Текст книги "Социалистическое, клиническое, медицинское, культурное, музыкальное произведение. Рассказ интеллигентного хама"

Про аллохол. История, которую я не рассказывал санитарам

Было это в городе Комсомольск-на-Амуре. Гуляли мы перед нашим концертом по городу с моим приятелем Олегом. В Москонцерте в то время создавались концертные бригады, которые ездили по всей стране с концертами, называлось это всё чёсом, так как концертов бывало и по шесть в день и без фанеры, только живьём. Туда входило много номеров, и даже цирковые, вёл концерт, как и положено, конферансье. Выступали разные артисты, я работал второе отделение с певицей, как я уже говорил, я барабанщик. Зарабатывали тяжело, но прилично. Олег был солистом московского театра оперетты, лет ему было сорок с чем-то, а мне всего восемнадцать с чем-то. Мы дружили, хотя сейчас это, наверное, истолкуют сразу не так, но мы просто дружили, меня он звал мой юный друг или итальянец, почему юный друг, понятно, а вот почему итальянец, не знаю. Очень любил учить меня уму-разуму и имел на это право, так как человек он был умный. А любил он со мной общаться, как я сейчас понимаю, потому что у него просто не было детей. В общем, ходили, гуляли мы перед концертом, городом любовались. Одно обстоятельство произвело на нас ошеломляющее впечатление: на улице совершенно свободно практически на каждом углу продавались ананасы, в то время даже в Москве купить их было невозможно, а это что-то да значило.

«Ну что, мой юный друг, а не отведать ли нам чудесного фрукта?» – предложил Олег.

Съели на лавочке ананас. Надкусывая сладкий сочный последний кусочек, Олег сказал:

– Надо бы в аптеку заскочить, если у них ананасы свободно на улице продаются, может, и лекарства в аптеках есть.

– Пошли, что у нас убудет, – ответил я.

Зашли в аптеку, Олег вежливо обратился с вопросом к продавщице:

– Здравствуйте, барышня, простите, а есть ли у вас лекарство по имени аллохол?

Продавщица сразу распознала в нём столичную штучку, приняла этот хамский вопрос как вызов всему комсомольско-амурскому здравоохранению и тут же выпалила, глядя ему в глаза:

– Нет никакого аллохола!

– Тогда два презерватива! – глядя в глазки аптекарши, точно таким же тоном ответил Олег.

Кстати, презервативов тоже не оказалось.

В том же прекрасном городе заканчивались наши гастроли, я ещё был на сцене, когда позади себя из-за задника услышал голос уже отработавшего свой номер Олега: «Итальянец, я жду тебя в баре».

После концерта я спустился в бар, но туда стояла огромная очередь, неожиданно ко мне подошла официантка:

– Вы Пётр, итальянец?

– Да, это я.

– Пошли.

И она провела меня в зал за столик, где сидел Олег.

– Ему то же, что и мне, Люсьен, – попросил официантку Олег, и Люсьен, кивнув, исчезла.

В длинном стеклянном бокале, который вертел в руках Олег, разноцветными слоями было до краёв налито нечто экзотическое.

– А что это? – проявил я любознательность.

– Слили всё, что у них есть в баре, – быстро ответил Олег.

Тут появилась Люсьен.

– Вот ваш коктейль «Лазурный берег», – и, расплывшись в улыбке, добавила: – Олежа, ну я пойду пока поработаю.

И вновь исчезла. В стакане оказался фирменный коктейль заведения «Лазурный берег».

– Ну, ты здесь уже как дома, – сказал я.

– Просто я обещал на ней жениться, – сказал Олег.

Я попробовал «Лазурный берег» и понял, что название не совпадает с содержанием или, наоборот, совпадает. Олег мне сказал правду, по вкусу это действительно было как слитое в одну посуду всё, что стояло на барной стойке.

В общем, ехали мы в психовозке, смеялись, в какую-то из баек Петрович вставил Пугачёву, куда-то ещё Кузьмина, чувствую, врёт красиво; похоже, задружился я с медперсоналом. На улице заметно вечерело и наступали сумерки. Как даму выгрузили, Петрович сказал мне заговорщицким тоном: «Пора просьбу нашу новым друзьям-медикам изложить».

