Текст книги "Дополненная реальность. ARoman"

– Ну, конечно, у Вас же был подобный текст, – ответил, пораженный неожиданному творческому выплеску, Андрей. – Почему бы Вам самому такое не написать? Думаю, получилось бы.

– Почему я не могу написать это сам? Об этом у меня тоже есть текст.

– Ну да, ну да, – подтвердил Андрей.

Понимающий читатель, наверняка, упрекнет автора в неправдоподобности описанной выше сцены. Его заденет, конечно, не сама история про Anti D. И не выдуманный статус Майкла. Нет, читатель ополчится на автора не поэтому. Он скажет, что не может писатель вот так сесть и сходу, без запинки, без ветвлений, без продумывания и анализа альтернатив взять и выдумать столь цельную историю, какую буквально за несколько минут придумал во второй версии синопсиса Андрей. И вот именно поэтому читатель навсегда останется читателем. Будучи даже специалистом в технологиях создания литературы, он никогда не поймет, что главная технология навсегда останется тайной. И даже как-то не хочется называть ее банальным и опошленным словом «вдохновение». Просто в определенный момент автор теряет бразды и текст начинает писать сам себя. Несколько минут назад Андрей пережил то состояние, когда все неожиданно встает на свои места.

Однажды один приятель Андрея захотел стать писателем. Он отлично подготовился – посетил мастер-классы известных в то время мастеров пера, придумал идею, прописал «библию героев», расчертил сценарий по всем правилам драматургии, и вдохновение иссякло, оставив от возможного будущего здания романа лишь скелет из несущих конструкций. Начинающего писателя трудно было обвинить в недостаточно хорошем слоге, в неусидчивости, в отсутствии фантазии. Причина досрочного финала писательской карьеры была иной. Просто писатель вдруг превратился в читателя собственного, еще ненаписанного, текста. Поверьте, настоящий автор – такой же герой, как и созданные им персонажи. В процессе написания текста он может не только прийти к неожиданному прозрению, но и в корне поменять позицию – полюбить Обломова, придумать Ставрогина, неожиданно достать из рукава вдохновения главных героев – Мастера и Маргариту. Идея, сюжет, герои создаются исключительно как среда, генерирующая прозрения автора. Такие прозрения происходят молниеносно, словно по мановению высших сил, поэтому, дорогой скептический читатель, не стоит удивляться этому неправдоподобно быстрому прозрению Андрея, а так же тому, что автор текста уже два абзаца разжевывает тебе то, что ты и так давно понял.

@ Планктонов котлован

Лёшуа ожидал пропуска на ресепшн офиса олигарха уже десять минут, что было для него привычным, так как за четыре предыдущих посещения офиса, процедура получения пропуска никогда не проходила гладко. Причина задержки всегда была одна и та же – пропуск забыли заказать. Возможно, эта забывчивость была обязательной частью технологического процесса выдачи пропуска. Во-первых, таким образом снижались некоторые административные издержки в случае, если человек не приходил на встречу, а во-вторых, это позволяло еще раз продемонстрировать гостю его бесконечно малую в сравнении с олигархом и его империей удобрений величину. Любой здравомыслящий человек, наверняка, задал бы вопрос:

– А как же клиентоориентированность? А где же стандарты деловой этики?

Но здравомыслящие люди в то время работали в основном на низкооплачиваемых работах, постепенно погружая себя и свои семьи в трясину закредитованности. Олигарх же искренне считал клиентоориентированность синонимом слова «чмошность» и верил в то, что глобального успеха добиваются лишь хамством, наглостью, высокомерием и силой. По мнению олигарха, клиентоориентированность могла, конечно, дать определенный положительный результат в каких-либо локальных ситуациях, но глобально она разрушала «энергетику силы» корпорации.

Ваша клиентоориентированность – это форма рабства. Это когда люди готовы унижаться за деньги. Это проституция! А разве может униженный человек добиться какого-то результата? – любил повторять король удобрений.

