Текст книги "Алхимик"

8

Лондон. Суббота, 22 октября 1994 года

Др. БРЮС КАТЦ. М-Р ДУНСТЕН ОГВАН. «МЕЖДУНАРОДНЫЕ ФАКТОРЫ». МИССИС В. АЛАССИО. М-Р ДЖОНСОН «ФОРД МОТОР КОМПАНИ». Р. ПАТЕЛ. А. КОН. «КРОССГЕЙТС ТРЭВЕЛ». М-Р ОБЕРТЕЛЛИ. МИСС РЕДМЕЙН.

Коннор Моллой обвел взглядом вереницу людей с плакатами, встречающих пассажиров, которые выходили после таможни в зал прибытия аэропорта Хитроу. Не найдя своего имени, он остановился, оперся на поручень багажной тележки и более внимательно осмотрел море лиц и плакатики.

В свои тридцать с небольшим, при росте свыше шести футов, с короткими черными волосами, беспорядочно зачесанными назад, пусть даже с покрасневшими после длительного перелета через разные часовые пояса глазами, он производил эффектное впечатление, и кое-кто из встречающих поглядывал на него, прикидывая, не кинозвезду ли он увидел.

Весь его внешний вид так и кричал об индустрии развлечений: на нем была джинсовая рубашка с открытым воротом, в котором виднелась белая футболка; добела вылинявшие хлопчатобумажные брюки, тяжелые ботинки и замшевая авиационная куртка. В лице его были черты и Тома Круза, и Тима Роббинса, причем в улучшенном варианте. С любой точки зрения Коннор Моллой обладал чертовски привлекательной внешностью и обаянием, которое тем сильнее проявлялось, что он сам его не осознавал. Строго говоря, в избранной им профессии внешний вид ничего не значил; он мог добиться успеха, родись Человеком-слоном.

Наконец его взгляд выхватил человека, который проталкивался к нему сквозь толпу, и понял, что это его водитель.

– Коннор Моллой? Я Чарли Роули. Нам придется вместе работать. Сегодня утром на дорогах просто гребаная давка – я уж думал, что мы с вами разминемся!

– Я думаю, самолет прибыл чуть раньше. Пилот сказал, что нам в хвост дул сильный попутный ветер, – ответил Коннор, сразу же проникаясь симпатией к веселому характеру этого человека.

Они обменялись рукопожатиями. Хотя Чарли Роули тоже было чуть за тридцать, но, судя по тому, как он отдувался и потел, он был явно не в форме. Не обращая внимания на протесты Коннора, он отнял у него багажную тележку и покатил ее через зал прилета.

Роули стремительно двигался на выход, а Моллой тащил с собой заплечную сумку, где лежал ноутбук, который он всю дорогу не выпускал из виду.

– Очень любезно было с вашей стороны приехать встречать меня… хотя вам не стоило беспокоиться… я мог взять такси.

– Директор и слышать об этом не захотел бы! «БШ» очень трепетно относится к таким личным подробностям. Вы же слышали лозунг: «Самая заботливая компания в мире»? Так вот, это относится к ее сотрудникам так же, как и к покупателям.

Коннор заметил нотку цинизма.

– Ну да, конечно, для вас нет ничего приятнее, чем потерять утро субботы.

Роули фыркнул и с ухмылкой сказал:

– Ага, я тоже так думаю!

Сопровождая Роули к выходу и дальше к автостоянке, Коннор старался не говорить лишнего. Никому нельзя было доверять. Никому. Он ждал этой возможности двадцать пять лет, рыл носом землю, чтобы получить нужную квалификацию, и наконец добрался до цели, которая когда-то казалась ему недостижимой. Он понимал, что опасения матери по поводу безопасности его предприятия были вполне оправданными, и был чужд недооценке интеллекта, ресурсов и необоримой силы того, против чего он собирается выступить. Он знал, что один неверный шаг – и шанс навсегда будет потерян. А может быть, и жизнь.

– Ну и ну! – Коннор с широкой улыбкой осмотрел свои апартаменты. – И это все мне?

Чарли Роули кивнул.

