Текст книги "Потерянные слова"

– Где же он будет работать? – я обвела взглядом тесный кабинет. – Не могу представить, чтобы доктор Мюррей разделил с кем-то Скрипторий.

– Такое никто представить не может, – согласилась Элеонор. – К счастью, говорят, что мы переселимся в старое здание Музея Эшмола. На прошлой неделе отец ходил туда, чтобы сделать замеры.

– В здании на Брод-стрит? Оно мне всегда нравилось, но разве там не музей?

– Основную часть коллекции перевезут в Музей естественной истории на Паркс-роуд, а для нас освободят большое помещение на втором этаже. На третьем останутся лекционные залы, а на первом – лаборатории, – Элеонор посмотрела по сторонам. – Многое изменится, но, думаю, мы привыкнем.

– Как думаешь, не будет ли мистер Брэдли против, если к нему придет еще один редактор?

– Если работа ускорится, я не думаю, что он будет против. А еще мы окажемся рядом с Бодлианской библиотекой. В Издательстве печатается, возможно, половина книг Англии, а в библиотеке хранятся копии всех книг Англии. Какое прекрасное соседство!

Я отхлебнула чай с молоком.

– Элеонор, над какими словами ты сейчас работаешь? – спросила я.

– Мы начали разбирать глагол go[25]25
  Идти.


[Закрыть]. И я подозреваю, он займет у меня несколько месяцев, – ответила она, допивая свой чай. – Пойдем со мной.

Я никогда не видела ее рабочий стол так близко. Он был завален бумагой, книгами и узкими коробками с сотнями листочков.

– Вот он – глагол go, – сказала Элеонор, показывая рукой на стол.

Я почувствовала желание прикоснуться к листочкам, но за ним последовал жгучий стыд.

Возвращаясь обратно, я прокатила велосипед через шумный двор Издательства, потом под каменной аркой и вышла на Уолтон-стрит. Листочки Элеонор были первыми, которые я увидела вблизи с тех пор, как вернулась в Скрипторий. Неужели они обсуждали эту тему? Неужели доктор Мюррей согласился вернуть меня в Скрипторий при условии, что я буду держаться от листочков подальше?

* * *

– Может быть, я буду помогать вам раскладывать листочки? – спросила я у папы в тот же вечер, когда мы шли домой. Он ничего не ответил, но его рука нащупала в кармане монетки, и я услышала их позвякивание, когда он стал перебирать их пальцами.

Несколько минут мы шли молча, и на каждый вопрос в моей голове появлялись неприятные ответы. Пройдя половину улицы Сент-Маргарет, папа сказал:

– Я спрошу у Джеймса, когда он вернется из Лондона.

– Раньше ты никогда не спрашивал разрешения у доктора Мюррея, – заметила я.

И снова услышала звон монеток в его кармане. Он смотрел на тротуар и молчал.

Через несколько дней доктор Мюррей попросил меня отнести мистеру Харту листочки со словами grade и graded[26]26
  Градуировать, градуированный.


[Закрыть]. Он протянул мне стопки, перевязанные веревкой. Все листочки, в том числе и заглавные, были пронумерованы, чтобы не возникло путаницы. Я схватила листочки обожженными пальцами, но доктор Мюррей не отпускал их. Он смотрел на меня поверх очков.

– Эсме, пока их не напечатают, они остаются в единственном экземпляре, – сказал он. – Каждый из них драгоценный.

Доктор Мюррей отдал листочки и вернулся к своему столу, прежде чем я смогла хоть что-то ответить.

Я открыла сумку и разложила стопки на дне. Такие ценные и так легко теряются! Я вспомнила пачки листочков на станке наборщика. Я представила сквозняк или неуклюжего посетителя. Листочки падают на пол. Один кружится в воздухе и опускается там, где его не найдет даже любопытный ребенок.

Еще недавно мне запрещали прикасаться к словам, а сегодня поручили их охранять. Мне хотелось поделиться своей радостью. Если бы кто-нибудь повстречался мне в саду, я бы нашла способ показать ему листочки и похвастаться тем, что доктор Мюррей доверил их мне. Я выехала на велосипеде за ворота Саннисайда, а потом на Банбери-роуд. Когда я свернула на улицу Сент-Маргарет, по моим щекам потекли слезы. Теплые и добрые слезы радости.

