Текст книги "На волжских берегах. Последний акт русской смуты"

Глава шестая

Андрей Иванович Ковров к встрече дорогого гостя готовился со всем прилежанием – сам ходил на гостевой двор за добрым вином, сам выбирал из собственных запасов олуй126126
  Олуй – крепкое пиво, которое варили из ячменя с добавлением большого количества хмеля и полыни.


[Закрыть] и твореный квас127127
  Твореный квас – напиток, сваренный из ячменя или ржи, по вкусу очень напоминал пиво, но по консистенции намного гуще.


[Закрыть], лично заглядывал в каждый котелок и следил за тем, чтобы угощения расставили правильно, а когда пришло время, вышел встречать Лопату к самым воротам. Одет подвоевода был по-простому, в домашнюю рубаху без пояса и широкие штаны, заправленные в сапожки мягкой выделки с распущенной шнуровкой на голенище. Дмитрий Петрович тоже не наряжался, поверх новой срачицы128128
  Срачица – нательная рубаха.


[Закрыть] накинута была легкая безрукавка, а через шею висел длинный убрус129129
  Убрус – полотенце.


[Закрыть].

– Добро пожаловать, добро пожаловать, – пробасил Ковров, обнимая Пожарского, словно тот был его давним знакомым.

– Вот, князь, тут я и обитаю, – Ковров раскинул руки и провел невидимую черту по границам собственного двора. Высокие хоромы с подклетом, то ли пять, то ли шесть – Лопата не успел сосчитать – амбаров в ряд. Направо – скотный двор, с которого ветер доносил запах перепревшего навоза и свежескошенной травы. Налево, за небольшим садиком из десятка яблонь, меж которых тянулась мощеная спилами тропка, притаился длинный сруб с низкой крышей, два оконца под самым свесом затягивал бычий пузырь, изнутри покрытый черным налетом. – За то, что выселять меня с семейством не захотел, благодарность. И вот поверь моему слову, князь, к осени поставим тебе хоромы не хуже. И гридню для хлопцев твоих срубим и… все, как положено будет. А то где это видно, чтобы самарский воевода в гостевом доме ютился.

– Благодарствую, Андрей Иванович. Но мне и в гостевом неплохо.

– Э, нет, Дмитрий Петрович, – запротестовал Ковров, увлекая Лопату за собой по дорожке к яблоневому саду. – Нешто я не знаю, каково в этих хоромах. Сам ставил – ведаю. Ну, да не будем нынче о плохом говорить. Нынче праздник. Так что веселиться станем, душой и телом отдыхать. Пойдем, князь, готова банька. Ждет.

О том, что приземистый сруб в сени яблонь был именно баней, Лопата и подумать не мог – слишком уж велика постройка с крылечком из трех ступенек под небольшим навесом. В сенях вдоль одной стены были плотно уложены колотые вчетверо дубовые чурки, а на другой висело с десяток самых разных веников: больших и малых, березовых, дубовых, липовых, из осиновых и ольховых веток, был даже веник, связанный из молодых хвойных побегов. Предбанник – просторная комната со стенами из толстых гладких бревен, стыки которых были проконопачены и аккуратно замазаны глиной. Свет почти не проникал сквозь заляпанные сажей оконца и внутри царил полумрак, слабо разбавленный тусклым светом тлеющих щепок – под дощатым не струганным потолком в густых черных разводах подвешен был малый светец на четыре лучины. Под ним стоял длинный прямоугольный столик, занимавший большую часть предбанника, вдоль стен тянулись до блеска отполированные лавки из широких липовых досок, а в дальнем конце виднелась изрядно копченная дверь с узкой уплотняющей набойкой по краю.

– Располагайся, Дмитрий Петрович, – Ковров широко улыбался и суетливо переставлял с места на место одинокую табуретку, то убирая ее далеко в сторону, то снова пристраивая на углу стола.

Дмитрий Петрович снял безрукавку – в предбаннике было жарковато, от парилки веяло сыростью и гарью, а иногда в щель между дверью и косяком пробивались жидкие струи черного дыма.

– Хороша, хороша баня, не переживай. Всю хворь как рукой снимет, все кручины смоет, – Ковров подошел к столу и жестом указал на выстроенные вряд кувшины, сверху прикрытые листьями лопуха. – Ну, с чего начнем пирование? Что тебе, гость дорогой, боле по вкусу? Мед, на малине с брусникой ставленый, квас твореный али олуй. Есть и вино сурьское130130
  Сурьское – вино из Сирии, которая на тот период была частью Византии.


