Текст книги "Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг"

При этом в XVIII и XIX веках в библиотеках не было принято хранить более одного экземпляра конкретного издания, ибо главный бич публичных библиотек – дефицит места. Результатом такой политики стало «вымывание» прекрасных экземпляров, которые приходили в составе целых собраний, но переводились в дублетный фонд и продавались или передавались в другие места.

В ХХ же веке мы видим другую крайность – некоторых книг хранилось совершенно немыслимое число экземпляров. Возьмем хотя бы гомерическое количество (по нескольку десятков экземпляров) дублетов русских книг гражданской печати XVIII века, в особенности отдельных томов «Древней российской вивлиофики», «Всемирного путешествователя», собрания сочинений Сумарокова и тому подобных.

Конечно, ни в коем случае нельзя от них избавляться. К тому же наверняка это будет сделано абсолютно бестолково: экземпляр в красивом переплете – останется, а дублет в обложке будет исключен. Никто и не подумает сравнить все имеющиеся экземпляры, посмотреть, нет ли между ними отпечатанного на особой бумаге, нет ли разного цвета обложек… Как показывает опыт печатных «сводных каталогов» русской книги – даже для этих изданий не было произведено подобных сверок. Кроме того, любое отчуждение государственной собственности в нашей стране рождает одно и то же явление, в результате которого музейные собрания лишь терпят урон. И если начать уменьшать число дублетов директивно, то мы придем к тому, что в музейное хранилище явится покупатель и станет сам выбирать из пяти экземпляров один, подобно тому как когда-то американские миллионеры отмечали галочками нужные им картины в каталогах Эрмитажа и Музея изящных искусств.

Поэтому согласимся со словами директора Эрмитажа М. Б. Пиотровского, который на вопрос о том, что же может сделать государство для музейных собраний, ответил: «Не трогать их». И в нашей исторической ситуации это, увы, единственный способ что-либо спасти, потому как живем мы в стране крайностей.

Библиотечные печати

Что такое библиотечная книга? Когда подобный экземпляр попадает в руки антиквару-книжнику, он примерно понимает, о чем речь: некоторое время книга принадлежала государственной библиотеке, но затем вырвалась на свободу. Как некогда клеймили заключенных, так и книги государственных или ведомственных библиотек уже несколько столетий «украшаются» именем собственника. Практика ставить на книгах печать начала массово использоваться книгохранилищами в XVIII веке, а в XIX практически все учреждения переняли эту традицию. Впрочем, обычно книга клеймилась при поступлении, а в XX веке та же участь постигла почти все старые фонды.

Но и из плена библиотечной полки у книги может быть шанс выйти на свободу. Путей к тому несколько: книга может быть продана как дублет, списана по акту, обменена на другой предмет и, наконец, просто украдена.

Дублеты

Продажа дублетов практиковалась в России с XVIII века. Эта манера была заимствована из Европы, где практиковалась и ранее. Общеизвестна история Дрезденской библиотеки, куда в 1760‐х годах влились два громадных собрания – Генриха Брюля и Генриха Бюнау. Не было найдено иного выхода, как распродать часть дублетов.

В России продажа дублетов, как мы сказали выше, впервые отмечается в практике Академической библиотеки, когда вставшая в 1783 году во главе Петербургской академии наук княгиня Е. Р. Дашкова занялась, подобно кастелянше, наведением порядка во всех без исключения академических департаментах. Она следила буквально за всем в своем академическом хозяйстве, не гнушаясь самыми мелочами. Понятно, что не ускользнула от ее взора и библиотека, которой хронически недоставало места для книг. Рачительная княгиня нашла выход из положения: она распорядилась проверить весь фонд на наличие дублетов и оставить только по одному экземпляру каждого издания. В результате образовалась масса «лишних» книг, которые можно было продать и тем самым пополнить академическую казну. Чтобы понять, насколько вся эта процедура была справедливой и необходимой, мы скажем только, что наибольшее число книг приобрела сама Е. Р. Дашкова для своей библиотеки, а также щедро поделилась со своим племянником – известным библиофилом графом Д. П. Бутурлиным – и братом А. Р. Воронцовым. Как можно судить по некоторым экземплярам, которые мы видели, Е. Р. Дашкова выбирала отнюдь не худшие из дублетов, то есть при наличии двух экземпляров нужного ей издания она обычный экземпляр оставляла библиотеке, а экземпляр в особом переплете забирала себе. Да и цены на дублеты также придумывала сама. Реализация дублетов уже в XVIII веке представляла собой типичный русский случай такой процедуры.

