Текст книги "Миллиардер из Кремниевой долины. История соучредителя Microsoft"

Хотя 16-битного аппаратного обеспечения пока не было и в проекте, я не собирался ждать, как в случае с «Альтаиром». Я принялся симулировать 8086-й микропроцессор на PDP-10 и переписывать макросы для большего набора команд. Когда железки нового поколения появятся на свет, мы будем готовы.

Наш «8-битный» бизнес процветал; мы часто выбивались из графика, поскольку заказы все прибывали. Билл постоянно беспокоился, как покрыть расходы, и мы принимали новые обязательства, даже не задумываясь, хватит ли сил их выполнить. Людям ничего не оставалось, как работать дольше и интенсивнее, – даже Мириам Лубов, секретарша Билла, по выходным, не спросясь мужа, тайком пробиралась на рабочее место и принималась за картотеку. Мы достигли предела на PDP-10 школьного округа и переключились на более быстрый в Денвере. Мне стало немного проще работать, когда операционная система CP/M, разработанная Гэри Килдаллом из Digital Research, стала фактическим стандартом. Адаптировав к этой системе Бейсик, я в дальнейшем мог не приспосабливать наши программы к каждому новому компьютеру.

Билл сознательно пытался быть «крутым» – любимое прилагательное, которое он подцепил еще в Гарварде. Он глотал свою «Коку» и работал в офисе чуть ли не всю ночь, а на следующее утро появлялся разбитый и с красными глазами. Когда становилось совсем невмоготу, он спал урывками. Мириам, вскоре после того как приступила к работе, в понедельник утром перепугалась не на шутку, обнаружив босса распростертым на ковре. Она помчалась к Стиву Вуду, который унаследовал от Рика должность офис-менеджера, и закричала:

– Помогите! Билл лежит на полу, кажется, он без сознания!

Стив невозмутимо пыхнул трубкой и ответил:

– Да он, наверное, тут все выходные, не беспокойтесь. Идите работайте.

– А что если кто-нибудь позвонит мистеру Гейтсу? Что мне говорить?

– Скажите, что он недоступен, – посоветовал Стив. – Это будет чистая правда.

В Microsoft сложилась нервная атмосфера, потому что Билл гонял других, как гонял себя. Он становился похож на охранника, который обыскивает стоянку по выходным, чтобы поймать нарушителей. Люди уже привычно поджимали хвосты, когда Билл подгонял их. Боб Гринберг однажды отработал 81 час за четыре дня – с понедельника до четверга, – чтобы закончить фрагмент Бейсика для Texas Instruments. Когда Билл дал отмашку, завершая марафон Боба, то спросил:

– Чем займетесь завтра?

Боб смутился.

– Я собирался взять отгул.

– С чего бы это? – удивился Билл. Он и правда не мог этого понять; сам он, казалось, не нуждался в подзарядке.

В 1978 году наша компания еще была небольшой, и мы с Биллом дружно работали, принимая совместные решения. Я привык дотошно собирать всю возможную информацию, чтобы принять обоснованное решение, иногда даже чересчур дотошно. Билл любил обсуждать проблемы в энергичной дискуссии один на один; он уверенно чувствовал себя во время конфликтов и не стеснялся провоцировать их. Некоторых раздражало, как он унижал людей и заставлял отстаивать свои позиции. Если услышанное не нравилось ему, он мотал головой и саркастически спрашивал:

– Ага, видимо, это значит, что мы потеряем контракт, а что дальше?

Когда кто-то опаздывал с работой, Билл реагировал стандартно:

– Я бы мог написать это за выходные!

И если ты не продумал тщательно свои доводы или Билл просто был не в духе, он обращался к классическому:

– В жизни не слышал ничего тупее!

