Текст книги "Потерянные слова"

Сентябрь 1895

Я думала, что это мой мочевой пузырь не выдержал, но когда откинула одеяло, то увидела красные пятна на сорочке и простыне. Я закричала. Пальцы были липкими от крови, а спина и низ живота ныли от боли.

Папа влетел в мою комнату, испуганно огляделся вокруг и подошел к кровати. Как только он увидел белье, тревога на его лице сменилась облегчением, но потом он смутился.

Папа присел рядом со мной, и матрас прогнулся под его весом. Он накрыл меня одеялом и погладил по щеке. Я уже поняла, что случилось, и мне тоже стало неловко. Избегая его взгляда, я натянула одеяло повыше.

– Извини, – сказала я.

– Ну что за глупости!

Мы сидели в тишине, и я знала, как сильно папе не хватает сейчас Лили.

– Лиззи уже… – начал он.

Я кивнула.

– У тебя все есть, что нужно?

Я снова кивнула.

– Могу я как-то…

Я покачала головой.

Папа поцеловал меня в щеку и поднялся.

– Сегодня на завтрак будут французские тосты, – сказал он и прикрыл за собой дверь так осторожно, как будто я была инвалидом или спящим младенцем. Но мне уже было тринадцать.

Я сначала подождала, пока он спустится по лестнице, потом откинула одеяло и села на край кровати. Кровь потекла еще сильнее. В тумбочке рядом с кроватью лежала коробка, которую Лиззи специально приготовила для меня. В ней хранились пояса и мягкие салфетки, сшитые из тряпочек. Я собрала подол сорочки и зажала его между бедрами. Папа гремел на кухне, намекая, что путь свободен. С коробкой в руке и скомканной ночной сорочкой между ног я прошла по коридору в ванную комнату.

* * *

Папа решил, что вместо школы я проведу день с Лиззи, и я с облегчением вздохнула.

Мы вышли из дома и отправились знакомой дорогой в Саннисайд. Словно ничего не случилось, папа назвал мне слово, над которым работал, и попросил угадать, что оно значит. Думать я ни о чем не могла, и впервые в жизни мне было все равно. Улицы тянулись бесконечно, и все прохожие смотрели на меня, словно знали обо всем. Я шла с таким видом, как будто одежда была мне тесна.

Я почувствовала влажность между ног, а потом след капли на бедре. Когда мы вышли на Банбери-роуд, кровь затекла мне в чулок. Я остановилась и прижала ладонь к кровавому пятну.

– Папа, – всхлипнула я.

Он шел на пару шагов впереди меня, но тут же обернулся. Его взгляд скользнул по моему телу, потом по сторонам, как будто он ждал помощи от прохожих. Он взял меня за руку, и мы бегом помчались в Саннисайд.

– Ох, детка! – воскликнула миссис Баллард и повела меня на кухню. Она кивнула папе, чтобы тот шел по своим делам. Он поцеловал меня в лоб и через сад направился в Скрипторий. Когда пришла Лиззи, она сразу же кинулась нагревать воду.

Наверху она раздела меня и обтерла губкой. Вода в тазу порозовела от моего унижения. Лиззи снова показала, как закрепить пояс на талии и уложить в него салфетки.

– Ты положила слишком мало тряпочек.

Лиззи одела меня в свою сорочку и уложила в постель.

– Боль должна быть такой сильной? – спросила я.

– Наверное, да, – ответила Лиззи. – Хотя я не знаю почему.

Я застонала, и она недовольно взглянула на меня.

– Со временем боль должна уменьшиться. Первый раз – всегда самый тяжелый.

– Должна?

– Некоторым не везет, но могут помочь всякие чаи. Я спрошу у миссис Баллард, есть ли у нее тысячелистник.

– Это долго длится? – спросила я.

Лиззи складывала мои вещи в таз, а я думала о том, что теперь они все окрасятся в красный цвет и станут похожи на рабочую одежду.

– Примерно неделю, – ответила Лиззи.

– Неделю? Мне нужно лежать в постели неделю?

– Нет, только один день. Он самый тяжелый, поэтому так больно. Потом кровь уменьшится и остановится, но салфетками придется пользоваться всю неделю.