Но в XVIII веке библиотечных следов еще не имелось, и такие экземпляры определяются по великолепному академическому переплету середины XVIII века и владельческой записи самой Е. Р. Дашковой или кого-то из ее родственников (один такой экземпляр сохраняется в нашем с коллегой собрании).

В XIX веке прославились аукционы дублетов Императорской Публичной библиотеки. Они также были вызваны вечной болезнью библиотек – нехваткой места. Как мы отмечали ранее, продавались в качестве дублетов не всегда самые худшие экземпляры. Причина понятна: прежде всего к дублетам подпускались собственно сотрудники библиотеки (в том числе В. Ф. Одоевский, один из тонких библиофилов эпохи), а также их друзья. Нужно ли говорить, что с этих аукционов середины XIX века в числе дублетов шли даже книги из библиотеки Вольтера или Дидро – тогда мало кто обращал внимание на пометы. Главное – не оставить в библиотеке более одного экземпляра каждого издания.

Именно таким образом, к примеру, экземпляр «Ревизора» 1836 года с дарительной надписью «Николаю Васильевичу Дюру от автора», который позднее стал жемчужиной коллекции Н. П. Смирнова-Сокольского и ныне сохраняется в РГБ, был дублетным в Публичной библиотеке, почему и выдавался читателям на дом. Одним из них был А. А. Нильский, отметивший это в своей «Закулисной хронике». Конечно, рано или поздно такая книга будет кем-то «потеряна» и оставлена себе для будущих коллекционеров.

Обычно же при продаже книг в XIX веке на титульном листе синей краской ставился штамп с текстом «ПРОДАНА» в тонкой прямоугольной рамке с закругленными краями. Но касалось это в основном русских книг – иностранные выходили за пределы Публичной библиотеки нередко без подобных штампов.

В советское время ситуация с дублетами изменилась. Прежде всего потому, что организованный после событий 1917 года Государственный книжный фонд стал огромным депо для книг из реквизированных (бывших дворцовых, усадебных, частных, ведомственных) библиотек. Многие собрания, в том числе из императорских дворцов, часто поступали в главные библиотеки напрямую. В результате всех этих пертурбаций образовалось огромное число дублетов: ведь кроме некоторых различий типичная дворянская или дворцовая библиотека в основной своей части была крайне однообразна, поскольку должна была включать в себя обязательный «просвещенческий набор»: «Энциклопедию» Дидро и д’Аламбера, кельское издание собрания сочинений Вольтера (порой без тома с перепиской с Екатериной II), словарь П. Бейля, «Кодекс Юстиниана», словарь Французской академии. Безусловно, в числе русских книг там почти всегда были комплекты «Деяний Петра Великого», «Древней российской вивлиофики», «Всемирного путешествователя» и так далее…