[Закрыть] – сладкое-е-е. Но хмельное, голову кружит, у-у-ух как.

– Давай, погодим покудова с этим, – распустив пояс, Дмитрий Петрович опустился на лавку. Труды минувшего дня и бессонная ночь давали знать о себе и вместо того, чтоб грузиться хмелем, Пожарский с бОльшим удовольствием просто поспал бы в тишине. Однако он помнил, что явился сюда не на пир и не ради отдыха. – Захмелеть всегда успеем. О деле бы потолковать.

– Э-э-эй. Ну, какое дело в бане, Дмитрий Петрович. Дела до завтра подождут. Ныне гулять будем. Погляди, изобиль какой – от одного вида волчий жор просыпается.

На столе просто яблоку упасть было негде, чаши с квашеной капустой, солеными огурцами, разномастными грибочками, крупно и мелко порезанными пирогами, икрой, перемешанной с мелкорубленным луком, сочнями131131
  Сочень – блюдо русской кухни, пирог из тонко раскатанного пресного бездрожжевого теста с начинкой.


[Закрыть] с разной начинкой, большие блюда с жареной на вертеле бараньей ногой, запеченной щукой и фаршированной стерлядью, а венчал весь этот праздник чревоугодия целый поросенок, розовый пятачок которого нацелен был прямо на Лопату.

– Это да, – кивнул Пожарский, принимая из рук хозяина кружку с густым квасом, который потоками белой пены стекал по стенкам посудины. – Дивлюсь даже. Вчера ты мне рассказывал, что пусты амбары, хоть чилигой мети. А ныне, гляди-ка.

– Зря ты так, Дмитрий Петрович, – Ковров сменил тон, с радушного полукрика перейдя на обиженный полушепот, и для пущей убедительности даже отставил кружку. – Я тоже не каждый день в этаком раю живу. Для дорогого гостя последнее достал, а кое-что у купцов взаймы взял. Это у нас полагается так. Сам потом хоть с голоду умри, а гостя умилости, – объяснял Ковров, всем своим видом демонстрируя нешуточную обиду, но уже через мгновение заговорил совсем иначе. – Так что ты, если нужно чего… шепни мне только. Самарцы для тебя в лепешку расшибутся. Понимашь?

– Нет. Ты это о чем?

Ковров хохотнул и заговорщицки подмигнул Лопате:

– У нас тут не Москва, конечно, не Новгород с его торговлишкой. Но тоже… Персидские да греческие купцы через нас ходют. Ныне Заруцкий торговлишку подпортил, слов нет, но… коли что дорогому гостю нужно… достать сможем. Ну, там… саблю дамасскую, поволоки132132
  Поволока – шелк.


[Закрыть] какие али скарлат133133
  Скарлат – дорогая ткань, вид бархата.


[Закрыть], другое что ценное. Говори, князь, не робей.

– Вы бы лучше ествы для стрелецкой братии добыли.

– Стрельцы, свет батюшка, то стрельцы. А я об тебе говорю, понимаешь?

Дмитрий Петрович понимал, но отвечать не торопился. Андрей Иванович, меж тем, по-своему истолковал молчание гостя:

– Оно и правильно. Спешка тут ни к чему. Посиди, покуда, подумай в тишине и спокойствии. Усмягу134134
  Усмяга – усталость.


[Закрыть] сбрось, голову просветли. Добрый пар да с хорошим веничком, он ведь… А я отлучусь ненадолго.

Лопата в три глотка осушил кружку, пальцами подхватив пласт сала, обильно натертый чесноком с солью, отправил его в рот и принялся ожесточенно жевать, не чувствуя вкуса – все затмевала злость. Злость на самого себя. Мишка Соловцов, коего он всегда упрекал в излишней подозрительности и нежелании верить хоть кому-нибудь, говорил, что ничего путного из этого не выйдет. Упреждал, что бывший воевода затевает какую-то хитрость. Не подозревал, правда, что он напрямую о подкупе толковать станет, думал, искуснее паутину сплетет. Но от того не легче. А он еще посмеялся над Соловцовым и велел поубавить прыти, когда тот в запале выставлял подвеоводу крамольником.

