Текст книги "Нейтронный Алхимик: Конфликт"

Бортовой компьютер прогнал диагностику и сообщил, что система вышла из строя. Не выходя наружу, чтобы посмотреть самому, выяснить, что там случилось, было невозможно.

Эрик был один.

Отрезан от мира.

В пятидесяти миллионах километров от возможности спастись.

Во многих световых годах от того места, где ему следовало находиться.

Ему оставалось только ждать. Он отключил по очереди все системы, кроме маневровых двигателей, системы навигации, управлявшей ими, и самого компьютера. Судя по тому, как часто срабатывали движки, капсула протекала. Последний прогон диагностической программы, перед тем как Эрик отрубил внутренние сенсоры, так и не нашел, где протекало и что.

Уменьшив до минимума потребление энергии, Эрик нажал панель ручной деактивации крепежной сетки. Даже та сработала без охоты, неторопливо втягиваясь в край ложа. Когда агент приподнялся над ложем, у него на животе заплескалась жидкость под скафандром. Поэкспериментировав, он обнаружил, что, двигаясь очень медленно, он может свести этот эффект (и возможный вред) к минимуму.

Вбитые в него рефлексы взяли вверх – Эрик принялся перебирать аварийный комплект в потолочном шкафчике. Тут-то его и настиг эмоциональный шок. Он стиснул в руках силиконовую надувную программируемую четырехместную лодку, и его затрясло.

Оценивать положение!.. Точно кадет-первогодок.

В дыхательной трубке скафандра забулькал рваный смех. Прикрывавший глазницы Эрика блестящий черный силикон повысил проницаемость, выпуская обжигающую сжатые веки соленую жидкость.

Никогда в жизни агент не ощущал себя настолько беспомощным. Даже когда одержимые брали «Крестьянскую месть» на абордаж, он мог что-то сделать. Он мог сражаться, ударить в ответ. Кружась над Новой Калифорнией под прицелом Организации, готовой уничтожить корабль при первом неверном ходе, он мог записывать в память данные с сенсоров. Он всегда мог делать что-то полезное.

Но сейчас он в унизительной беспомощности ощущал, как рушится его рассудок, уподобляясь увечному телу. Из темных уголков рубки выползал страх, поглощая остатки сознания, порождая в висках боль куда сильнее боли от обычной раны.

Даже те мышцы, что еще не вышли из строя, отказывались повиноваться, оставив Эрика позорно прикованным к надувной шлюпке. Последние резервы упорства и решимости иссякли, и даже многоликие программы нейросети не могли больше защитить рассудок своего носителя.

Слишком слаб, чтобы жить, слишком испуган, чтобы умереть, – Эрик Такрар стоял на предельной черте.

В восьми километрах от Стонигейта Кохрейн, посигналив, свернул «Кармического крестоносца» с дороги. Три следовавшие за ним машины перевалили через обочину и остановились рядом, на лугу.

– Йо, чуваки! – гаркнул Кохрейн малолетним хулиганам, оккупировавшим салон. – Вылезать пора, дык, тьма грядет!

Он нажал на приборной доске большую красную кнопку, и двери открылись. Лавина детворы хлынула наружу.

Кохрейн надел свои лиловые очечки и вылез из кабины. К нему подошли, рука об руку, Стефани и Мойо.

– Хорошее место, – заметила она.

Караван остановился у въезда в неглубокую долину, совершенно перекрытую бурлящим пологом алых туч, так что даже далекие горы не были видны.

– Да вообще поездка клевая выходит, просто ништяк.

– Точно.

Хиппи материализовал самокрутку с анашой.

– Затяжку?

– Нет, спасибо. Я лучше посмотрю, чем бы их на ужин накормить.

– Клево. Я пока дурных вибраций не чую, но лучше присмотрю, чтобы назгулы над нами не кружили.

– Давай. – Стефани дружески улыбнулась ему и двинулась к задней части автобуса, где находилось багажное отделение. Мойо принялся вытаскивать посуду.

– Завтра к вечеру, пожалуй, до Чейнбриджа дотянем, – предположил он.

– Ага. Когда мы выезжали, я правда такого успеха не ожидала.