Здание на Уолтон-стрит встретило меня по-другому: его широкий вход больше не пугал меня, а приветствовал – ведь я же приехала по важному делу, связанному с работой над Словарем.

Я вошла в здание, вытащила из сумки одну из стопок и развязала веревку. Каждое значение слова grade было написано на заглавных листочках, а за ними следовали листочки с соответствующими цитатами. Посмотрев все значения, я обнаружила, что одного не хватает. В голове мелькнула мысль сказать об этом папе или доктору Мюррею, но мои амбиции рассмешили меня. Кто-то толкнул меня, а может, я сама на него наткнулась, и мои обожженные пальцы разжались. Листочки посыпались на пол, словно мусор. Я наклонилась посмотреть, куда они падают, но увидела только снующие вокруг ноги других людей. Кровь отхлынула от лица.

– Ничего страшного, – сказал какой-то парень и наклонился, чтобы поднять то, что упало. – Не зря их пронумеровали.

Он протянул листочки. Моя рука дрожала, когда я брала их.

– Господи! С вами все в порядке? – молодой человек взял меня за локоть. – Вам нужно присесть, иначе потеряете сознание.

Он распахнул ближайшую к нам дверь и посадил меня на стул.

– Надеюсь, шум не побеспокоит вас, мисс. Подождите минуту, я принесу стакан воды.

Я сидела в печатном цеху, и там действительно было шумно. Но один ритм сменял другой, и, пока я пыталась разделить их между собой, моя паника утихла. Я проверила листочки: один, два, три… Я насчитала тридцать. Все на месте. Я перевязала их веревкой и положила в сумку. Когда вернулся молодой человек, я сидела, закрыв лицо руками: все эмоции последнего часа вырвались наружу, и я не смогла их сдержать.

– Вот, возьмите, – он протянул мне стакан воды.

– Спасибо, – ответила я. – Не пойму, что на меня нашло.

Парень протянул мне руку и помог подняться со стула. Когда он заметил ожоги на моих пальцах, я отдернула руку.

– Вы здесь работаете? – спросила я, глядя ему через плечо внутрь цеха.

– Только если нужно починить машину. Я наборщик и в основном работаю с литерами.

– Вы делаете слова настоящими, – сказала я, впервые взглянув на него. Его глаза были почти фиалкового цвета. Это был тот самый молодой человек, который стоял рядом с мистером Хартом и мистером Брэдли, когда я впервые пришла в печатный цех.

Он наклонил голову, и я подумала, что он, возможно, не понимает, о чем я говорю, но на его лице появилась улыбка.

– Скорее всего, я делаю их видимыми. Настоящими слова становятся тогда, когда их произносят вслух и когда они что-то для кого-то значат. Не все настоящие слова попадают на страницы книг. Есть такие слова, которые я слышу всю жизнь, а литерами ни разу не набирал.

Мне хотелось спросить, что это за слова, что они значат, кто их произносит, но я словно онемела.

– Мне пора идти, – наконец сказала я. – Нужно отдать эти листочки мистеру Харту.

– Ну что же, Эсме, было приятно с вами столкнуться, – сказал он с улыбкой на лице. – Ведь вас Эсме зовут? Мы толком и не познакомились друг с другом.

Фиалковые глаза я запомнила, а имя – нет. Я выглядела глупой и безмолвной.

– Гарет, – подсказал он, снова протягивая руку. – Очень рад встрече.

После недолгих колебаний я ответила на рукопожатие. Пальцы Гарета были длинными и тонкими, только большой палец был как будто раздавленным на конце. Я задержала на нем свой взгляд.

– Я тоже рада встрече, – сказала я.

Гарет открыл дверь и проводил меня в коридор.

– Дорогу найдете?

– Да.

– Прямо туда. Будьте осторожны.

Я повернулась и пошла к кабинету Ревизора. Листочки я передала ему в руки с большим облегчением.

* * *

Начался новый век, и, хотя было ощущение, что что-то должно случиться, я никогда не думала, что увижу доктора Мюррея на пороге кухни. Увидев, как он шагает к нам по лужайке, миссис Баллард поправила фартук и спрятала под колпак выбившиеся пряди. Она открыла верхнюю часть двери, и доктор Мюррей заглянул внутрь. Длинная борода зашевелилась от теплого воздуха из печи.