Коннор пересек гостиную и выглянул в окно. За Гайд-парком его взгляду открылись туманные силуэты Южного Кенсингтона. Утреннее солнце блестело на росистой траве. Коннор видел любителей бега трусцой, женщину, выгуливавшую компанию разношерстных собак. Оживленное уличное движение заполняло Бейсуотер-роуд, что тянулась внизу. Оттуда доносились не те звуки, что в Вашингтоне: там был упругий гул толстых шин, а здесь преобладал лязгающий грохот грузовиков и дребезжание дизелей простаивающих такси.

– Прекрасный вид! – Он подавил зевок. Не стоило так много пить в полете. И курить тоже. Нервы. В полетах они всегда давали о себе знать. И теперь в голове стоял какой-то туман, а лоб сверлила надсадная боль. Не приняв душ, он чувствовал себя не лучшим образом, мятая рубашка пропахла потом, брюки были все в складках, а ноги в плотных ботинках зудели. Но, несмотря на все эти неудобства, он чувствовал подъем духа, адреналин так и пульсировал.

Ему бы сейчас не помешали крепкий кофе и сигарета, но по размышлении он решил отказаться от последней; Чарли Роули, скорее всего, не курил, и Коннор не хотел с самого начала произвести плохое впечатление.

Восемнадцать месяцев назад он расстался со своей подругой, с которой жил под одной крышей, и теперь радовался роскоши бытия, при котором ему не надо было выскакивать на улицу, когда хотелось покурить, или объясняться из-за выпитой днем рюмки алкоголя. Он уже предвкушал возможность завести с кем-то в Англии близкие отношения – только интим, никаких эмоций. В грядущие месяцы ему потребуются все его умственные способности, и он не хотел ни на что отвлекаться.

– В середине лета вид отсюда еще лучше, – сказал Роули, – когда на травке загорают симпатичные девочки топлес.

Коннор усмехнулся:

– Думаете, я проторчу здесь до следующего лета?

Роули зевнул, словно и на нем сказалась усталость, владевшая американцем.

– В понедельник к вам явится кто-то из отдела личного состава, чтобы помочь окончательно определиться.

Он бросил взгляд на две стоящие у двери объемистые сумки, с багажными ярлыками из Вашингтона и коробкой с «Мальборо» из зоны беспошлинной торговли.

– О’кей, я вас лучше оставлю, а вы располагайтесь. Должно быть, вы с ног валитесь.

– Может, сначала кофе?

Роули искоса глянул на часы и заколебался:

– Что ж… ладно, спасибо – но только быстренько. В кухне все должно быть на месте – есть женщина, которая присматривает за апартаментами «БШ», и она доставит вам все, что потребуется. – Он снова посмотрел на часы. – Я еще должен подхватить свою подружку – сегодня вечером мы отправляемся на благотворительный бал в Дорсете; в противном случае я бы вас куда-нибудь вытащил.

– Я прекрасно проведу время. Во-первых, посплю несколько часов, а потом прогуляюсь и попробую осмотреться. А может, в кино загляну, если снова в сон не потянет. – Коннор кивнул на толстый конверт, набитый журналами и бумагами, который ему только что вручили. – Да и вы мне выдали вдоволь материала для чтения, который составит мне компанию почти на весь уик-энд.

Они прошли в кухню, сияющую так, словно ее никогда не использовали по прямому назначению, и, поискав кофейные принадлежности, пристроились у стола.

– У вас есть тут какие-нибудь друзья?

Коннор отрицательно помотал головой и дал ответ, который репетировал несколько месяцев:

– Несколько дальних родственников обитают где-то в Ирландии; в нашей семье нет крепких родственных связей.

– Ирландские предки?

– Что-то вроде… но мы на этом не зацикливаемся.

– Вы не женаты, верно?

– Ни в коем случае.

Роули ухмыльнулся:

– Следующий вопрос, на который меня навела коробка с сигаретами, – вы курите?

– Ага, – осторожно сказал Коннор.

– Прекрасно! Присоединяйтесь к подпольному кабачку «Бендикс Шер»!

– Что вы имеете в виду?

Роули извлек из кармана пачку «Силк кат» и предложил Коннору сигарету.

– «Бендикс Шер» – это компания, в которой не курят. – Он щелкнул золотым «данхиллом» и поднес закурить Коннору.