– Скучно жить, когда все предсказуемо. – Мойо вытащил большую электрическую жаровню и поправил алюминиевые ножки, чтобы не шаталась. – Кроме того, получилось ведь лучше, чем задумывали.

Стефани оглядела импровизированный лагерь и кивнула с одобрением. Вокруг машин сновало почти шесть десятков ребятишек. Попытка двоих человек помочь горстке одержимых обрушила лавину.

В первый же день их четырежды останавливали местные жители и сообщали, где прячутся неодержанные дети. На следующий день в автобус набилось два десятка ребятишек, и Тина Зюдол вызвалась отправиться с компанией. На третий день к ним присоединились Рена и Макфи еще с одним автобусом.

Сейчас машин было четыре и восемь одержимых взрослых. Они уже не мчались напрямую к границе на перешейке, а ехали зигзагами, чтобы посетить как можно больше городов. Люди Эклунд – а эту команду с наименьшей натяжкой можно было назвать правительством Мортонриджа – поддерживали сеть связи между крупнейшими поселениями, хотя пропускная способность каналов значительно уменьшилась. Новости о караване Стефани распространялись широко, и в некоторых городах дети уже ждали их на обочинах, иные – в лучших костюмчиках и с обедами в корзинках от тех одержимых, что заботились о них. Стефани и Мойо были свидетелями просто-таки душераздирающих прощаний.

Когда дети поели, умылись и были разведены по палаткам, Кохрейн и Франклин Квигли нарубили веток и развели настоящий костер. Взрослые все собрались вокруг него. Золотой свет разгонял вечное тускло-алое мерцание туч.

– Думаю, когда разберемся с ребятишками, о возвращении в город можно забыть, – заявил Макфи. – Мы неплохо сработались. Давайте ферму, что ли, заведем? В городах кончаются припасы. Будем выращивать овощи и продавать им. Вот и делом займемся.

– Он неделю как с того света вернулся, а ему уже скучно, – пробурчал Франклин Квигли.

– За-ну-да, – выговорил Кохрейн, выдувая из ноздрей струйки дыма. Те устремились к Макфи, точно кобры-близняшки, чтобы укусить его за нос.

Великан-шотландец отмахнулся, и дымные струи превратились в деготь и шлепнулись наземь.

– Мне не скучно, но заняться чем-то надо. Есть же смысл о будущем подумать.

– Может, ты и прав, – согласилась Стефани. – Что-то мне не по душе ни один из городков, где мы побывали.

– Мне так кажется, – заметил Мойо, – что одержимые делятся на две группы.

– Не употребляй, пожалуйста, этого слова, – перебила его Рена. Сидя по-турецки рядом с ослепительно-женственной Тиной Зюдол, она приняла утонченно бесполый облик – короткая стрижка и мешковатый синий свитер.

– Какого слова? – спросил Мойо.

– «Одержимые». Мне оно представляется оскорбительным и наполненным предрассудками.

– Точно, – расхохотался Кохрейн. – Мы не одержимые, мы типа межпространственные инвалиды.

– Можете называть наше состояние кросс-континуумного перехода как пожелаете, – огрызнулась она. – Это никак не меняет того факта, что употребленный вами термин категорически унизителен. Военно-промышленный комплекс Конфедерации ввел его в обиход, чтобы демонизировать нас и оправдать повышение так называемых оборонных расходов.

Стефани уткнулась в плечо Мойо, чтобы не услышали, как она хихикает.

– Ну, положим, мы тоже не святые, – заметил Франклин.

– Восприятие банальной морали целиком и полностью навязано нам догмами ориентированного на самцов общества. Новые, уникальные обстоятельства нашего бытия требуют от нас пересмотреть эти изначальные нормы. Поскольку тел живущих недостаточно, чтобы оделить ими всю человеческую расу, чувственное владение должно распределяться между нами в равных долях. Живущие могут протестовать сколько угодно, но мы не меньше их имеем право на сенсорное восприятие.

Кохрейн вытащил изо рта самокрутку и печально глянул на нее.

– Мне бы такие приходы, да-а…

– Не обращай внимания, дорогуша, – посоветовала Рене Тина Зюдол. – Типичный пример мужской брутальности.

– Значит, перепихнуться сегодня не выйдет?

Тина театрально втянула щеки и сурово глянула на упрямого хиппи.