Раньше Лиззи рассказывала, что кровотечение будет идти каждый месяц, а теперь говорила, что это будет длиться неделю каждый месяц и что один день в месяц я должна оставаться в постели.

– Не помню, Лиззи, чтобы ты в кровати лежала, – сказала я.

Она засмеялась.

– Мне нужно в самом деле быть при смерти, чтобы весь день проваляться в кровати.

– Но как ты останавливаешь кровь, если она течет по ногам?

– Есть разные способы, но говорить девочке о них не положено.

– Но я хочу знать, – упрямилась я.

Лиззи продолжала стирать вещи в тазу. Она не показывала ни капли брезгливости от того, что моя кровь была на ее коже.

– Если бы ты была прислугой, тебе следовало бы знать, но ты не прислуга. Ты юная леди, и никто не станет возражать, если раз в месяц ты целый день проваляешься в кровати, – с этими словами Лиззи подхватила таз и спустилась по лестнице.

Я закрыла глаза и лежала неподвижно, как доска. Время тянулось медленно, и, наверное, я уснула, потому что мне приснился сон.

Мы с папой пришли в Скрипторий, и мои чулки были испачканы кровью. За сортировочным столом сидели все знакомые мне лексикографы. Даже мистер Митчелл – его разноцветные носки виднелись из-под стула. Никто не поднял головы. Я обернулась к папе, но его уже не было рядом со мной. Он сидел на своем обычном месте за столом, склонившись над словами, как и остальные. Голову никто не поднял. Когда я попыталась подойти к нему, то не смогла. Когда я попыталась уйти, у меня не получилось. Когда я закричала, никто не услышал меня.

– Эссимей, пора домой. Ты весь день проспала, – Лиззи держала в руках мою одежду. – Вещи теплые, они над плитой висели. Пойдем, помогу одеться.

Она снова показала мне, как пользоваться поясом и салфетками, потом сняла с меня сорочку через голову и вместо нее надела теплую одежду. Лиззи опустилась на пол, обула мне ботинки и завязала шнурки.

* * *

В ту неделю грязного белья у меня было больше, чем за три последних месяца, и папе пришлось доплатить приходящей горничной, чтобы она все перестирала. В школу я не ходила и целыми днями сидела у Лиззи в комнате. Я не ложилась в постель, но и дальше кухни уходить не осмеливалась. Скрипторий был под запретом. Никто мне об этом не говорил, но я боялась, что тело меня предаст.

– Для чего это? – спросила я Лиззи на пятый день.

Миссис Баллард поручила мне помешивать коричневый соус, пока она обсуждала с миссис Мюррей меню на следующую неделю. Лиззи сидела за кухонным столом и штопала ворох одежды для Мюрреев. Кровотечение почти прошло.

– Что для чего? – спросила она.

– Кровотечение. Почему идет кровь?

Лиззи растерялась.

– Это как-то с детьми связано.

– Как?

Она пожала плечами, не поднимая глаз.

– Точно не знаю, Эссимей, но это так.

Как она могла не знать? Как так можно – с человеком происходит что-то ужасное каждый месяц, а он не знает почему?

– У миссис Баллард есть кровотечение?

– Уже нет.

– Когда оно прекращается?

– Когда ты становишься старой, чтобы рожать малышей.

– Разве у миссис Баллард есть малыши?

Я ни разу не слышала, чтобы она говорила о детях, но, может быть, они были уже взрослыми.

– Миссис Баллард не замужем, Эссимей. У нее нет детей.

– Она замужем! – возразила я.

Лиззи выглянула в окно кухни, чтобы посмотреть, не возвращается ли миссис Баллард, затем наклонилась ко мне поближе.

– Она называет себя «миссис», чтобы звучало солиднее. Почти все старые девы так делают, особенно если у них есть возможность командовать другими.

Я так растерялась, что не смогла больше задать ни одного вопроса.

* * *

– Они пришли раньше, чем я ожидал, – сказал папа, покраснев.

«Они» правильно назывались месячными, а само кровотечение – менструацией. Взяв сахарницу, папа щедро посыпал сахаром кашу, хотя она уже была сладкой.

Впервые в жизни новые для меня слова смущали папу, и я не решилась его расспрашивать. Во время завтрака за столом царила тишина, а «месячные» и «менструация» бессмысленно повисли в воздухе.

