свидетельством нового внутреннего курса СССР стало и исполнение в ночь на 1 января 1944 г. по Всесоюзному радио нового гимна СССР (утвержден 14 декабря на заседании Политбюро ЦК), который стал официально использоваться с 15 марта 1944 г. Ведь еще 28 октября 1943 г. на заседании Политбюро было отмечено, что «Интернационал» «по своему содержанию не отражает коренных изменений, происшедших в нашей стране»[75]75
Жуков Ю. Н. Указ. соч. С. 189.
[Закрыть]. Зато в новом гимне линия высшего руководства была озвучена уже в двух первых строфах:
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки великая Русь[76]76
Сохранился рассказ выдающегося пианиста Э. Г. Гилельса, с которым Сталин беседовал на тему нового гимна: «“Тэбе нравится гимн?” – спросил Сталин Гилельса (сильно проступал акцент) и испытующе посмотрел на него. “Нравится, Иосиф Виссарионович”. Сталин выждал небольшую паузу: “А мне – нэт!”» (Гордон Г. Б. Эмиль Гилельс: за гранью мифа. М., 2007. С. 157).
[Закрыть].
Философия – важнейшая отрасль идеологии
Вслед за литературой взор руководства страны устремился на общественные науки, первой и основополагающей из которых традиционно была философия. Именно налаживанию этой отрасли было посвящено постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 1 мая 1944 г. «О недостатках в научной работе в области философии». Это постановление – одно из двух решений Политбюро ЦК по Академии наук СССР, принятых за все военные годы (другое, касающееся организации АН Армянской ССР, было принято 29 октября 1943 г.).
Основные постулаты советской философии к тому времени уже были определены в работе Сталина «О диалектическом и историческом материализме», впервые опубликованной 12 сентября 1938 г. в «Правде»; в том же году работа Сталина вошла в канонический «Краткий курс истории ВКП(б)», и многократно издавалась отдельно. Таким образом, поскольку в актуальных проблемах философии все было предельно ясно, большинство серьезных исследований перетекло в плоскость истории философии. Впоследствии, в 1947 г. в дискуссии по книге Г. Ф. Александрова, директор Института философии АН СССР профессор Г. С. Васецкий констатировал, что «за последние восемь-девять лет (т. е. после выхода «Краткого курса». – П. Д.) почти все докторские диссертации защищались на историко-философские темы и ни одной докторской диссертации не было на актуальную тему исторического материализма в связи с социалистическим строительством»[77]77
Дискуссия по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», 16–25 июня 1947 г. С. 273.
[Закрыть]. Действительно, первой докторской диссертацией, защищенной в Институте философии (и вообще второй докторской диссертации по философии в СССР), была работа В. Ф. Асмуса «Эстетика классической Греции».
Конечно же, уход от актуальных проблем не мог стать панацеей от конфликта с властью ни в одной из областей науки, и рано или поздно идеологическая машина добиралась до всех. В этот раз баталии разразились вокруг многотомной «Истории философии», над которой с 1939 г. работал коллектив Института философии АН СССР. Первый том («философия античного и феодального общества») вышел весной 1941 г., в том же году появился второй («философия XV–XVIII вв.»), и в 1943 г. – третий («философия первой половины XIX в.»). Редакторами издания были Г. Ф. Александров, Б. Э. Быховский, М. Б. Митин и П. Ф. Юдин. В том же году авторский коллектив из восьми человек (кроме перечисленных в это число вошли В. Ф. Асмус, М. М. Григорьян, М. А. Дынник и О. В. Трахтенберг) был выдвинут на соискание Сталинской премии. В комиссию по Сталинским премиям Г. Ф. Александров представил три вышедших тома, а также один в рукописи – посвященный русской философии (с конца XV по XIX в. включительно). Коллективу в 1943 г. была присуждена Сталинская премия I степени, но, что вполне логично, только за вышедшие тома.
Издание «Истории философии» было бы продолжено, и авторский коллектив, скорее всего, получил бы еще одну Сталинскую премию, если бы в дело не вмешался профессор МГУ имени М. В. Ломоносова З. Я. Белецкий[78]78
Белецкий Зиновий Яковлевич (1901–1969) – член РКП(б) с 1919 г., в 1925 г. окончил 1-й МГУ (медицинский факультет) (см.: Научные кадры ВКП(б): Персональный справочник о составе научных работников членов и кандидатов ВКП(б). [Издано с грифом «Секретно».] М., 1930. С. 30; именно по причине медицинского образования он поименован в разделе «физиология»). Окончив в 1929 г. ИКП, где он переквалифицировался в философа, Белецкий был отправлен в Ростовский университет (в 1929–1932 гг. заведовал кафедрой философии, в 1932–1933 гг. был заместителем директора), затем назначен директором в Ростовский институт марксизма-ленинизма (1933–1934). В 1934 г. переведен в Москву парторгом Института философии АН СССР; в 1943–1953 г. руководил кафедрой диалектического и исторического материализма философского факультета МГУ, затем был снят с занимаемой должности, а в 1955 г. уволен; стал преподавать в Московском инженерно-экономическом институте (в 1975 г. переименован в Институт управления). Им была инспирирована философская дискуссия 1947 г.; выступал с докладом на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. Впрочем, он сам был проработан в МГУ в 1949 г. во время борьбы с космополитизмом (см.: Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации, 1938–1953 / Сост. Г. В. Костырченко. М., 2005. С. 324).