– Меня интересуют только мужчины.

– И всегда интересовали, – не то чтобы тихо прошептал Макфи.

Наманикюренными пальчиками Тина отбросила за спину подкрашенные блестящие локоны.

– Вы, мужики, просто козлы все, у вас гормоны так и играют. Не удивительно, что я хотела покинуть тюрьму, в которую была заключена.

– Так вот, – с жаром продолжил Мойо, – эти две группы – те, кто прикован к месту, как хозяева кафе, и бродяги вроде нас, наверное, – хотя мы, скорее, исключение. И они прекрасно дополняют друг друга. Бродяги шляются повсюду, играя в туристов, напитываясь впечатлениями. А куда бы они ни приходили, они встречают домоседов и рассказывают про свои странствия. Обе группы получают то, о чем мечтали. Все мы живем, чтобы испытывать новые впечатления, только одним нравится переживать все самим, а другим – слышать из чужих уст.

– Думаешь, так дальше и будем жить? – спросил Макфи.

– Да. К этому все и придет.

– А надолго ли? Стремление видеть и переживать – это лишь реакция на заключение в бездне. Когда мы утолим эту жажду, верх возьмет людская природа. Кто-то захочет остепениться, семью завести. Размножение – наш биологический императив. Но как раз это нам недоступно. Мы будем вечно переживать свою несостоятельность.

– А я бы попробовал, – заявил Кохрейн. – Мы с Тиной в нашем шалаше сколько хочешь детишек заведем.

Тина одарила его единственным взглядом полнейшего омерзения и содрогнулась.

– Но это будут не твои дети, – объяснил Макфи. – Это не твое тело и, во всяком случае, не твоя ДНК. Ребенка у тебя больше не будет, по крайней мере родного. Эта фаза нашей жизни окончена, и ее не вернешь, сколько бы энергистической силы ты ни тратил.

– И вы забываете о третьем типе наших сородичей, – напомнил Франклин. – Тип Эклунд. А я ее знаю. Я к ней записался на первые пару дней. Вот она вроде бы знает, чего хочет. У нас были и «цели», и «назначенные задания», и «цепочка подчинения» – и помоги Бог любому, кто попрет против этих фашистов! Она честолюбивая стерва с комплексом Наполеона. У нее есть своя маленькая армия недоделанных громил, которые бегают по полуострову, думая, что они – новое воплощение спецназа. И они будут постреливать по постам королевских морпехов по ту сторону границы, покуда княгине это не надоест вконец и она не разбомбит Мортонридж вплоть до континентальной плиты.

– Это положение не продержится долго, – возразил Макфи. – Еще месяц или год, и Конфедерация рухнет. Или вы не слышите, о чем шепчет бездна? Капоне взялся за дело всерьез. Очень скоро флот Организации прыгнет к Омбею, и тогда Эклунд не с кем будет сражаться и ее цепочка подчинения порвется. Никто не станет ей повиноваться до конца времен.

– А я не хочу жить до конца времен, – заявила Стефани. – Правда. Это почти так же страшно, как томиться в бездне. Мы не созданы, чтобы жить вечно, мы не справимся.

– Не напрягайся, детка, – посоветовал Кохрейн. – Я не против дать вечности шанс. Вот оказаться у нее на обочине – и правда паршиво.

– Мы всего неделю как вернулись, а Мортонридж уже рушится. Продуктов почти не осталось, ничего не работает как надо…

– Дай нам шанс, – возразил Мойо. – Мы все потрясены, мы не понимаем, как пользоваться той силой, которую заполучили, а неодержанные хотят выловить нас до последнего и отправить обратно. В таких обстоятельствах трудно ожидать, чтобы цивилизация возникла мгновенно. Мы найдем возможность приспособиться. Когда будет одержан весь Омбей, мы выдернем его из этой Вселенной. И тогда все пойдет по-иному. Ты увидишь. Это лишь переходная фаза.

Стефани прижалась к нему. Мойо обнял ее и был вознагражден поцелуем и волной благодарности в ее мозге.

– Йо, любовнички, – заметил Кохрейн, – так пока вы всю ночь будете трахаться, как заведенные кролики, кто за жрачкой в город потащится?

