Текст книги "Суд народа. Тайны Великой чистки"

Глава 2. Из камеры смертников в палачи

Из Хабаровска меня на поезде отправили в Москву. Отдельное купе в мягком спальном вагоне. В сопровождение двух конвоиров ехал я дней пятнадцать – все это время прикованный наручниками к ножке столика. Три раза в сутки меня выводили в туалет. Питались мы выданным в Хабаровске конвоирам сухпайком.

Мои спутники всю дорогу молчали, ограничиваясь лишь короткими фразами – командами. Они строго следили за тем, чтобы я не общался с другими пассажирами. Радио в купе было выключено. Газеты в купе отсутствовали. Поэтому я ничего не знал о боях в районе озера Хасан. Видел я идущие на Дальний Восток эшелоны с военной техникой и красноармейцами, но не обратил на это внимание.

Несмотря на все специфику своего положения и не зная, что ждет меня впереди, я ощущал себя королем. Впервые в жизни я ехал в спальном мягком вагоне! Проводник в черной форменной тужурке три раза в день приносил ароматный свежезаваренный чай. Стаканы в мельхиоровых подстаканниках. Блюдечко с колотыми кусочками сахара. И неторопливое чаепитие под стук колес. А что еще делать, кроме того, как любоваться мелькавшими за окном пейзажами. В училище и на заставе я быстро выпивал чай из алюминиевой кружки, а потом куда-то убегал. Времени на чайную церемонию у меня не было.

В столице на привокзальной площади меня усадили в черную легковую автомашину – я с удивлением осмотрел салон этого транспортного средства. Мне еще ни разу в жизни не приходилось ездить на «легковушке». В кузове или кабине грузовика – несколько раз. В городе, где я родился и вырос, было не больше пятнадцати легковых машин. И всеми пользовались местные большие начальники. Еще больше удивился я, когда узнал, что любой москвич может заказать такси по телефону, сесть на кожаное сидение и наслаждаться поездкой по городу.

Когда мы ехали по улицам столицы, я удивленно вертел головой. Мысль о том, что может быть это моя первая и последняя поездка – впереди короткое следствие и смертный приговор за то, что дал возможность уйти врагу за границу – временно отступила и уступила месту радости от встречи с Москвой.

Меня доставили в здание Главного управления госбезопасности НКВД СССР на площади Дзержинского. Через несколько часов я попал в одиночную камеру Внутренний тюрьмы, которая на много месяцев стала моим жилищем.

Встреча с Берией

Потянулись дни похожие один на другой. Два раза в день кормежка. Раз в две недели водили в баню. Даже беседы со следователями (мое дело по очереди вело четыре человека) ничем не отличалась друг от друга. Стандартный набор вопросов и привычные ответы на них. И снова в камеру.

Внезапно вызовы на допросы прекратились. Это наводило на грустные мысли. Возможно, что мое дело передано в суд и теперь осталось только дождаться вынесения приговора. Я не сомневался, что он будет очень суровым, возможно, что даже и высшая мера наказания. Ведь я не только помог сбежать за рубеж высокопоставленному «врагу народа», но и способствовал ослаблению обороноспособности нашей страны. Ведь начальник УНКВД и пограничными войсками Дальнего Востока в силу своего служебного положения знал множество секретов. В том, что война между СССР и Японией неизбежна, я не сомневался. На границе это ощущалось особенно остро. Может быть, мои товарищи по погранотряду уже сражаются с проклятыми самураями, а я тут сижу на нарах. И от этого становилось еще тоскливее.

О том, что японцы напали на нашу погранзаставу, а ее начальнику посмертно присвоили звания Героя Советского Союза, я узнал только через год, когда вышел на свободу.