Философ Г. П. Щедровицкий (1929–1994) дал в 1981 г. ему следующую характеристику: «Заведующий кафедрой диалектического материализма Зиновий Яковлевич Белецкий – горбун, подлинный Квазимодо, как будто только спустившийся с башен Нотрдама. Горбун, который, когда он стоял на кафедре, почти не был виден за ней, и он должен был, чтоб мы его видели, так сказать, подтягиваться, но все равно он едва выступал из-за кафедры. Это был очень резкий мужик, который почти ничего не писал – в этом состояла его жизненная стратегия, – он только читал лекции и делал доклады, причем запрещал как-либо фиксировать, подробно записывать их. У него был лозунг: “Понимать надо живую душу марксизма”. Но делалось это все просто для спасения. Это был человек, безусловно, очень сильный. У него было довольно много учеников, и до сих пор они существуют как такая компактная группа» (Щедровицкий Г. П. Я всегда был идеалистом… М., 2001. С. 251–252). Метафора мемуариста кажется нам удивительно точной.
Белецкий был автором многих объемных доносов «на высочайшее имя», в том числе «целого трактата», обличающего Ю. А. Жданова, который рассматривался комиссией М. А. Суслова (Жданов Ю. А. Указ. соч. С. 304).
[Закрыть]. С 1934 г. он был парторгом Института философии, откуда был уволен в 1943 г. и перешел заведовать кафедрой на философский факультет МГУ[79]79
Подробности о работе Белецкого в МГУ: Батыгин Г. С., Девятко И. Ф. Дело профессора З. Я. Белецкого // Из истории отечественной философии, ХХ век. М., 1998. Кн. 1. С. 218–242.
[Закрыть]. По-видимому, к такому шагу его подтолкнули личные причины: Белецкий, получив в 1929 г. звание профессора, не имел ученой степени, а когда после постановления СНК СССР от 13 января 1934 г. «Об ученых степенях и званиях» в ней возникла необходимость, то он, во-первых, не получил таковой «автоматически» распоряжением Президиума АН СССР (как большинство профессоров), а во-вторых, когда он подготовил в Институте философии диссертацию о развитии психики, то ее, несмотря на положительные отзывы, не допустили к защите соредакторы «Истории философии» Быховский и Юдин[80]80
Батыгин Г. С., Девятко И. Ф. Советское философское сообщество в сороковые годы: Почему был запрещен третий том «Истории философии»? // Вестник РАН. М., 1993. Т. 63. № 7. С. 634.
[Закрыть]. И тогда, в конце зимы 1943 г., хорошо сведущий в вопросах исторического и диалектического материализма Белецкий написал развернутое письмо Сталину, в котором обращал внимание вождя на серьезные идеологические и теоретические ошибки, допущенные в третьем томе издания[81]81
Само письмо до сих пор не выявлено, неизвестна и дата его написания. Судя по тому, что 25 февраля состоялось первое заседание совещания философов, то письмо было написано не позднее начала февраля.
[Закрыть].
Апелляция Белецкого к последней инстанции была смелым шагом, поскольку четыре соредактора критикуемого им издания были не просто цветом советской философской мысли. Г. Ф. Александров был кандидатом в члены ЦК ВКП(б) и руководил Управлением пропаганды и агитации ЦК (вскоре он станет членом Оргбюро ЦК и академиком); П. Ф. Юдин был директором Института философии и членом-корреспондентом АН СССР (членом ЦК и академиком он станет позднее); М. Б. Митин был членом ЦК, академиком АН СССР и директором ИМЭЛ при ЦК ВКП(б). Единственный член редколлегии, не входивший в состав советской элиты, был Б. Э. Быховский, «которого в известном смысле можно считать соавтором едва ли не всех глав этих томов и архитектором издания в целом»[82]82
Каменский З. А. Из истории изучения русской философской мысли в 40-х годах ХХ века: Воспоминания. Материалы личного архива // Отечественная философия: Опыт, проблемы, ориентиры исследования. М., 1992. Вып. Х. С. 210.