– Есть маяк!– объявил Эдвин с триумфом. Напряжение, нараставшее в рубке «Энона» с каждым мигом, разрешилось общим мысленным вздохом. Они прибыли к Нгеуни двадцать минут назад. Выдвинув все сенсоры. Зарядив оружие. Объявив тревогу первой степени. Готовые к чему угодно. Спасать Такрара. Сражаться с кораблями одержимых, чтобы отбить Такрара.

И не нашли ничего. Ни кораблей на орбите, ни отклика от небольшого лагеря строительной компании на поверхности.

«Энон» вышел на высокую полярную орбиту, и Эдвин активировал все имевшиеся сенсоры.

– Сигнал очень слабый, кажется, аварийный маяк капсулы. Но опознавательный код «Тигары» ясен. Должно быть, корабль взорвался.

– Наведись, пожалуйста,– промыслила Сиринкс, ощущая, как перетекают астрогационные данные от сенсоров в биотехпроцессорную сеть. Они с «Эноном» осознали, где находится по отношению с ним источник сигнала.

– Поехали.

Космоястреб прошел через червоточину, почти лишенную внутренней длины. Звездный свет посинел от допплеровского эффекта, собираясь в поцеловавшую корпус тугую розетку. Капсула лениво вертелась в пространстве в каких-то десяти километрах от выходного створа червоточины. Местное пространство было усеяно разлетающимися обломками «Тигары». Сиринкс ощущала тяжесть капсулы, зависшей в искажающем поле «Энона», наводившего сенсоры и «тарелки» связи в нижних пузырях на щербатый шар.

– Капсула не отвечает,– сообщил Эдвин. – Внутри еще действуют какие-то электрические цепи, но едва заметно. И воздух изнутри весь вышел.

– Оксли, Серина – выводите зонд,– приказала Сиринкс. – Привезите его.

Команда «Энона» через сенсоры бронескафандра Серины наблюдала, как та ползет по палубам капсулы жизнеобеспечения в поисках капитана Такрара. Внутри царил хаос – оборудование сорвалось с креплений, люки заклинены, шкафы разбиты, всюду летает мусор и грязная одежда. Воздух улетучился, и многие тубы полопались, разбрызгав вокруг жидкость, застывшую тут же шариками. Перед последним люком Серине пришлось воспользоваться мощным ядерным резаком, чтобы срезать петли. Когда она попала наконец в рубку, то не сразу заметила скорчившуюся у потолочного шкафчика с аварийным комплектом фигуру в скафандре С-2. На его тело, как и на все остальные поверхности, налипла тускло-серая пленка изморози, едва отражавшая лучи нашлемного фонаря. Свернувшись в позе эмбриона, он походил на огромную засохшую личинку.

«По крайней мере, он надел скафандр, – заметил Оксли. – Тепловое излучение есть?»

«Сначала проверь блок противоэлектронной борьбы», – посоветовала Сиринкс.

«Результат отрицательный. Он не одержан. Но жив. Температура костюма на пару градусов выше окружающей».

«А ты уверена, что это не остаточное тепло? Эти костюмы – прекрасный изолятор. Если он жив, то не шевелился с того времени, как наросла изморозь. А это было не один час назад».

Биотехпроцессорный блок преобразовывал сродственное излучение мозга Серины в обычный датавиз.

– Капитан Такрар? Вы получаете сигнал? Мы эденисты с Голмо, мы получили ваше сообщение.

Обледеневшая фигура не двинулась. Серина поколебалась миг, потом двинулась к нему.

«Я только что датавизировала процессору его костюма. Он еще дышит. О, черт…»

Все увидели это одновременно – вспомогательные медицинские модули, прикрепленные к телу Такрара тонкими пластиковыми трубками, буравившими материал скафандра. На двух модулях из-под пленки изморози мигали красные тревожные огни, остальные были мертвы. Трубки все замерзли напрочь.

«Тащи его сюда, Серина, – приказала Сиринкс. – Как можно скорее».

Кейкус ждал с каталкой прямо у шлюза. «Энон» перестала генерировать гравитационное поле в жилом тороиде, так что Серина и Оксли смогли без особых усилий протащить безвольное тело Такрара через узкий проход. Изморозь на его скафандре таяла в тепле, и в воздухе повисали капли. Агента уложили на каталку, и «Энон» тут же включил гравитацию снова, притягивая команду к палубе. Оксли придерживал свисающие медицинские модули, пока пострадавшего везли по центральному проходу в лазарет.