– Слушайте, мужики, мне бы в одиннадцатое отделение попасть, у меня там приятель каждый год лежит, проверяется, – по-дружески произнёс я.

– Да без проблем, Сань, давай в одиннадцатое, – обратился интеллигентный очкарик к водителю, тот ответил кивком.

– Ну а чего там, Пугачёва-то с Кузьминым живёт или это всё трёп?

– Да трёп, так, дружат, – продолжал я врать.

Мы поднялись по лестнице одиннадцатого отделения, подошли к дверям, санитар постучал, дверь отворилась, на пороге стояла милая пожилая женщина в белом халате. Мы распрощались с моим новым другом, он пожелал мне творческих успехов, а бабушке сказал: «Примите больного».

Бабушка взяла меня по-матерински под руку и закрыла дверь, я оказался в полумраке широкого коридора.

– Извините, это одиннадцатое отделение, да? – не сомневаясь в этом ни на секунды, спросил я интеллигентно.

– Нет! – громыхнуло откуда-то сверху. – Двадцать третье.

Эти слова свалились мне прям на голову и разбились вдребезги.

– Но простите меня, вот же Дима, одиннадцатое… я же… – попробовал я возразить.

– Нет, двадцать третье, милок, двадцать третье, – не унималась бабушка.

В голове кто-то очень по-хамски, обращаясь явно ко мне, сказал: «Ну ты и козёл, надо валить отсюда!»

Причём я понимал, что валить надо не куда-то там, в ночь, и не домой, и даже не за границу, а всё в то же одиннадцатое отделение.

Я попытался найти рукой дверную ручку и снова не нашёл, на этой двери её тоже не было. Дерзкая мысль о побеге захлебнулась, не получив развития.

– Нам надо поговорить с врачом, – промелькнуло у меня в голове, и я произнёс: – А Пугачёва с Кузьминым…

– Да ничего, милок, у нас хорошие врачи, Фёдор Константинович тебя завтра посмотрит… – перебила меня бабка.

– С кем ты договариваешься, придурок, посмотри на неё, она же тоже ненормальная.

Тут мне стало всё понятно. Даже при беглом осмотре старушки я понял, что отсутствует не только дверная ручка, но и психическое здоровье самой бабули.

Безумная старуха не унималась и продолжала рекламу своего учреждения:

– И кормят у нас хорошо, присмотрят за тобой и санитары, и медсёстры, и…

Но я её уже не слушал, у меня в голове рассуждал хам Петрович:

– Насколько же далеко находится цифра «двадцать три» от цифры «одиннадцать», ты себе представляешь, придурок?

– Видимо, двадцать третье – последнее и самое психически нездоровое отделение больницы, – в полуобморочном состоянии, приложив руку ко лбу, произнёс Викторович.

Ноги стали ватными и перестали слушаться, от волнения я не мог двинуться.

Вдруг из чёрной пучины коридора послышалось шарканье, шипение и даже плевки. В мою сторону двигалось нечто, оно плевалось и размахивало скрюченными руками во все стороны.

– Это же он, тот рыжеволосый богатырь!

– Неужели это хер из отстойника! – кричали и бегали в панике по всему организму Викторович и Петрович.

Когда оно ко мне приблизилось, мы увидели, что это не рыжеволосый.

– Это не он, – сказал, выдохнув, остановившийся Викторович.

– Да, этот, слава те, другой, – присмотревшись, сказал Петрович.

Псих замолчал на несколько секунд и встал, разглядывая меня. Петрович и Викторович тоже улыбались, разглядывая психа, стараясь ему понравиться, и тут наш новый знакомый плюнул мне в лицо, мы замерли.

– Они что о себе возомнили, эти придурки, чего они харкают, куда им вздумается! – сквозь зубы проговорил Петрович.

– А главное, за что? Мы же его даже не знаем! – негодовал Викторович.

Тётка в белом халате вдруг сказала:

– Серёжа, не надо.

– Не надо, Серёжа, – добавил Викторович.

Сумасшедшая доктор потянула меня под локоток, и мы побрели в ординаторскую; проходя по коридору, я увидел привязанных к кроватям людей, человек по десять в каждой палате.

– Уж что-то очень красное лицо у тебя, – меряя давления, констатировала сумасшедшая бабуля. – Да и давление высокое.