[Закрыть]. «Только Б. Э. Быховский по-настоящему проводил редакционную работу. Остальные члены редколлегии были заняты своими партийно-государственными делами и в лучшем случае имели дело с корректурами издания»[83]83
Каменский З. А. Философская дискуссия 1947 года (преимущественно по личным воспоминаниям) // Там же. М., 1991. Вып. VI. С. 11.
[Закрыть].
Основной ошибкой тома было объявлено то, что в издании «смазано противоречие между прогрессивной стороной философии Гегеля – его диалектическим методом – и консервативной стороной – его догматической системой»[84]84
О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX вв. // Большевик. М., 1944. № 7/8. С. 14.
[Закрыть].
Почему же в 1943 г. руководство страны вдруг проявило столь серьезное внимание к вопросам немецкой классической философии? Несомненно, в то время перед страной стояло множество более насущных задач. Подобный вопрос уже волновал других исследователей: «Зная только текст постановления и сопоставляя его с концепцией третьего тома, невозможно понять, на кой черт партия заинтересовалась Гегелем в тяжелые годы войны»[85]85
Батыгин Г. С., Девятко И. Ф. Советское философское сообщество в сороковые годы. С. 635.
[Закрыть].
Но генезис постановлений Центрального Комитета далеко не всегда объяснялся здравым смыслом или насущной необходимостью. Здесь свою главную роль играли прежде всего настроение и мироощущение руководителя страны, которым сопутствовала непрекращаемая фракционная борьба в аппарате ЦК.
Почему претензии Белецкого были предъявлены именно к третьему тому? Во-первых, автор письма обладал действительно глубокими познаниями в области классической немецкой философии, а во-вторых, существованием недвусмысленной связи между немецкой философией и идущей войной, что в умелых руках делало обсуждение этой темы взрывоопасным.
В области немецкой философии неоспоримым авторитетом тогда был Б. Э. Быховский, который являлся еще и автором книги «Метод и система Гегеля» (М., 1941). Так вот, Э. Я. Кольман, еще один знаменитый советский философ, математик и сотрудник Института философии, убежденно заявил: «Я считаю, что Белецкий знает Гегеля лучше, чем Быховский»[86]86
Там же. С. 634.
[Закрыть]. То есть речь идет о критике не издания в целом, а конкретной темы – немецкой философии. Именно этой темой автор письма к Сталину владел настолько, чтобы быть уверенным в своей правоте и показать замеченные им идеологические ошибки в наиболее невыгодном для редакторов свете. И Белецкий обвинил авторов в некритическом подходе к сочинениям Гегеля и других немецких философов, поскольку именно их воззрения были взяты на вооружение идеологией фашизма.
Ознакомившись с письмом Белецкого, Сталин внимательно изучил само издание и счел доводы Белецкого основательными. Дальнейшие действия были давно отработаны: Секретариат ЦК начал «разбираться» с таким положением дел.
Из Секретариата ЦК (с ведома Г. М. Маленкова и А. С. Щербакова) распоряжение Сталина поступило к начальнику Управления пропаганды и агитации Г. Ф. Александрову, который, таким образом, оказался в достаточно щекотливом положении. Однако, владея умением аппаратной игры намного более остальных своих обязанностей, он предпринял спасший его шаг: пользуясь своим положением, запросил письменный отзыв на письмо Белецкого от других двух редакторов – М. Б. Митина и П. Ф. Юдина. В ответ в ЦК на имя Александрова была направлена записка, в которой Белецкий обвинялся во всех возможных методологических ошибках, но, главное, Митин и Юдин «выступили против антинемецкой истерии, поразившей советскую пропаганду, и выразили опасение по поводу усиливающейся в ней из месяца в месяц тенденции возвеличить все русское»[87]87
Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина… С. 255.
[Закрыть].
Таким ответом не прочувствовавшие новой идеологии Митин и Юдин подставляли себя под удар и тем самым непреднамеренно отводили огонь критики от Александрова. Дальнейшая механика была такова: снабженная соответствующим комментарием Александрова записка Митина и Юдина перешла к секретарю ЦК Маленкову, который ознакомил с ней Сталина[88]88
Там же.
[Закрыть]. Естественной реакцией Сталина было пожелание скорее навести порядок на этом участке идеологии.
Для этого в феврале – марте 1944 г. в ЦК ВКП(б) было созвано совещание по вопросам немецкой классической философии. Оно проводилось секретарем ЦК Г. М. Маленковым и состояло из трех заседаний – 25 февраля, 10 и 11 марта. На совещании присутствовало около 20 человек: секретарь ЦК А. С. Щербаков, авторский коллектив «Истории философии», ответственные работники идеологического аппарата ЦК, председатель ВКВШ С. В. Кафтанов… Сталин на совещании не присутствовал.