– Отключи его скафандр, пожалуйста, -попросил Кейкус Серину, когда каталку втащили под диагностический сканер.

Она отдала команду контрольному процессору скафандра, и тот, оценив состояние окружающей среды, подчинился. Черный силикон сошел с кожи Такрара, скользя волной от рук и ног к горлу. Каталку залила темная жидкость. Сиринкс сморщилась и зажала нос.

– Он в порядке?– спросил «Энон».

– Пока не знаю.

– Пожалуйста, Сиринкс! Это он пострадал, а не ты. Не надо так сильно вспоминать.

– Прости. Не думала, что это так заметно.

– Для других, может, и нет.

– Не спорю, вспоминается. Но его раны совсем другие.

– Боль остается болью.

– Моя боль – только воспоминание,– процитировала она мысленным голосом Вин Цит Чона. – Воспоминания не причиняют боли, они лишь влияют.

Кейкус при виде открывшегося ему зрелища скривился. Левое предплечье Такрара было сделано заново, это понял бы и непосвященный. Намотанные на него медпакеты сорвались, обнажив широкие разрывы в полупрозрачной недоросшей коже. Искусственные мышцы лежали на виду, их фасции высохли, приобретя мерзкий гнилостный оттенок. На снежно-белой коже ног и торса выделялись ярко-алые пятна шрамов и пересаженные клочья кожи. Оставшиеся на месте медпакеты сморщились, их зеленые края потрескались, точно старая резина, и отошли от плоти, которую должны были исцелять. Из сорванных разъемов сочилась несвежая питательная жидкость.

Какое-то мгновение Кейкус только и мог, что взирать с отвращением и ужасом на своего пациента. Он не мог сообразить даже, откуда начинать.

Набрякшие веки Эрика Такрара медленно поднялись. Больше всего Сиринкс напугала полная осмысленность, промелькнувшая в его взгляде.

– Ты меня слышишь, Эрик? – излишне громко проговорил Кейкус. – Ты в полной безопасности. Мы эденисты, мы тебя спасли. Постарайся не шевелиться.

Эрик открыл рот. Губы его дрожали.

– Сейчас мы тебя начнем лечить. Аксонные блоки у тебя действуют?

– Не-ет! – Голос Эрика звучал ясно и упрямо. Кейкус поднял баллончик с анестетиком.

– Программа с дефектом или повреждена нейросеть?

Эрик поднял здоровую руку и ткнул костяшками Кейкусу в спину.

«Ты до меня не дотронешься, – датавизировал он. – У меня стоит имплант-нейроподавитель. Я убью его».

Баллончик выпал из рук Кейкуса и покатился по палубе.

Сиринкс не могла поверить своим глазам. Она инстинктивно открыла свой разум Кейкусу, вместе с остальными членами команды предлагая поддержку его разуму.

– Капитан Такрар, я – капитан Сиринкс, и это мой космоястреб «Энон». Прошу вас, дезактивируйте имплант. Кейкус не собирался причинить вам вред.

Эрик хрипло расхохотался, в горле у него забулькало. Тело заходило ходуном.

– Знаю. Я не хочу, чтобы меня лечили. Я не вернусь, я больше не полечу туда. Никогда больше.

– Никто вас никуда не посылает…

– Пошлют. Они всегда отправляют. Вы, вы, флотские. Всегда найдется последнее задание, последние биты сведений, которые надо собрать, прежде чем все кончится. И ничто не кончается. Никогда.

– Я понимаю.

– Врете.

Сиринкс указала на проступающие под комбинезоном контуры медпакетов.

– Я немного представляю, через что вы прошли. Я недолго побыла в плену у одержимых.

Эрик испуганно покосился на нее.

– Они победят. Если вы видели, на что они способны, вы поймете. И ничего мы не поделаем.

– Я думаю, мы справимся. Должно быть решение.

– Капитан? Он у меня на мушке.