– А какое у меня сейчас должно быть давление? – негромко спросил я. Сумасшедшая бабка не ответила.

Про то, как человек превратился в член

Мусик жил в доме напротив, там же как-то случилось выпивать ему у соседа, выпивали, гуляли вчетвером: Мусик, хозяин гостеприимного дома Коля и ещё два приятеля, о которых если всё рассказывать, то это надолго, так что обойдёмся именами, Вася и Лёня. Решили они в разгар застолья вызвать девушку платную на дом, в основном настаивал на этом Николай, был он человеком семейным и давно забыл, что такое секс с другими женщинами и вообще что такое секс. Кстати, и гуляли по поводу отъезда жены и детей куда-то на отдых. Коля был лыс, то есть абсолютно, так, что голова его блестела и в ней отражался свет, исходящий от люстры, и иногда ослеплял окружающих. Ну так вот, вызвали они девушку и продолжили экскурсию по достопримечательностям страны Торчилии.

– Надо мне препарат медицинский, что ль, какой-нить, – в довольно изрядном подпитии произнёс хозяин квартиры.

Мусик:

– Какой ещё препарат?

– Ну, для мужчин, чтобы столбом стоял, а то вдруг он не того и не получится ничего у меня, – испугался Коля неловкой ситуации перед дамой.

– Есть у меня очень хороший, называется ёхимбин, – предложил быстрое решение проблемы Вася, такой препарат был у него здесь же, в этом же доме, где, собственно, Вася тоже проживал. Он сходил за лекарством к себе в квартиру. Коля так разволновался перед приездом дамы, что выпил почти всю пачку, и, будучи уже сильно пьян, через некоторое время уснул. Дама действительно приезжала, как обычно тогда бывало в таких случаях, повыпивала с ребятами, поболтала и уехала; никому, кроме Коли, секс в данный момент был не нужен, нужен всегда в таких случаях хороший или хорошая собеседница. Через какое-то время на пороге своей спальни проявился Коля, находился он в сильном возбуждении, стоял вытянувшись, как столб, лицо и, соответственно, лысая голова у него были ярко-красного цвета, а он весь напоминал мужской половой орган.

– Где она? – неистово спросил Коля.

– Х-х-хто? – поинтересовались друзья.

– Дамочка, – сквозь зубы прошипел Коля.

– Ушла уж, – с детской непосредственностью порадовали его гости.

Коля был в ужасе, он требовал вернуть всех взад.

– Заверните меня в ковер и потаскайте туда-сюда до полного удовлетворения, а то сил терпеть более нет, – орал Коля.

– Не переживай, уже звоним, – сказал Лёня и стал с кем-то договариваться о прибытии так нужной сейчас Коле дамы.

– Всё, скоро будет.

Все крикнули ура и стали продолжать выпивать.

– Никогда не пил в компании с членом, сидящим рядом, – сказал Мусик. – Вот что означает фраза «человек ох… ел», – продолжил он свою мысль.

Когда дама вновь приехала, Коля уже спал.

Псих-богатырь продолжал наматывать вокруг себя санитаров, и вся эта процессия приближалась ко мне. Мы столкнулись с богатырём почти лицом к лицу, не задумываясь он плюнул мне в оное и попал. Когда я утирался рукавом моей новой спецовки, в голове прозвучала страшная мысль, сказанная Петровичем и Викторовичем одновременно: «Это, конечно, будет наш сосед по палате, и кровать его будет стоять рядом с нашей».

Будущего соседа с трудом затолкали в буханку жёлтого цвета, так называли микроавтобус УАЗ, и увезли.

Все молча продолжали томиться в ожидании своей участи, я уткнулся в книгу и делал вид, что читаю. Через минут тридцать вновь появились санитары и забрали с собой практически всех сумасшедших, кроме меня и ещё одной дамы, и в отстойнике нас осталось только двое.

– Их, наверное, вываливают в овраг где-то за городом, – пошутил Петрович.

– Шутка ваша дурацкая, как и вы сам, – расстроился Викторович.

– Ой-ой, расстроился, рожа интеллигентская, не бзди, кто бздит, тот гибнет, – подбодрил Петрович

– Действительно, интересно было бы узнать, в какое нас отделение повезут, – не обращая внимания на слова Петровича, суетливо рассуждал Викторович.