Хорошие программисты, определив позицию, придерживаются ее, и часто можно было увидеть, с какой страстью они спорили о структуре программы. Но было трудно не отступить перед Биллом с его интеллектом и привычкой постукивать ногой по полу и раскачиваться; он казался стихийным бедствием. Как ни смешно, Биллу нравилось, если кто-то не сдавался и продолжал вдаваться в подробности, чтобы найти лучшее решение. Билл никогда не затыкал подчиненного в споре. Он хотел, чтобы вы побороли его скептицизм, и уважал тех, кому это удавалось. Даже относительно пассивные люди вроде Боба Уоллеса научились стоять на своем и отвечать боссу децибелом на децибел. Они говорили ему прямо в лицо:

– О чем вы говорите, Билл? Я должен написать компилятор для языка, с которым мы никогда прежде не работали, и вы думали, что я успею за выходные? Вы шутите?

Я видел, что подобное повторяется все чаще. Если вы были правы и могли это доказать, Билл реагировал как блефующий, у которого на руках пара троек. Он опускал взгляд и бормотал:

– Ага, я понял, что вы имеете в виду… – и старался переменить тему.

Билл вовсе не хотел терять талантливых людей.

– Если этот парень уйдет, – объяснял он мне, – мы потеряем темп.

Иногда разборки возникали и у меня с Биллом – один на один, поздним вечером. Существует теория, что мы установили крепкие двери во всех офисах, чтобы не делать наши споры общим достоянием. Даже будь это правдой, ничего не вышло бы: наши голоса разносились по всему восьмому этажу. Мы были старыми партнерами, и нас связывали особые отношения. Билл не мог задавить меня интеллектом. Он знал, что я лучше всех разбираюсь в технических вопросах – часто оказывалось, что я знаю больше него, потому что исследования были моей прерогативой. И в отличие от программистов я мог противостоять Биллу по более широкому кругу стратегических вопросов. Я мог слушать его десять минут, а потом, глядя прямо в глаза, сказать:

– Билл, это бессмысленно. Ты не учитываешь X, Y и Z.

Билл старался прекратить разговор и начинал орать, чтобы добиться своего. Я из принципа не сдавался, если не был с ним согласен. И так продолжалось часами без перерыва, пока я не начинал орать так же громко и нервно, как Билл. Я ненавидел это чувство. Хотя я не мог сдаться, пока не получу убедительных доказательств, я иногда останавливался от усталости. Помню, как жаркий спор тянулся бесконечно, пока я не сказал:

– Билл, мы не договоримся. Я пошел домой.

Но Билл ответил:

– Ты не можешь так уйти, мы еще ни о чем не договорились!

– Билл, ты не понимаешь. Я так взвинчен, что больше не могу говорить. Мне нужно остыть. Я ухожу.

Билл шел за мной по коридору к лифтам. Он все-таки успел сказать последнее слово:

– Но мы еще ничего не решили!

И двери лифта, закрывшись, разделили нас.

Во мне все кипело. Я, если выхожу из себя, остаюсь в таком состоянии неделями. Не знаю, заметил ли Билл мою напряженность, но другие заметили. Некоторые говорили, что стиль управления Билла был главным ингредиентом в успехе Microsoft, однако для меня это бессмыслица. Разве не было бы более эффективным разговаривать цивилизованно и рационально? Зачем были нужны жестокие и изматывающие бои?

Почему просто не решить проблему логически, чтобы двигаться дальше?

Компания шла к первому миллиону долларов за год и переросла здание банка; нам с Биллом пришлось принимать решение: оставаться или переезжать? После трех лет в Нью-Мексико я готов был уехать. Сложно нанимать первоклассных программистов в Альбукерке, этот город не очаг науки и техники. После продажи MITS фирме Pertec не оставалось реальных причин оставаться тут.

С чисто человеческой точки зрения, в Альбукерке было много привлекательного: закаты, климат, чистый воздух пустыни. Но тому, кто вырос среди воды и деревьев, город в пустыне никогда не станет настоящим домом. Я тосковал по зелени тихоокеанского северо-запада и скучал по семье.