Тот затянулся.

– У нас в Штатах таких хватает.

– С такими же крайностями, как «БШ»?

– Крайностями?

– Вам запрещено курить не только в самом здании. Вы вообще не имеете права курить, нигде… и никогда.

– Вы же не имеете в виду, что и дома?..

– И дома, и в отпуске, и на Марсе. – Роули начал открывать и закрывать дверцы буфета в поисках какого-то подобия пепельницы. Наконец он поставил на стол блюдце.

– Есть ли еще какие-то правила, которые я должен знать? – заинтересованно спросил Коннор, наливая воду в кофейник.

– Вы хотите сказать, что они вам не выслали их список?

– Может, я не обратил внимания на мелкий шрифт.

Роули покачал головой:

– Трудно представить себе, насколько в «Бендикс Шер» серьезный устав, пункты которого идут страница за страницей. Они вписаны в ваш контракт о найме, чтобы вы выучили их наизусть. Так вы их даже не читали?

– Я видел этот раздел, но не помню, чтобы он был в виде отдельной копии.

– Наверно, они не хотели вас пугать. Вы пьете?

Коннор с тревогой посмотрел на собеседника:

– Пью? Алкоголь? Конечно, я выпиваю.

Роули укоризненно погрозил пальцем:

– Плохой мальчик. Выпивка строжайше verboten![7]7
  Запрещена (нем.).


[Закрыть] Никто не имеет права даже входить в здание компании, если он меньше двадцати четырех часов назад употреблял алкоголь.

– Да этого не может быть! – возмутился Коннор.

– Если полиция мысли поймает вас, то вас выкинут. Раз и навсегда.

– Кто поймает?

Роули снова фыркнул:

– Так я их называю. Служба безопасности.

Коннор ничего не сказал.

– Хотите, чтобы я продолжил? У вас, конечно, будет машина – вы ее получите в понедельник. Машину должны были подготовить сегодня, но произошла какая-то заминка. Машину вы должны содержать в чистоте. Полиция мысли патрулирует автопарк. Если они видят грязную машину, принадлежащую штатному сотруднику, то увозят ее и возвращают только через неделю со счетом восемьдесят пять фунтов. Они вычитаются из зарплаты.

Коннор уставился на него:

– Надеюсь, вы не серьезно?

– Я совершенно серьезен. Если вы хотите иметь честь работать на «Бендикс Шер», вы играете по их правилам. Любой, кто работает на «БШ», знает, что ему в спину дышит длинная очередь желающих занять его место. Компания платит лучше всех других, у нее великолепнейшее оборудование и часть сотрудников – самые блистательные умы. Они планируют стать крупнейшей фармацевтической компанией в мире, к чему и шагают весьма успешно. Я встречал немало людей, которые жутко боялись этой компании.

– Сотрудники?

Роули сверху донизу обвел взглядом кухню.

– Ну, как сказать… Посторонние лица из сопутствующих областей промышленности. У «БШ» длинные щупальцы, и компания все время раскидывает их.

– У нее немало дочерних предприятий, не так ли?

– Трудно поверить, что и сколько ей принадлежит. Через пару лет она будет контролировать рынок детского питания во всем мире. Они владеют половиной фармацевтических компаний, торгующих патентованными лекарствами в этой стране, в Европе и в Штатах, и лихорадочно скупают по всему миру компании по производству дженериков[8]8
  Дженерик – лекарство-копия, воссоздается с препарата-оригинала после истечения срока его патентной защиты, но уже в других производственных условиях, на других фармацевтических предприятиях.


[Закрыть].

– Я слышал, – сказал Коннор.

– А вы что-нибудь слышали об их розничных операциях? – спросил Роули, и у него слегка дрогнул голос.

– Розничных?

Он кивнул:

– Аптеки, торгующие в розницу. Они владеют «Прайс сейв драгсмарт», одной из крупнейших аптечных сетей в Британии.

Коннор нахмурился. «Прайс сейв драгсмарт» была и в Штатах одной из крупнейших сетей аптек в торговых центрах, но его изучение «Бендикс Шер» не выявило никакой связи между ними.

– Вот уж чего не знал, – сказал он.