В подтверждение своей парадоксальной идеи, он всегда приводил всяческим недалеким бизнес-консультантам и иностранным экспертам тот факт, что все его бизнесы, в которых есть хоть капля клиентоориентированности, терпят убытки. К таким бизнесам относились абсолютно все проекты олигарха, не связанные напрямую с удобрениями, а именно логистические комплексы, спортивные объекты, отели и загородные клубы, рестораны, радиостанции, команда гребли. И хоть бы один самый независимый, самый богатый, самый иностранный эксперт намекнул Иннокенту Марковичу, что для чистоты статистики в расходную часть его основного бизнеса неплохо было бы включить те финансовые, трудовые и энергетические затраты, которые с пятидесятых по девяностые несла на его предприятия советская власть и героический советский трудовой народ. В таком случае, пусть и рассчитанные не вполне корректно, но зато более честно, финансовые показатели были бы не столь положительными, а скорее даже отрицательными, что могло бы поколебать веру олигарха в теорию «энергетической силы», и дать ему понять, что сервис и клиентоориентированность в современном мире все же что-то да значат, а следовательно, в перспективе позволят получить значительно более высокие показатели прибыльности как в основном удобренческом локомотиве, так и в непрофильных активах. Но никто из экспертов на такое не решался. Уж очень они боялись потерять такого крупного и не в полной мере грамотного клиента, ведь эксперты эти очень хорошо понимали, что олигарха мало волнует какая-либо эффективность, ведь он отдает себе отчет в том, что эффективность в могилу не заберешь. Подобно художнику, поэту, музыканту, его как раз-таки влечет то состояние, то вдохновение, и то ощущение собственного величия, которое дарит ему «энергетическая сила», а от того и сторонние консультанты, и уж, конечно, собственные вассалы, не решались портить ему настроение своими скучными педантичными выкладками, предпочитая всячески поддерживать дух тотального силового доминирования.

В ожидании пропуска Лёшуа мысленно занялся сексом с каждой из респешн-гёрлз, так как все они были исключительно сексуальны, но при этом и на них, как в прочем и на всем в этой компании, лежал отпечаток «теории энергетической силы», выразившийся в бычьем взгляде, высокомерии, холодном и, пожалуй даже, хамоватом тоне. Причиной такого взгляда, конечно, была именно эта культура силы, хамства и высокомерия, культивируемая олигархом. А может, Лёшуа зря наговаривал на девчонок. Возможно, ими просто владели столь влиятельные мужчины, что высокомерие и гордость за себя просто передавались им половым путём. Одно можно было сказать точно – даже если бы подобная девушка разом дала сразу троим боссам какой-нибудь иностранной корпорации, работать на ресепшн в подобную корпорацию её бы не пригласили. Ведь за время работы в системе «энергетической силы», она просто утратила базовые навыки правильного общения навеки, подобно тому, как человек, хотя бы полгода проработавший чиновником, навсегда утрачивает способность быть эффективным работником. А в иностранных корпорациях первичным все же была эффективность, а «кумовство» не было так уж распространено.

Мысленно насладившись оральным сексом с блондинкой и кое-чем еще более неприличным с брюнеткой, Лёшуа переключил внимание на охранников, но не потому, что хотел овладеть и ими, а от того, что впервые обратил внимание на одну нелепицу. Он удивился тому, что охранники в торговых центрах, магазинах, офисах так часто ходят в полевой камуфляжной форме, при том, что никакой необходимости сливаться с растительностью у них в данных условиях не возникает… Наконец пропуск выдали.

Лёшуа вызвал лифт. Когда он нажимал на блестящую металлическую кнопку в фойе никого не было. Когда же лифт подъехал, на площадке неожиданно материализовался Иннокент. По обыкновению, чем-то недовольный, он преодолел все предофисные кордоны и очутился у открывающихся дверей лифта, вызвав у Лёшуа ассоциации с коршуном. Двери тут же открылись, будто лифт специально подстроился под время прибытия олигарха к дверям, и не ожидая ни малейшей доли секунды Иннокент Маркович вошел в большую зеркальную кабину. Лёшуа не решился последовать за ним. Он не знал, положено ли простому начинающему писателю ехать в одном лифте с властелином удобрений.

– #@й ли ты там дрочишь? – обратился олигарх к Лёшуа в свойственной ему вежливой манере.

Лёшуа как ошпаренный вбежал в лифт.

– Здравствуйте, Иннокент Маркович! – ему лишь с третьей попытки удалось преодолеть проблемы с дикцией и произнести приветствие.

Олигарх не удостоил Лёшуа не то, чтобы приветствия, а даже взгляда. До двадцать пятого этажа Иннокент Маркович вел себя так, словно Лёшуа вообще не было в лифте. Затем он совершенно неожиданно обратился к писателю с фразой:

– Особенно мне не понравилась сцена с КГБ-шником.