Митин и Юдин с самого первого дня совещания предстали в качестве главных виновных. Притом они поначалу продолжали настаивать на умеренности в проявлении ура-патриотизма, особенно в части «фрицев». Без сомнения, они апеллировали к высказыванию Сталина, известному по праздничному приказу наркома обороны от 23 февраля 1942 г.:
«Но было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается. Сила Красной Армии состоит, наконец, в том, что у нее нет и не может быть расовой ненависти к другим народам, в том числе и к немецкому народу, что она воспитана в духе равноправия всех народов и рас, в духе уважения к правам других народов. Расовая теория немцев и практика расовой ненависти привели к тому, что все свободолюбивые народы стали врагами фашистской Германии. Теория расового равноправия в СССР и практика уважения к правам других народов привели к тому, что все свободолюбивые народы стали друзьями Советского Союза»[89]89
[Сталин И. В.] Приказ народного комиссара обороны 23-го февраля 1942 года: [Ко дню ХХIV годовщины РККА] // Правда. М., 1942. № 54. 23 февраля. С. 1.
[Закрыть].
Но все эти доводы были отодвинуты выступлениями секретаря ЦК А. С. Щербакова и сотрудника аппарата ЦК (в будущем также секретаря ЦК) Н. Н. Шаталина. Щербаков заявил:
«Наш враг – немцы. Выиграть такую небывалую войну нельзя без того, чтобы не ненавидеть наших врагов-немцев всем своим существом. В этом направлении известную работу проделали Толстой, Эренбург, Тарле. Разве не главное сейчас разбить немцев? А Юдин сидит в башне из слоновой кости, проповедует принцип “наука ради науки” и не хочет видеть, что творится в жизни»[90]90
Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина… С. 255.
[Закрыть].
Шаталин на заключительном заседании был еще более резок:
К таким тезисам присоединились и коллеги-философы, что сыграло на руку Александрову. Ведь скрытая сторона дела состояла еще и в том, что Митин и Юдин находились в другом лагере, нежели Александров и «александровцы» – Кружков, Васецкий, Федосеев, Светлов, Ильичев, Поспелов, Иовчук… А Митин с Александровым вообще враждовали почти в открытую с конца 1930-х гг. И не воспользоваться таким численным и фактическим преимуществом было невозможно: вскоре основными последствиями философского совещания стало смещение Митина и Юдина с занимаемых постов и замена их выдвиженцами Александрова. Вместо первого – директором ИМЭЛ при ЦК ВКП(б) был назначен В. С. Кружков, а второго на посту директора Института философии АН СССР сменил В. Н. Светлов; из Института философии был уволен заведующий сектором истории философии Б. Э. Быховский. А провокатор всего мероприятия, профессор З. Я. Белецкий, 4 ноября 1944 г. указом Президиума Верховного Совета СССР был награжден орденом Трудового Красного Знамени[92]92
Постановления и распоряжения Правительства: Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями работников высшей школы // Бюллетень Всесоюзного Комитета по делам высшей школы при Совнаркоме СССР. М., 1944. № 11. Ноябрь. С. 5.
[Закрыть].
Однако философское совещание в ЦК обсуждало не только «немецкий» том. Еще более серьезная опасность таилась для авторского коллектива в не вышедшем «русском» томе, который был подан в Комитет по Сталинским премиям вместе с тремя изданными в виде рукописи, но был впоследствии отозван[93]93
Не совсем понятно, в какой конкретно момент произошел отзыв тома – еще до обсуждения на экспертной комиссии или же в ходе обсуждения, когда стали очевидными большие идеологические недочеты. Подробнее о его содержании: Каменский З. А. Указ. соч. С. 204–216.
[Закрыть]. В ходе обсуждения том не разбирался подробно, поскольку из инициаторов этого философского форума его мало кто видел, а для его авторов и редакторов это было невыгодно совсем, ведь том содержал намного более серьезные идеологические упущения, нежели неверная интерпретация философии Гегеля.
Кроме вопросов собственно содержания, до которых дело так и не дошло, участников совещания удивил другой факт, характеризовавший работу авторского коллектива: в ходе заседания выяснилось, что ни Александров, ни Юдин «русского» тома даже не читали; это обстоятельство удивило Маленкова и остановило обсуждение «русского» тома именно на этом факте. Спасать положение был вынужден Юдин, который взял всю вину на себя и впоследствии подал в ЦК объяснительную записку по этому поводу.