Дмитрий Петрович вздохнул и откинулся спиной к стене. Усталость, пудовым грузом висевшая на плечах, теперь навалилась небывалой тяжестью, так, что рукой пошевелить было трудно. Удрученный случившимся и погруженный в невеселые мысли, Дмитрий Петрович не заметил, как бесшумно отворилась дверь предбанника и его одиночество нарушили незваные гости. Одна за другой не вошли, а прям-таки вплыли три девицы, простоволосые, босые и в исподних рубахах, до того белоснежных, что даже новенький княжеский убрус, лежавший теперь на краю лавки, показался изношенным и замызганно грязным. Молча они проследовали вдоль стола и остановились напротив Лопаты, как молодые дружинники на смотре перед ветеранами.

– Чего вам? – бесцеремонно спросил Дмитрий Петрович, заранее зная ответ.

– Андрей Иванович прислали, – за всех ответила та, что входила первой и, судя по всему, была здесь за старшую. Она выставила вперед полусогнутую ногу, обнажив ее до половины полной икры, и как бы невзначай положив руки на бедра, натянула тонкую материю так, что она соблазнительно облегала ее аппетитные формы. Невысокая и фигуристая, она находилась на том этапе жизни, когда молодость переходит в зрелость, все в тебе еще пышет здоровьем и красота кажется вечной, но посторонний взгляд уже замечает первые легкие признаки ее увядания. Красивое скуластое лицо пока не портили легкие отеки – последствия редких, но чрезмерных возлияний, и темные одутловатые мешки под глазами, вокруг которых от тяжелого труда и постоянного недосыпа залегли глубокие темные тени. Волосы, цвет которых не давал разглядеть полумрак, густой волнистой копной ниспадали на плечи, но были тонки, спутаны и тусклы, а закатанные до локтей рукава обнажали мускулистые руки с сухой неестественно белой и шелушащейся кожей – привычное дело для портомоек, что вечно возятся в щелоке.

– Меня Любомирой зови, – поведала она и добавила, кивком указывая на стоящую рядом подругу. – Это вот Милушка.

Судя по натруженным рукам и стойкому запаху отсыревшей золы, который ощущался даже с пяти шагов, Милушка тоже была из портомоек. Несмотря на юный возраст, который угадывался по стройности ладной фигуры и легким грациозным движениям, глаза ее переполнены были тоской и холодным бесстыдством. Короткий подол ее рубахи почти не скрывал от любопытных глаз плотные крепкие ноги, а в руках она держала по венику, поигрывая которыми, тихонько нахлестывала себя по голым икрам.

– А это… – Любомира наморщила лоб, вспоминая имя третьей спутницы, которая стояла поодаль с опущенной головой и время от времени едва шмыгала носом.

– Айка, – подсказала она.

– И на что ж вы мне тут сдалися? – спросил Дмитрий Петрович, чувствуя, как внутри нарастает сладкое щекочущее чувство – равнодушно смотреть на юных прелестниц было не просто.

Любомира игриво улыбнулась и пожала плечами, так что под белой тканью соблазнительно колыхнулись сочные груди.

– Да уж не знаю, – ответила она волнительным полушепотом и взъерошила волосы, разметав их по полуобнаженным плечам.

– Ну, так ступай, у Андрей Иваныча спроси, пущай растолкует, – резко обрезал Лопата в последней попытке удержать бастионы праведности, ибо понимал, что, польстившись на этот соблазн, даст Коврову повод для подспудных мыслей и двояких толкований. Потом при каждой размолвке будут пенять ему, мол, хлеб мой ел, девок пользовал, а теперь что ж, правильным стал? Но даже осознание расставленной ловушки не помогало сохранять хладнокровие, когда перед глазами мелькали круглые коленки, гладкие икры, обнаженные руки и плечи манили плавностью линий, взгляд словно прикован был к обольстительным формам, а при созерцании сосков, что смутно виднелись сквозь тонкую ткань исподних рубах, перехватывало дыхание.

Подружки, обескураженные таким поворотом, растерянно переглянулись, но уже через мгновение Любомира сообразила, что это всего лишь игра, сумасбродная затея большого господина, который желает, дабы его ничтожные услужительницы проявили настойчивость.

– Да что ж мы, дети малые? Никак без его советов разберемся.