– А где же Лиззи? – спросил он, глянув в ту сторону, где я стояла и месила тесто для пирога.

– Я попросила ее принести кое-что, сэр, – ответила миссис Баллард. – Лиззи сейчас вернется, а потом Эсме поможет ей развесить белье в сушильном шкафу. Эсме хорошо помогает нам.

– Охотно верю, но я бы хотел позвать Эсме с собой в Скрипторий.

Я машинально проверила свои карманы. Миссис Баллард посмотрела на меня, а я покачала головой, словно говоря: я ничего не сделала, честное слово.

– Давай, Эсме, иди с доктором Мюрреем в Скриппи.

Я сняла фартук и побрела к кухонной двери.

Когда я вошла в Скрипторий, папины глаза сияли от радости. Он мог улыбаться по-разному, но больше всего я любила, когда он сдерживал свою улыбку, сжимая губы и подергивая бровями. Мои пальцы, спрятанные в кулак, расслабились.

Папа взял меня за руку, и мы вместе с доктором Мюрреем прошли в глубь Скриптория.

– Это для тебя, Эсси, – сказал папа, уже не сдерживая улыбку.

За полками со старыми словарями стоял деревянный стол. Он был похож на тот, за которым я сидела в холодном классе в Колдшилсе. Мои пальцы задрожали, вспомнив боль от ударившей по ним крышке стола. В голове эхом отозвался злобный шепот, что мои пальцы и так уже ни на что не годны. Меня затрясло от страха, но папа положил свою ладонь мне на плечо, и я вернулась в Скрипторий из своих воспоминаний. Когда доктор Мюррей поднял крышку стола, под ней оказались новые карандаши, чистые листы бумаги и две книги, которые я сразу узнала.

– Это книги Элси, – сказала я доктору Мюррею, желая уточнить, что я их не брала.

– Элси уже прочитала их, Эсме. Она бы хотела, чтобы они были твоими. Считай их запоздавшим подарком на Рождество, а еще лучше – подарком к началу нового столетия.

Тут я заметила, что внутренняя поверхность крышки была оклеена полоской светло-зеленых обоев с крошечными золотистыми розочками. Такие же обои украшали стены гостиной в доме Мюрреев. Этот стол имел и другие отличия от той школьной парты в Колдшилсе: он был шире, из полированного дерева, с блестящими петлями и приставным стулом.

Доктор Мюррей опустил крышку. Он выглядел смущенным.

– Ну вот, – произнес он. – Здесь ты будешь сидеть, а твой отец найдет для тебя задания.

Он коротко кивнул папе и вернулся на свое место.

Я обняла папу и заметила, что мне впервые в жизни пришлось наклониться, чтобы прижаться щекой к его щеке.

На следующее утро я уделила своей внешности больше внимания, чем обычно. Юбка, которую я носила накануне, валялась на полу и была помятой, поэтому я достала из шкафа другую. Полчаса ушло на то, чтобы заплести волосы в тугую косу, как однажды делала мне Лиззи, но у меня ничего не вышло, и я закрутила их в привычный пучок. Я поплевала на туфли и натерла их краешком покрывала. Потом я зашла к папе в комнату посмотреться в зеркало Лили.

– Ты можешь забрать его к себе в комнату, если хочешь, – сказал папа. – Твоя мама не любила прихорашиваться, но это зеркало она обожала.

Я смутилась, увидев свое отражение и оценивающий взгляд папы.

От мамы мне достались высокий рост, стройная фигура, чистая кожа и карие глаза, но вместо ее прямых льняных волос из моей головы торчали ярко-рыжие папины кудри. Я видела его в зеркале и пыталась угадать, что видит он.

– Лили гордилась бы тобой, – сказал он.

Мы пришли в Саннисайд, папа забрал утреннюю почту. Вместо того чтобы пойти на кухню к миссис Баллард и Лиззи, я отправилась с ним в Скрипторий. Он включил недавно проведенный электрический свет и разворошил угли в камине. Температура воздуха в Скриптории едва ли изменилась, но я чувствовала приятное тепло. Я стояла рядом с сортировочным столом и с замиранием сердца ждала от папы заданий.