Образовалась бездна дублетов. В библиотеках для них выделялись огромные площади, были организованы так называемые обменно-резервные фонды. У Ленинской библиотеки стеллажами были зашиты в том числе и две огромные московские церкви – Мартина Исповедника на Таганке и Климента папы римского в Замоскворечье. Кто там был хоть раз в жизни, пока они еще оставались хранилищами (сейчас эти здания возвращены церкви), тот помнит вызывающие страх, тянущиеся к небесам нескончаемые ярусы открытых стеллажей, прогулка под которыми порой угрожала жизни. И если сейчас произнести слово «Климентóвка», то у многих сотрудников РГБ возникнет воспоминание о разбитых окнах и летающих на огромной высоте голубях. У Публичной библиотеки были подобные же помещения в Александро-Невской лавре и на Обводном канале. Что касается академических книгохранилищ во главе со сгоревшим ИНИОНом, многим памятна церковь в Узком…

Словом, то были сотни и сотни тысяч книг, к которым после 1945 года прибавились еще сотни и сотни тысяч трофейных. Даже разобрать их, чтобы единственный экземпляр мог поступить на государственное хранение и карточка появилась в читательском каталоге, было физически невозможно. И если с русскими книгами XVIII века работа велась, особенно когда начал готовиться «Сводный каталог… 1725–1800», также были учтены инкунабулы, палеотипы, издания второй половины XVI века, то книги европейской печати XVIII, XIX и начала XX века гибли в беспрецедентных масштабах.

Если говорить о 1920‐х и 1930‐х годах, то, кроме разбора книг и выделения их в основной фонд библиотек, активно действовала «Международная книга», которая имела полномочия выбирать даже основные экземпляры из главных библиотек. Бывало, что продавались целые библиотеки: например, значительная часть библиотеки Павловского дворца-музея (так называемая библиотека Росси, по имени ее архитектора), благодаря чему на Запад попало много тысяч книг библиотеки Павла I и его супруги в особых переплетах и так далее.

Русские книги, которые продавались за границу через многочисленные каналы «Международной книги» до начала 1940‐х годов, изыскивались как из обменно-резервных, так и из основных фондов. Их было продано очень много. Обычно, если книга шла официальным путем по каналам «Межкниги», на титульном листе внизу должен был иметься фиолетовый наборный штамп с текстом «Printed in Russia». По этому штампу легко отличить те книги, которые выписывались из России западными коллекционерами и даже библиотеками. Тот же Байярд Килгур (1904–1984) активно пользовался этим источником, что легко определить по воспроизведениям титульных листов в каталоге его собрания (не говоря о том, что он в 1926–1927 годах жил в СССР и также массу всего себе приобрел). В букинистические магазины в довоенное время исправно передавала русские книги Публичная библиотека, и даже сегодня нередко встречаются экземпляры с круглой печатью, которой помечались продаваемые дублеты.

«Велизарий» Ж. Ф. Мармонтеля (1768). Экземпляр, переданный в середине XIX века из библиотеки Зимнего дворца в Императорскую Публичную библиотеку, а затем за излишеством проданный

«Добродетельная Розана» В. Лукина (1782). Экземпляр, проданный в 1930‐х годах как дублет Публичной библиотеки

После 1945 года, когда книг было море, особенно иностранных, также некоторое время даже самостоятельно могли продавать дублеты. Этим правом пользовалась, например, библиотека Эрмитажа. Довольно часто можно видеть, когда поверх овального штампа Научной библиотеки выставлен штамп «дублет». Такие книги довольно часто продавались в букинистических магазинах Ленинграда в 1970–1980‐х годах.

И все же основная часть дублетов из обменно-резервных фондов библиотек внутри страны продаваться не могла. Не совсем понятно почему, но дублеты, особенно иностранные книги XIX века из трофейных фондов, с завидным постоянством наполняли жерла бумагоперерабатывающих предприятий. Что же касается изданий XVIII века и более ранних – они мертвым грузом лежали в запасниках библиотек.

Русские издания XVIII века в основном были переведены в Отделы редкой книги, необходимые для создания «Сводного каталога… 1725–1800», и до сих пор они по большей части там и сохраняются. Помню, как на заре туманной юности в одной из крупнейших библиотек проводил поэкземплярный просмотр фонда редкой книги на предмет поиска гербов на переплетах. Врезалось в память изобилие отдельных томов из новиковских многотомников, собраний сочинений Сумарокова и Ломоносова. Это были десятки экземпляров каждого тома.