Потом он снова отвернулся, давая понять, что не желает более ехать с Лёшуа в одном лифте, и Лёшуа ни сколько бы не удивился, если бы лифт почувствовал это, резко остановился и выбросил его на одном из этажей.

Когда они наконец доплелись до шестидесятого этажа, и двери лифта медленно разъехались, олигарх тихо-тихо процедил сквозь губы нечто нечленораздельное.

– Извините, я не расслышал, – почти также нечленораздельно, но уже по причине излишней растерянности буркнул Лёшуа.

– К Глафире! – повторил олигарх, но уже посредством истошного вопля.

Едва удержав содержимое своего мочевого пузыря на месте, Лёшуа доплелся до ресепшн, и с трудом соединяя слова в предложения, кое-как объяснил, что ему к Глафире Борисовне.

– Глафире Глебовне, – поправила его рослая блондинка с грудью четвертого размера и лицом не то змеи, не то варана.

Эти пресмыкающиеся, по всей видимости, имеют какие-то специальные органы чувств, располагающиеся непосредственно на коже. Эти органы позволяют им невероятно быстро определять температуру отношения к данному человеку со стороны руководства, и мгновенно подбирать подобающий тон. Вот и теперь порно змея среагировала быстро, и выбранный тон полностью соответствовал нынешнему отношению олигарха к писателю. Лёшуа еще раз задумался о том, какую гнилую и неэффективную среду создает олигарх в своей компании.

– Ничего, – думал Лёшуа, глядя на грудь этой порно-звезды, – Скоро я стану ближе к Иннокенту, и заставлю тебя по-другому говорить… Но сначала трахну.

Глафира Глебовна была персоной не столь высокопоставленной, как ее господин, а от того ждать ее пришлось всего один час сорок минут. Уже привыкший к подобным ожиданиям, Лёшуа успел за это время подумать о многом. И о том, насколько плохая была фантазия у Глеба, что он решил оставить две первые буквы от своего имени в имени дочери. И о возможных вариантах сексуального отмщения порно звезде, и даже о том, может ли быть эффекивной реклама, в которой долларовые миллионеры рекламируют копеечные скидки на сотовую связь. Но главное, что тревожило его – это, конечно, причины недовольства олигарха его творением. До разговора с Глафирой он решил вообще не думать о причинах столь, мягко говоря, холодной реакции. Нет, он думал сейчас о другом. Вот Иннокент. Он лично руководит огромной империей. Некоторые очень высокопоставленные люди годами добиваются его аудиенции, но возможно, так ее никогда и не получат. Если подобный олигарх приезжает в город, который существует, благодаря принадлежащим ему предприятиям, он там воспринимаются как глава государства, его встречают как президента страны. Ежедневно он решает вопросы стоимостью в миллиарды долларов. Кажется, даже секунда его времени уже стоит целый миллиард по крайней мере рублей. И вот этот гигант тратит свое время на то, чтобы читать его, Лёшуа, писульки.

– Вот, что значит сила литературы! – думал начинающий гений, и округлые черты лица его заострялись под действием гирь непростой писательской судьбы, привязанных невидимой нитью к скулам, векам и подбородку, – Вот, что значит, драматизм отношений художника и власти! Это нынче такая редкость. Вот раньше. Сталин лично занимался Зощенко и Ахматовой, говорил с Пастернаком по поводу Мандельштама, звонил Булгакову… А теперешняя власть? Да им насрать на литературу, на искусство. Они считают это чем-то несерьезным, не заслуживающим внимания, никак ни на что не влияющим. Да! Страна, где расстреливают за литературу – это, конечно, ужасная страна! Но это и великая страна! А государство, в котором на литературу не обращают никакого внимания – это, может быть, и более гуманная система, но великой ее назвать точно нельзя… Так… Сборище гопников, которых волнует только то, как вывести побольше бабок в офшоры…

Возможно, Глафира «солила» бы Лёшуа и дольше одного часа сорока минут, если бы писателя не заметил в кресле, спешивший на встречу, олигарх.

– #@й ли ты тут дрочишь? – снова вежливо спросил Иннокент Маркович, который сегодня был явно несклонен к тому, чтобы заботиться о разнообразии собственной речи.