Он протянул мне пачку писем.

– Теперь это будет твоей обязанностью, – сказал он. – Забирай и сортируй почту, как это делал я. Тебе повезло, что доктор Мюррей больше не просит присылать ему слова – раньше мы получали их мешками. Но тебе все равно придется вскрывать каждое письмо и проверять, нет ли в них листочков.

Папа вскрыл один конверт.

– Здесь письмо, его нужно скрепить с конвертом и отнести тому, для кого оно предназначено. Ты же знаешь, кто где сидит?

Я кивнула. Конечно, я знала.

Я взяла письма и унесла их с собой. Мой стол стоял в нише между полками для старых словарей и единственным открытым участком стены. Я представляла его себе огромной ячейкой, которая была сделана под мой рост. Из нее я могла видеть помощников за сортировочным столом и доктора Мюррея за своим бюро. Чтобы увидеть меня, им бы пришлось повернуться и вытянуть шеи.

Я радовалась тому, что могла за всеми наблюдать, оставаясь невидимой. Я больше не чувствовала себя здесь случайной гостьей. У меня был свой собственный стол, и больше никто не мог меня не замечать. Теперь я служила словам так же, как они. Кроме того, доктор Мюррей обещал платить мне полтора шиллинга в месяц. Это в четыре раза меньше, чем получал папа, и даже меньше зарплаты Лиззи, но мне хватит, чтобы каждую неделю покупать цветы и сшить новые шторы для гостиной. И мне не нужно больше просить денег у папы, если я захочу купить себе новое платье.

* * *

Я с нетерпением ждала ежедневной проверки почты и привычных благодарностей от помощников, когда приносила им письма. У каждого была своя манера благодарить, которая могла многое рассказать о них, как когда-то рассказывали носки и обувь.

Первый, кому я приносила почту, был мистер Мейлинг. «Dankon», – говорил он и изображал поклон. Мистер Балк даже не поворачивал ко мне голову и упорно называл меня мисс Мюррей. Хильда уволилась из Скриптория год назад и уехала в Суррей читать лекции в Королевском колледже Холлоуэй. Ее место рядом с рабочим столом их отца заняла Элси. Несмотря на разницу в росте и цвете волос, мистер Балк нас не различал. Папа просто говорил «спасибо», иногда поднимая голову, иногда – нет, в зависимости от сосредоточенности на работе.

Только рядом с мистером Свитменом я немного задерживалась. Он откладывал карандаш в сторону и поворачивался на стуле.

– Что докладывает разведка с кухни миссис Би, Эсме? – обычно спрашивал он.

– Она обещала бисквитный пирог к чаю.

– Отлично, можешь идти работать дальше.

Больше всего писем приходило доктору Мюррею.

– Свежая почта, доктор Мюррей.

– Есть что-нибудь стоящее? – спрашивал он, глядя на меня поверх очков.

– Не могу сказать, сэр.

Он забирал письма и раскладывал их в зависимости от симпатии к отправителю. Некоторые джентльмены из Филологического общества иногда отправлялись на дно стопки, а письма от Редколлегии перемещались туда всегда.

Закончив с почтой, я возвращалась к своему столу, чтобы выполнить небольшие поручения, которые мне давали, но основную часть времени я тратила на сортировку листочков со словами на букву М. Я раскладывала их в хронологическом порядке цитат – от самых старых до современных.

Больше всего я любила дни, когда с почтой приходили листочки. Я внимательно изучала их в надежде поделиться новым словом с папой или доктором Мюрреем. Каждое слово, неважно, на какую букву оно начиналось, сверялось с теми словами, что уже хранились в Скриптории. Иногда новые цитаты раскрывали иное значение слов или были старше уже отобранных примеров. Когда по почте приходили листочки, я могла часами стоять у ячеек, не замечая, как бежит время.

Август 1901

Я много работала, и год незаметно пролетел. Обычно дни проходили по одному и тому же сценарию, но слова окрашивали их в разные цвета. Почта, листочки, ответы на письма. Во второй половине дня я по-прежнему развозила книги и проверяла цитаты в Бодлианской библиотеке. Я не знала ни скуки, ни уныния. Даже смерть королевы Виктории не нарушила моего душевного равновесия. Я носила траур, как и все остальные, но чувствовала себя такой же счастливой, как в те времена, когда сидела под сортировочным столом.