Но сделать что-то с могильниками под названием «обменно-резервный фонд», где преимущественно отложились фолианты на иностранных языках, было нельзя: книги портились, гнили от плесени, их точил жучок. В 1970‐х уже годах чей-то разум просветлился, и библиотеки получили возможность передавать книги из этих хранилищ в государственные музеи. Поскольку продавать их было нельзя, единственная выгода, которую получали библиотеки, в том числе Ленинская, – это освобождение места. Среди музейщиков же нашлось немало энтузиастов, которые по картотекам или по опасным полкам «Климентóвки» разыскивали экспонаты для своих учреждений культуры. Именно таким образом, за счет обменно-резервного фонда ГБЛ, оказалось возможным сформировать прекрасную коллекцию книг с владельческими записями в московском Государственном музее А. С. Пушкина. Сотрудники сумели условиться о том, чтобы пройтись по полкам и выбрать из запасников иностранного фонда книги с владельческими пометами. Каталог этого собрания («Автографы современников Пушкина») выдержал два издания. Из того же источника удалось пополнить коллекции дворца в Архангельском и других подмосковных музеях. Впрочем, уже в конце 1980‐х годов этот процесс прекратился: книги продолжают сохраняться без всякого движения и недоступны читателям.

Списание по акту

В абсолютном большинстве случаев списание по акту – это сброс книги в макулатуру. Практиковалась продажа дублетов до постановки на государственный учет. Когда книга была вписана в инвентарь, она уже почти никогда не продавалась, за редкими исключениями (см. выше). Именно поэтому при советской власти была запрещена торговля книгами с библиотечными штампами государственных библиотек, а также с потертостями на титульных листах вследствие соскабливания печатей; это же относилось в 1980‐х годах к «мытым» книгам.

Лишь в 1987 году начался «эксперимент по реализации населению книг, находящихся в обменно-резервных фондах библиотек». А в 1988 году был подписан специальный совместный приказ Министерства культуры СССР и Госкомиздата, утвердивший «Положение о порядке организации продажи населению книг и других произведений печати и иных материалов из библиотечных фондов». В Положении шла речь о книгах только из обменно-резервных фондов, то есть вряд ли имелись в виду книги XVIII–XIX веков, но вся ответственность за отбор и оценку книг возлагалась на библиотеки, которые должны были реализовывать свои дублеты через букинистические магазины. Персонально за эту процедуру отвечал директор конкретной библиотеки. Положение предписывало обязательно ставить на книгах «штампы гашения» и перечеркивать тонкой чертой библиотечные печати. Штамп гашения представлял собой прямоугольник 25 × 50 мм, в котором после названия учреждения следовала формулировка: «Списано по акту», проставлялся номер акта, дата и подпись сотрудника библиотеки. Таким образом, только книги с указанными штампами могут быть признаны законно путешествующими по свету. Что же касается наиболее частой ситуации, когда на книге имеется только штамп «погашено» поверх библиотечной печати, – это уже сомнительное дело, поскольку проверить такое списание затруднительно. В 1990‐х годах, как я помню, у большинства книжников в арсенале был такой штамп.

Это объяснимо: неисчислимое множество ведомственных библиотек, которые ликвидировались в начале 1990‐х на пространстве бывшего СССР, часто никуда не передавали свои фонды. Они целиком шли на нужды государства, которое до сих пор остро нуждается в макулатуре. И на огромное число книг был только один акт – приема на переработку. Не все книги доходили до места назначения, и наиболее частый путь – домой к сотрудникам, которые забирали их исключительно из чувства безысходной жалости.