После совещания началась выработка итогового документа – собственно постановления ЦК ВКП(б), истинным автором основных положений которого был член ЦК и главный редактор «Правды» П. Н. Поспелов[94]94
Батыгин Г. С., Девятко И. Ф. Советское философское сообщество в сороковые годы. С. 635.
[Закрыть]. Причем Маленков умышленно не допустил Александрова к подготовке текста постановления; однако Поспелов не стал идти против Александрова, умело «подрессорив» тон документа. Таким образом, постановление, напечатанное в апрельском номере журнала «Большевик» за 1944 г., было выдержано в спокойных строгих тонах и носило сугубо научно-философский характер. Вот некоторые его тезисы:
«В третьем томе “Истории философии” допущены серьезные ошибки в изложении и оценке немецкой философии. ‹…›
Авторы ‹…› отошли от марксистско-ленинской оценки значения гегелевской диалектики, не показали ограниченность диалектики Гегеля, не подчеркнули ее противоположность материалистической диалектике, а в ряде случаев характеристика диалектики Гегеля почти не отличается от марксистской диалектики. Рассматривая философию Гегеля, авторы тома явно переоценивают заслуги Гегеля ‹…›. Не учли, что противоположность идеалистической диалектики Гегеля и марксистского диалектического метода отражает противоположность буржуазного и пролетарского мировоззрения. ‹…›
Философия Канта, Фихте, Гегеля изображается преимущественно как прогрессивная, ввиду чего их консервативная философская система затушевывается. Классики марксизма-ленинизма резко критиковали консервативные политические воззрения немецких философов и подчеркивали преобладание в их мировоззрении консервативной стороны. ‹…›
Совершенно обойдены молчанием ‹…› реакционные рассуждения Гегеля о войне из его “Философии права”.‹…› Гегель самым определенным образом высказывается за необходимость войн. Он выступает в данном случае как проповедник, апологет войны. ‹…› Гегель в своих сочинениях проводил точку зрения немецкого национализма и чисто прусский принцип господства германского народа над другими народами. Авторы III тома обходят молчанием и тезис Гегеля о необходимости систематической колонизации других народов. ‹…› Не раскритикованы в томе и реакционные суждения Гегеля о славянских народах ‹…›.
Таким образом ‹…› дается ошибочное значение истории немецкой философии, преувеличивающее ее значение, смазывающее противоречие между системой и методом философии Гегеля, вносящее путаницу в головы читателей»[95]95
О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX в. С. 14–19.
[Закрыть].
Уже в постановлении был указан «оргвывод», причем очень лояльный и, по сути, ничего не менявший, кроме замены дипломов лауреатов Сталинской премии:
«В 1943 году за три тома “Истории философии” была присуждена Сталинская премия. Комитет по Сталинским премиям вновь рассмотрел этот вопрос и решил, что Сталинская премия, присужденная за все вышедшие тома “Истории философии” не распространяется на третий том этого издания»[96]96
О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX в. С. 19.
[Закрыть].
Что касается выводов относительно «русского» тома (с рукописью которого могли ознакомиться участники совещания), то они также были сделаны, но в постановление не вошли; автором их также был П. Н. Поспелов. Они были озвучены новым директором Института философии В. Н. Светловым на собрании партактива АН СССР в дополнение к основному вопросу о постановлении ЦК. В этих выводах невооруженным взглядом можно видеть проводимую руководством страны идеологическую линию – отрицание западного влияния на развитие русской науки:
«Серьезные ошибки были обнаружены также в подготовленном Институтом философии VI томе “Истории философии”. Этот том, посвященный истории русской философии, был представлен на соискание Сталинской премии в совершенно сыром, недобросовестно подготовленном виде. Он не был подвергнут никакому коллективному обсуждению даже в стенах Института, дирекцией и Ученым советом не рассматривался и не утверждался. Ни разу не был созван коллектив авторов тома. Больше того, авторы отдельных глав не знали, кто пишет соседнюю главу, а некоторые авторы даже не знали, что их старые работы включены в том: это было сделано без их разрешения.
Естественно, таким образом, что целый ряд положений в этом томе оказался ошибочным. Во многих главах тома русские философские системы рассматриваются с точки зрения влияния на них западноевропейских философских систем, и в то же время совершенно не показана преемственная связь между самими русскими философами, не показано, что всякая позднейшая русская философская система исходила не только из критической переработки всей суммы идей, накопленных западноевропейской философией, но и из богатейшего идейного материала, накопленного предшествующими русскими философами. Многие же главы тома были построены так, что в них разбираются только те идеи, которые были выдвинуты западноевропейскими философами. Почти совершенно отсутствует указание на самостоятельность и оригинальность русской философии. Вместо этого в ряде глав сквозит другая неправильная линия, – что русская философия стала передовой только благодаря немецкой философии.