Она по-хозяйски взяла полную кружку, оставленную на столе сбежавшим Ковровым, и залпом влила в себя крепкий олуй, после чего с томным вздохом нарочито медленно облизнула осевшую на губах пену. Лопата глубоко вдохнул и медленно выдохнул через нос, стараясь унять побежавшую по телу мелкую дрожь возбуждения. Любомира, тем временем, ловко подобрав подол, аккуратным узлом подвязала его выше середины бедра и, кивком головы призвав Милушу с вениками следовать за ней, направилась к парной.

– А ты не стой столбом, распотешь покуда князя, – на ходу бросила она Айке. Та за все это время так и не подняла головы и, если бы не судорожные движения рук, в которых она комкала белоснежную ткань рубахи, Лопата принял бы ее за каменное изваяние. Оставшись в одиночестве, Айка оторвала-таки взгляд от пола, но, едва только глянув Лопате в лицо, сразу же уставилась в закопченный потолок. При этом по-детски худощавое лицо ее налилось темно-рубиновой густотой, а левая лямка рубахи, которая явно досталась ей с чужого плеча и была велика, соскользнула, открыв взгляду Лопаты выпирающую ключицу и верхнюю часть груди, где под бледной прозрачной кожей в сумасшедшем ритме билась тонкая темно-синяя жилка.

Из открытой двери повеяло влажным жаром, белесое облако вперемежку с черным дымом ворвалось в предбанник и поползло по нему ароматом лабазника135135
  Лаба́зник или таволга – род многолетних трав семейства Розовые. лат. Filipéndula.


[Закрыть] и медовки136136
  Медовка – травянистое медоносное растение семейства губоцветных с белыми или желтоватыми цветками и лимонным запахом.


[Закрыть]. В полутьме парной раздавался стук шаек, плеск и шипение раскаленных камней, шуршание замоченных веников, девичьи смешки и звонкое шлепанье босых ног по влажному полу. Два светлых силуэта то и дело мелькали в проеме, перемещаясь между каменкой, полками в три яруса и аршинной кадкой для воды.

– Ох, и хороша же нынче банька, – заявила Любомира, выходя в предбанник. Отдуваясь, она рубахой отерла влажный блестящий лоб, при этом подол задрался и прилип к влажным ногам, обнажив полные белые бедра. За ней вышла Милуша, распаренная до малиновой кожи, намокшая рубаха стала почти прозрачной и облегала грудь, почти не скрывая соблазнительных форм.

– Все готово, князюшка.

Любомира с игривой улыбкой посмотрела на Милушу и, получив согласный кивок, одним движением скинула рубаху, представ в дикой первозданной красоте, от которой у Лопаты загудело ниже пупка и в груди зашлось взбудораженное сердце. Примеру подруги последовала Милуша и, чувствуя, что больше не в силах сопротивляться зову природы, Дмитрий Петрович дрожащими от волнения руками принялся развязывать шнуровку штанов, не замечая, как под недвусмысленным понуждающим взглядом Любомиры с тихим болезненным стоном от просторной рубахи избавилась третья девушка. Оставшись абсолютно нагой, она безмолвным приведением стояла в стороне от подруг с опущенной головой, в тугой хрустящий кулак сжимая маленькие ладошки.

Баня, и правда, была хороша, пар выдался жарким, но не жгучим, а легким и звонким, от которого по всему телу разбегалась приятная слабость. Лежа на полке, рассолодевший Лопата чувствовал, как Милушка, что без устали неистово махала веником, то и дело задевала его горячим бедром или, в короткий отдых, нагнувшись к шайке с холодной водой, мимоходом прижималась к спине грудью с твердыми упругими сосками, от легкого прикосновения которых князь вздрагивал, будто лежал на раскаленных углях. А перевернувшись на спину, уже не скрывая нараставшей похоти, с азартом голодного хищника наблюдал за каждым движением Любомиры, которая отвечала на его взгляды томной улыбкой и явно намеренно принимала такие маняще-вызывающие позы, что вскоре князь уже был не в силах сдерживать возбуждение, завладевшее всем его телом и разумом. Резко сев, он взял Милушку за плечи, грубо развернул и толкнул к выходу, под заливистый девичий смех наградив звонким шлепком по голому заду. Потом схватил за руку и притянул к себе Любомиру, жадно облапив скользкое разгоряченное тело и, уже едва владея собой тихо рыкнул «вон!» недогадливой Айке, которая все это время сидела на нижнем полке, скрестив ноги, сухим незамоченным веником стыдливо прикрывая пах. Девушка вскочила, не зная, куда деть глаза, заторопилась прочь, по пути задев ковш с холодной водой, но когда остановилась, чтобы поднять его, Лопата повторил приказ уже более грозно, так что Айка, тихо вскрикнув, выскочила в предбанник, даже не закрыв за собой дверь. Об этом позаботилась Милушка – она притворила дверь и, усевшись за стол, спокойно принялась трапезничать, тихо похихикивая над доносящимся из парной тихим сопением пополам со сладкими стонами Любомиры. Потом за дверью раздался короткий сдавленный вскрик, еще какое-то время слышались непонятные звуки, после чего все стихло и Милушка многозначительно усмехнувшись, наполнила квасом четыре кружки.