Конечно, на государственном учете такие книги не стоят. А уж если говорить об имуществе, к примеру, многочисленных музеев Ленина в бывших братских республиках – то и подавно: они вывозились грузовиками на переработку. Но наличие печатей на них, причем в большинстве случаев даже без дополнительного штемпеля «погашено», может быть причиной беспокойств.

Помню времена, когда органы начинали поиски какого-нибудь краденого библиотечного имущества либо же просто желали уличить антиквара или коллекционера в том, что он «скупает краденое», чтобы сделать его сговорчивей. Если происходил такой рейд, то в букинистический магазин или домой к книголюбу приходили сотрудники Министерства добра и правды. Они, как правило, искали книги с библиотечными штампами, не особенно вникая, что это за знаки. Просматривать все книги, много сотен полок, желания у них не было никакого, и обычно книжник сам что-то «выдавал добровольно». Если это был антикварный магазин, то с сотрудниками часто приходил помощник под видом «независимого эксперта», по каким-то причинам заинтересованный в этой роли выступить (а таких доброхотов всегда в избытке). После того как книги были найдены или выданы владельцем и внесены в протокол, они увозились для небыстрой экспертизы, и через полгода-год приходилось ехать и забирать их самому, потому что ничего предосудительного обнаружить не удалось.

Может показаться, что книга со штампом, да еще и с дополнением «погашено», не вызывает никаких вопросов, а уж тем более не представляет опасности. Но придется доказывать, что вы не верблюд и книга не украдена, а это хлопотно. Ведь акты списания, даже если все книги там перечислены, по большей части крайне лаконичны: книга описана в двух-трех словах, однако в большинстве случаев и самих актов не осталось, поскольку эти документы имеют ограниченный срок архивного хранения. М. Я. Чапкина в свое время сетовала, что на рубеже 1980–1990‐х годов огромное число ведомственных библиотек распродавалось вообще без всяких актов – на грузовик составлялся один документ без перечня и даже без штампа «погашено» на книгах.

Но такие примеры бывали и ранее. Скажем, я вырос в Доме полярников, который строился большим ведомством под названием Главсевморпуть. Это ведомство – в 1930‐х годах всесильное – получило в 1932 году от руководства страны здание неподалеку от ЦК, в Ипатьевском переулке (между Ильинкой и Варваркой), и находилось в прямом подчинении Совнаркома, и только в 1953 году оно перешло в ведомство Министерства морского флота СССР. Но в 1963 году здание Главсевморпути, находившееся на задах комплекса ЦК КПСС, понадобилось при реконструкции этого комплекса зданий, и для высвобождения был избран самый простой путь: в 1964 году Главсевморпуть как самостоятельная организация ликвидируется, ее полномочия разделяются между Министерством морского флота, Главгидрометом и другими структурами, имущество ликвидируется. Что смогли – перетащили в здание Министерства морского флота (но при пожаре 1998 года все сгорело вместе со зданием); на книги никто не претендовал, и помещение не было предоставлено. Так библиотека Главсевморпути не поехала в 1964 году никуда – ее списали целиком в макулатуру (что объяснялось еще и тем обстоятельством, что библиотеки организаций-преемников были схожими по репертуару). В результате частично книги были взяты сотрудниками себе домой; и в любой квартире нашего дома, который до того времени также относился к ведомству Главсевморпути, оказалось какое-то число книг из этой библиотеки – все зависело от научных интересов конкретного человека. И старые полярники даже в 1990‐х годах подписывали мне иногда свои книги, но экземпляры эти происходили из бывшей библиотеки Главсевморпути. Например, одну из них подарил друг нашей семьи Ф. Д. Шипилов (1909–1998).

Книга Ф. Д. Шипилова (1940) с печатью библиотеки Главсевморпути, в 1991 году подаренная автором

Обмены

Случаи, когда государственный музей или библиотека исключают некоторый предмет из своих фондов по причине обмена, – крайне редки, и даже исключительны. Это происходит, во-первых, из‐за процедурной трудности в осуществлении такого предприятия. Ведь нужно не только заинтересовать конкретный музей или библиотеку, но и преодолеть основную инстанцию – Министерство культуры, которому необходимо провести такой акт обмена, то есть министр должен своим приказом исключить какой-то предмет из состава музейного фонда.