В томе восхвалялись и превозносились такие философы, как Владимир Соловьев, который перенес на русскую почву западноевропейские реакционные философские взгляды. Восхвалялись и прямые изменники русской земли, как, например, князь Курбский, и в то же время умалялась роль Ивана IV.
Крупнейший недостаток тома состоит в том, что взгляды Герцена, Белинского, Чернышевского, Добролюбова не рассматриваются в нем как высшее развитие домарксовской философии, а между тем эти русские мыслители оставили позади себя Гегеля и Фейербаха, были на голову выше Гегеля и Фейербаха и ближе всех других подошли к диалектическому материализму. Ничего этого мы в томе не найдем»[97]97
Светлов В. Н. О недостатках в разработке вопросов истории западноевропейской и русской философии: (Из доклада на собрании партийного актива Академии наук СССР) // Вестник Академии наук СССР. [М.], 1944. № 7–8. С. 28–29.
[Закрыть].
Но расстановкой акцентов в философии совещание не завершилось, оно естественным образом повлияло и на другие общественные науки. Это вообще является характерной особенностью публиковавшихся партийных документов: они воздействовали не только на узкую область, которой они, казалось, были адресованы, но путем обсуждений они актуализировались и в остальных областях науки:
«Вскрытые ЦК ВКП(б) ошибки и извращения, допущенные в 3-м томе “Истории философии”, являются своевременным и серьезным предупреждением теоретическим работникам не только в области философии, но и политэкономии, истории и других общественных наук»[98]98
Кафтанов С. В. Задачи высшей школы в 1944/45 учебном году. С. 19.
[Закрыть].
Урок истории
После того как были даны установки в области философии, взор руководства страны пал на другую науку, традиционно прислуживающую власти, – историю. Еще в довоенные годы история привлекала к себе внимание Политбюро, что было совершенно естественно, поскольку, говоря словами С. М. Соловьева, «Отечественная история не могла остаться в забвении: самый блеск настоящего уже придавал значение прошедшему, великий народ должен быть велик всегда, от самой колыбели своей»[99]99
Соловьев С. М. Сочинения. М., 1995. Кн. XVI: Работы разных лет. С. 230.
[Закрыть].
Ход послевоенным событиям в области исторической науки был дан во время философского совещания, когда Г. Ф. Александров, стараясь отвлечь внимание Сталина от обсуждаемого вопроса, стал инициатором специальной записки «по затронутому в ходе обсуждений по истории философии вопросу о “школе Покровского”»[100]100
Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина… С. 256.
[Закрыть], которая была подана Александровым, Поспеловым и Федосеевым секретарям ЦК ВКП(б) Маленкову и Щербакову.
В документе «детально разбирались “несознательные рецидивы покровщины” в выступлениях Митина и Юдина в ЦК. С целью более основательного опорочивания последних ‹…› в документе приводился длинный перечень уже полузабытых прегрешений самого Покровского: отрицал прогрессивное значение крещения Руси, называл Петра I “неудачным реформатором” и “пьяницей”, начало войны 1812 года охарактеризовал в том же духе, что “русские помещики напали на Наполеона”; утверждал, что патриотизма нет, а существует только национализм (“Наука не имеет никаких оснований проводить резкую черту между “несимпатичным” национализмом и “симпатичным” патриотизмом. Оба растут на одном корню”)»[101]101
Там же. С. 256–257.
[Закрыть].
Этой запиской косвенным образом наносился удар и по давнему оппоненту Г. Ф. Александрова – историку А. М. Панкратовой.
Докладная записка не осталась без движения в Секретариате ЦК: высшее руководство страны приняло ее к сведению, что послужило причиной дальнейших событий на «историческом фронте». В плане действий Управления пропаганды и агитации ЦК, озаглавленном «Мероприятия по улучшению пропагандистской и агитационной работы партийных организаций», который был направлен Г. Ф. Александровым Г. М. Маленкову 31 марта 1944 г., на состояние исторической науки обращается особое внимание.
«В советской исторической литературе не преодолено еще влияние реакционных историков-немцев, фальсифицировавших русскую историю, доказывавших, что именно немцы принесли русским начала государственности и т. д. В отдельных трудах советских историков остались следы фальсификаторской деятельности реакционных немецких историков. ‹…› В учебниках СССР и других работах по истории весьма слабо освещены важнейшие моменты героического прошлого нашего народа, жизнь и деятельность выдающихся русских полководцев, ученых, государственных деятелей ‹…›. Присоединение к России нерусских народов рассматривается историками вне зависимости от конкретных исторических условий, в которых оно происходило, и расценивается как абсолютное зло»[102]102
Советская пропаганда в годы Великой Отечественной войны. С. 523.