Тут неожиданно в моей памяти всплыло слово «отделение». «Отделение!» – сказал я вслух, барышня, сидящая напротив, аж вскрикнула. «Ну конечно, что же это я?» – спросил я сам себя, при этом глядя на барышню, барышня прижала к себе сильней свой скарб и насторожилась.

«Из-за всех этих огромных тёток и сумасшедших врачей мы совсем забыли то, что надо было бы помнить», – оправдывались Петрович и Викторович.

А вспомнил я напутствие от моего приятеля Гоши. Перед отъездом от него по секрету я узнал, что в этой больнице есть отделение №11.

«Это отделение для абсолютно нормальных людей, только никому не говори, даже бассейн там есть, а на выходные будешь домой ездить», – сказал мне Гоша, видимо посчитав меня абсолютно нормальным.

Гошу я знал с детства, хотя он и старше меня на четыре года. Был он весёлым и жизнерадостным ребёнком, всегда вместе с нами играл в футбол, был не прочь с нами и выпить закусить, конечно, когда мы все стали старше, да и шутки его нам нравились – иногда в них неожиданно для всех и самого Гоши проскальзывало остроумие.

Но вот Гоша пришёл из армии, и первое, что бросилось в глаза, – это его новый, как сейчас говорят, имидж человека, прошедшего большую школу жизни и побывавшего в боях. И откуда она только взялась? Служил Гоша отнюдь не в Афгане, а где-то в Вышнем Волочке, но по его бывалому тону создавалось ощущение, что он прошёл Великую Отечественную и дошёл до Берлина. Дембельскую форму, как и положено, Гоша не снимал ещё недели три. Форма была украшена бох-х-хато, там было всё: от лампасов до аксельбантов и эполет, куча разных значков и прочей дембельской чешуи, только вместо сапог Гоша носил кроссовки «Адидас», и выглядело это всё как бразильский карнавал.

Как и положено, венчала сие произведение фуражка, больше похожая на генеральскую, из-под козырька гордо рдел чуб, а сама фуражка была насажена точно на затылок, почти перпендикулярно земле, и почему-то не сваливалась с головы; почему – мы понять так и не могли, долго спорили, выдвигали свои версии, но спросить у непосредственного обладателя головного убора так и не решились. Была ещё одна новая деталь в имидже Гоши, эта деталь находилась на его лице и называлась она усы. Эти совсем не гусарские по размерам усики Гоша всегда трогал, поглаживал, приминал и расчёсывал – в общем, холил и лелеял, и при этом действе всегда пытался их увидеть, скосив глаза к носу, это его так увлекало, наверное не менее чем человека, ковыряющегося в носу. Но была обнаружена ещё одна закономерность. Сидя с нами во дворе в своей красивой форме, Гоша теперь всегда молчал, но каждый раз, как только он дотрагивался до усов, неожиданно начинал говорить, перебивая всех; говорил он, как правило, что-то совсем не относящееся к нашей сиюминутной беседе, и, естественно, это был армейский рассказ во всех смыслах этого слова.

– Вот что такое черпак, вы ведь не знаете, а это тот, кто отслужил полтора года, он гоняет духа, а дедушка гоняет и черпака, и духа, и всех. Да? (Надо уточнить.)

Почему он всегда добавлял слово «да», как бы спрашивая у нас, не понимаю я и сейчас.

– А потом ты дедушка, да? – продолжал он спрашивать и трогать усы, косясь на них, как бы убеждаясь, что они на месте.

– А у меня на кухне зёма служил, да? Тоже дедушка уже, как и я, а дедушка дедушке, сами понимаете… – продолжал Гоша свой увлекательный рассказ, но ничего мы не понимали и в какой то момент просто переставали его слушать, а он всё говорил и говорил.

У меня даже родилась научная теория, касающаяся усов Гоши. Скорей всего, это были не усы, а нервные окончания, проросшие напрямую из его мозга и вылезшие у него под носом.

«Единственное, что не сходится в твоём предположении, – это цвет, как известно, мозг серого цвета, а не рыжего», – ответил на моё предположение Толич.