Когда пришла весна, мистер Брэдли переселился в старое здание Музея Эшмола, и к нему присоединился третий редактор, мистер Крейги, с двумя помощниками. Доктор Мюррей был недоволен приходом нового редактора и заставлял свою команду работать быстрее. Как будто он хотел показать, что в третьем редакторе нет необходимости, хотя все знали, что выход Словаря задерживался уже на десять лет.

Летом 1901 года мистер Балк наконец стал называть меня мисс Николл.

* * *

– Сегодня в Скриппи будет жарко, – сказала Лиззи, когда я просунула свою голову в кухню, чтобы поздороваться.

– Ты приготовишь для нас лимонад? – спросила я.

– Я уже сбегала на рынок, – она кивнула в сторону чаши с ярко-желтыми лимонами.

Я послала ей воздушный поцелуй и отправилась в Скрипторий, на ходу просматривая почту.

Прежде чем вскрывать письма, я любила угадывать их содержимое. В то утро я, как обычно, шла по саду и перебирала конверты. Некоторые письма были адресованы «редактору». В других, совсем тонких, наверняка лежали только листочки со словами – значит, для меня. Несколько писем пришло на имя «Доктора Джеймса Мюррея», в основном от обычных добровольцев, судя по незнакомым мне обратным адресам и почеркам. Еще были пара писем от Филологического общества и один узнаваемый конверт от Редколлегии. Скорее всего, в нем было предупреждение о сокращении бюджета. И если доктору Мюррею предлагают уменьшить объем Словаря, чтобы работа над ним поскорее закончилась, то мы все пострадаем от его плохого настроения. Я положила письмо в самый низ пачки, чтобы день доктора Мюррея начался с любезностей от незнакомых корреспондентов.

Пара писем предназначалась помощникам, а самое последнее – мне.

Мисс Эсме Николл, младшему помощнику редактора

Саннисайд, Скрипторий

Банбери-роуд

Оксфорд

Впервые мне прислали письмо в Скрипторий, и впервые меня назвали помощником редактора. Я затрепетала от волнения, но радость поутихла, когда я узнала почерк Дитте. Прошло три года, но я все еще не могла думать о ней, не вспоминая о Колдшилсе, а вспоминать мне его совсем не хотелось.

На улице уже было тепло, а в Скриптории – жарко и душно. Письмо Дитте лежало отдельно – одна страница и листочек со словом. Она спрашивала о моем здоровье и работе. Дитте сообщала, что слышала от разных людей о моих успехах. Я зарделась от гордости, читая эти строки.

На листочке было написано обычное слово. Я бы и не обратила на него особого внимания, но мне пришлось. В ячейках не нашлось такой же цитаты к нему, которую прислала Дитте, хотя слово лежало в большой связке листочков, уже отредактированной и разобранной по двадцати различным значениям. Я не стала возвращать листочки обратно в ячейку, а разложила их у себя на столе.

Я водила пальцем по строчкам, как учил меня папа, когда я еще не умела читать. Дитте вырезала листочек из плотной бумаги и нарисовала по краям свитки. Я поднесла его к лицу и вдохнула знакомый аромат лаванды. Дитте побрызгала его духами или прижала к себе, прежде чем положить в конверт?

Сначала молчание было единственным способом отомстить ей, а потом я не знала, как нарушить его. Я скучала по ней.

Взяв чистый листочек, я переписала в него все, что было на листочке Дитте.

LOVE

«Love doth move the mynde to merci».

The Babee» s Book, 1557[27]27
  Любовь делает нас милосердными («Love allows us to be merciful» – устар. англ.), «Чтение детям», 1557 г.


[Закрыть]

Я вернулась к ячейкам, прикрепила новый листочек к самой подходящей стопке, а листочек Дитте спрятала в карман юбки. Он стал моим первым трофеем за столь долгое время.

* * *

Целый час я думала о Дитте, о тех словах, которые помогли бы мне нарушить молчание. Когда я наконец снова взялась за почту, я нашла еще один листочек. Он не был украшен рисунками, но его слова заинтересовали меня. Некоторые из них я раньше никогда не слышала и была удивлена тем, что они попали в Словарь, потому что их произнес кто-то великий. Реликвии – так я называла такие слова.