В большинстве случаев руководители библиотек и музеев не хотят и начинать такой процесс, даже если сама идея обмена им кажется соблазнительной. Как-то раз мы с коллегой пытались выменять в одной из крупных библиотек экземпляр книги в особом переплете, который был нужен нам для коллекции. В обмен мы предложили ровно такое же издание, но в обычном переплете, плюс книгу из библиотеки Ж.-Ж. Руссо с его автографом и пометами. Желание библиотеки было горячим, но дирекция не стала связываться с Министерством культуры, и обмен не осуществился; прекрасная книга из библиотеки Руссо осталась в нашей коллекции, что оказалось для нас даже лучше.

Но известны и прецеденты таких обменов. Например, такой вот случай: 17 марта 2003 года министр культуры России подписал приказ № 286 «Об исключении музейного предмета из музейного фонда Российской Федерации…». Этим документом утверждался следующий обмен: коллекционер А. И. Боровков передавал Государственному музею В. В. Маяковского рукописный альбом Ю. И. Юркуна с шестьюдесятью автографами и рисунками писателей и художников Серебряного века, «представляющий для Государственного музея В. В. Маяковского большое историко-культурное, художественное и музейное значение», а получал взамен книгу А. Е. Крученых «Вселенская война» 1916 года. Вероятно, альбом Юрия Юркуна представлял исключительную ценность и был настолько нужен музею, что за него не только отдали одно из самых знаменитых и дорогих изданий русского авангарда, но и сумели оформить этот обмен в соответствии с законодательством.

Кражи

Еще один способ, которым книги поддерживают закон круговорота вещества в природе, – кража их из книгохранилищ. Способов тому множество, да и сама история таких краж подчас крайне занимательна: вспомнить хотя бы служителя Императорской Публичной библиотеки в Петербурге «горбуна» Алоизия Пихлера, который в своем мастерски сделанном искусственном горбу уменьшил на несколько тысяч томов численность фондов, пока не был пойман в 1871-м.

С тех пор мало что изменилось. Воруют. И воруют много. Мы узнаём подчас только о громких кражах, когда выносятся либо целые тюки, стоимость которых может равняться «коробке из-под ксерокса», либо же отдельные книги, которые стоят дороже золота. Но в абсолютном большинстве кража книг происходит без огласки, и из года в год бредут книжечки своими тропками из застенков библиотек на свободу. Как показывает лента новостей, не застраховано от этого ни одно хранилище, и надежда только на технические средства защиты, а также на честность тех, кто избрал своей профессией служение книге.

В советские годы довольно часто издания выдавались на абонемент, особенно в ведомствах и вузах. И вот в этих случаях читатель брал книгу и «терял» ее, особенно это было характерно для профессуры, которая имела абонементы в главных библиотеках страны. В результате такой забывчивый читатель или выплачивал символическую стоимость, или приносил что-то взамен «потерянной». И если за кражу книг можно было поплатиться, то такая забывчивость не наказывалась. По этой причине многие абонементы со временем переставали выдавать особенно ценные книги на дом.

Наиболее частый способ – когда некто, устраиваясь работать в библиотеку, каким-то образом выносит и затем сбывает книги. Это уже трудоемкий вариант, собственно, настоящее спланированное преступление: для того чтобы выбрать книгу, требуется хоть какая-то квалификация (ибо для обычного человека дорогая книга – это обязательно толстая, старая, тяжелая). Поэтому, как показывает судебная практика, создаются альянсы таких людей с книжниками-наводчиками, которые конкретно указывают, что и где нужно изъять из государственного фонда.