– Пей. Не сиди, поешь, пока случай есть, – посоветовала она Айке, которая сидела с опущенной головой, не притрагиваясь к еде. – А то после, как твой черед дойдет, уж не до этого будет.

Вскоре вышел Лопата. Голый, мокрый, с взъерошенной гривой, он тяжело опустился на лавку и долго молчал, переводя частое возбужденное дыхание. Затем мелкими глотками принялся пить квас, изредка останавливаясь и отдуваясь с явным наслаждением. Милушка, подперев сочные груди скрещенными руками, поедала князя восхищенным и многообещающим взглядом, а едва он успел поставить опустевшую кружку, как она поспешила опять наполнить ее квасом, широко улыбаясь Пожарскому, который с каждым новым глотком становился все более хмурым и задумчивым.

Сладко потягиваясь разморенным телом, появилась Любомира с томной улыбкой на пухлых розовых губках. Она подошла к Лопате и, положив ему на плечо руку, хотела сесть рядом, но Дмитрий Петрович стряхнул ладонь девушки и грубо вытолкнул ее в центр предбанника.

– Ну, вот что. За баньку спасибо, ублажили. А теперь давайте-ка, все трое, бегом отсюда, – Лопата нашел на полу упавшую с лавки безрукавку, с трудом просунул мокрую руку в тесный внутренний карман и достал оттуда три мелких монеты, которые аккуратным рядком выложил на край стола. – Вот вам за старания ваши. Андрею Ивановичу скажете, воевода передал, мол, у подначальных людей не одалживаюсь, за свои удовольствия сам плачу.

Оторопевшая Милуша с непониманием посмотрела на Любомиру, выражение блаженной радости на лице которой сменилось растерянной улыбкой. Даже Айка перестала изучать потолок и посмотрела на князя глазами, в которых непонятно чего было больше – внезапно рожденной надежды или испуга. Затем молодка переметнула взгляд, полный отчаянья и мольбы, на подруг. Те сами переглядывались в растерянной молчаливости.

– Оставь! – грозно рявкнул Лопата, заметив, как Любомира потянулась к рубахе. – Прямо так ступайте, не рассыплетесь. И Андрей Ивановичу скажете, мол, повелел я вас, всех троих, за блуд нынче же с бирючом137137
  Бирюч – глашатай.


[Закрыть] по крепости прогнать. Как есть, голышом. Чтобы поглядели на вас люди честные. Чего стоите думаете? Бегом сказано. А я щас квасу хлебну, оденусь и проверю, как Андрей Иванович волю мою исполнит. Все, пошли отсель, потаскухи.

Дмитрий Петрович взял кружку с квасом, который в красновато-тусклом свете лучины пенной шапкой заискрился над узкой горловиной кружки. Первой опомнилась Любомира. Выйдя из оцепенения, она издала презрительный фырк, колыхнула грудями и двинулась к выходу. За ней потянулась Милуша, с которой моментально слетела личина юной смоковницы, куда-то пропала плавность движений, а походка стала прямой и размашистой. Последней предбанник покидала Айка. У дверей она оказалась как раз в тот момент, когда Лопата, довольно кряхтя, ладонью стряхнул с промокшей бороды капельки хмельного напитка. Но к удивлению князя, девушка, уже занеся ногу на порог, вдруг остановилась, замерла на несколько долгих мгновений, в которые грудь ее порывисто вздымалась от возбужденного дыхания, а левая рука впилась в косяк так, будто девушка хотела отколоть от толстого бруса щепку.

– Ну? Чего замерла? Кнута решила отведать?

От этих слов Айка вздрогнула, выдохнула резко и протяжно, как человек, только что принявший трудное решение, а затем вдруг захлопнула дверь, на крючок заперла ее изнутри, развернулась к Лопате, и, ринувшись на него, словно немецкий рыцарь в атаку, остановилась буквально в двух шагах. Блуждающий взгляд безумных, невидящих глаз, в уголках которых прозрачным хрусталем застыли слезы.