Билл пришел ко мне домой обсудить варианты. Он наотрез отказывался ехать в Сан-Франциско. Он видел, как люди в Кремниевой долине меняют работу каждый год-два, что вряд ли подходит для долгосрочных проектов. Оставался только Сиэтл, потому что Билл тоже скучал по семье. До наших клиентов в Сан-Франциско мы могли долететь за полтора часа, а дождливые дни – только плюс; программист меньше отвлекается. Мы договорились расторгнуть аренду и отправиться домой в конце года.

И вот каким образом Сиэтл получил фирму, которая сейчас является вторым по величине работодателем.

В день памяти Перл-Харбора, 7 декабря 1978 года, работники Microsoft собрались на втором этаже торгового центра для групповой фотографии. Несмотря на редкую снежную бурю в тот день в Альбукерке, одиннадцать человек из тринадцати добрались до Royal Frontier Studios. Рик Уэйланд подыскивал жилье в Сиэтле, а Мириам Лубов послушалась мужа, который назвал безумием проехать три мили до города (Мириам была единственной, кто не отправлялся с нами в Сиэтл; но она собиралась догнать нас позже).

Когда я сегодня смотрю на эту культовую фотографию, я вижу молодых людей, с восторгом ожидающих будущего. Когда-то в Бостоне мы с Биллом искали большого дела, не подозревая, что найдем его в отдаленном городке на юго-западе. Теперь у нас была настоящая команда и ясное представление, куда двигаться. За четыре года мы проделали большой путь.

Если внимательно рассмотреть фото, видно, что почти все улыбаются. Снимок передает царивший тогда дух. Когда я рассказываю о первых годах Microsoft, трудно объяснить, как весело было тогда. Даже с невообразимыми рабочими сменами и спорами мы жили полной жизнью.

Мне пришлось уехать на две недели раньше остальных, чтобы разобраться с большим компьютером, который мы купили для развития нашего программного обеспечения. Я изучил карту и увидел, что кратчайший путь проходит через Юту и Айдахо, но не позаботился узнать прогноз погоды. Когда я добрался до Четырех углов, снег валил стеной. Заднеприводная «Монза» все время норовила пойти юзом. В какой-то момент (я как раз слушал Earth, Wind & Fire) я совсем съехал с дороги и перепугался насмерть.

Я привык бороться с неприятностям. Я надел цепи на колеса. К тому времени, как я добрался до горного участка между Ютой и Айдахо под названием Перевал Мертвеца, шоссе покрылось сплошной ледяной коркой. Я проезжал мимо грузовиков, или соскользнувших с дороги, или свернувших на боковой съезд. Человек более благоразумный повернул бы назад. Но я упрямо ехал по горной дороге, наполовину уверенный, что вот-вот пробью ограждение.

Когда я наконец добрался до Сиэтла (потратив примерно неделю), я сообщил оставшимся, чтобы они ехали через Калифорнию. Все добрались благополучно, кроме Билла. Говорили, он получил три квитанции за превышение скорости, причем две – от одного и того же копа.

Глава 9
SoftCard

Я купил свой первый дом – четыре спальни, современная разноуровневая планировка – в Белвью, пригороде Сиэтла. Дом примыкал задней стеной к лесу и шел в комплекте с лесными мышами. В доме были большие венецианские окна и просторная веранда, выходящая на озеро Саммамиш. Я собрал диван, установил свой проекционный телевизор, потом распаковал лазерные диски и аудиокассеты. Сестра приехала вместе со мной и осталась ненадолго, и я чувствовал себя снова дома. Я сменил свою «Шеви Монзу» на маленькую черную «Мазду RX-7», шуструю и легкую, которая довозила меня к домашней пище в родительском доме за полчаса. Жизнь была прекрасна.

Получив на несколько дней наш офис в центре Белвью в единоличное распоряжение, я запустил новехонький 2020 – самый маленький мейнфрейм фирмы DEC. Для Microsoft эта покупка была, с одной стороны, обрядом посвящения, а с другой – ключом к повышению производительности: больше не надо делить время со школьниками, больше не надо ждать, если какая-то операция монополизирует всю машину или вызовет аварию. Наше новое место напоминало прежнее в Альбукерке и находилось на восьмом этаже десятиэтажного здания, принадлежавшего Старому национальному банку. Мы расширились – вместо десяти офисов стало пятнадцать; было большое фойе для посетителей. Но по коридору еще приходилось ходить гуськом, протискиваясь между ящиками с прибывающей аппаратурой. Наши с Биллом офисы находились рядом; у нас был один секретарь на двоих.