[Закрыть] и т. д.
Средством для исправления сложившегося в исторической науке положения было избрано уже опробованное на философах мероприятие – проведение совещания (оно было намечено на лето 1944 г.). В ходе подготовки последнего все материалы в Управлении пропаганды и агитации ЦК были обобщены в объемной записке, озаглавленной «О серьезных недостатках и антиленинских ошибках в работе некоторых советских историков»[103]103
Новые документы о совещании историков в ЦК ВКП(б) (1944 г.) / Публ. И. В. Ильиной // Вопросы истории. М., 1991. № 1. С. 190–201.
[Закрыть]. Эта записка, подписанная начальником Управления Г. Ф. Александровым, главным редактором «Правды» П. Н. Поспеловым и заместителем начальника Управления П. Н. Федосеевым, была подана 18 мая 1944 г. в Секретариат ЦК на имя Г. М. Маленкова и А. С. Щербакова. Вот ее начало:
«В организации научной работы в области истории имеют место крупные недостатки, а в появившихся за последнее время трудах некоторых советских историков содержатся крупные ошибки антиленинского характера. Среди советских историков имеют хождение сочиненные немецкими историками реакционные легенды о прошлом русского народа, проявляются рецидивы антиленинских взглядов, свойственных “школе Покровского”, выражающиеся в пренебрежительном отношении к истории русского народа; получили известное распространение буржуазно-националистические взгляды»[104]104
Там же. С. 190–191.
[Закрыть].
Записка содержала три раздела. Первый – «О влиянии реакционных взглядов немецких историков на современную русскую историографию», – где указывается на ошибки,
«совершенные под влиянием реакционных идей немецких историков, в свое время подвизавшихся в России или писавших о ней, – Байера, Шлецера, Миллера, Гакстгаузена, Клейншмидта, имевших целью подчинить немецкому влиянию широкие слои русской интеллигенции и в конечном счете идеологически подготовить экспансию на Восток немецких захватчиков. Реакционные немецкие историки всегда проявляли большой интерес к России. Засылаемые в Россию с далеко идущими политическими и идеологическими целями, эти историки создавали и прибирали к своим рукам исторические архивы, собирали и систематизировали исторические материалы с целью доказательства якобы организующей и миссионерско-культурной роли немцев в создании государственности русского народа»[105]105
Там же. С. 191.
[Закрыть] и т. д.
Во втором разделе – «О пренебрежительном отношении некоторых советских историков к историческому прошлому нашей родины» – приводились исторические работы, в которых
«умаляется и принижается великое историческое прошлое нашей Родины, замалчивается и искажается роль выдающихся деятелей русского народа»[106]106
Там же. С. 194.
[Закрыть]; а также «культивируется старое, осужденное партией пренебрежительное отношение к прогрессивным явлениям русской истории и выдающимся деятелям России, непомерно раздувается значение реакционных деятелей России, что никак не содействует воспитанию чувства национальной гордости у советского народа, любви к историческому прошлому нашей Родины»[107]107
Там же. С. 197.
[Закрыть].
Третий раздел – «Антиленинские взгляды некоторых историков по национальному вопросу» – содержал разбор ошибок в изданных недавно «Истории Казахской ССР» и «Очерках по истории Башкирии». Подчеркивалось, что в них
«проводится точка зрения реакционного буржуазного национализма на историю нашей Родины ‹…›. Россия изображается в этих исторических работах как злейший и самый опасный враг нерусских народов, а присоединение указанных народов к России рассматривается как абсолютное зло для них. Вместе с тем в этих работах не показывается ведущая роль русского народа в образовании и развитии многонационального государства в России»[108]108
Там же.
[Закрыть].
Заключалась записка словами:
«Ввиду явного неблагополучия в области исторической науки и вредного влияния на молодые кадры историков и на учащихся средней школы и вузов ошибочных взглядов некоторых советских историков, требуется основательно поправить положение дел в Институте истории Академии наук СССР и в “Историческом журнале”»[109]109
Там же. С. 201.
[Закрыть].
Документ был снабжен дополнением «О настроениях великодержавного шовинизма среди части историков». Здесь отмечалось, что пропаганда ура-патриотизма нашла столь сильный отклик, что некоторые (в том числе академики Е. В. Тарле и Б. Д. Греков) стали в своих выступлениях манкировать классовым подходом и классовой оценкой исторических явлений, перенося «отношения, сложившиеся в советской стране, – единство советского народа и советского государства – на историческое прошлое»[110]110
Там же. С. 202.
[Закрыть]. Это также вызывало беспокойство авторов записки.