– А вы и не должны были знать. – Когда кофейник закипел, Роули свинтил крышечку с банки «Нескафе». – Вы также не должны были знать, что они финансируют Ассоциацию исследования герпеса в Соединенных Штатах, Всемирное общество по изучению псориаза и Международную ассоциацию исследования артрита – среди прочих ведущих благотворителей.

– Но конечно же, многие фармацевтические компании делают благотворительные взносы, не так ли?

– Конечно – именно взносы. А для «БШ» это не просто взносы. Они в полном смысле слова финансируют их. Именно они контролируют их, и именно они назначают членов правления.

– То есть эти благотворители в своих информационных бюллетенях рекомендуют приобретать лекарства «Бендикс Шер»?

– Исключительно. И объявляют продукцию конкурентов сущим дерьмом.

– Даже если она лучше?

– Тем более если она лучше.

Коннору осталось только удивляться: что еще он упустил в своем изучении деятельности компании?

Роули вскинул брови и, как бы полный легкого желания защитить компанию, сказал:

– Они не делают ничего такого, что не делали бы их конкуренты, – разве что это у них получается куда лучше. – Он взял банку с кофе. – Одну ложку или две?

– Спасибо, две. – Продолжая напряженно размышлять, Коннор стряхнул пепел с сигареты. Кофейник закипел, исходя паром, и отключился.

– Лучшее, что вы можете сделать, Коннор, – это не напрягаться и не принимать все близко к сердцу. Они хорошо платят, и среди этой швали есть несколько вполне приятных людей. Не задирайте голову, принимайте все как есть, и прежде, чем вы все поймете, вам стукнет шестьдесят пять и у вас будет приличная пенсия!

Коннор медленно опустил веки. «У тебя, может, и будет, – подумал он. – Но не у меня, беби».

Чарли Роули растер в пепельнице сигарету, сделал два глотка кофе, взял свой потертый портфель и пожал Коннору руку. Пожелав ему удачи, он простился до понедельника.

– Да, кстати… Когда мы встретимся в офисе, я буду мистер Роули, а вы – мистер Моллой. О’кей?

– Конечно, – слегка удивился Коннор.

– Еще одно правило, – усмехнулся гость. – Никогда не называйте никого из сотрудников по имени. По условиям наших контрактов я могу быть уволен, если на работе назову вас Коннором.

– Повезло, что нас никто не слышит, – отозвался Коннор.

Роули ответил какой-то странной улыбкой:

– Не слишком полагайтесь на это.

– Вы имеете в виду…

Он покачал головой:

– Здесь еще не так… а вот в офисе будьте очень осторожны. Вы не сможете узнать, когда полиция мысли решит вас подслушивать.

– Потрясающе!

– Привыкнете. Мы ведь научились выживать! – И Роули пошел по коридору к лифту.

Коннор прикрыл за ним двери. Он чувствовал пустоту в душе, которую оставил после себя Роули. Теперь он остался один, в полном смысле слова один, в чужой стране, и объем стоящей перед ним задачи, казалось, заметно вырос. Он осмотрел квартиру, переходя из комнаты в комнату и проверяя их. Неужели тут в самом деле могут быть жучки? Во всяком случае, не было ничего, что могло бы навести на мысль о микрофоне.

Три спальни. Одна – роскошная, иначе не скажешь. При каждой есть ванная. Впечатляющий дизайн кухни, потрясающая гостиная размером никак не меньше вратарской площадки… Чистый паркетный пол, покрытый восточными коврами; большие мягкие диваны, строгий рисунок хромированных ламп, стулья, которые выглядят так, словно их доставили из Музея современного искусства, – все здесь заявляло о стиле. Откровенно рекламный вид этого пространства вызвал у Коннора отвращение.

Он налил себе еще одну чашку кофе, после чего распаковал свой портативный «макинтош», откинул крышку и включил его. Пока шла загрузка, он размотал кабель модема, вставил штекер в тыльный порт компьютера, выдернул из телефонной розетки провод телефона и на его место подключил модем.