* * *

Две недели я не заходила в Скрипторий и решила вернуться в него в самое тихое время – в конце рабочего дня. Доктор Мюррей отправился в Издательство к мистеру Харту, и почти все работники уже разошлись по домам.

За длинным столом сидели только папа и мистер Свитмен. Они готовили списки слов на букву F, другими словами – проверяли работу остальных сотрудников, чтобы она отвечала всем требованиям доктора Мюррея. Папа и мистер Свитмен лучше всех знали условные обозначения слов.

– Входи, Эсме! – сказал мистер Свитмен, когда я заглянула в дверь Скриптория. – Злой серый волк уже ушел домой.

Слова на M жили в стеллаже, который был скрыт от глаз сидящих за столом сотрудников. Нужные мне слова хранились в одной ячейке. Они уже были отобраны для чернового варианта. Этой работой занималась в основном тетя Дитте, и мне было интересно, узнаю ли я ее почерк на заглавных листочках.

Там было так много слов, описывающих кровотечение! Слово menstrue означало то же самое, что и месячные, а именно – «грязная кровь». Но разве кровь бывает чистой? Ведь от нее всегда остаются пятна.

К слову menstruate[14]14
  Менструировать.


[Закрыть] были прикреплены четыре листочка с разными цитатами. На верхнем листке были написаны два определения: «быть в периоде менструации» и «загрязнять менструальной кровью». В разговоре со мной папа упоминал первое значение, но не второе.

Menstruosity означало «наличие менструального цикла».

Слово менструальный звучало ужасающе – впрочем, так я себя и чувствовала.

Лиззи называла месячные сurse[15]15
  Проклятие.


[Закрыть]. Слово менструация она прежде не слышала и засмеялась, когда я его произнесла.

– Наверное, это медицинское словечко, – сказала она. – У врачей собственный язык, который обычным людям трудно понять.

Я взяла том со всеми словами на букву С и поискала curse.

«Злая судьба».

Ничего не сказано о кровотечении, но смысл мне был понятен. Страницы книги веером пролетели под моим большим пальцем. Тысяча триста страниц – почти столько же, сколько в томах на буквы A и B, вместе взятых. Однажды папа сказал, что словам на букву С нет конца и края. Я обвела Скрипторий взглядом и попыталась представить, сколько всего слов хранилось в ячейках, и в книгах, и в головах у доктора Мюррея и его помощников. И ни одно из них не могло объяснить, что со мной происходит. Ни одно из них.

– Разве ей можно здесь находиться? – голос мистера Крейна прервал мои мысли.

Я захлопнула книгу и повернулась к папе. Он смотрел на мистера Крейна.

– Я думал, вы уже ушли домой, – папин голос был дружелюбнее, чем его взгляд.

– Детям здесь не место.

Вообще-то, мне все сказали, что я уже не ребенок.

– Она нам не мешает, – сказал мистер Свитмен.

– Она наносит вред рабочему материалу.

Мое сердце заколотилось, и я не смогла сдержаться.

– Доктор Мюррей разрешил мне пользоваться Словарем в любое время, когда мне нужно, – воскликнула я и тут же об этом пожалела, потому что увидела недовольный взгляд папы. Мистер Крейн ни ответом, ни взглядом меня не удостоил.

– Так вы к нам присоединитесь, Крейн? – спросил мистер Свитмен. – Втроем мы сможем до ужина управиться.

– Я вернулся, только чтобы пальто забрать, – ответил тот. Он попрощался с мистером Свитменом и папой и вышел из Скриптория.

Я положила том со словами на букву С обратно на полку и сказала папе, что подожду его на кухне.

– Ты можешь остаться здесь, – ответил папа.

Мне этого уже не хотелось, и следующие несколько месяцев я проводила больше времени на кухне, чем в Скриптории.

* * *

Папа молча прочитал письмо Дитте, положил его обратно в конверт и спрятал в карман брюк, вместо того чтобы оставить на тумбочке, где письма от тети обычно лежали по нескольку дней.

– Она к нам в гости собирается? – спросила я.

– Она ничего об этом не сообщила, – ответил папа, развернув газету.

– Она написала что-нибудь обо мне?