Но одно дело – украсть книгу, а совсем другое – получить за украденную книгу деньги. Последняя процедура наиболее опасна для вора, и именно на этом у государства порой встречается возможность обезвредить преступника и, главное, прекратить планомерное расхищение фондов библиотеки.

Для того чтобы уберечь книжные фонды, книги клеймятся различными штампами, печатями, снабжаются владельческими знаками-экслибрисами… Словом, делается все, чтобы обезопасить каждую конкретную книгу или рукопись от похищения. Именно из‐за такого целеполагания книга с печатью, равно и книга со следом печати, несет на себе некоторый признак ущербности. Не все столь категоричны, но в действительности наличие на книге подобных владельческих признаков – серьезный дефект, сильно умаляющий ценность (и, соответственно, материальную стоимость) коллекционного экземпляра.

Библиотечные печати

Печати ставятся на различных страницах книги. Причем практика (традиция) различных библиотек диктует различное расположение. Общепринятое – титульный лист, низ 17‐й страницы (поскольку она традиционно в книгах обычного формата является первой страницей второй тетради), низ последней страницы. Бывает, что дополнительно штамп ставится внизу на 33‐й странице (первый лист третьей тетради), иногда на 41‐й или 101‐й страницах, тоже внизу, как вариант – на обороте иллюстраций или вкладок. Этими страницами обыкновенно ограничивается фантазия библиотекаря. Иногда встречаются такие экземпляры, на которые невозможно смотреть без слез, настолько обезображены они печатями (областные библиотеки в этом впереди всех). Книги в музейных собраниях, в том числе некоторых отделах редких книг главных библиотек, последние лет двадцать-тридцать штампуются более милосердно, чтобы не обезобразить экземпляр. Порой это небольшой штампик на обороте титульного листа или даже на втором форзаце.

Поскольку наличие любых печатей играет огромную роль в ценообразовании, то книга без печатей и книга с печатями – это совершенно различные вещи. Есть коллекционеры, которые никогда не оставят себе экземпляр с библиотечной печатью, особенно если эта библиотека до сих пор существует. А потому история книжного собирательства и книжной торговли знает множество способов, которыми владельцы «лечили» штемпелеванные книги, или, как их называли, – «книги с колотухами», «книги с синяками» и тому подобное.

Наиболее употребительным был способ «юный химик», когда печать на книге выводилась химическими средствами. Нужный лист мог выниматься из книжного блока, и печать обрабатывалась химическим раствором (для этого употребляли уксусную эссенцию и другие доступные реактивы), затем промывалась водой. Главное, что может тут обеспечить успех, – это бумага, и чем она хуже, чем больше в ней примеси древесной массы, тем более заметны манипуляции. Тряпичная бумага XVII–XVIII веков – напротив, часто выбеливается настолько хорошо, что не имеет никаких следов печати; бумага же XX века так сильно страдает при травлениях, что навсегда меняет свои физические свойства. Но в любом случае от таких обработанных листов почти всегда исходил резкий химический запах; особенно тогда, когда нейтрализация штемпельной краски происходила без изъятия листа из книжного блока.

Этот способ употреблялся только для нейтрализации чернил и штемпельной краски, потому как типографская краска не удаляется при таких манипуляциях, и ее нейтрализация возможна только физически – скальпелем или лезвием. Случаи, когда печати с книги удалены безукоризненно, – редки, и чем более наработан глаз букиниста, тем легче ему распознать такие экземпляры. Листы, которые вынимаются для удаления печатей, чаще всего после промывки немного меняются в размерах, отличаются они и по тону от основного блока, поскольку при обработке неминуемо выбеливаются. А обычное в таких случаях использование чая для финальной промывки листа хотя и убирает нарочитую белизну, но не всегда дает бумаге нужный тон. То есть различить «мытые» экземпляры бывает нелегко, но квалифицированному эксперту эта задача вполне по силам.