Кроме собственно аппаратной работы ЦК, созыв совещания историков, так же как и философское совещание, был инспирирован извне. И если роль детонатора для созыва философского совещания исполнил З. Я. Белецкий, то для исторической науки этим спусковым механизмом явилась инициатива одного из ведущих историков СССР, заместителя директора Института истории АН СССР, члена-корреспондента (впоследствии действительного члена) Академии наук СССР Анны Михайловны Панкратовой[111]111
Поводом, побудившим А. М. Панкратову осмелиться беспокоить секретарей ЦК, послужило следующее: написанная под ее руководством коллективная монография «История Казахской ССР с древнейших времен до наших дней» (Алма-Ата, 1943), выдвинутая на соискание Сталинской премии, получила отрицательные отзывы и лишилась премии. В таком повороте событий А. М. Панкратова видела (очевидно, не без оснований) личную неприязнь к ней со стороны некоторых историков, в том числе академика Е. В. Тарле, что и побудило ее взяться за перо. Естественно, в своих письмах она ставила вопрос шире личной обиды, да и сводить ее обращение в ЦК исключительно к сведению счетов было бы неверным.
[Закрыть].
Будучи специалистом по истории рабочего движения и членом ВКП(б) с 1919 г., она имела и некоторые пятна в биографии – в 1917–1918 гг. она входила в партию левых эсеров[112]112
Научные кадры ВКП(б). С. 141.
[Закрыть]. Из потока ее обращений в ЦК 1942–1944 гг. особенно важны два письма. Первое (от 2 марта 1944 г.) направлено на имя секретаря ЦК А. А. Жданова, который именно в связи с совещанием историков начинает в 1940-х гг. возвращаться на идеологическую арену; в письме Панкратова призывает вмешаться ЦК, «поскольку война требует ясности, принципиальности и твердости не только в политике, но и в пропаганде, а в последней – история в условиях войны занимает важное место»[113]113
Письма Анны Михайловны Панкратовой / Публ. Ю. Ф. Иванова // Вопросы истории. М., 1988. № 11. С. 55.
[Закрыть]; также она критикует Г. Ф. Александрова за плохое руководство «историческим фронтом». Второе письмо (от 12 мая 1944 г.), направленное на имя Сталина, Жданова, Маленкова и Щербакова, содержит пожелание, чтобы ЦК ВКП(б) собрал совещание историков[114]114
Стенограмма совещания по вопросам истории СССР в ЦК ВКП(б) в 1944 году / [Публ. Ю. Н. Амиантова и З. Н. Тихоновой] // Вопросы истории. М., 1996. № 2. С. 50.
[Закрыть].
Недаром на этом совещании она говорила:
«Мы не раз уже имели со стороны ЦК нашей партии указания, помощь и внимание, облегчавшие нашу ориентировку в самых трудных и сложных исторических проблемах. Эту помощь мы всегда воспринимали с огромным энтузиазмом и благодарностью. Каждое указание руководителей партии, каждое их выступление по вопросам истории, каждое их критическое замечание по общим или конкретным историческим проблемам поднимало нашу советскую историческую науку на высшую ступень, обогащая теоретически каждого из нас в отдельности и всех вместе, вооружая нас методологией творческого марксизма. Последнее решение Центрального Комитета партии ‹…›, конечно, относится не только к философам, но также и к нам, советским историкам. Я уже не говорю о том, что реакционные стороны и отрыжки гегельянства, которые сейчас были продемонстрированы ‹…›, оказывали в прошлом известное влияние на развитие исторической науки»[115]115
Там же. С. 67.
[Закрыть].
Совещание по вопросам истории в ЦК ВКП(б) проходило летом 1944 г. и состояло из шести заседаний: 29 мая оно было открыто выступлением Г. М. Маленкова, затем состоялись заседания 1, 5, 10 и 22 июня, а последнее заседание прошло 8 июля. На заседаниях присутствовали известные советские историки, в основном специалисты по истории СССР, в том числе С. В. Бахрушин, Б. Д. Греков, И. И. Минц, М. В. Нечкина, А. М. Панкратова, Е. В. Тарле, М. Н. Тихомиров, С. П. Толстов, А. Н. Удальцов[116]116
Некоторые историки были не на всех заседаниях; например, академик Е. В. Тарле еще в мае уехал на Кавказ для отдыха и чтения лекций (откуда был вызван правительственной телеграммой за подписью Г. Ф. Александрова, которая долго его искала) и смог присутствовать только на двух последних заседаниях.
[Закрыть], ключевые работники аппарата ЦК, а также секретари ЦК А. А. Андреев и Г. М. Маленков (не всегда оба), председательствовал на заседаниях А. С. Щербаков[117]117
Стенограмма совещания по вопросам истории СССР в ЦК ВКП(б) в 1944 году. С. 47.
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