Misbode было одним из них. Ему предназначалась цитата из «Кентерберийских рассказов» Джефри Чосера:

«Who hath yow misboden, or offended?»[28]28
  Кого ты обидел или оскорбил? («Who have you wronged, or offended?» – устар. англ.)


[Закрыть]

Ей было по меньшей мере пятьсот лет. Я убедилась, что текст на листочке полный и нашла для него подходящую ячейку. В ней уже лежала целая стопка, но без заглавного листочка. Я добавила в нее цитату Чосера. Мы собирались заняться словами на букву М в ближайшее время, потому что почти уже закончили работу над буквой К. Я вернулась к столу и вскрыла следующий конверт. После проверки всех писем я отнесла их мужчинам, получив от них в обмен мелкие поручения. Когда я приблизилась к столу доктора Мюррея, он протянул мне стопку писем, полученных на прошлой неделе.

– Здесь в основном мелкие вопросы, – сказал он. – Ты знаешь более чем достаточно, чтобы на них ответить.

– Спасибо, доктор Мюррей.

Он кивнул в ответ и вернулся к редактированию гранок.

Около часа привычный шум от шелеста бумаги нарушался только шорохом снимаемых пиджаков и развязываемых галстуков. Когда солнце поднялось над металлической кровлей, Скрипторий застонал. Мистер Свитмен открыл дверь, чтобы впустить ветерок, но его не было.

Я прочитала письмо с вопросом о том, почему значение слова иудей разделили на две брошюры. Печать одного и того же слова в двух публикациях стала предметом многочисленных споров между доктором Мюрреем и редколлегией. «Во главе угла – выручка, – заявили издатели, когда доктор Мюррей сообщил о задержке выхода следующей брошюры, потому что слово иудей требует более тщательного исследования. – Публикуйте то, что есть».

Шесть месяцев ушло на то, чтобы уладить недоразумения по поводу этого слова. Каждую неделю доктор Мюррей получал от общественности письма с требованием объяснений. Я подготовила ответ, в котором объяснила, что, согласно требованиям печати, каждая брошюра должна состоять из определенного числа страниц, но английский язык невозможно полностью подогнать под такие ограничения. Иногда приходилось разъединять слова, но значения слова иудей воссоединятся, когда будет опубликован новый том Словаря с буквами от Н до К.

Перечитав написанное, я осталась довольна. Может быть, мне следует показать письмо доктору Мюррею, перед тем как запечатать его в конверт и наклеить марку?

Доктор Мюррей собирался на ужин в колледж Крайст-черч и уже облачился в академический наряд: квадратная шапочка с кисточкой твердо сидела на голове, а черная мантия была похожа на огромные крылья сказочной птицы. Он сидел за своим высоким рабочим столом лицом к помощникам и казался мне судьей во время судебного заседания.

Как только я набралась храбрости, чтобы подойти к нему с просьбой оценить мою работу, он встал из-за стола. Стул со скрежетом царапнул половицы. Если бы на месте доктора Мюррея был любой другой человек, на него бы непременно обрушились упреки. Все помощники вскинули головы и увидели, что редактор был в гневе.

Доктор Мюррей держал в руке письмо. Пробегая глазами по строчкам, он медленно качал головой, не соглашаясь с написанным. Скрипторий затих. Доктор Мюррей повернулся и взял с полки первый том Словаря с буквами A и B.

Книга упала на сортировочный стол с таким грохотом, что я ощутила боль в груди.

Открыв том посередине, доктор Мюррей стал переворачивать страницы одну за другой и, когда дошел до нужного места, глубоко вздохнул. Его глаза медленно опускались по столбцу, и помощники заерзали на стульях. Папа тоже нервничал. Его рука перебирала в кармане монетки. Доктор Мюррей просмотрел столбец сверху вниз и снова вернулся к началу. Он искал слово. Мы ждали. Какое бы слово он ни искал, его не было в Словаре.