Толич – так звали ещё одного моего близкого друга, и он, конечно, музыкант, играл на бас-гитаре. Толич любил выпить, он не мог не выпить, когда была возможность, и такая возможность была. Как-то, пойдя на свидание с любимой дамой, в целях экономии Толич не стал покупать цветов и дал ей такое объяснение своего поступка: «Я было хотел купить тебе букет цветов, а потом подумал, ну чего ты будешь с ним таскаться».

Потом Гоша пошёл дальше просто рассказов, он стал учить нас жить, читал нам мораль и давал пояснения всем нашим поступкам, отделяя плохие от хороших. В очередной раз слушая Гошины наставления, до меня вдруг дошло, что Гоша стал абсолютно счастливым человеком, ему в жизни стало всё просто и понятно.

И мы придумали для Гоши название-прозвище Моралитик.

Моралитик начал утомлять нас читкой морали, и мы стали его избегать, в общем, потихоньку из нашего поля зрения он пропал, и не виделись мы довольно долго.

Но вот накануне моего поступления в психклинику произошла знаковая встреча. Выгуливая вечером свою собаку, встретил я нашего Гогу и в беседе ему поведал о своём направлении на обследование. Тогда-то Гоша и рассказал про это загадочное, спрятанное в глубинах замка имени Кащенко отделение:

«Как зайдёшь в приёмное, сразу проси, чтобы тебя определили в одиннадцатое, мол, так хочу, и всё, – напутствовал меня Гога. – Я сам там лежу каждый год, как на курорте».

Тут я пришёл в замешательство, вроде Гоша уж и не такой интеллигент, что он-то там делает? Оказалось, что Гога стал милиционером, и каждый год им положено проходить обследование на предмет психических расстройств.

«Всё-таки с оружием и людями дело имеем», – деловито сказал он, приподняв цветастую летнюю рубаху и показав пистолет, засунутый за пояс. Сам факт наличия в психушке отделения для нормальных людей почему-то не вызвал у меня вопросов.

Вспомнив Гогино наставление, я быстро встал и пошёл к точке моей высадки в этот загадочный мир великанов и богатырей. В ванной уже не было громадной тётки, но её не было и в отстойнике.

«Куда ж её подевали, такую здоровую?» – поинтересовался Петрович, но её загадочное исчезновение быстро перестало его волновать.

Подходя к приёмной, где начиналась моя карьера сумасшедшего, я начал учтиво говорить: «Простите, не могли бы вы меня определить в одиннадцатое», – скромно, опустив глаза, молвил Викторович, и тут он замолчал: всё так тонко придуманное им предложение из хитросплетённых слов рассыпалось, как коробочка с кнопками, – в приёмной никого не было и стояла такая тишина, что за окном была слышна шумная улица города.

Появилось ощущение, что меня здесь забыли и выйти я не смогу, так как ручек на дверях нет. После этой мысли стая мурашек пронеслась табуном по моей спине, стая была, наверное, со всем своим багажом; я физически ощутил их топот, мчались они, наверное, в аэропорт, чтобы только свалить отсюда. Стало жутковато, и я побрёл обратно к даме в надежде застать её, где оставил, дама, слава те, оказалась на месте. Чтобы приободрить её и прежде всего себя, я решил затеять беседу: «А вот я…»

Но тут открылась дверь, и вежливый санитар предложил нам пройти. В городе Москве уже наступил вечер, машина тронулась и поехала по привычному маршруту, как пони в зоопарке, который катает детей по кругу. Мы ехали по территории зоопарка имени Кащенко, а напутствие Гоши было забито гвоздём мне в голову, и вытащить его оттуда было делом проблематичным, я всеми правдами и неправдами стремился в одиннадцатое отделение. Тут санитар-интеллигент, прочитав мою карточку, вдруг спросил:

– Ты чего, музыкант?

– Да, музыкант, – с радостью ответил Викторович.

– На чём играешь, на басухе или соляк?

– На барабанах.

– Ударник, значит, – забил интеллигентный санитар в очках.

– Нет, барабанщик, – ответил Викторович, а Петрович, стараясь быть вежливым и предвосхищая следующий вопрос, добавил: – Ударники бываю только соцтруда.

Очкарик рассмеялся.