В апреле 1979 года наш интерпретатор Бейсика стал первой программой для микропроцессора, чьи продажи превысили миллион долларов. Нашими клиентами стали более 300 000 пользователей в США и за границей; Бейсик был установлен на большем числе машин, чем любая другая программа. Но мы не почивали на лаврах. Куча 8-битных компьютеров, часто – опытные образцы, ожидала на столах у программистов. Мне нужно было перенести Бейсик на каждый из них, чтобы укрепить господство Microsoft в языках высокого уровня.

Если компания – производитель компьютеров использовала не наш Бейсик, мы анализировали его, чтобы проверить, не украли ли они наши охраняемые авторским правом коды. Если подозрения подтверждались, обычно хватало сердитого письма или двух. Если коды принадлежали другой компании, мы настаивали, что этот Бейсик и наш – земля и небо. Так оно и было, поскольку мы не прекращали добавлять новые функции и развивать программу.

Убежденный, что наше будущее – в 16-битном мире, я начал работать над автономным Бейсиком для 8086-го процессора с Бобом О’Риаром, ветераном воздушных войск, который, по сути, стал моим заместителем по развитию. Работали по-прежнему «вслепую», поскольку первый 16-битный компьютер еще не появился. В мае мне позвонил Тим Паттерсон из местной компьютерной компании Seattle Computer Products (SCP). Он собрал прототип компьютера с 8086-м чипом, установленным на плате процессора, и искал программу, чтобы его проверить. Я сказал ему:

– Везите. У нас есть кое-что, что должно работать.

Тим мне очень понравился; такие люди, засучив рукава, зарываются в самые запутанные задачи. После недели кропотливой отладки и компьютер, и программа успешно сдали экзамен. Это было полезное сотрудничество, которое в дальнейшем вылилось в очень важный альянс.

Заблаговременная работа для 8086-го – только один пример того, как мы стремились оставаться первыми в условиях постоянного ускорения. Мы боялись, что нас кто-нибудь обойдет. В первые годы в Сиэтле меня преследовал один и тот же сон: мы с Биллом – в кабине бомбардировщика B-17 и пытаемся удержать самолет в страшной болтанке. Мы ни разу не разбились, но ни разу не восстановили управление полностью. И некуда было деваться. Мы были намертво пристегнуты ремнями.

Японский рынок бурно развивался, во многом благодаря Кадзухико (Каю) Ниси, нашему колоритному представителю в Восточной Азии. Кай издавал ряд глянцевых компьютерных журналов, которые успешно дополняли его неустанные усилия в интересах Microsoft. В августе 1979 года, когда он выцарапал крупный контракт с NEC, мы с Биллом отправились в Японию, чтобы помочь Каю развернуть бизнес. Я впервые оказался за пределами Северной Америки; все было для меня в новинку – от матрацев-футонов с деревянными подголовниками вместо подушек до разноцветных тарелок суши и горшочков с кипящим шабу-шабу.

Сначала мы отправились в Кобе, где родители Кая держали частную школу для девочек, с открытым бассейном во дворе. Там стояли две вышки для прыжков – трехметровая (для меня более чем достаточно) и десятиметровая. Стайка учениц на перемене наблюдала, как Билл карабкается на самый верх. Он прыгнул солдатиком, и девчонки взвизгнули. Видимо, Билл вошел в воду под углом – когда он вынырнул, спереди все тело оказалось ярко-красным. Наверное, он ушибся, но это не могло остановить Билла. Он продолжал прыгать, а девчонки продолжали взвизгивать.