Здесь ремарка. Иногда на место листов с печатями переставляются листы из чистого экземпляра, часто так улучшается либо экземпляр в особом переплете, либо с автографом. И в этом случае также может сложиться впечатление мытых листов, если хранились экземпляры различно (а это почти всегда так), тогда как это просто несколько отличающиеся по оттенку подлинные чистые листы, но происходящие из другого экземпляра. Тут стоит вспомнить случаи, когда в XIX веке в Императорской Публичной библиотеке из нескольких неполных экземпляров какого-либо славянского инкунабула или издания Франциска Скорины формировали «эталонный» полный экземпляр.

Порой следы печатей настолько заметны, что присущее таким явлениям название – «синяки» – вполне отражает суть. И много кто, в том числе и автор этих строк, обходил такие экземпляры стороной. Ведь наличие «синяков» свидетельствует о том, что книга была «вылечена», а вот от чего именно – может показать только экспертиза при исследовании штампа: если краску можно было химически нейтрализовать, то ее можно и проявить обратно. А что там проявится – вопрос вопросов…

Но многие собиратели смотрят на печати без особенного пренебрежения, причем некоторые даже видят в ее наличии существенный факт для понижения цены и с аппетитом скупают такие книги. Был в свое время коллекционер, которого знала вся Москва, – Виктор Маркович Янко. Не то чтобы богатый для ситуации 1990‐х годов, но обеспеченный тогда, когда это было заметно на общем фоне; источником благосостояния он имел свечной заводик в виде мебельной фабрики и с конца 1980‐х собирал книги. Прежде всего он покупал издания, входящие в «Каталог нелегальной и запрещенной печати XIX века», и достаточно было ему сказать номер – он говорил, нужна ему книга или нет. Щедрость он особенно не проявлял, а торговался так, что впору представлять его за изготовлением обуви. Но за недостающие книги этого раздела он платил какие-то деньги, а поскольку за 70 лет советской власти Искандер и К^о сильно всех утомили, то В. М. Янко оказался едва ли не монополистом на рынке книг этого сегмента (конкурировал с ним в тот момент, да и то частично, только собиратель прижизненных изданий Льва Толстого И. Ю. Охлопков). Но это – только вершина айсберга по имени Янко. Дело в том, что он за несколько лет скупил не одну тысячу разного рода «толстых обоев», а также книг гражданской печати XVIII века (на цельные комплекты или отдельные книги он обычно жалел денег), причем поскольку основным «собирателем комплектов по отдельным томам» на рынке изданий XVIII века долгое время был Юрий Петрович Тушин, довольно рано понявший разницу цены томов и полного комплекта, то В. М. Янко доставалось то, что не взял Ю. П. Тушин. Но особенно Виктор Маркович был любителем многотомных изданий XIX – начала XX века по экономике, географии, истории, статистике… И почти все это у него было в отвратном виде, с библиотечными штампами всех возможных мастей; более того, в нем видели единственного покупателя, который заплатит хоть что-то за комплектную книгу, если она «библиотечная». Конечно, сейчас бы эта книга была уже «вылечена» и продана дорого, но в те годы, когда и ксерокс-то не всем был доступен, он был незаменим для продажи «гнутых» книг, как называли экземпляры с сомнительным provenance. И если других людей страшила мысль о том, что милиция может заинтересоваться происхождением этих волюмов, то Янко об этом даже и не думал – ему нужно было в своем кондуите увеличить общее число томов собрания. В деле подсчетов он был всегда щепетилен (кажется, имел профессию то ли статистика, то ли экономиста бухгалтерского толка) и, преодолев очередную высоту, скажем пять тысяч томов, всегда ставил нас в известность о передвижении планки мирового книгособирательского рекорда. Но сколько бы ни собрал Янко книг, главным качеством была их, как говорили, «гнутость», то есть за коллекционера его в общем-то даже не считали.