Находясь в заточение я старался поддерживать физическую форму: приседал, отжимался от пола, часами ходил (мысленно при этом представляя, что нахожусь на границе). Иногда ощущения были такими яркими и отчетливыми, что я испытывал сильный шок, когда возвращался в замкнутое пространство камеры. В первый месяц я пытался считать дни, а потом сбился со счета и отказался от этой идеи. Постепенно я привык к новой жизни. Служба на Дальнем Востоке мне казалось всего лишь сном, красивым и иллюзорным. Я мог часами неподвижно сидеть, расфокусировав взгляд и не о чем не думая. В голове вместо бурного потока мыслей неподвижная чернота безмолвия. В такие моменты не знал – я жив или мертв. Когда возвращался в реальность, например, во время мытья в бане, то понимал, что долго не смогу балансировать на грани между жизнью и смертью. В какой-то момент я сойду с ума – навсегда погрузившись в черноту безмолвия, или умру. Будет тело продолжать существовать в качестве биологического объекта или начнет разлагаться в сырой земле – разуму будет все равно. Он навсегда обретет покой, погрузившись в вечную черноту безмолвия. Рай и ад, куда, якобы, попадают души умерших – сказки попов. Нет загробной жизни и всех, вне зависимости от их земных дел, ожидает один финал. Когда я впервые осознал это, что-то сломалось во мне. Воспоминания о прошлом резко потускнели, а мечты о будущем куда-то исчезли. Острым и ярким был лишь миг жизни, который я проживал в тот момент. После этого я перестал испытывать дискомфорт от нахождения в заточение. Наоборот, я обрел ощущение внутренней свободы. Больше я не цеплялся за свою жизнь. Зачем ей дорожить, если финал заранее известен и неизбежен. После этого я стал равнодушно относиться к своей и чужой жизни.

Однажды утром в камеру ко мне пришел тюремный брадобрей с бидоном горячей воды, тазиком, полотенцем, кружкой с мыльной пеной, опасной бритвой и машинкой для стрижки волос. Он ловко превратили меня из длинноволосого попа в призывника. После бритья и стрижки меня отвели в баню. Затем мне выдали свежее белье, гимнастерку со споротыми знаками различия, галифе и сапоги.

В таком виде я предстал перед наркомом внутренних дел Берией.

Одетый в скромный костюм, без галстука, в пенсне Берия был больше похож на школьного учителя, чем наркома внутренних дел. Говорил он тихо с едва заметным грузинским акцентом.

– Как же вы упустили такого матерого врага, лейтенант Фролов? Почему в нарушении всех инструкций позволили ему пройти в погранполосу? Я читал ваши показания. Что там на самом деле случилось, – спросил нарком. Чувствовалось, что он хотел лично разобраться в произошедших на погранзаставе событиях.

Я кратко рассказал о появление Люшкова, и о своих подозрениях в наличии у беглого чекиста сообщника в руководстве УНКВД Дальневосточного края. Просто ничем другим я мог объяснить тот факт, что начальник краевого управления мог в одиночку посещать погранзаставы и встречаться с ценными агентами из числа граждан сопредельных стран.

– С этим мы уже разобрались. Хотя за сигнал благодарю. Побольше бы нам таких бдительных сотрудников, а не тех ротозеев и подхалимов, которые привыкли беспрекословно выполнять любой, даже преступный, приказ начальства. Ничего, сейчас мы почистим гадюшник, который после себя оставил Ежов и его сообщники. Вот только людей не хватает. Инициативных и честных, таких как вы. Хотя за то, что вы Люшкова упустили – вас расстрелять надо, – произнося эти слова, Берия внимательно наблюдал за моей реакцией, – Расстрелять вас мы всегда успеем. А пока я вам даю шанс реабилитировать себя. Есть один человек, который подозрительно активно общался с многочисленными «врагами народа». Может кто-то из них завербовал его или посвятил в свои преступные планы. А мы об этом не знаем или «враги народа» Ягода с Ежовым скрыли от товарища Сталина и партии этот факт.