После долгих тридцати секунд компьютер был готов к работе. Коннор открыл почту и проверил, нет ли чего нового. Пришло два письма. Первое было от давнего приятеля и коллеги Дейва Шваба, который теперь работал в Патентном бюро США. Он пожелал ему удачи на новой работе. Второе не несло никаких опознавательных примет отправителя и, полностью зашифрованное, представляло собой бессмысленный набор букв и цифр.

Коннор открыл программу дешифровки, подвел курсор к иконке «Декодирование» и щелкнул мышкой.

9

Понедельник, 5 сентября 1994 года

Алан Джонсон проснулся как от толчка. Звук бьющегося стекла. У него перехватило дыхание и сдавило грудь. Сара… она мечется рядом с ним. И стонет.

– Сделай что-нибудь! Ради бога, Алан, сделай что-нибудь!

Ее колотило, она содрогалась в конвульсиях, и тело ее кидало из стороны в сторону. Правой рукой он смахнул на пол все содержимое ночного столика, в том числе и свои очки; наконец нашел выключатель, нажал его и повернулся взглянуть на нее.

О господи!

Лицо Сары распухло с одной стороны; оно было жутко искажено и перекошено, как резиновая маска; глаза ее в черных кругах вылезли из орбит, и в них было выражение дикого ужаса. Кожа у нее была влажная и липкая, мертвенного цвета, кроме красных пятен и темных струпьев в тех местах, где ее яростно терзала жгучая сыпь.

Она с воплями металась из стороны в сторону, словно какая-то сила бросала ее. Живот вздымался под простыней; Сару снова бросило и перевернуло так, что она упала на вздутый живот, приподнялась, снова упала и, корчась в агонии, закусила угол подушки; ее сотрясали конвульсии, из глубины ее существа вырывались стоны.

– Дорогая, – сдавленным от потрясения голосом сказал он. – Дорогая, что происходит… это начало? Ребенок? Я вызову врача.

Она перевернулась на спину. Он стянул простыню и уставился на нее вытаращенными глазами; казалось, что ребенок, которого она носила, превратился в яростного берсерка – он пытался вырваться наружу прямо из живота. Он лягался и колотился в ней. Он видел, как кожа на животе то натягивалась, то опадала; живот ее так вздулся, что в какой-то жуткий момент ему показалось, будто кожа с треском разорвется и в разрыве покажется ножка или ручка.

Он спрыгнул с постели и схватил телефон, одновременно роясь в адресной книге, – и тут же набрал номер врача. Восемь с половиной месяцев; в ее распоряжении было еще две недели, но она измучилась от сыпи, тошноты, головной боли. Никто не знал, как ей помочь. Давать ей болеутоляющие врачи опасались – как бы не навредить ребенку. Никто не знал, что с ней делается. Вирус, говорили одни. Порой появляются неопознанные вирусы, объяснял доктор Хамфри. Наконец звонки в трубке сменились спокойным, холодным голосом на другом конце.

– Будьте любезны доктора Хамфри, – выдохнул Алан.

– Сегодня вечером доктор Хамфри не принимает. Могу записать вас к доктору Ансельму.

– Это спешно!

– Вот уж не знаю, насколько быстро смогу найти его. Если вы очень обеспокоены, вам лучше позвонить в…

Окончание предложения было заглушено жутким криком его жены:

– Сде-е-е-лай же что-нибудь! Алан, быстрее! Прошу, еде… – Ее голос превратился в хриплое клокотание.

Он повернулся, и спазмы еще сильнее сдавили грудь.

– Нет, господи, нет! Сара!

Изо рта жены хлестала кровь, заливая подушку. Сжимая в руке телефонную трубку, он набрал 999 и свободной рукой вытер покрытый испариной лоб.

– Все будет хорошо, все будет хорошо.

Ее словно било электрическим током, она дергалась и содрогалась, а затем ее свело судорогой.

Алан Джонсон стоял, глядя на тело жены, распростертое на металлическом столе реанимационной палаты травматологического отделения; ее окружали врачи и санитары «скорой помощи» и какие-то фигуры в зеленых хирургических халатах – сюда же тянулись трубки и провода, подсоединенные к мониторам, висели капельницы.