Сиринкс видела стоящего в центральном проходе Эдвина – он сжимал в руках мазерный карабин. Дуло смотрело Эрику Такрару в спину. Прицельный процессор оружия подсказал капитану, что выстрел придется агенту точно в позвоночник. Поток когерентных высокочастотных радиоволн перережет его нервы прежде, чем тот успеет применить имплантат.

– Нет,– ответила она. – Рано. Он заслуживает, чтобы мы попытались его отговорить.

Впервые в жизни она злилась на адамиста просто потому, что он адамист. Замкнутый в черепной коробке рассудок, не слышащий чужих мыслей, не воспринимающий ни любви, ни доброты, ни сочувствия окружающих. Она не могла передать ему истину напрямую. Легкий путь был закрыт.

– Чего вы от нас хотите? – спросила она.

– У меня есть информация, – датавизировал Эрик. – Стратегически важная.

– Мы знаем. Вы сообщили на Голмо, что это очень важно.

– Я продам ее вам.

Команда как один удивилась.

– Хорошо, – проговорила Сиринкс. – Если у нас на борту найдется чем заплатить, мы согласны.

– Ноль-тау, – умоляюще произнес Эрик. – Скажите, что у вас на борту есть капсула, бога ради!

– У нас есть несколько.

– Хорошо. Положите меня туда. Там они меня не достанут.

– Хорошо, Эрик. Мы поместим вас в ноль-тау.

– Навсегда.

– Что?

– Навечно. Я хочу лежать в ноль-тау вечно.

– Эрик…

– Я все продумал. Я думал об этом и думал, и это сработает. Правда. Ваши обиталища смогут сдержать одержимых. Корабли адамистов у них не работают, Капоне – единственный, у кого есть боевые звездолеты, и то он не сможет поддерживать их долго. Им нужен ремонт, нужны запчасти. Рано или поздно это все кончится. И вторжений больше не будет, только инфильтрация. А вы не потеряете бдительности. Мы, адамисты, потеряем. Но не вы. Через сто лет от нашей расы ничего не останется – только вы. Ваша культура останется в веках. И вы сможете держать меня в ноль-тау вечно.

– В этом нет нужды, Эрик. Мы их победим.

– Нет! – взвыл он. – Нет, нет, нет! – От натуги он закашлялся. Одышка душила его. – Я не умру, – датавизировал он. – Я не стану одним из них, как малышка Тина. Малышка Тина. Боже, ей было всего пятнадцать! Теперь она умерла. Но в ноль-тау не умирают. Там безопасно. Другого пути нет. Нет жизни и нет бездны. Вот ответ. – Он медленно отвел руку от спины Кейкуса. – Простите. Я не стал бы вас убивать. Пожалуйста. Сделайте это. Я скажу вам, куда Капоне планирует следующее вторжение. Я передам вам координаты фабрики антивещества. Только дайте мне слово эдениста, слово капитана космоястреба, дайте мне слово, что вы отвезете мою капсулу в обиталище и ваш народ будет хранить меня в ноль-тау вечно. Только ваше слово. Пожалуйста. Неужели это так много?

– И что мне делать? – спросила Сиринкс команду. Разумы их слились в страдании и сострадании. И ответ был неизбежен.

Сиринкс шагнула вперед и взяла холодную, влажную ладонь Эрика в свои.

– Хорошо, Эрик, – прошептала она, мечтая хоть на миг подарить ему истинное общение. – Мы поместим вас в ноль-тау. Но я хочу, чтобы и вы обещали мне кое-что.

Эрик закрыл глаза. Дыхание его было совсем неглубоким. Кейкус исходил тревогой над дисплеем диагностического сканера. «Поспеши», – торопил он.

– Что? – спросил Эрик.

– Разрешите мне вывести вас из ноль-тау, если мы найдем окончательное решение проблемы.

– Вы не найдете.

– И все же.

– Это глупость.

– Нет. Эденизм построен на надежде – надежде на будущее, на то, что жизнь станет лучше. Если вы верите, что наше общество станет хранить вас вечно, вы должны поверить и в это. Господи, Эрик, ведь надо же во что-то верить.

– Вы странная эденистка.

– Я очень типичная эденистка. Просто вы нас плохо знаете.

– Договорились.

– Скоро увидимся, Эрик. Я сама вытащу вас из капсулы и скажу, что ужасу конец.

– Разве что в конце времен. До встречи…