Я пытался понять, куда клонит нарком и за кем мне предстояло следить. Куда меня теперь могут направить служить – с клеймом «враг народа». Если только в тюрьму или лагерь в качестве «стукача». И словно прочтя мои мысли, Берия заявил:

– Служить вы теперь будете в Москве. Личным помощником коменданта НКВД СССР Блохина. Он как раз просил прислать нового сотрудника. Вот вы им и будете. Нюх на «врагов народа» у вас есть. Характеристики и анкета хорошие. В партию еще не успели вступить, но это из-за вашего юного возраста. А что бы не повторилась истории с Люшковым, обо всем будете лично мне докладывать. Теперь ваши рапорты никто не сможет в сейфе мариновать. Я их сам лично буду читать. А в моем сейфе ваше следственное дело будет храниться. Если редко или скучно писать будете, я его читать начну. Ясно…

– Да, – глухо произнес я, осознав в какую я попал передрягу. Личный агент наркома внутренних дел в среде чекистов, которые научились разоблачать любых «врагов народа». А если кто-то из них на самом деле противник советской власти? Так он меня не только мгновенно разоблачит как стукача, но и сделает все, что бы меня отправили в камеру смертников – откуда меня и нарком не сможет вытащить. Смерти я не боялся, просто обидно второй раз не суметь разоблачить «врага народа». Ведь сколько вреда может такой человек нанести стране!

– Вот и хорошо, будешь служить в спецкоманде, – произнес собеседник, переходя на «ты», – Она «врагов народа» расстреливает. Правда, ты будешь не за ними присматривать – к ним претензий нет, а за их начальником – комендантом Блохиным. Засиделся он на своей должности – уже восемь лет, и уходить не собирается. Вопросы есть?

– Никак нет! – машинально отрапортовал я, пытаясь сообразить, что это за такая странное подразделение – «спецкоманда». О том, что кто-то приводит в исполнение смертные приговоры в отношение «врагов народа» было понятно. Правда, до сих я не задумывался о том, что занимаются этим обычные люди – сотрудники НКВД. Застрелить человека во время задержания на границе – это понятно. Там выбора нет – ты убьешь или тебя застрелят. А в Москве, где нет войны, и враги разгуливают по улицам не с пистолетами, а с портфелями – не укладывалось это в моей голове. Интересно, кто эти люди, готовые стрелять в затылок преступникам. Отец, прошедший дорогами Гражданской войны, однажды признался, что самое трудное для него было расстреливать белогвардейцев. Когда стоят они перед строем красноармейцев, презрительно смотрят на своих врагов и хором исполняют «Боже царя храни» или молитву.

– Зато у меня есть, – назидательно произнес Берия, – Сразу видно, что не был на подпольной работе. А ее в Гражданскую войну занимался. Знаешь, на чем чаще всего попадаются агенты – на странных деталях своей биографии. Вот что мы имеем у тебя. Службу на границе на заставе, которая участвовала в боях с японцами. Потом твое нахождение под следствием. Освобождение и назначение в центральный аппарат наркомата. Что это значит? Кто-то хочет тебя внедрить сюда. Что бы ты сделал, узнай об этом?

– Немедленно доложил бы вам, – бодро отрапортовал я, еще не понимая, куда клонит собеседник.

– Правильно, а как можно было бы тебя обмануть? – задал провокационный вопрос Берия.

– Ну, наверно, я бы не обратил внимания на сотрудника, которого просто перевели с Дальнего Востока в Москву, например, на повышение. Обычная история и никаких «темных пятен» в биографии.

– Правильно мыслишь, Фролов. Жаль, что ты Люшкова упустил, а то бы взял к себе аппарат, – искренне восхитился нарком, – А если бы тебе нужно было человека с твоей биографией устроить в центральный аппарат, что бы ты сделал?

– Я бы оформил ему документы на офицера Красной Армии, который до своего назначения в Москве служил где-нибудь на Дальнем Востоке, – предложил я.