Папа опустил газету, чтобы лучше меня видеть.

– Спросила, нравится ли тебе в школе.

– Скукота, – пожала я плечами. – Но мне можно помогать другим, когда я выполню свои задания. Это мне нравится.

Папа сделал глубокий вдох, и мне показалось, что он хотел что-то сказать, однако промолчал. Только задержал на мне взгляд чуть дольше обычного и заметил, что пора идти спать.

Пару дней спустя после того, как папа поцеловал меня на ночь и спустился на первый этаж работать над гранками, я на цыпочках прокралась через коридор к нему в комнату. Открыв шкаф, я вытащила шероховатую на ощупь коробку и достала из нее письмо Дитте.

15 ноября 1896

Мой дорогой Гарри!

Какие смешанные чувства вызвало твое письмо. Я постараюсь написать такой ответ, который понравился бы Лили (я пришла к выводу, что именно этого вы желаете больше всего, поэтому постараюсь не подвести ни тебя, ни ее, ни Эсме; я постараюсь, но ничего не обещаю).

Мистер Крейн продолжает обвинять Эсме в воровстве. Это серьезное обвинение, Гарри. Воображение сразу рисует образ Эсме, как она крадется с мешком за спиной и наполняет его подсвечниками и чайниками. Однако, насколько я поняла, у нее в карманах были только листочки, брошенные кем-то по небрежности. Что касается твоего воспитания дочери «вразрез с условностями», я с этим согласна, но то, о чем мистер Крейн говорит с упреком, я расцениваю как комплимент. Условности не пошли на пользу еще ни одной женщине. Так что довольно самобичеваний, Гарри!

Теперь вернемся к вопросу об образовании Эсме. Разумеется, ей нужно продолжать учебу, вопрос только в том, куда она пойдет после Святого Варнавы. Я наводила справки о Фионе Маккиннон, моей давней приятельнице, которая сейчас заведует довольно скромной (я имею в виду доступной) школой-интернатом в Шотландии неподалеку от города Мелроуз. Мы не общались с ней уже много лет, но училась она великолепно. Полагаю, что она создала женскую школу в Колдшилсе согласно собственным требованиям. Твоя сестра живет в пятидесяти милях от Колдшилса, так что это прекрасная альтернатива дорогим школам на юге Англии.

Прямо сейчас мое предложение вряд ли приведет Эсме в восторг, но к четырнадцати годам у нее появится тяга к приключениям.

И последнее. Не хочу поощрять своенравное поведение Эсме, но все-таки посылаю листочек со словом, которое может ей понравиться. Слово literately[16]16
  Начитанный.


[Закрыть] промелькнуло в каком-то романе Элизабет Гриффитc. Хотя других примеров его использования я не нашла, на мой взгляд, это слово станет элегантным дополнением к literate[17]17
  Начитанность.


[Закрыть]. Доктор Мюррей согласился с моим предложением написать о нем заметку для Словаря, но потом мне сказали, что оно вряд ли войдет в него. Видимо, автор недостаточно проявила себя как literata – мерзкое слово, которое придумал Сэмюэль Тейлор Кольридж, имея в виду «образованную леди». У слова literate тоже всего один пример использования, но его точно включат в Словарь. Может быть, literata и выделяется среди остальных, но я не думаю, что оно приживется. Число образованных женщин в мире так велико, что они уже давно стали привычными и достойными членами общества ученых.

Несколько волонтеров (как я понимаю, все женщины) прислали одну и ту же цитату к слову literately. Всего их шесть. Поскольку они не нужны для Словаря, не вижу причин не поделиться ими с Эсме. Не терпится узнать, как вы оба будете использовать это прекрасное слово – вместе мы можем сохранить ему жизнь.

Твоя Эдит

* * *

Началось последнее перед Рождеством собрание в женской школе Святого Варнавы, в которую я уже не должна была возвращаться после каникул, чтобы закончить учебный год. Миссис Тодд, директриса школы, хотела пожелать мне удачи, поэтому я сидела на стуле в зале перед собравшимися девочками. Все они – дети Иерихона, дочери работников Издательства и бумажной фабрики в Волверкоте. Их братья учились в школе Святого Варнавы для мальчиков и готовились получить профессию наборщиков или рабочих на фабрике. Через год многие мои одноклассницы станут переплетчицами книг. Среди них я всегда чувствовала себя белой вороной.