– Где играл? – не унимался санитар, я понял, надо действовать.

– Нужно врать, – прохрипел Петрович.

– Это не поможет, надо просто интеллигентно попросить об услуге, – прогремел Викторович.

– Надо врать! – настаивал истерически Петрович.

– Я умываю руки, – ответил Викторович.

За дело с охотой взялся Петрович и понёс я всякую чепуху:

– Играл я в «Динамике» с Кузьминым, в «Араксе», последнее время у Пугачёвой в «Рецитале».

Медработник так увлечённо стал меня слушать, что я почувствовал: не всё ещё потеряно. Ну а пока он слушает враньё Петровича, вам я расскажу чистую правду.

Глава 3

В ординаторскую в белом халате вошёл крепыш-санитар, надо ли говорить, что он тоже был сумасшедший. Санитар пришёл за мной, и мы снова побрели мимо привязанных психов, крепыш уловил моё беспокойство и сказал: «Здесь только буйные, тебе сюда рано».

Мы прошли дальше по коридору и зашли в одну из палат. Около двери стояла свободная кровать, санитар указал на неё и ушёл. Я присел, раскрыл книгу, закрыв половину лица, так, что видны были только глаза, из-за укрытия стал рассматривать людей в таких же, как у меня, синих пижамах. Одна синяя пижама, проходя мимо меня, неожиданно остановилась, по-шпионски осмотрелась и, не глядя в мою сторону, тихо произнесла: «У двери не ложись, ночью опасно, могут убить».

Она сказала это так, как будто не раз наблюдала убийство на этой кровати. Раскрыв мне страшную тайну, доброжелатель проследовал дальше. Меня пробил холодный пот.

«Вот херня! – подумали мы втроём. – Не хватало, чтобы нас тут прибили».

Спать не буду совсем, решил я.

Наступила ночь, и вся палата начала посвистывать, похрапывать и сопеть. Все спали, кроме меня, я был зрительно сосредоточен на открытой двери и ждал, что вот-вот появится убийца. Так и лежал я на правом боку лицом к двери. Раздеваться я не стал по совету Викторовича.

– Лучше быть в пижаме, а то как-то неудобно давать отпор негодяю в одних трусах, это неприлично.

– Перед кем неудобно-то, перед психами? – спросил Петрович и воинственно добавил: – Какая на хер разница, в чём бить гада!

– Вы, Петрович, прекратите выражаться в моём присутствии.

– Да-а-а? – протянул Петрович.

– Это куда же тебя прикажешь девать-то, из-за тебя, козла интеллигентного, мы здесь, музыкант он, видите ли, ему, видите ли, не нравится, как я выражаюсь! – разошёлся Петрович, но тут его монолог прервала громкая команда.

– Подъём! – проорал дежурный по роте. – На зарядку стройсь!

После завтрака дошли мы до казармы, и тут позвал меня старшина:

– Боец Зеленов!

Хэнк:

– Я!

Старшина:

– Головка от огнетушителя, я-я-я-я ёпть, ко мне!

Хэнк:

– Есть к вам!

Старшина:

– Ты кто такой на гражданке был, рядовой?

Хэнк:

– В каком смысле?

Старшина:

– Вот по профессии ты кто?

Хэнк:

– Ну музыкант, вы ж знаете.

Старшина:

– Нет, ты был, ёпть, никто по профессии, музыкант – это не профессия, воин, но это мы исправим, что, ёпть, такое музыкант?

– Видите ли, товарищ старшина…

Но он перебил:

– Отставить, боец. Нет такой, ёпть, профессии, рядовой, выйдете, ёпть, на гражданку, что делать будешь, боец? – опять задал мне вопрос старшина, не зная, как со мной говорить, то ли на «вы», то ли на «ты».

– Я, товарищ старшина…

– Ничего не будешь, ничего, ёпть, боец, не умеете, – вновь перебил и ответил сам себе старшина, потом вдруг замолчал и несколько секунд смотрел куда-то сквозь меня, смотрел так, что я даже обернулся назад, но сзади никого не было, неожиданно он продолжил: – Всё поправим, ёпть, не волнуйтесь, боец!