– Интересно… – Берия внимательно поглядел на меня. – А ведь ты не так прост. Хотя у вас у всех пограничников мозги специфично работают. Почему Красной Армии, а не НКВД, на Дальнем Востоке, а не в Средней Азии?

– Если НКВД, то он может случайно встретить «сослуживца» из того же управления. И тут он «проколется». Поэтому лучше армейский офицер. Дальний Восток – маловероятно, что в Москве он встретит сослуживцев по армейской службе. С другой стороны он знает специфику региона, и если встретит кого-то, кто родился и вырос там, то сможет поговорить о погоде. Еще одна причина – когда служишь в «медвежьем углу», не важно – пограничником или кавалеристом, ты оторван от культурной жизни и всех новшеств, – и, осмелев, я добавил, – Вот, например, окажись я сейчас один на улице, так я буду стоять как столб и растерянно крутить головой. Не знаю, как жить в городе. На заставе или в казарме в отдаленном гарнизоне – там все по-другому. Там и денег не нужно – нечего покупать – до ближайшего магазина десятки километров, а еда и одежда – казенные, – я умолк, пытаясь понять, не сказал ли я чего лишнего и на всякий случай поспешил добавить, – Нам об этом еще в училище говорили. Что нарушитель обычно «прокалывается» на незнание реалий современной жизни. Если он еще в Гражданскую войну из Советской России сбежал, а спустя пятнадцать лет решил вернуться в качестве диверсанта. Там местные жители нам помогали чужаков отлавливать. Тех, кто из Манчжурии к нам проник.

– Интересно, – задумчиво произнес нарком, и после нескольких минут размышлений, сообщил мне свое решение, – Будешь ты офицером Красной Армии с Дальнего Востока. Где служил – это попозже определишь. Неделю назад тебя перевели в Москву, в распоряжение наркомата. Теперь жилье. Оформим тебе комнату в коммуналке. Сосед – наш негласный сотрудник, он тебе поможет в городе освоиться и «легенду» отточить. В ближайшие дни тебя переаттестуют – у нас другие звания. А через неделю начнешь служить у Блохина. Все остальные вопросы решишь в рабочем порядке. Все, свободен.

Дела московские

Через час после встречи с наркомом я сидел в кабинете у «соседа по коммуналке» – офицера военной контрразведки Волкова Михаила и внимательно слушал его инструктаж.

– Часть, где ты служил до перевода в Москву, я к завтрашнему дню тебе подберу. Служить будешь в пехоте. У кавалеристов своя специфика, можешь на мелочах «проколоться»…

– Так на заставе…, – возразил я.

– На лошади ездил, – прервал собеседник, – Все равно этого мало, что бы на равных общаться с бывшими кавалеристами. Лучше подумай, какое военное училище в Саратове окончил. Понятно, что твое пограничное не подходит. После окончания училища тебя сразу на Дальний Восток отправили. Специфику службы ты лучше меня знаешь. В смысле зимой холодно, летом жарко. Много китайцев и мало женщин, – пошутил он, и добавил серьезно, – Вот поэтому и не женился.

– А там их действительно мало? – искренне удивился я, – У нас то на погранзаставах понятно. А по соседству раньше корейцы жили, русских почти не было.

– Да, край малонаселенный. Гражданского населения очень мало. Когда там начали части и соединения Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии размещать, то возникла серьезная проблема. Холостые офицеры не могли семьи создать. Так что этот пункт твоей биографии вопросов не вызывает. Осталось только решить жилищную проблему.

– Так мне комнату…, – начал я.