Женился он сравнительно поздно, в тридцать семь лет, главным образом из-за своей застенчивости в отношениях с противоположным полом. Мужчина слабого телосложения, поклонник старомодных ценностей, он работал младшим бухгалтером в машиностроительной фирме и встретил Сару на занятиях по изучению Библии в их местной церкви. Она была тихой, мягкой девушкой и работала счетоводом в фармацевтической исследовательской лаборатории. У нее были прямые светло-каштановые волосы, которые она собирала в аккуратную прическу, подчеркивающую ее скромность. Крики для Сары были явлением из ряда вон, так же как пряди спутанных влажных волос, прилипших к лицу.

У него упало сердце, когда он увидел, как стоящая над Сарой медсестра прижала ей к лицу кислородную маску. Только что медики сделали попытку ввести ей интратрахеальную трубку, но мускулы гортани так свело спазмами, отвергая ее, словно тело хотело сберечь каждую каплю оставшихся сил, чтобы помочь выбраться ребенку.

Он сжал холодную влажную руку жены, но ответа не почувствовал. Он сделал еще одну попытку, умоляюще глядя на Сару в ожидании какого-то сигнала, но глаза ее оставались закрытыми. Он растерянно обвел взглядом помещение: анестезиолог старательно менял капельницу на штативе; у акушера были красные от недосыпания глаза, его подняли с постели в три утра.

– Она поправится?

Поверх края маски на него смотрели умные серые глаза. Голос был низкий, мягкий и спокойный, но он мало что мог предложить. Палец показал на зубчатую оранжевую линию на мониторе, который отслеживал биение сердца плода.

– Мистер Джонсон, это показывает, что ребенок гиперактивен, но временами возникают долгие периоды ослабленного сердцебиения. Ребенок испытывает серьезные внутриутробные осложнения. – Он помолчал. – Если мы решим спасти ребенка, нам придется делать кесарево сечение, но существует реальная возможность, что ваша жена не перенесет анестетика. Она предельно слаба. Боюсь, что вам придется принимать решение.

– Решение? – эхом откликнулся Алан Джонсон, плохо понимая, что происходит. Он вопросительно посмотрел в спокойные глаза акушера, и голос у него дрогнул. – Ч-ч-что в-в-вы… вы советуете?

Акушер все объяснил ему с максимальной мягкостью:

– Мистер Джонсон, я не думаю, что у вашей жены есть хоть один шанс на спасение, если мы ее не прооперируем. В ходе родов ребенок убьет ее. В случае же операции есть шанс, что она выживет… и ребенок тоже.

Алан Джонсон заломил руки и медленно склонил голову:

– Прошу вас, приступайте… вам лучше начинать.

Ему позволили остаться в операционной, и теперь он стоял у стены – в халате, маске и белых бахилах, рядом с аппаратом для анестезии; его взгляд перебегал с безжизненного лица жены на мониторы. Он думал о кроватке в маленькой верхней комнатке их дома, с желтыми стенами и синими плинтусами, которые он сам красил, с бумажными бордюрами с колыбельными песенками, которые крепили они с Сарой, о колясочке, об игрушках и о детской одежде, которую они покупали, еще не зная, кто у них будет, мальчик или девочка.

До последних нескольких месяцев их брак был полон блаженства. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким счастливым. Он понимал, что ему стоило бы знать – за все надо платить. Бог никогда не преподносит дары, ничего не требуя взамен, хотя порой трудно понять причины Его требований. Но Бог всегда прав, и они знали, что, какие бы страдания Он им ни послал, любит Он их так же крепко, как и они Его.

Первые три года их брака Он их испытывал, не давая Саре забеременеть, хотя они регулярно и страстно занимались любовью. Они понимали ценность этих испытаний, которые заставляли их осознавать, что право на создание человеческой жизни еще надо получить. Доктор Хамфри прописал курс лекарства, которое помогало забеременеть. Оно называлось «Матернокс», и через три месяца после начала приема его Сара забеременела.