То, что я человек без профессии, мне дали понять сразу по прибытии к моему месту службы. После военной учебной части, её ещё называют учебкой, я был командирован для дальнейшего прохождения службы в лётное училище по адресу город Тамбов. Прибыл туда, захожу, докладываю о своём прибытии, отдаю документы, а майор меня спрашивает:

– Кто по профессии?

– Музыкант.

– Нет такой профессии, рядовой, ты клёпальщик шестого разряда, – ставя штамп в военный билет, утвердил майор и рассмеялся мне в лицо.

Тут я проснулся, кто-то из психов в палате смеялся во сне.

– Неужто уснул? – спросил сонный Петрович у Викторовича.

– Как видите, уважаемый Петрович, – с укоризной в мой адрес ответил Викторович Петровичу, тоном, с каким обычно говорят про предателей.

– Не спать! Не спать! – гадко и громко проорал Петрович.

– Держаться! – таким же мерзким тоном резанул Викторович, и сразу оба уснули.

За окном было ещё темно, сколько ещё надо было держаться, чтобы не уснуть, было непонятно.

– Интересно, сколько сейчас времени? – спросил я сам у себя, но никто не ответил. Я решил держаться, как советовал Викторович, и не спать, как требовал Петрович, и, глядя на зловеще открытую дверь в палату, изо всех сил старался не спать, тут меня опять позвали.

– Зеленов, к старшему прапорщику в каптёрку.

– Я, товарищ старшина, прибыл по вашему приказанию, – доложил я.

– Головка от Останкинской башни, я-я-я, музыкант, ёпть, в общем, давай сейчас начинай, ёпть, туалет дарасить, и чтобы, как уже много лет говорится, он был отдарашен, – старшина указал на стеллаж. – Не стесняйся, бери вот там, чего надо, тряпки, щётки, всем тебя снабдим, не волнуйся, боец.

Всё это старшина произнес самодовольно, получая наслаждение.

Каждый день шли наряды, то пол в казарме натирай, то коридор перед входом в казарму отмой, то туалет дарась. Проходит в таком боевом моюще-трущем режиме неделя, в общем, утомил меня прапор. После завтрака старшина даёт мне очередной наряд:

– Зеленов!

– Я!

– Ко мне!

– Есть!

– Я-я-я! Головка от прибора, давай сейчас лестницу дарасить начинай, прямо с первого этажа…

Но я его перебил:

– А можно…

Тут же старшина перебил меня:

– Можно Машку за ляжку.

– Виноват, разрешите мне туалет отдарасить как следует.

Старшина даже заулыбался, обрадовался, ну что я понял наконец, что надо дарасить, что уяснил я: музыкант – это тьфу, а не профессия, и с удовольствием доверил мне это дело. Я часа два туалет отмывал да так в раж вошёл, прибегаю к нему, говорю:

– Краска мне нужна.

– Зачем?

– Для завершения задания, так сказать, для додарашивания и подкрасить там кое-чего.

– Ну, ёпть, возьми в каптёрке, там у меня разная краска, подбери.

Через час прихожу, докладываю, как положено, они это любят.

– Товарищ прапорщик, разрешите доложить.

– Докладывайте, боец, – очень серьёзно и заинтересованно сказал прапор.

– Ваше задание выполнено, туалет отдарашен и блестит.

Пошёл довольный прапор работу принимать, вошёл в туалет и прям на пороге отпрянул назад со словами: «Ёпть!» Только что не перекрестился, повернулся ко мне и, тыча ритмически очень ровно указательным пальцем в воздух, хорошее чувство ритма у него было, в сторону блестящего туалета, добавил, только на этот раз громче:

– Ёпть!

– Что-то не так? – заинтересованно спросил я.

Задание на самом деле было выполнено, туалет, что называется, был отдарашен и покрашен, всё так и блестело. Вообще всё! И трубы, и стены, и отверстия, называемые в армии очками. Краску я подобрал хорошую, серебряную, ей всё и покрыл. Ошалевший прапор, выходя из туалета, так долбанул дверью, что я тут же проснулся.