– Не в том смысле. Жилье есть, правда, казенное. Стол, стул, кровать – все с инвентарными номерами. Когда будут выселять, все это нужно будет сдать. Этот порядок одинаков для обоих наркоматов – внутренних дел и обороны. С посудой и продуктами – помогу. Клава – это моя супруга, покажет, что в каких магазинах можно будет купить. Бытовые вопросы обсудили. Теперь о задание. Для начала тебе нужно Москву изучить. Научится пользоваться метро и наземным транспортом. В городе не теряться. Ведь тебе нужно будет с подозреваемыми общаться не только на рабочем месте, но и во время отдыха. Это у вас на заставе все круглые сутки как на ладони. А в Москве, человек после окончания работы может пойти в ресторан, где будет пьянствовать с иностранцами или на конспиративную квартиру, где с другими «троцкистами» будет обсуждать планы свержения советской власти. И если будет необходимо, то самому пить вместе с ними или поддакивать «врагам народа». Тебе нужно втереться к ним в доверие. Ты должен стать для них своим человеком, которому можно доверять. Без этого мы не сможем узнать об их коварных планах и ликвидировать противников советской власти.

Неделя пролетела быстро. Днем я гулял по столице, а по вечерам изучал подготовленные Волковым материалы и слушал его рассказы об особенностях армейской службы. Разумеется, этого было мало для «превращения» меня в настоящего офицера Красной Армии – я бы «прокололся» во время беседы с военным чекистом, но мои будущие сослуживцы в последние лет десять не служили в РККА, и поэтому вероятность моего «провала» была минимальной. Единственное, что смущало меня – Блохин знал о моем прошлом и поэтому мог догадаться, что меня прислали следить за ним. И как он среагирует на появление «стукача» – предсказать невозможно.

Знакомство с Блохиным

Кадровик сначала отвел меня в 1-ый спецотдел (оперативный учет, регистрация и статистика – прим. ред.), где я был представлен своему официальному начальнику и сотрудникам подразделения, а потом – к Блохину. Обычно рядовые сотрудники самостоятельно знакомились с руководством и коллегами по службе, но учитывая непосредственное участие в моем назначении самого наркома, традиция была нарушена. Другая причина уважения со стороны кадрового отдела – молниеносно проведенная переаттестация. Из лейтенанта пограничника за несколько дней я превратился в лейтенанта госбезопасности. На складе я получил новую форму, а в отделе кадров мне вручили служебное удостоверение сотрудника центрального аппарата НКВД СССР.

Следуя рекомендации Берии я «забыл» о своей службе на границе и придерживался вымышленной биографии о службе в пехотных частях Красной Армии, которые дислоцировались на Дальнем Востоке, но в непосредственных боях с японцами не участвовали. Не знаю, верили или нет коллеги в мою «легенду», но никто не пытался меня «разоблачить». Слухи о том, что прислан в отдел самим Берией заставляли их относиться ко мне настороженно.

Блохин встретил меня настороженно. Через много лет я узнал, что недели за две до моего назначения, Берия хотел арестовать коменданта, подготовил необходимые документы и пошел на доклад к товарищу Сталину. Последний внимательно изучил бумаги и вызвал к себе начальника отдела охраны руководства партии и правительства Власика.

– У вас есть претензии к коменданту НКВД СССР товарищу Блохину, – спросил руководитель страны у него.

– Никак нет, – по-военному четко ответил Власик, – Прекрасно справляется с возложенными на него обязанностями.

– И у меня нет к товарищу Блохину претензий, – внимательно глядя в глаза Берии, тихо и четко проговаривая каждое слово, произнес Сталин.

Вернувший в наркомат Берия вызвал к себе Блохина и продемонстрировал имеющийся на коменданта компромат. Затем спрятал папку в сейф со словами:

– Можете пока работать, но помните, что за вами много грехов накопилось и однажды вы за них ответите…

До декабря 1945 года (до этого времени Берия был наркомом внутренних дел) Блохин постоянно помнил о «дамокловом мече», который хранился в сейфе у Берии и отомстил ему за годы постоянного страха. Когда в июне 1953 года Берию арестовали, а затем началось следствие, то Блохин охотно давал показания против своего бывшего начальника. Я не знаю, что именно сообщил комендант, но в конечном итоге Берию расстреляли, а Блохин умер дома от инфаркта в феврале 1955 года в возрасте шестидесяти лет.