Алан помнил ту радость, которую они испытали, сидя в маленьком кабинете доктора Хамфри, когда тот подтвердил, что она действительно ждет ребенка. Со слезами на глазах он вспомнил те ранние дни ее беременности. Если не считать, что у нее немного вырос животик, казалось, беременность на Саре не сказывалась. Не было никаких симптомов вроде тошноты по утрам или странных предпочтений в еде, о которых им доводилось читать. Но затем лицо стало терять краски, и внезапно она начинала чувствовать себя страшно усталой, словно из нее вытекала энергия. Это анемия, объяснял им доктор, тут не о чем беспокоиться; он прописал курс витаминных добавок, и спустя какое-то время ей стало лучше.

Саре было хорошо, пока она не узнала, что компания, в которой она работала, перешла к другому хозяину, и не стали ходить настойчивые слухи, что грядут сокращения. Спустя неделю у нее появилась сыпь. Сначала на небольшом локальном участке с правой стороны груди и на плече. Доктор Хамфри поставил диагноз, что это опоясывающий лишай, причина появления которого – стресс из-за опасений потерять работу. Но даже он был удивлен быстротой, с которой лишай исчез.

Лишь несколько недель спустя она впервые пожаловалась на головную боль; Алан помнил, как она лежала на диване, сжимая руками голову и сдерживая слезы. Затем тошнота и рвота. Доктор Хамфри начал беспокоиться. Через месяц ей удавалось удерживать в себе лишь символическое количество еды, и он посоветовал ей отправиться в больницу. Но Сара, с ее независимостью, не захотела этого.

Так что Алану пришлось взять отпуск на работе, чтобы присматривать за ней. Он, не щадя себя, ухаживал за Сарой и ночью и днем, пускал в ход мази, притирания и влажные полотенца, чтобы смягчить болезненное жжение сыпи, которая мстительно вернулась в прошлом месяце. Она распространилась большими пятнами, как следы ожогов, по всему телу Сары. Доктор Хамфри направил Сару на обследование к дерматологу, который заподозрил вирулентную форму псориаза и взял биопсию для лабораторного анализа. Но сыпь не напоминала ни один из известных штаммов псориаза. Окончательный диагноз дерматолога гласил, что это симптомы неопознанного вируса, который поразил женщину. Он объяснил, что такие вирусы порой дают о себе знать и единственным лекарством остается медицинское наблюдение и время.

– Никогда не видел такой вирусной сыпи, – тихо сказал акушер Алану. – Вы были где-то за границей?

– Пока никто не смог определить, в чем дело, – ответил Алан Джонсон. – Центр тропических болезней дум…

У него резко прервался голос, потому что живот его жены внезапно стал вздыматься в трех разных направлениях одновременно; на мгновение создалось впечатление, что под кожей бурлит расплавленная лава, которая сейчас прорвется мощным выплеском. Акушер придвинулся к ней, и тут же команда медиков сомкнулась вокруг жены Алана, перекрыв ему поле зрения.

Он продолжал оставаться на задах этого маленького действа, со страхом глядя на красные секторы измерительных приборов. Он понял, где находится монитор, измеряющий пульс, и с невыразимым отчаянием смотрел на оранжевые провалы и пики, которых становилось все меньше и меньше. Он судорожно сцепил руки и закрыл глаза, беззвучно шепча:

– Молю Тебя, Господи, не дай ей умереть, не дай умереть моей дорогой Саре, дай ей жить, пожалуйста, дай ей жить.

Затем он произнес молитву «Отче наш», за которой последовали и другие моления, и еще раз сказал «Отче наш». Несколько следующих минут он был поглощен только молитвами, которые и помогали ему держаться, но тут его качнуло, и, чтобы устоять на ногах, Алану пришлось опереться об изразцовую стену. Я не могу потерять сознание, только не сейчас, я не могу…

Вокруг операционного стола неожиданно возникло смятение. Два санитара подкатили большой ящик аппаратуры на колесах. Он услышал резкое шипение сжатого воздуха. Снова. Потом молчание. Он открыл глаза, и комната, качнувшись, поплыла мимо него, словно он смотрел на нее из окна трамвая. Чья-то рука взяла его за предплечье, и он услышал голос акушера, вежливый, но усталый:

– Мне очень жаль, мистер Джонсон.

Сквозь слезы на глазах он посмотрел на тело своей жены. Одна из медсестер убирала капельницы, которые были подсоединены к ней. Другая отключала провода от мониторов. Живот Сары продолжал судорожно вздыматься, и Алан в долю мгновения осознал – его жена мертва, но их ребенок все еще жив в ней.