Сначала звучали обычные объявления. Я сидела неподвижно, глядя на свои руки, и желала, чтобы время побыстрее пролетело. Я почти не слушала миссис Тодд, но, когда девочки начали хлопать в ладоши, я подняла голову. Мне собирались вручить грамоты за успехи в изучении истории и английского. Миссис Тодд кивнула, чтобы я подошла, и сообщила всем, что я продолжу обучение в Колдшилсе в школе для юных леди.

– Это в Шотландии, – добавила она, поворачиваясь ко мне. Девочки снова зааплодировали, но с меньшим восторгом. Они и не мечтали об отъезде из Иерихона. И я не мечтала, но Дитте объяснила, что это меня подготовит. «К чему?» – спросила я. «К тому, чтобы заниматься тем, чем пожелаешь», – ответила Дитте.

Неделя после Рождества выдалась сырой и мрачной. «Хорошая подготовка к Скоттиш-Бордерс[18]18
  Округ в Шотландии.


[Закрыть]», – сказала как-то миссис Баллард, и я разревелась. Она перестала месить тесто и подошла к столу, за которым я шелушила горох. «Ах, детка!» – воскликнула она, прижимая ладони к моим щекам и пачкая их мукой. Когда я перестала всхлипывать, миссис Баллард поставила передо мной миску и отмерила в нее масло, сахар, муку и изюм. Затем она сняла с верхней полки кладовой банку с корицей и поставила рядом со мной: «Только щепотку, запомни».

Миссис Баллард любила повторять, что печеньям все равно, теплые у тебя руки или холодные, умелые или неуклюжие. Она развлекала меня ими каждый раз, когда Лиззи не могла со мной поиграть или когда мне было грустно. Вскоре я и сама стала мастерицей в их приготовлении. Миссис Баллард вернулась к своему тесту, а я стала втирать кусочки масла в муку. Как всегда, моя правая рука почти ничего не чувствовала, и мне пришлось смотреть на обожженные пальцы, чтобы у них получалось разминать тесто до мелких крошек.

Миссис Баллард без умолку рассказывала о том, как прекрасна Шотландия. Она ездила туда в молодости со своей подругой. Мне было трудно представить ее молодой. Впрочем, представить ее где-то еще, кроме кухни в Саннисайде, я тоже не могла. «К тому же ты туда не навсегда уезжаешь», – сказала она.

* * *

Все, кто работал в тот день в Скриптории, вышли со мной попрощаться. Мы стояли в саду, дрожа на утреннем холоде: папа, миссис Баллард, доктор Мюррей и несколько помощников. Мистера Крейна среди них не было. Дети Мюрреев тоже вышли. Элси и Росфрит стояли по разные стороны от матери. Они держали за руки малышей и разглядывали свои туфли.

Лиззи топталась на пороге кухни, хотя папа пригласил ее к нам присоединиться. Она никогда не любила быть в обществе мужчин из Скриптория. «Не знаю даже, о чем с ними разговаривать», – оправдывалась она, когда я ее дразнила по этому поводу.

Мы стояли в саду столько времени, сколько понадобилось доктору Мюррею, чтобы рассказать мне о том, как много знаний я получу в школе, и о том, как полезны для здоровья прогулки по холмам вокруг озера Колдшилс. Он подарил мне альбом для рисования и набор цветных карандашей и сказал, что с нетерпением ждет моих писем с описанием пейзажа вокруг моей новой школы. Подарки я положила в ранец, который папа подарил мне тем утром.

Миссис Баллард вручила мне коробку с печеньем, все еще теплым, только из печи. «В дорогу», – сказала она и обняла меня так крепко, что я едва не задохнулась.

Все молчали. Уверена, многие помощники не понимали, из-за чего такая суета. Я видела, как они переминались с ноги на ногу, пытаясь согреться. Они хотели вернуться к своим словам в Скрипторий, где было намного теплее. С одной стороны, мне хотелось вернуться вместе с ними, с другой – поскорее отправиться навстречу приключениям.