На скоростном экспрессе мы добрались до Токио, где обнаружили новшество, еще не дошедшее до Соединенных Штатов: компьютерный «гипермаркет». Поселившись в отеле «Окура», я заказал в номер гамбургер с горчицей и сразу откусил большой кусок. Рот словно охватило огнем. Я жадно ловил воздух, а Билл смеялся надо мной. Здесь даже горчица была другая.

Мы направлялись на нашу первую встречу; лифт остановился, и вошла пара: длинноволосый парень в очках с толстыми стеклами и японка с волнистыми черными волосами. Неужели Джон Леннон и Йоко Оно? Я оперся на стену лифта, стараясь держаться непринужденно, и по невнимательности нажал кнопку промежуточного этажа. Лифт остановился, двери открылись, и парень в очках сказал:

– Никого нет дома.

Я убедился, что это Леннон. Я отчаянно пытался хоть что-то сказать, но мозги застыли. Когда лифт спустился до фойе и пара пошла прочь, я повернулся к Биллу:

– Ты видел? Это Джон Леннон и Йоко Оно.

– Правда?

– Да, смотри, вон они!

А Билл пожал плечами:

– Ну, может ты и прав.

Он не читал Rolling Stone взахлеб, как я. Билл знал что-то из поп-культуры, но на первом месте у него были программы; и на втором, и на третьем тоже.

Кай Ниси был необычайно прозападный и предприимчивый японец, высокооктановый одиночка, который на деловые встречи летал на личном вертолете. Он с легкостью тратил деньги, залезая в громадные долги (приехав в очередной раз в Японию, Билл ужаснулся, когда радостный Кай повел его к вокзалу в Токио, чтобы показать «динозавра» – бетонного бронтозавра в натуральную величину стоимостью миллион долларов, построенного для рекламы компьютеров новой модели; и часть счета должна была оплатить Microsoft).

Кай действовал вопреки правилам консервативной японской деловой культуры, но благодаря ему мы вышли на контакт с такими фирмами, как Matsushita Electric, нынешний Panasonic. Нас встретил парень из младшего персонала, чтобы проводить до верхнего этажа, к техническому директору. Чем выше поднимался лифт, тем неуютнее чувствовал себя наш провожатый. Я спросил:

– Вы когда-нибудь были на верхнем этаже?

– О нет, никогда.

– А вы раньше встречались с мистером ***?

– О нет, никогда… – несчастного парня пробил крупный пот.

В комнате заседаний на расстоянии примерно шести футов стояли два больших стола, развернутых друг к другу. От Matsushita было человек двенадцать; шеф сел на средний стул, остальные расположились справа и слева, в соответствии со статусом. Они дымили, как паровозы, и пили ядерный кофе. Мы с Биллом сели за второй стол, и с нами Кай, который позже разъяснил нам тонкости отношений между японцами.

– Итак, мистер Гейтс, – начал шеф, – можем ли мы быть уверены, что получим товар вовремя?

Нас допрашивали четыре часа – обычная процедура в Японии; хотели убедиться, что мы в состоянии выполнить свои обязательства. Билл излучал уверенность и спокойствие. Он вошел в свой режим качания и говорил:

– Мы делали то-то для Apple и то-то для Tandy…

Похоже, никого не волновало, что ему всего 23 года. Более технические или теоретические вопросы адресовались мне:

– Скажите нам, мистер Аллен, каким вы видите будущее индустрии персональных компьютеров?

Когда мы познакомились поближе, меня стали называть Аллен-сан.

Мы осматривали завод до пяти часов. Ровно в пять отключились кондиционеры, и из громкоговорителей зазвучал гимн компании. Кай сделал нам знак, чтобы мы встали рядом с хозяевами, которые дружно пели. Когда гимн закончился, я спросил Кая, пойдут ли они теперь домой.

– Ну, нет, – ответил он. – Будут работать до восьми, потом вместе пойдут ужинать, а завтра начнут с самого утра.

Я подумал: «Эти парни работают гораздо усерднее средних американцев. Как, черт побери, за ними угнаться?» По большому счету, никак. Миграция производства бытовой электроники из Соединенных Штатов уже шла полным ходом.