– Э-э, ты чего это? – теперь растеряться пришлось Лопате.

– Не гони меня, князь. Христом богом молю, не губи, – пролепетала она, на последних словах уходя в придушенный шепот. Голова опущена, прямые светлые волосы скрывали плечи, а высокая, по-детски тощая грудь с напряженно торчащими сосками ходила вверх-вниз, будто кто огромным невидимым мехом сначала вдувал в нее воздух, а потом выкачивал обратно. Плоский живот, внизу слегка поросший светлым пушком, мелко дрожал при каждом вдохе, а маленькие кулачки то сжимались до белых костяшек, то разжимались, хрустя при этом каждым суставчиком. Стройные длинные ноги слегка подгибались, как у пьяного, а пальцы были поджаты от внутреннего напряжения.

– Коли очарую тебя, ржи пять четвертей воевода обещал, – продолжала Айка, все еще не находя силы поднять глаза. – У меня три рта голодных, два брата малых и мамка хворая. Без того пропадем в зиму. А выгонишь – не получу ничего да еще и батогами обещал. Так что не гони, князь. Что хочешь… скажешь, сделаю… и это… ты… – и дальше тихим шепотком, от которого даже у Лопаты защекотало под ребрами. – В общем, первым, князь, будешь.

Лопата плюнул и с треском поставил на стол кружку, которую, сам не замечая того, все это время держал в руках.

– Час от часу нелегче, – буркнул он, на инстинкте придвигая к себе блюдо с жареной щукой. Молча выдрал спинной плавник, обглодал его, поскрежетал по нему зубами и бросил в темноту дальнего угла. О штаны вытерев руки, щедро налил себе из ближайшего кувшина, но обнаружив в кружке вино, отставил ее и погрузился в молчание, вертя между пальцев расписную деревянную ложку. На Айку, которая так и стояла, не поднимая глаз, он почти не смотрел, лишь изредка бросал на нее мимолетный взгляд, после чего качал головой и беззвучно нашептывал злые ругательства.

Ну, что вот с ней теперь делать? По-хорошему, конечно, гнать бы ее в шею, не то Андрей Иванович еще заберет себе в голову всякие глупости, потом расхлебывай. И все же одно обстоятельство, сущая мелочь, мешала Лопате поступить именно так. Сейчас, глядя на эту тщедушную малолетку, что нервно тряслась перед ним нагая, Дмитрий Петрович ясно видел товарища по несчастью и побратима в борьбе, которую он вел последние пятнадцать лет ради маленького мира под названием Кушалино. И чтобы победить в этой войне, он готов был пойти на край света, решиться на что угодно, свершить любые подвиги и сотворить любые мерзости. А она? Лопата прекрасно видел, что для Айки гораздо проще и правильней было бы умереть, прямо сейчас перекусив себе вены, чем стоять вот так в темном предбаннике и с кривой вымученной улыбкой предлагать себя, невинную, похотливо-скучающему князю. Но она стояла и предлагала, стиснув кулачки и трясясь тощим сухопарым телом, потому что за ее спиной было еще три беспомощных души, ради спасения которых она обрекала себя на муки и унижения. Да, она, как и он, воевала за свой мир, за своих любимых. Только он в доспехах и с саблею, во главе дружины и многотысячных отрядов, а она в полном одиночестве, голая и беззащитная, но оба они ради победы готовы была пожертвовать всем.

– Ладно, бес с тобой, оставайся, – заговорил, наконец, Пожарский и Айка при этих словах подняла огромные глаза, в голубой бездне которых благодарность перемешалась с отчаянной и бессильной ненавистью. – Рубаху только накинь. На кости твои глядеть радости мало. Уж коли так, лучше б подружек твоих оставил. И не трясись ты. На-ка, вот, выпей, полегчает.

Князь протянул Айке кружку с олуем, та приняла дрожащей рукой, отхлебнула, больше расплескав, чем выпив, и тут же вернула питье на место.

– Садись, чего столбеешь-то? Куковать нам здесь не коротко.