Уже через сорок секунд Лёшуа сидел в кабинете Глафиры Глебовны, а тридцать секунд назад закончилась длившаяся ровно двадцать секунд ярость олигарха по отношению к помощнице, выразившаяся в сравнении, считавшей себя довольно утонченной особой, Глафиры с жуком, копошащимся в козьих экскрементах. Лёшуа сильно смутился от того, что унижение Глафиры проходило на его глазах, а потому постарался себя отвлечь, наблюдая за нервно срывающейся с места каждую секунду стрелкой часов, что и позволило ему составить столь подробную хронологию этой мерзкой сцены. Когда олигарх убежал, а Глафира подошла к окну и сложила ладони лодочкой вокруг носа и рта, у Лёшуа появилось время подумать и о том, почему олигарх предпочел именно козьи экскременты. В какой-то миг Лёшуа даже показалось, будто Глафира тихонько плачет, стоя у окна, и ему даже стало жалко эту несчастную женщину, павшую жертвой своего желания стать частью чего-то великого в надежде, что хоть небольшой кусочек этого величия достанется и ей. «Достался. О чем и свидетельствовала, свершившаяся пару минут назад отвратительная сцена», – не без злорадства подумал Лёшуа.

Мы еще как-нибудь проанализируем свойства этого злорадства, а пока отметим, что и искренняя жалость была не чужда начинающему гению. В какой-то момент гений уже решил было, что Глафира так и не повернется к нему никогда, но именно в этот момент она и повернулась. Лицо ее, интонации, движения, еще хранили следы того резкого перехода от полного расстройства чувств к стремлению делания. Лёшуа подумал о том, что вот в этом самом переходе от расстройства к энергичному деланью, вот в этом самом усилии, которое миллиарды людей ежедневно производят над собой, и есть вся суть человечества и человека в нынешнем, а возможно, и всегдашнем его существовании. Этот волшебный пендель, который он дает себе под задницу, полагая, что делает себя тем самым сильнее, на самом деле, является лишь очередным толчком в бесконечную яму унижений. Столь большие мысли не могли не порадовать начинающего летописца своего времени, и в очередной раз не утвердить его в мыслях если не о собственной гениальности, то, по крайней мере, о большом таланте.

Заряженная «пенделем унижения», Глафира Глебовна так рьяно принялась за дело, что этот накрученный собственными усилиями воли азарт не оставил достаточно места для прежнего моря презрения к Лёшуа, создав лишь крохотное углубление для озерца сарказма. Дело же ее состояло в том, чтобы указать начинающему писателю на ошибки и дать правильный вектор для дальнейшего творчества. Обсуждение творческих вопросов как бы чуточку сблизило их, как бы переместило их в плоскость, находящуюся выше банальной производственной рутины, в которой кипели и плавились люди, работающие в системе олигарха. Лёшуа даже показалось, что Глафире стало, наконец, по-настоящему интересно, или, по крайней мере, азартно.

«А она не дурна собой», – отметил он для себя. Возраст и каторжный труд под палящим светилом гения удобрений сделали ее похожей на южную красавицу, занимающуюся каким-то ремеслом, связанным с физическим трудом или изнуряющей торговлей на рыбном базаре. Кожа ее была матовой и в меру сухой, тело подтянутым, грудь маленькой, но, по всей видимости, а точнее невидимости – красивой. Задница, очевидно, была достаточно упругой. Лёшуа решил, что обязательно «трахнет» и ее, как только станет равной ей или даже более значимой фигурой в окружении Иннокента.

– Не стоит касаться распространенных штампов, что Камазов это типа такой ставленник Кремля, и типа он просто громоотвод, и типа нужная Кремлю фигура, – кроме этого «типа» речь ее была изъедена еще множеством паразитов, вроде «это самое» и короткого полувопросительного «да?», которое она вставляла повсюду.

Для повышения читабельности текста вымараем эти слова из ее речи, ведь если в аудиальном варианте этот сор еще можно как-то выносить, то будучи написанным, он превращает прямую речь в сильно кривую и с трудом перевариваемую читательским глазом.

– Те люди, которые нам нужны, в это не поверят.

Она проговорилась. Олигарху нужны были какие-то люди. Лёшуа не мог решить, спросить об этом прямо, или скрыть свою наблюдательность, вычислившую прокол помощницы. Сам он в силу своего природного стремления всячески избегать неудобных ситуаций склонялся, конечно, ко второму варианту, но снова писать в стол жутко не хотелось, и он решил извиваться в диалоге как змея, ведь место, в котором он теперь находился, к этому располагало.