Было уже утро, и я был жив, психи куда-то выходили и входили обратно в палату, стуча то и дело дверью, я быстро принял сидячее положение, раскрыл своё укрытие в виде книги и стал, как обычно, делать вид, что читаю. Пока я читал, ко мне подкрался неприятный зловонный запах, сочился он из буйного коридора, где находилась столовая, и, видимо, по пути смешивался с запахом, идущим из туалета, который находился на нашей стороне. Я, естественно, первым наслаждался этим сказочным букетом, так как находился возле двери.

Но ничего, кроме дурацкой мысли «а ведь за всё это время, что я нахожусь тут, у меня ни разу не возникло желания даже пописать», так и не пришло в голову.

– Завтракать! – прошлась с призывом по коридору сумасшедшая пухлая повариха.

Этот призыв относился и ко мне, но я не пошёл, и тут меня посетила ещё одна мысль: и есть я тоже совсем не хочу, а ведь я давно уже ничего ни ел. Но запах аппетит не возбуждал, а делал с ним нечто совсем противоположное. Да, никакого аппетита у меня и не было по определению. Так я и просидел на кровати, читая книгу всё время сумасшедшего завтрака.

После трапезы синие пижамы собрались на прогулку, но без меня.

«Три дня карантина», – сказал мне крепыш-санитар, это означало, что три дня я буду сидеть здесь и не буду никуда выходить.

Оставшись совсем один, я вышел в коридор, обстановка оказалась знакомой с детства. «Как в школе», – сказал Викторович.

Длинный коридор делило пополам большое фойе, где в школе проходят перемены, слева от него наши палаты, а справа буйные ребята лежали, там же была столовая и врачебные кабинеты, а с нашей стороны только туалет, из которого по-прежнему доносился всем нам тоже с детства знакомый запах. Я побрёл в сторону туалета на разведку, а куда ещё? Но тут оказалось, что я вовсе не один в отделении, нас двое, из туалета мне навстречу со спущенными до пят штанами вышел мой вчерашний знакомый Серёжа, плюнувший мне в лицо по прибытии в отделение. Увидев меня, он что-то промычал и схватил ножку от сломанного и опрометчиво оставленного лежать тут же в углу коридора стула. Произведя один большой замах ножкой, как шашкой, Серёжа поскакал галопом в мою сторону, но спущенные штаны не давали ему возможности развить лошадиную силу, и поэтому двигался он ко мне довольно продолжительное время. Но более меня поразила не его реакция при виде меня, а моя реакция при виде его, я не тронулся с места. Хотя надо отдать должное Петровичу, он орал: «Надо сваливать! Псих вооружён! Полундра!»

Орал он, как мог, и рвал на себе тельняшку, но мы с Викторовичем стояли столбом. Откуда ни возьмись, появился санитар-крепыш и точным сильным ударом в Серёжу отвёл от меня угрозу и увёл скрюченного боевика. Всё произошло так быстро, что испугаться я не успел. Моё желание осмотреть место общественного пользования и выяснить, почему же так оттуда воняет, не прошло, и я продолжил поход. Всё оказалось проще некуда: туалет был сломан, о чём гласила надпись на бумажке «туалет сломан, ходить только по маленькому, по большому обращаться в ординаторскую к медсёстрам», наклеенной аккуратно на унитаз, заполненный до отказа дерьмом, но, видимо, никто так и не обращался по этому большому и довольно сложному вопросу в ординаторскую. Сам туалет был почему-то без кабинок и перегородок, этакая кафельная комната с унитазами и писсуарами вместо мебели.

«После обеда психи на толчках сидят хором», – сказал Петрович, и тут мне стало очевидно поведение Серёжи. Будучи человеком интеллигентным, Серёжа стеснялся по большому поводу обращаться к дамам в ординаторской. Видимо, он терпел и ждал, когда починят туалет, но, наблюдая это объявление уже третий день, как выяснилось, туалет был сломан именно столько времени, стал негодовать, видимо приняв меня за пришедшего ещё вчера, но ничего так и не сделавшего сантехника. Я уже собирался выходить, но тут вместе с крепышом в туалет вошёл мессия и святой, это был настоящий сантехник, мне даже показалось, что он светится. Несколько минут стоял он и молчал, как бы изучая обстановку, я встал рядом, сантехник посмотрел на меня, потом на крепыша.

– Всё нормально, это военкоматчик, – сказал крепыш-санитар про меня сантехнику, и тот продолжил размышлять в слух.