Доктор Мюррей поднял глаза и замер, будто приготовился вынести нам приговор. Его лицо полыхало, как вулкан, глаза сузились, а ноздри широко раздувались над длинной серебристой бородой. Он по очереди смотрел на каждого из нас, проникая своим строгим и проницательным взглядом в наши сердца в поисках правды. Только когда он взглянул на меня, что-то изменилось: доктор Мюррей склонил голову и поднял брови. Он вспомнил годы, которые я провела под сортировочным столом. Я тоже их вспомнила.

Кого ты обидел или оскорбил? В его глазах я увидела упрек.

Папа был первым, кто проследил за его взглядом в ту сторону, где сидела я. Потом мистер Свитмен. И наконец, все мужчины повернули шеи, чтобы посмотреть на меня, хотя новые помощники так и не поняли, в чем дело. Никогда прежде я не привлекала к себе столько внимания. Неожиданно для себя я сидела прямо – не нервничала и не опускала глаза.

Даже если доктор Мюррей и собирался обвинить меня, то он передумал. Вместо этого он снова перечитал письмо и взглянул на раскрытый том. Не было смысла в третий раз искать в нем слово. Он положил письмо между страницами и вышел из Скриптория, не сказав ни слова. Элси последовала за ним.

Помощники с облегчением выдохнули. Папа вытер лоб носовым платком. Когда стало ясно, что доктор Мюррей ушел в дом, несколько человек вышли в сад подышать свежим воздухом.

Мистер Свитмен поднялся и подошел к столу доктора Мюррея. Он перечитал письмо и посмотрел на меня. В его глазах я увидела сочувствие и еле заметную усмешку. Папа подошел к нему, пробежал письмо глазами, а затем прочел его вслух.

Дорогой сэр!

Хочу поблагодарить Вас за прекрасный Словарь. Я оформил подписку на получение брошюр по мере их выхода, и в моей коллекции уже собраны все четыре тома. Я разместил их в шкафу, который сделал специально для них, и надеюсь однажды увидеть его заполненным, хотя, возможно, такое удовольствие получит мой сын. Я разменял шестой десяток и не могу похвастаться отменным здоровьем.

Мне очень нравится размышлять о значении разных слов и изучать историю их происхождения. Благодаря Вам у меня появилась такая возможность. Мне пришлось обратиться к Словарю, когда я читал «Властителя островов»[29]29
  «Властитель островов» (1815) – стихотворение В. Скотта.


[Закрыть]. Я искал слово bondmaid. Значение слова мне понятно, но Скотт написал его через дефис, хотя, на мой взгляд, он здесь не нужен. В Вашем Словаре я нашел мужской аналог этого слова, но bondmaid там нет.

Должен признать, я озадачен. Ваш Словарь был для меня неоспоримым авторитетом. Я понимаю, что было бы несправедливо ожидать от любого человека совершенства в работе, и могу только сделать вывод, что Вы, как и я, тоже допускаете ошибки, а отсутствие в Словаре bondmaid – случайное упущение.

Желаю Вам, сэр, всего наилучшего.

С глубочайшим почтением,

Ваш…

* * *

Я с трудом передвигала ноги, пока шла по лужайке мимо растянувшихся на траве помощников, пивших лимонад из высоких стаканов. Когда я стала подниматься по лестнице в комнату Лиззи, из кладовой вышла миссис Баллард, держа по два яйца в каждой руке.

– По моей кухне без разрешения не крадутся, – сказала она.

– Миссис Би, вы не видели Лиззи?

– И вам доброго утра, юная леди.

Миccис Баллард уставилась на меня поверх очков.

– Простите, миссис Би. В Скриптории случилась неприятность, нам всем нужно немного перевести дух. Я подумала, что Лиззи у себя и мне удастся…

– Неприятность, говоришь?

Миссис Баллард подошла к разделочному столу, по одному разбила яйца в миску и посмотрела на меня, ожидая объяснений.

– Они слово потеряли, – проговорила я. – Доктор Мюррей в ярости.

Миссис Баллард покачала головой и улыбнулась.

– Они думают, что мы забудем слова, если их не будет в Словаре? Наверняка это не единственное слово, которое они потеряли.

– Мне кажется, доктор Мюррей считает, что единственное.

Миссис Баллард пожала плечами и опустила миску на колени. Она взбивала яйца так быстро, что ее рука превратилась в подвижное пятно. Кухня наполнилась успокаивающим мерным стуком.