– Скажите, – обратился к Глафире писатель со все еще раболепным уважением, которое еще было не в курсе планов Лёшуа в будущем цинично «трахнуть» помощницу. – Есть ли у Иннокента Марковича какие-то пожелания? Нет… Какое-то видение того, на какую аудиторию должен быть рассчитан рассказ? – юлил Лёшуа в надежде воздержаться от прямого вопроса.

Глафира с досадой осознала, что прокололась, и у нее даже почти получилось это скрыть. Но замешательство, длившееся какие-то доли секунды, не ускользнули от внимательного взгляда Лёшуа. Глафира и это поняла, а Лёшуа понял, что она поняла, и от того в разговор вкралась пресловутая неловкая пауза. Наконец Глафира решила играть в открытую, и Лёшуа это понравилось. Он как бы начинал уже потихонечку «трахать» её.

– Короче, это должен прочитать очень молодой человек… И испытать к Камазову такое, знаешь, омерзение, такой негатив.

Последняя фраза Глафиры вызвала у Лёшуа сразу несколько мыслей, каждая из которых мешала в достаточной степени развиться остальным. Во-первых, резкий переход на ты, был явным свидетельством нового уровня доверия, возникшего между писателем и помощницей, а не неуважения, как можно было бы подумать. Во-вторых, в мозгу Лёшуа стартовал тревожный процесс постепенного осознания, почему олигарх выбрал именно его. Сознание будущего гения противилось тому, чтобы впустить эту разочаровывающую мысль. А мысль была такой: тексты его нравились не самому Иннокенту Марковичу. Скорее, он выбрал гения, потому что посчитал его будущий текст потенциально интересным для молодой аудитории, то есть хотел использовать Лёшуа, как аффинитивный канал продвижения для определенной целевой группы. Простая мысль, выраженная столь научным образом, благодаря тем знаниям, которые вложил в него прошлый креативный директор, формально не была обидной. Даже, наоборот, должна была в некоторой степени стать приятной для молодого писателя, но он тем не менее испытал разочарование, которое также не смог скрыть от натренированных глаз Глафиры Глебовны. Он-то хотел стать любимым писателем божьего любимчика, а получалось, что становился лишь орудием. Таким же орудием, как эта помощница с изъеденной паразитами речью. Наконец он взял себя в руки и стал обдумывать самую главную мысль. Мысль о том, что рассказ его предназначался для некого молодого человека.

Если бы помощница была чуть похитрее… то стала бы министром правительства Российской Федерации или церковным иерархом… Лёшуа, не смог продолжить мысль из-за не вовремя подкатившей шутки… Так вот если бы помощница была похитрее, то она бы сказала «молодые люди», или «молодые читатели», или «молодая аудитория», но речь, очевидно, шла о некоем конкретном молодом человеке – единственном в своем роде. Однако, на этот раз Глафира не вела себя так, словно она прокололась. Наоборот, она, видимо, считала, что сделала все верно. Далее мозг Лёшуа должен был приняться за мысль об этом самом человеке, но пауза так затянулась, что нужно было что-то сказать. От скоропалительного необдуманного ответа Лёшуа спас звонок. Глафире пришлось объяснять какому-то очередному нерадивому помощнику (а других там и не держали) что-то связанное с каким-то мероприятием, и у новеллиста появилось время покатать в мозгу мысль о потенциальном читателе его рассказа. Пара секунд, и все cтало ясно, как Божий день. Рассказ предназначался для того самого пидорка, которому Иннокент звонил в день своего рождения, когда они с Лёшуа, будем говорить, познакомились. Слово «познакомились» в данном контексте вполне уместно, ведь знакомство селебрити со сбродом часто так и происходит, оставаясь совершенно незамеченным представителем первой категории, и главной, и порой единственной вспышкой в серой однообразной жизни представителя второй. «Пидорок», – Лёшуа решил так презрительно его называть, – «Пидорок, по всей видимости, был помешан на Камазове, и нужно было отбить у него уважение к политику. Вообще, довольно странно, что этот пустоголовый потребитель радостей сладкой жизни взамен на то, чтобы его дырочку разрабатывал пожилой олигарх, оказался идейным борцом.»