Каждый вечер японские руководители приглашали нас куда-нибудь за счет представительских расходов. Они выбирали рестораны с европейской кухней – чтобы побаловать себя, но в конце концов мы взмолились о японской пище. Ближе к концу нашего визита один из руководителей сказал:

– Встреча прошла замечательно. Я хочу пригласить вас в какое-нибудь особое место – к гейшам или на действительно великолепный ужин. Выбирайте.

Билл взглянул на меня, и я понял, что он проголосует за гейш.

– Настоящий ужин – звучит заманчиво, – ответил я. Японец заказал отдельное помещение на четверых в одном из лучших ресторанов. Нам подавали бесконечные перемены восхитительных сашими и мясных блюд; обслуживание было восхитительным. Когда нашему хозяину подали счет, Кай притих и затряс головой. Я почувствовал, что случилось нечто чрезвычайное. Когда мы вышли из ресторана, я спросил:

– Кай, и во сколько обошелся ужин?

Он помедлил секунду и ответил:

– Шесть тысяч долларов.

– Шесть тысяч на четверых? Как это может быть?

– Лучшая рыба, – объяснил Кай. – Большой зал.

Кто-то отправился на громадный токийский рыбный рынок и выбрал рыбу лучших сортов. Качество и уединение высоко ценились в Токио.

Перед отъездом мы посмотрели в местном кинотеатре «Чужого». Я уже видел его в Сиэтле и там ахал вместе со всеми, когда Чужой выскакивал из груди Джона Херта. Но в Токио никто не издавал ни звука, кроме нас с Биллом. Потом я спросил у Кая, понравился ли фильм зрителям.

– Такое чудовище, – сказал Кай, качая головой. – Такое ужасное чудовище…

Казалось, его сейчас стошнит. Фильм захватил его и всех зрителей, но они ничего не показывали. Они все держали в себе.

В Японии мы воочию убедились, что наши мечты стать компанией языков программирования не беспочвенны. Китай был закрыт, Корея еще не вступила в игру – и завоевать Японию значило управлять Азией. В Белвью, в коридоре, появились новые столы, заставленные японскими 8-битными машинами. По ним можно было судить, куда движется развитие персональных компьютеров – компании вроде NEC предлагали цветные графические дисплеи, которые и не снились Commodore PET.

На японском рынке царила жесточайшая конкуренция. Однажды поздним вечером мы заметили инженера в очках, который прокрался в наш офис наснимать «Полароидом» машины конкурентов. Был случай, когда представители Ricoh приехали узнать, что мы можем предложить. Мы показали список готовых языков и парочку еще недоделанных. Представители покивали, а потом сказали:

– Мы берем все.

Когда их компьютер-образец отказал и мы не смогли вовремя поставить программы, главный представитель был в смятении.

– Мистер Аллен, я обещал поставить продукт, – говорил он, чуть не плача. Он дневал и ночевал у нас в офисе, помогая налаживать программы. Его честь была под угрозой.

Многие японские машины были необычными, с непривычным расположением клавиш. Это навело меня на мысль. По своему опыту в MITS я верил, что мы можем построить 8-битную систему лучше всех, включая Apple, и настроить ее под наши программы. Кай уговаривал нас объединить усилия с какой-нибудь японской фирмой, которая будет производить компьютеры под маркой Microsoft. Он хотел обратиться к Sony, которая славилась телевизорами и аудиотехникой, но не имела дела с компьютерами. Как представлял себе Кай, компьютер Microsoft/Sony станет совершенно новым, настоящей мультимедийной машиной с новейшими системами аудио и видео – машиной, о которой я говорил долгие годы. Верн Рабурн, наш президент по потребительским продуктам, был согласен. Но Билл наотрез отказался связываться с аппаратным обеспечением.

– Мы поссоримся с нашими клиентами, – сказал он Каю.

К тому моменту лицензии на один только Бейсик для 8080-го мы продали более чем пятидесяти компаниям, и Биллу меньше всего хотелось превратить клиентов в конкурентов.