Девушка присела на дальнем конце скамьи, до предела оттянув вниз подол, тонкими ручонками обхватила голые колени и замерла, напряженно глядя в одну точку прямо перед собой, но изредка настороженно косясь на Лопату. Чтобы хоть как-то занять пустое время, которого теперь было в избытке, Дмитрий Петрович приступил к трапезе: осушил до краев наполненную олуем кружку, почувствовав, как от крепкого хмеля разом зашумело в голове и засосало в желудке, подвинул к себе плоскую деревянную тарель с запеченной бараньей ногой, от которой исходил такой аромат, что ни один аскет-праведник не смог бы устоять перед таким искушением. Не торопясь, продлевая сладкое предвкушение, он маленьким ножом отрезал несколько кусков внушительных размеров, и с наслаждением пережевывая сочное нежное мясо, вдруг поймал на себе полный бесконтрольной зависти взгляд. Айка тут же отвернулась, тяжело сглотнув, глубоко вздохнула и долго выпускала воздух через наполненный слюной рот.

– Да ты поешь что ли, – предложил Дмитрий Петрович, но девушка, не поворачиваясь к нему, лишь покачала головой, хотя уже через мгновенье голодные глаза ее против воли потянулись к заставленному яствами столу, а в животе у нее протяжно и громко заурчало. Лопата концом ножа подцепил один из приготовленных для себя кусочков баранины и положил его на край стола перед Айкой. – Давай-давай, не мнись.

Девушка взяла холодное мясо так осторожно и бережно, будто боялась обжечь тонкие пальчики, совсем без аппетита откусила маленький кусочек, но даже не успела проглотить его, как, не понимая, что делает, отправила в рот всю порцию, челюсти с легким щелканьем заработали, словно жернова водяной мельницы: ритмично и без остановки, а глаза уже жадно шарили по тарелкам. Дмитрий Петрович лишь коротко кивнул в ответ на молчаливый вопрос девушки и в ход пошло все: от моченых яблок и маринованных грибов до вяленого гуся, от которого в один момент не осталось и половины. Удивленно вскинув брови, князь молчал и только с опаской наблюдал, как под рубахой, налипшей на мокрый от пота живот, постепенно растет маленький упругий шар, внутри которого что-то глухо бурлило и клокотало. Скоро он стал выпирать настолько, что девушка уже не могла нормально сидеть – облокотившись о стену, она непроизвольно рыгнула так, что Лопате показалась, будто закачался светец под потолком, тихим шепотом ругнула саму себя и виновато посмотрела на князя. Тот ободряюще подмигнул ей, она ответила легкой смущенной улыбкой и, потупив глаза, спросила так тихо и жалобно, словно речь шла о смертном грехе, за который ее до самого судного дня будут терзать козлоногие черти:

– А можно… домой малость взять, а то…

– Валяй, – не дослушав, ответил Дмитрий Петрович. Айка одной худой ручонкой торопливо и жадно хватала ломти побольше, на особо лакомые кусочки взглядом спрашивая разрешения у князя, а вторую прижала к груди и отчаянно старалась удержать на ней как можно больше угощений, от неудобства постоянно роняя и рассыпая собранное. Глядя на эти беспомощные попытки, князь молча расстелил у края стола убрус, в три движения сгреб на него содержимое нескольких блюд и, стянув концы тугим узлом, протянул самодельную котомку девушке. Та отстранилась и посмотрела на Лопату с откровенным испугом:

– Бери, бери, чего уж теперь-то. Все одно… – заканчивать Дмитрий Петрович не стал, ибо девушка без того понимала, что оставшись один на один с новым воеводой, ославилась навечно. – Ежели кто отобрать задумает, или еще чего, смело мной пугай. Хотя…

Нерешительно взяв узел обеими руками, Айка замерла, не зная, что делать дальше.

– Все, иди теперь, – коротко скомандовал князь, стараясь не смотреть на девушку.

Она встала, оправила смятый подол рубахи, поправила лямку, которая тут же опять соскользнула с плеча, и, с заметным усилием подняв княжий гостинец, медленно двинулась к выходу, на миг замерев у порога, словно хотела что-то сказать, она все же промолчала и вышла, бросив на Лопату лишь быстрый мимолетный взгляд, в котором непонятно чего было больше, укора или благодарности. А Дмитрий Петрович, оставшись в одиночестве, долго еще сидел в полутьме предбанника, без всяких мыслей глядя на пламя умирающих лучин, что совсем недавно были твердым куском крепкой сухой древесины, а теперь превратились в обугленные щепки, с которых на стол осыпалась мелкая черная крошка.