Лёшуа вопреки модной в то время мысли о полном равенстве способностей и личных качеств сексуальных меньшинств способностям и личным качеством нормальных людей, полагал, что эти качества далеко не равны. Гомосексуализм представлялся ему болезнью, выходившей за рамки сексуальных предпочтений. Он был уверен, что через ту маленькую дырочку, которые гомосексуалисты проделывают в своей нравственности, в их душу втекает много другого нетрадиционного с точки зрения нормальных представлений о морали. Лёшуа многажды убеждался в своей теории на практике, когда подвергался разным подлостям со стороны именно этой категории меньшинств. Его опыт, вероятно, обобщался теми же самыми когнитивными искажениями, которые характерны для оценки совместимости представителей различных знаков зодиака или рисков погибнуть вследствие катастрофы того или иного транспортного средства, когда негативные случаи мешают объективной оценке на основании упрямой статистики. Возможно, персонажей с дырочкой в нравственности среди людей традиционной сексуальной ориентации было статистически ничуть не меньше, чем среди геев, но Лёшуа бросались в глаза исключительно случаи с гомосексуалистами, формируя то самое вредное когнитивное искажение. Словом, «если секс – это характеристика личности, то геи, безусловно, другие» – думал Лёшуа.

Но вернемся к разговору в кабинете. В первом своём наитии Лёшуа, вероятно, бессознательно попытался украсть идею у одного известного американского писателя, показав деятельность оппозиционного политика как результат патологических сексуальных отклонений. Это было бы, конечно, очень убедительно сравнить оппозиционность с гомосексуализмом, хотя и не ново, ведь термин «либерастия» был тогда весьма распространен в среде по-настоящему патриотически настроенных граждан страны. Тут, разумеется, можно было пойти дальше, чем просто сексуальная ориентация, и показать какую-нибудь одинаково противную для обоих лагерей патологию, связав каждый ее симптом прочными нитями аналогий с симптомами борьбы с властью. Это могло получиться настолько убедительно, что вызывало бы у аудитории непроизвольные рвотные позывы при одном упоминании имени Камазова, но играть с сексуальными патологиями было опасно в силу ярко выраженной гомосексуальности пидорка.

Однако, Глафира Глебовна завершила свой разговор с помощником, и необходимо было что-то предложить. Подобно игроку в «Что? Где? Когда?», припертый временем, Лёшуа выдал ту единственную версию, которая у него была, хотя бы с целью прощупать Глафиру, как медиума олигарха, как единственного пророка, понимающего волю всевышнего. Нужно отметить, что Глафира в этой роли могла быть очень надежным помощником, ведь она постигала олигарха не интеллектуально, а интуитивно, что, принимая во внимание иррациональную природу всего создаваемого Иннокентом, было более надежным способом постижения. На удивление, Глафира не приняла идею Лёшуа в штыки и не высказала сразу своего неодобрения. Но и дать какую-то четкую оценку идее писателя она также не могла. Это было особенностью системы, которую формировал Иннокент Маркович. Люди в этой системе не способны были принимать собственные решения. Их воля была скованна риском совершить ошибку, потому что ошибки – это то единственное, чего не прощал олигарх. Он мог простить предательство, малодушие, вранье, но только не ошибку. За ошибки увольняли из системы с волчьим билетом, за ошибки иногда даже убивали, но, конечно, не в те времена, которые мы теперь описываем. Поэтому наибольшего успеха в системе олигарха добивались именно те самые проницательные интуиты, которые умели угадывать, читать между строк, обращать внимание на скрытые знаки, интриговать и вести подковерную борьбу.

Глафира предложила Лёшуа подумать над его идеей, и как бы принять решение самому, но это, вероятно, тоже был некий тайный сигнал из числа тех, которые Лёшуа читать пока не научился.

По дороге к лифту Лёшуа остановился у кофейного автомата. Теперь выкралась минутка, чтобы осмотреть офис. Сотрудники в полнейшей тишине, неспешно делали свою работу, уподобляясь ленивым демотивированным обитателям домашних аквариумов. Вот рыба продавец-прилипала тихо ведет переговоры с клиентом о многомиллионном контракте. А вот молодой стажерех напечатал бумажку о потащил ее на стол к большой рыбе директорадо. Давайте внимательнее присмотримся к этой ленивой и злой рыбище…

– Хороших выходных! – с радостным презрением прошипели Лёшуа сучки на ресепшн.

Только выйдя на улицу, писатель вспомнил, что сегодня вторник. Эти бездельницы уже во вторник думали о выходных.

# Первый абзац

Писать прозу ничуть не легче, чем стихи,

ведь с рифмами помогает Господь,

а с прозой ты сам ковыряешь, ковыряешь.