Я посмотрела туда, где стояла Лиззи. Даже на расстоянии я разглядела ее опухшие глаза и красный нос. Она попыталась улыбнуться мне, но не смогла и отвела взгляд. Ее плечи дрожали.

Дитте говорила, что учеба в Шотландии сделает меня образованной. «После Колдшилса ты сможешь поступить в Сомервиль, – добавил папа. – Из женских колледжей он ближе всех находится к дому, буквально через дорогу от типографии».

Папа слегка подтолкнул меня. Нужно было поблагодарить доктора Мюррея за альбом и карандаши, но я думала только о печенье, тепло которого чувствовала руками даже через коробку. Мне предстояло ехать целый день и полночи. Когда доберусь до Шотландии, оно уже остынет.

Часть II. 1897–1901

Август 1897

Сад Саннисайда казался меньше, чем зимой. Деревья покрылись зеленой листвой, а небо синей рекой текло от дома к живым изгородям. Были слышны грохот телег и стук копыт лошадей, тянувших трамвай по Банбери-роуд.

Я долго стояла под ясенем. Домой я приехала несколько недель назад, но лишь сейчас поняла, чего мне не хватало. Оксфорд согрел меня, как одеяло, и мне впервые за несколько месяцев дышалось легко.

С той минуты, как я приехала домой, мне больше всего хотелось попасть в Скрипторий, но, как только я приближалась к нему, в животе поднималась волна тошноты. Мне там не место. Я там мешала. Вот почему меня отправили так далеко, хотя Дитте и пыталась соблазнить приключениями и новыми возможностями. Я врала папе, что стала слишком взрослой для Скриптория, хотя мне было трудно притворяться.

Сегодня, за неделю до моего возвращения в Колдшилс, Скрипторий пустовал. Мистер Крейн уже давно не работал. Его уволили из-за многочисленных ошибок. Папа едва выдержал мой взгляд, когда рассказывал об этом. Он и доктор Мюррей отправились в Издательство, а другие сотрудники обедали на берегу реки. Неужели Скрипторий закрыт? Его никогда не запирали, но все могло измениться. В Колдшилсе закрывали все, чтобы мы не могли попасть внутрь. Я толкнула дверь Скриптория и услышала знакомый скрип петель.

Стоя на пороге, я заглянула внутрь. Сортировочный стол был завален книгами, листочками и гранками. Папин пиджак висел на спинке стула, а квадратная академическая шапочка доктора Мюррея лежала на полке за его письменным столом. Ячейки казались забитыми до отказа, но я знала, что в них все равно найдется место для новых листочков. Скрипторий не изменился, но чувство тошноты не уходило. Это я изменилась.

Я уже развернулась, чтобы уйти, но тут же заметила у двери стопку нераспечатанных писем. Почерк Дитте. Большой конверт, какой она обычно использует для деловой переписки. Не думая ни о чем, я схватила его и убежала.

На кухонной плите тушились яблоки, а миссис Баллард нигде не было видно. Я подержала конверт Дитте над паром от яблок, пока воск от печати не расплавился, и, перепрыгивая через две ступеньки, взлетела по лестнице в комнату Лиззи.

В конверте лежало четыре страницы гранок для слов hurly-burly и hurry-scurry[19]19
  Суматоха, суета.


[Закрыть]. К краям каждой страницы Дитте прикрепила примеры. На первом листе был приколот «рыжеволосый суматошный профессор из Шотландии». Интересно, понравится ли такой пример доктору Мюррею? Я стала читать правки Дитте в черновике, чтобы понять, как они могут улучшить цитату. По щекам потекли слезы. Мне захотелось увидеть ее и поговорить с ней. Она обещала приехать ко мне на Пасху, чтобы забрать меня к себе и отметить вместе мое пятнадцатилетие, но так и не приехала ни разу. Ведь это Дитте убедила папу отправить меня в Шотландию и сделала все, чтобы я сама захотела уехать.

Я вытерла слезы.

Лиззи вошла в комнату, испугав меня. Она увидела черновики Дитте, разложенные на полу.

– Эсме, что ты делаешь?

– Ничего, – ответила я.

– Эссимей, конечно, я не умею читать, но я прекрасно знаю, где должны находиться эти бумаги. Уж точно не в этой комнате, – сказала она.