Наша растущая уверенность позволила нам летом с легкостью отказаться от предложения о покупке нашей фирмы, полученного от Г. Росса Перо, миллиардера из Далласа. Мы просто чувствовали, что нам еще рано продаваться.

«Мы считаем, что в настоящее время нам лучше остаться независимой компанией, – писал Билл Морту Мейерсону, ближайшему помощнику Перо. – Мы уверены, что сможем удвоить размер нашей организации и получать валовый доход более двух миллионов долларов в год».

Билл как в воду глядел: к концу 1979 года доход Microsoft составил 2,4 миллиона долларов, а штат более чем удвоился – нас стало двадцать восемь.

В июне 1979 года мы впервые отправились в Нью-Йорк на Национальную компьютерную конференцию. Мы взяли номер с двумя спальнями под самой крышей отеля «Плаза» – отличное место, чтобы запускать бутылочные ракеты над Центральным парком. Кай Ниси обратился к нам с просьбой: у него тут друзьям из Японии негде остановиться. Можно им у нас перекантоваться? Конечно, сказали мы, чтобы не показаться невежливыми. Через несколько минут появился Кай с шестью ужасно вежливыми бизнесменами из Fujitsu, Toshiba и NEC. Я позвонил портье и спросил:

– Сколько у вас есть свободных раскладушек?

– Думаю, шесть, сэр.

– Давайте их все сюда.

Вскоре в дверь постучали. Шесть хихикающих коридорных выстроились в ряд с шестью раскладушками – не слишком обычный заказ от постояльцев дорогих номеров. Кровати забили всю гостиную, так что едва можно было протиснуться. Наутро в ванной комнате я с трудом пробрался через джунгли носков, которые японцы развесили сушиться. Но за наше гостеприимство мы были вознаграждены. Один из гостей распахнул дипломат, набитый американскими банкнотами. Он так стремился купить наш интерпретатор Бейсика, что привез аванс наличными, больше 10 000 долларов. Билл написал расписку на своей визитке.

На ежегодной конференции представители фирм вроде IBM и DEC рекламировали новейшие мейнфреймы и мини-компьютеры. Микрокомпьютерные компании были тут новичками, и их задвинули в маленькую пристройку за главной ареной. Эдди Карри, верный помощник Эда Робертса в MITS, работал теперь в Lifeboat Associates, нью-йоркской компании по продаже программного обеспечения; он предложил нам часть своего выставочного места в десять квадратных футов. Мы позвали Тима Паттерсона, чтобы он помог нам представить наш Бейсик-86 на своей машине. Ни у кого еще не было Бейсика для 86-го, а наш был готов к выходу на рынок. Я был очень доволен, пока не остановился у стенда массачусетской фирмы Personal Software. У них на Apple II работало нечто, чего я не видел прежде ни на одном компьютере: интерактивная таблица для расчетов. Называлась она VisiCalc.

Хотя у стенда не было скопления народа, он привлек внимание известного обозревателя, который впоследствии вложил деньги в развитие Compaq Computer. Бен Розен понимал, что смотрит на первую программу-«приманку», приложение, которое будет главным и определяющим в своей категории. В следующем месяце Розен написал в Morgan Stanley Electronics Letter:

«Сегодня единственный пользователь персонального компьютера, которого устраивает качество программного обеспечения, – это любитель. А он пишет все программы сам. Но для мелкого бизнесмена или преподавателя почти нет доступных программ, которые были бы практичными, полезными, универсальными и надежными.

Но вот появилась VisiCalc… новое слово в программном обеспечении. Хотя его трудно описать словами, VisiCalc понятна с первого взгляда. Достаточно нескольких минут, чтобы человек, не работавший прежде с компьютером, начал писать и использовать программы. Вы пишете на обычном английском языке, а программа выполняется в машинных кодах. При этом для вас вся процедура программирования совершенно прозрачна. Вы просто пишете на так называемой электронной доске, что нужно сделать, – и она делает».