От пупка Сары хирург повел разрез вниз, и за лезвием скальпеля потянулась кровавая дорожка.

– Я… – выдохнул Алан. – Я… она… она… – Его голос дрогнул, но никто вообще не обратил на него внимания; теперь все были заняты одним: две медсестры вытирали кровь на разрезе, хирург ввел в него руку в перчатке, а третья медсестра уже была наготове с тампоном. Алану перекрыли поле зрения.

И тут в воздух поднялась рука хирурга в резиновой перчатке, которая держала крохотное извивающееся существо. За ним тянулся длинный белый шнурок.

Алан Джонсон чуть приободрился. Это создание двигалось! Ребенок Сары! Их ребенок. Их ребенок появился на свет! Господь явил им Свою милость!

Он протолкался сквозь лес зеленых халатов, не обращая внимания на внезапно возникшее странное молчание, не видя, как сморщились лбы над масками.

И тут он оцепенел, в ужасе не веря своим глазам. Он смотрел на это существо. Ребенок. Их с Сарой ребенок.

Нет. О Господи, прошу Тебя, нет.

Это крохотное создание во влажных сгустках крови и последа трепыхалось, как рыба на крючке. Он заставил себя присмотреться к голове, к тому месту, где должно было быть лицо, но его там не оказалось – только масса чудовищно измятой и изуродованной плоти; одна кожа, ни носа, ни рта; только один глаз под странным углом в центре того места, где полагалось быть лбу.

– Иисусе, – услышал он за своей спиной чей-то изумленный голос.

– Оно живо, – сказал кто-то еще.

– Мужского пола.

Алан стоял, не в силах пошевелиться. Новорожденный был словно окутан каким-то покровом. Он где-то читал, что порой дети появляются на свет в таком виде; сейчас с него сдернут эту оболочку, и все станет прекрасно. Он должен быть именно таким. Их сын обязан быть прекрасным.

Хирург повернул ребенка; у него была темная спинка. Когда Алан присмотрелся, он понял, что спина ребенка покрыта густыми спутанными волосами.

Он испустил стон. Кто-то успел подхватить его, когда у него подкосились ноги. Две медсестры помогли ему добраться до дверей. Он пытался идти сам, но ноги больше не слушались. Его усадили на стул в коридоре. Он видел висящий на стене огнетушитель и шланг; он чувствовал, что лицо его обвевает холодный ветерок. Чуть погодя он осознал, что перед ним стоит акушер в заляпанных кровью перчатках и, понизив голос, обращается к нему:

– Боюсь, что ребенок стал жертвой ужасной деформации. У малютки вообще нет лица. Такой редкий порок развития может быть вызван или дополнительной хромосомой, или, возможно, отсутствием крохотного сегмента хромосомы. У нас еще слишком мало знаний о ДНК, чтобы понимать причины подобных случаев. – Он помолчал. – Это называется «циклопизм» или «синдром циклопа».

– Всего лишь покров. Разве не так? Почему вы не можете снять его?

Акушер медленно покачал головой:

– Боюсь, что ничего подобного. Хотя хотел бы… Циклопизм бывает очень редко, и при сканировании мы не в состоянии заметить его. Сейчас он жив, но стоит нам перерезать пуповину, как он не сможет поддерживать свою жизнедеятельность. Я думаю, что куда милосерднее дать ему умереть, чем подключать к системам жизнеобеспечения.

Алан Джонсон поводил головой из стороны в сторону:

– Разве вы не можете что-нибудь сделать? Пластическая хирургия… неужто вы не… – Он понимал, что несет чушь, но ему была нужна хоть соломинка.

– Лучше всего ничего не предпринимать, – тихо, но твердо сказал акушер.

Алан закрыл лицо руками. Он попытался представить, чего бы захотела Сара, будь она… если бы она была… он вспомнил это зрелище, как ребенка держат руки в перчатках, он увидел этот череп, эту кровь, эти густые волосы на спинке. Он с беспомощной мольбой посмотрел на хирурга и заплакал – сначала тихо, а потом захлебываясь в рыданиях.