– Я подожду Лиззи в ее комнате, – сказала я.

Лиззи вошла как раз в то время, когда я полезла за сундуком.

– Ради бога, Эсме, что ты делаешь?

– Лиззи, как тут грязно, – сказала я, засунув голову под низкую кровать и пытаясь нащупать руками сундук. – Совсем не того я ожидала от самой опытной горничной в Оксфорде.

– Вылезай оттуда, Эссимей! Сейчас вся испачкаешься.

Я выползла задом, вытаскивая сундук.

– Я думала, ты уже забыла про него.

Поверх всех листочков лежала газетная вырезка, которую когда-то прислала Дитте. Давно я сюда не заглядывала.

Сундук был покрыт слоем пыли.

– Ты специально его хранила, Лиззи, пока я училась в школе? Или так случайно вышло?

Лиззи села на кровать и уставилась на меня.

– Не вижу причин рассказывать о нем кому-то.

– Я в самом деле была таким ужасным ребенком?

– Нет, просто ты росла без матери, как многие из нас.

– Но ведь не поэтому меня отправили прочь из дома.

– Тебя просто отправили в школу. Ну и потому, что не было матери, которая заботилась бы о тебе. Думали, так будет лучше.

– Но лучше не стало.

– Я знаю. И они знают. Поэтому и забрали тебя домой.

Лиззи заколола мне шпилькой выбившуюся прядь.

– Почему ты сейчас вдруг это вспоминаешь?

– Дитте прислала мне листочек, – я показала его Лиззи, и, когда зачитала цитату, она вздохнула с облегчением.

– Есть и другая причина, – призналась я, робко взглянув ей в глаза.

– Какая?

– Доктор Мюррей считает, что в Словаре пропущено слово.

Лиззи посмотрела на сундук и дотронулась до своего крестика. Я подумала, что она начнет нервничать, но она оставалась спокойной.

– Открывай его медленно, – сказала она. – Вдруг там кто-то завелся, кто боится света?

* * *

Всю вторую половину дня я просидела над своим «Словарем потерянных слов». Лиззи заглядывала ко мне пару раз: принесла молоко с бутербродами и с неохотой передала папе, что я себя неважно чувствую. Когда она пришла в третий раз в свою комнату, ей пришлось зажечь свет.

– Что-то я измоталась, – сказала она и тяжело опустилась на кровать, отодвинув в сторону разложенные на ней листочки. Рука Лиззи ворошила их, как опавшую осеннюю листву. – Ты нашла его?

– Что нашла?

– Пропавшее слово.

Взгляд доктора Мюррея появился перед глазами.

– Да, я все-таки нашла его, – ответила я.

Я протянула руку к прикроватному столику Лиззи и взяла листочек. Я не собиралась возвращать его доктору Мюррею. Даже если бы он не злился, я не смогла бы придумать ни одной истории, объясняющей причину его нахождения у меня.

– Ты помнишь его, Лиззи? – спросила я, протягивая ей листок.

– Зачем мне его помнить?

– Он был самым первым. Сначала я сомневалась, но, вытащив все из чемодана, я нашла его на самом дне. Помнишь, каким маленьким и одиноким он выглядел?

Лицо Лиззи просияло.

– Я помню! Ты тогда нашла булавку моей матушки.

Я взглянула на надпись «Словарь потерянных слов», выцарапанную на внутренней стороне крышки сундука, и покраснела.

– Не будем об этом, – сказала Лиззи и кивнула на листочек, который я до сих пор держала в руке. – Как доктор Мюррей узнал, что не хватает слова? Он их разве считает? Столько и чисел-то нет.

– Он получил письмо от мужчины, который хотел найти это слово в первом томе, но не нашел.

– Неужели люди ожидают найти в Словаре каждое слово? – удивилась Лиззи.

– Ожидают. И доктору Мюррею часто приходится им объяснять, почему то или иное слово не попало в Словарь. Для этого может быть много веских причин, но сегодняшний случай – особый.

Я с волнением вспоминала утреннюю драму и, вопреки здравому смыслу, не могла избавиться от чувства удовлетворения. Я стала причиной чего-то по-настоящему важного.