Розен рассказал про программу оценки дивиденда, которую писал на Бейсике двадцать часов; ему удалось создать более гибкую версию той же программы на VisiCalc за пятнадцать минут.

«Кто знает? – заключает Розен. – Возможно, VisiCalc однажды станет тем программным хвостом, который махает компьютерной собакой».

Мы тоже придерживались подобных взглядов; мы считали, что программа обладает большей ценностью, чем «железо». Но мы не рассчитывали, что кто-то обойдет нас, да еще с новым подходом. До сих пор деловые программы писались почти исключительно для полнофункциональных компьютеров вроде второй модели TRS-80 (Tandy) – машин, предназначенных для маленьких фирм, которые сами занимались обработкой данных. Компьютеры Apple предназначались для обучающих программ и игр. Но если VisiCalc позволяет непрограммисту строить финансовые модели на Apple II, нас ждали перемены.

Мы в Microsoft под разными благовидными предлогами откладывали переход к работе над прикладными программами. Конкуренция была серьезная, рынок – очень пестрый; мы с Биллом договорились, что не будем ввязываться, пока не уверимся, что сможем быть лучшими. При том что наши программисты зашивались с заказами по языкам, неясно было, каким образом мы вклинимся в новый сектор. И все же у меня сердце кровью обливалось, когда на моих глазах текстовый процессор WordMaster вырос в WordStar, первую повсеместно принятую программу такого рода. Я чуял, что программы обработки текста станут огромным источником дохода. Неужели мы останемся за бортом?

VisiCalc стал очередным тревожным звоночком. Лицензию на Бейсик для Apple мы продали за фиксированную цену, так что мы не получали ничего от резко возросших продаж Apple II. Хуже того, все остальные наши языки работали только под CP/M, несовместимой с микропроцессорами, используемыми в Apple II: 5602, производства MOS Technology, конкурентов Intel с более дешевыми чипами. С ростом продаж в геометрической прогрессии (благодаря VisiCalc) Apple сможет урвать большой кусок растущего рынка, на который не попадает Microsoft. Не обязательно было читать Бена Розена, чтобы понять: электронной таблицей можно пользоваться и без наших программ.

С самого начала мы строили Microsoft на условии, что наши продукты будут универсальными. Куда бы ни двинулся рынок микрокомпьютеров, мы окажемся там. Но когда персональный компьютер превратился из игрушки энтузиастов в массовое явление, я убедился, что языки скоро уступят первенство прикладным программам. Наша задача окажется под угрозой, если мы не создадим собственную таблицу, собственный текстовый редактор и заодно базу данных. «Альтаир» показал нам, как переменчива удача в техническом мире.

Передо мной как перед техническим лидером Microsoft стояла и более насущная задача: как перевести уже существующие наши продукты на платформу Apple II? Теоретически можно было создать для Apple новые компиляторы Фортрана, Кобола, Паскаля и остальных. Но это означает годы работы для нескольких программистов. Нам не хватит людей для основного бизнеса – адаптации Бейсика к новым машинам на 8080-м, не говоря уже о 8086-х компьютерах, которые вот-вот появятся. Более того, работа с Apple заставит нас редактировать и расширять каталоги ассемблерных кодов – дорогое и трудоемкое занятие. В общем, расходы и задержка развития могут задушить нашу еще молодую компанию. Дилемма требовала оригинального решения.

Через несколько месяцев после моего знакомства с VisiCalc я ехал на обед в пикапе Стива Вудса, и меня осенила идея, как обычно, случайно пришедшая в голову – то ли умозаключение, то ли предвидение. Вместо того чтобы полностью переписывать наши каталоги программ, не лучше ли превратить Apple II в совместимую систему? Если мы сможем вставить чип 8080 в Apple, на машине можно будет запустить CP/M с гибкого диска, а на нее – все наши языки. Вставляя процессор, дружественный для CP/M, мы откажемся от массового перепрограммирования и выйдем на рынок Apple II по крайней мере на полгода раньше.