Я ничего не ответила, и Лиззи опустилась напротив меня. Она поправилась, и ей было уже неудобно сидеть на полу.

– Эти бумажки отличаются от твоих обычных листочков, – сказала она, поднимая страницы.

– Это гранки, – пояснила я. – Так будут выглядеть слова в cловаре.

– Так ты заходила в Скриппи?

Пожав плечами, я забрала у нее черновики Дитте.

– Я не смогла. Я просто заглянула внутрь.

– Эссимей, нельзя больше брать слова из Скриппи. Ты это знаешь.

Я смотрела на клочок бумаги с почерком Дитте. Он был прикреплен к последней странице черновика.

– Лиззи, я не хочу возвращаться в школу.

– Тебе повезло, что у тебя вообще есть возможность учиться.

– Если бы ты училась в этой школе, ты бы поняла, как там ужасно.

– Мне кажется, что так думают все дети, которым давали столько же свободы, как тебе, – стала успокаивать меня Лиззи. – Здесь тебя некому учить, а ты слишком умна, чтобы бросать учебу. Потерпи немного, и потом ты сможешь делать все, что пожелаешь. Ты можешь стать учительницей, или писать книги по истории, как твоя мисс Томпсон, или работать над Словарем, как Хильда Мюррей. Ты слышала, что она теперь работает в Скриппи?

Нет, не слышала. Отъезд в Колдшилс отдалил меня от тех вещей, о которых я прежде мечтала. Когда Лиззи попыталась заглянуть мне в глаза, я отвела их в сторону. Она достала из-под кровати швейную коробку и шагнула к двери.

– Тебе нужно пообедать, – сказала она. – И нужно вернуть эти бумаги в Скриппи.

Она тихо закрыла за собой дверь.

Я открепила записку Дитте от черновика. В ней было написано еще одно значение слова hurry, которое по смыслу было ближе к преследованию, чем к торопливости. И это значение подтверждалось всего лишь одним примером. Я прочитала его вслух и осталась довольна. Под кроватью я нащупала кожаную ручку сундука и потянула ее на себя, ощущая всю тяжесть его содержимого. Лиззи хранила мои секреты даже во время моего отсутствия. Мне страшно было представить, что бы с ней случилось, если бы кто-нибудь нашел здесь этот сундук.

Эта мысль заставила меня задуматься о том, чтобы вернуть hurry на место, но потом я решила, что смогу отомстить Дитте, забрав это слово себе. Я открыла сундук и вдохнула запах слов. Листочек я положила поверх других и опустила крышку.

Злость на Дитте сразу прошла, и мне в голову пришла новая мысль. Я напишу ей письмо.

Все гранки я вложила обратно в конверт и запечатала его. Когда я уходила из Саннисайда домой, я бросила письмо в почтовый ящик у ворот.

* * *

28 августа 1897

Моя дорогая Эсме!

Как всегда, мне было приятно обнаружить письмо с твоим почерком, когда я разбирала вчерашнюю почту. Помимо твоего письма, из Скриптория пришли еще два: от доктора Мюррея и мистера Свитмена. Буква I уже немного напрягает. Когда же она закончится?! Я с радостью отложила работу, чтобы прочитать о твоих летних каникулах в Оксфорде.

Но ты написала только о душной погоде. Шесть месяцев в Шотландии – и ты уже привыкла к холодной сырости и бескрайним просторам? Неужели ты соскучилась по «холмам, что взлетают к беспокойному небу и ныряют в бездонную глубину озера»?

Помнишь, ты написала так через пару недель после приезда в Колдшилс? Я прочитала и сразу вспомнила, как любил те места твой отец. Он утверждал, что суровое одиночество исцеляет его, а я не могла с ним согласиться. Холмы и озера вас больше привлекают, чем меня.

Но верно ли я истолковала твое описание шотландского пейзажа? Не скрывал ли твой живой и образный язык истинные мысли? Потому что твоя просьба удивила меня.

Судя по всему, ты преуспеваешь в Колдшилсе и считаешься одной из лучших учениц по ряду предметов, а также «неиссякаемым источником вопросов», по словам мисс Маккиннон. Мой отец всегда считал это неотъемлемым качеством ученых и либералов.