Во время первой нашей встречи Блохин попросил меня рассказать о себе. Позднее я понял, что это была своеобразная проверка. Он заранее изучил мою анкету в личном деле, и теперь хотел сравнить мой рассказ с тем, что было написано в том документе. Я честно рассказал о своем детстве, учебе в погранучилище, службе на Дальнем Востоке и о бегстве офицера НКВД. Фамилию и должность Люшкова я специально не называл. Затем двумя – тремя фразами о том, как находился под следствием и отпущен на свободу за отсутствием состава преступлений. Собеседник, молча слушая мой рассказ, лишь изредка кивал головой. Когда я закончил свой монолог, Блохин задумчиво произнес:

– Из огня да в полымя! У нас, правда, не граница, но врагов тоже хватает. Что же вам поручить?

– Готов выполнить любое задание! – четко произнес я.

– Даже человека застрелить сможете? – Вопросительно и насмешливо произнес комендант, желая охладить мое желание выслужиться любой ценой. – Если он перед вами на коленях со связанными руками и молит вас о пощаде? Целует ваши сапоги? А вы знаете, что у него четверо малолетних детей. Сможете вы выстрелить в него? – резко спросил он и приказал: – Отвечайте быстрее! Ну, сможете?

– Наверно… да…, – растеряно ответил я. Во время службы на границе мне приходилось участвовать в перестрелках с нарушителями. Несколько бандитов мы застрелили. Чья пуля моя или кого-то еще из наряда оборвала жизнь незваного гостя – об этом мы не думали. На войне как на войне – убиваешь ты или тебя. Когда возвращаешься на заставу – понимаешь, что мог погибнуть. В первый раз это страшно, а потом привыкаешь. А после нахождения в камере на Лубянке я утратил боязнь смерти.

– Уверен! Отвечай честно! Уверен? – глядя мне в глаза, словно выстрелил, произнес комендант. Я испугался. Его взгляд был как у тигра – немигающим и равнодушным – как у хозяина тайги. Через три дня после начала службы на заставе я повстречал на тропе тигра. Мне повезло – животное было сыто и настроено миролюбиво. Мгновенья, которые мне показались вечностью, мы стояли и с любопытством изучали друг друга. Наконец гигантская кошка удовлетворила свое любопытство, и исчезло в зарослях. Когда я рассказал на заставе об этой встрече, то старшина уважительно произнес: «Это с тобой Мишка познакомился. У него здесь охотничьи угодья, которые он охранят от других тигров».

– Не знаю, – честно признался я.

– Верю, – вынес свой вердикт Блохин, – Если бы сказал да, то сразу же отправил к психиатру. Не может человек с такой биографией расстреливать безоружных. А мне не нужны вооруженные психи, которые могут и меня застрелить. В порыве выполнения служебных обязанностей.

– А что, такое бывало? – осторожно поинтересовался я.

– Да, – сразу сникнув, признался Блохин, поспешив добавить, – В меня никто не стрелял, но твоего предшественника едва не расстреляли вместе с «врагами народа». Сотрудник увлекся…

– А он…, – теперь я понял смысл фразы, которой встретил меня комендант. Если выжил в камере смертников, то могу получить пулю от палача.