Иван С.Т.

Андрей очень ждал это утро, чтобы написать первые страницы своего первого прозаического текста. Белый лист уставился на креативного директора своим безразличным взглядом. Андрею показалось, что в его голове такой же белый лист. Он вспомнил о том, как представлял, как ждал, как замирал в нетерпении… Наконец он начал писать первое предложение. Борьба с девятью словами заняла минут двадцать. Слова упорно не хотели строиться, как новобранцы на плацу перед учебной частью. Наконец креативный директор написал первый абзац.

Надев парадный китель с офицерскими погонами, Андрей вышел на построение. Неопрятные черпаки стояли вкривь и вкось, но их взгляды, растворенные в воздухе, как бы говорили Андрею: «Делай с нами, что хочешь, командир. Мы готовы!»

Андрей остановился и посмотрел в глаза деепричастному обороту. В эту секунду он понял всё. И почему писатели так любят войну, и почему с уважением относятся к самым отвратительным диктаторам. Андрей понял, что писатель – это и есть изощренный и беспринципный диктатор. Он свято верит в высшее происхождение своей власти, он не допускает никакой демократии со стороны своих вассалов. Вместе с тем он чувствует поистине космическое одиночество. У него не может быть друзей и любимых в этом бездонном космосе белого листа.

В контексте литературы как диктатуры чуть более либеральными представляются поэты. Изредка особенно талантливой рифме удается невозможное – поменять структуру стихотворения. Потеряв всякий стыд и отказавшись от правил субординации, она подбегает к генералу, фактически находящемуся в штабе, но мысленно пришпорившему коня в авангарде кавалерийской атаки, глухому от взрывов и свиста картечи, с дерзким пискливым предложением. «А что, если нам зайти через фланг?» – пищит генералу она.

Самое время сделать страшное признание – некоторым гениальным рифмам удается даже поменять смысл стихотворения. Андрей вспомнил один из таких своих стишков. Он был про то, что несчастье порой является мощнейшим генератором жизненной и творческой энергии. Стихотворение, конечно, было исполнено тоски, но, поверьте, никто не собирался кончать жизнь самоубийством. Но вдруг, казалось бы, абсолютно безобидное в условиях мира слово «запястье» в разгар боевых действий стало кровожадным убийцей, легко расправившимся с его угнетателем. Оно ловко прорвалось к генералу и легло в окоп, оказавшийся пустым из-за отсутствия подходящей рифмы, доведя автора до самоубийства. И даже соседняя батарея-строчка «Фокус теряю на дне» из-за черного ниндзя «запястье» теперь полностью поменяла смысл. Теперь автор терял фокус не на дне глазного яблока, а на дне окровавленной ванной! Четыре солдата, с таким трудом вставшие в шеренгу, с предсмертным ужасом смотрели на предателя «запястье». Вот уж действительно, «слово может убить».

Андрей задумался о том, случайно ли, что иногда приходят такие рифмы, или их появление предопределено. Обе альтернативы полностью девальвировали вклад автора в литературу. Первая говорила о том, что случайность способна поменять авторскую идею. Вторая явно приводила к мысли о человеческой ничтожности гения. Поэт представлялся в таком случае просто медиумом, который транслирует идеи космоса, Бога, бытия. В таком случае задача гения – совершенствовать свой канал, очищая его от всякой грязи, препятствующей легкой и быстрой транспортировке космических идей на лист бумаги, или другой более современный носитель красоты.

Одно креативный директор знал точно – бывают стихи, которые сочиняются легко, сразу, и слова встают на места, словно целую вечность только и ждали этого.

Он решил снова прочитать это свое стихотворение, неожиданно взорванное диверсантом «запястье». Первые строки, почему-то забытые в предыдущем потоке мыслей, сильно удивили автора. Стихотворение начиналось со строк «Падает в тучу ястреб. Входит в окоп генерал». Он помнил, как эти строки пришли к нему. Они прокрались в текст необъяснимым образом. По какому-то наитию. До сегодняшней сцены на плацу среди слов-новобранцев Андрей не понимал, откуда они взялись. И к чему они были в этих стихах. Он просто написал их и всё. Теперь становилось ясно, что они пришли тогда из будущего. Это он послал их себе через канал в прошлое. «Значит, скоро станет ясно и происхождение ястреба», – с мистическим интересом подумал Андрей.