Твои письма, от первого до последнего, убеждают, что ты получаешь образование, идеальное для молодой женщины, которой предстоит жить в двадцатом веке. Боже милостивый, двадцатый век! Кажется, я первый раз про него написала. Этот век будет твоим, Эсме, и он будет отличаться от моего. Тебе нужно знать намного больше.

Я польщена, что ты считаешь меня способной научить тебя всему, что нужно, и настолько очарована твоим желанием жить вместе с нами, что часами обсуждала это с Бет. Вместе мы смогли бы дать тебе хорошие знания по истории, литературе и политике. Мы могли бы продолжить обучать тебя французскому и немецкому, но в естественных науках и математике мы не сильны. К тому же на твое обучение потребуется много времени, а у нас его просто нет.

Ты напоминаешь мне, что я обещала всегда быть на твоей стороне, но боюсь, что в вопросах твоего обучения я не смогу сдержать свое слово. Отказывая тебе в просьбе, я встаю на сторону взрослой Эсме. Надеюсь, однажды ты со мной согласишься.

Я написала миссис Баллард письмо с просьбой испечь тебе имбирно-ореховое печенье. Надеюсь, оно скрасит долгий путь возвращения в школу и будет радовать тебя в начале нового учебного семестра.

Пожалуйста, напиши мне, когда вернешься в школу. Читать отчеты о твоих учебных буднях – одно удовольствие.

С любовью,

твоя Дитте

* * *

Я сидела на краю кровати и смотрела на свой школьный ранец. Я до последнего была уверена, что он поедет вместе со мной в Бат к Дитте и ее сестре. С любовью, твоя Дитте. Перечитав письмо тети, я швырнула его на пол и растоптала.

Во время ужина мы с папой молчали. Вряд ли Дитте удосужилась обсудить с ним мою просьбу.

– Эсси, завтра тебе рано вставать, – сказал он, унося тарелки на кухню.

Я пожелала ему доброй ночи и пошла наверх.

Комната папы почти утонула во мраке, но, раздвинув шторы, я впустила последние отблески уходящего дня.

– Сезам, откройся! – шепнула я дверцам шкафа, вспоминая о прошлом.

Просунув руку между платьев Лили, я достала полированный ящик. Судя по запаху, его недавно натирали воском. Я подняла крышку и провела обожженными пальцами по письмам, как по струнам арфы. Мне хотелось, чтобы Лили заговорила, чтобы подсказала слова, которые помогут убедить папу оставить меня дома. Но она молчала.

Струны были расстроены. Письма в конце ряда звучали не в лад: белые и синие конверты сменились дешевыми светло-коричневыми из Колдшилса. Я взяла самый последний и придвинулась к окну прочитать то, что написала сама.

В памяти сохранилось каждое слово. Разве могло быть иначе? Я переписывала их снова и снова. В письма попали не те слова, которые я выбрала. Мои слова были разорваны. «Ты только расстроишь отца», – сказала мисс Маккиннон и надиктовала что-то более подходящее. «Заново! – говорила она, разрывая на кусочки только что исписанные страницы. – И аккуратнее, не то он будет думать, что ты не стараешься и ничему не учишься». Все девочки очень веселые… Восхитительная прогулка… Возможно, я стану учительницей… Я получила самый высокий балл за контрольную по истории. Мои отметки были единственной правдой в этих письмах. «Заново! – скомандовала мисс Маккиннон. – И не сутулься!» Другие девочки ушли спать, а я сидела в холодном классе, пока часы не пробили полночь. «Тебя избаловали, мисс Николл. И твой отец знает об этом, как никто другой. Жалобы на легкие неудобства лишний раз доказывают мою правоту». Мисс Маккиннон разложила передо мной три последние попытки и велела выбрать ту, где был самый красивый почерк. Точно не последнее письмо – в нем слов не разобрать. Обожженные пальцы не разгибались, как будто я до сих пор держала в них ручку. Любое движение вызывало невыносимую боль. Вот это, мисс Маккиннон. «Да, милая, я тоже так думаю. А сейчас в кровать!»

И вот это письмо здесь. Бережно хранится, как письма Лили. Ложные слова, дающие ложное утешение человеку, который вынужден быть и отцом и матерью одновременно. Возможно, я и в самом деле обуза.