– Кто? Если стрелявший – продолжает служить. А тот в кого стреляли – больше не участвует в казнях. Перекладывает бумажки в 12-ом отделение 1-го спецотдела – вы с ним познакомитесь – попозже, когда тот тебя в курс дела будет вводить. Что бы такого больше не происходило – случайно никого не застрелили, было решено, что бы оформляющий акты об исполнении смертных приговоров сотрудник, служил вместе со стрелками. Тогда они точно не перепутают и не застрелят своего, – буднично объяснил собеседник, – Вот вы и будете проходить по штату 1-го спецотдела, а служить в 5-ом отделение комендатуры Административно – хозяйственного управления НКВД. О вашем прошлом – службе на границы – никто кроме меня знать не должен. Ребята здесь скромные, привыкли держать язык за зубами и не задавать лишних вопросов – поэтому не будут пытаться узнать подробности вашей службы в Красной Армии. Они и сами привыкли оставаться «в тени» – все оформлены «сотрудниками по особым поручениям». А о том, что бы им и вам сотрудники других отделов и управлений не задавали лишних вопросов – это уже моя забота. Как говорится – враг не дремлет – а одна из обязанностей комендатуры – обеспечение режима секретности. Понятно?

– Так точно! – бодро отрапортовал я.

– Это хорошо, что вы все быстро схватываете. Мне как раз был и нужен такой толковый сотрудник, – искренне обрадовался Блохин, а затем пожаловался на своих подчиненных из 5-го отделения, – Исполнители они хорошие, но безынициативные. Каждое задание им приходится очень долго и подробно объяснять. Требовать от них правильно оформлять акты – это быстрее самому все написать. Пишут они с множеством грамматических ошибок, почерк – у курице лучше[10]10
  Блохин имел в виду выражение «пишет как курица лапой»


[Закрыть], фамилии путают, могут кого-нибудь забыть вписать… На них постоянно начальник 1-го спецотдела жалуется. А когда прислал своего подчиненного, его по ошибке чуть не застрелили. А все из-за чего – человек чужой. В домино или в шашки с ними в гараже наркомата не играл, на политзанятиях не был. Вот и не запомнили они его. Редко он здесь появлялся. А вы с ними постоянно будете – не только днем, но ночью.

Увидев на моем лице удивление, Блохин объяснил:

– Расстреливают обычно по ночам. А днем вы будете все документы оформлять и в политзанятиях участвовать. Было мне недавно указание усилить воспитательную работу среди сотрудников 5-го отделения. Что бы они свою очередь занялись теми, кого расстреливают. А то жертвы перед смертью выкрикивают различные лозунги и клянутся в верности народу, партии и лично товарищу Сталину. Неправильно это. Раньше нужно было думать об этом, еще до того, как занялись антисоветской деятельностью и стали выполнять задания Троцкого и иностранных разведок! Так что занятия теперь будут проходить часто. А вам нужно в партию вступать. Причем срочно. У нас беспартийные не служат!

– На заста…, – я резко замолк, сообразив, что начал говорить лишнее, – виноват, во время службы в Красной Армии был кандидатом в члены ВКП(б), но…, – я снова умолк, не зная как продолжить.

– Во-первых, что бы я больше никогда ничего не слышал о вашей службе в погранвойсках и нахождении под следствием, – резко оборвал меня комендант, – забудьте об этом периоде вашей жизни. Во-вторых, ваш кандидатский стаж восстановлен. И вы сможете вступить в партию. Сегодня к вам подойдет секретарь парткома управления, и вы с ним решите этот вопрос. Все что нужно он знает. Ясно. В-третьих, мой дружеский совет, во время политзанятий не показываете, что вы самый умный. Что это так я и сам прекрасно знаю, а остальным этого знать не нужно. Люди завистливые и склочные существа. Будьте как все – конспектируйте выступления лектора. Вопросов не задавайте. Сами поймете как себя нужно правильно вести себя. А учитывая ваше желание участвовать в общественной жизни управления – хотите, назначу вас редактором стенгазеты управления?

– Да, – торопливо согласился я, словно боялся, что Блохин передумает. Еще в училище я обнаружил в себе тягу к рисованию. Правда, я рисовал не лучше Остапа Бендера, но моих скромных талантов хватало для оформления стенгазет и «красных уголков».

– Вот там и будете демонстрировать свои знания и навыки, а на политзанятиях в отделение не высовывайтесь. Будьте как все. Понятно, – поинтересовался Блохин.