Текст книги "Будущее капитализма"

Отсюда вытекает еще одно чрезвычайно важное следствие: консервативная политическая философия не может быть полностью верной. Консервативные философы чтут сложившиеся общественные установления как воплощение мудрости и опыта, однако такие установления могут иметь в своей основе формализованные нормы, которые в высшей степени неадекватны. И все же это не оправдывает идеи верховенства разума: мотивированное обоснование может оборачиваться катастрофой.

Стратегическое использование норм в организациях

Последние несколько тысяч лет большинство людей уже не живут небольшими группами охотников-собирателей. Материальные условия современной жизни возможны лишь потому, что люди действуют совместно – большими организациями, позволяющими использовать преимущества масштаба и специализации.

В нашей жизни господствуют три типа организаций, каждый из которых лучше всего подходит для своей сферы жизни. Самая малая и самая первичная форма организации – это семья: 86 % европейцев ведут общее хозяйство с другими людьми, и именно в семьях рождается большинство детей. Хотя семья считается нормой, некоторые идеологии относятся к ней с враждебностью. В социалистических кибуцах она полностью отменена; в коммунистической Румынии тысячи детей отнимали у родителей и воспитывали в коллективе. И марксисты сталинистского толка, и вожди фундаменталистских сект призывали детей отрекаться от своих родителей. Но и капитализм, как мы увидим ниже, сегодня тоже не создает для семьи благоприятных условий: во многих сегментах общества происходит распад семей. Тем не менее семьи не просто так остаются господствующей формой воспитания детей. Альтернативные способы воспитания детей нигде пока не оказались успешными.

В своей трудовой деятельности люди обычно организуются в компании: современный уровень производительности труда обязательно предполагает большой масштаб деятельности. В США формы групповой занятости охватывают 94 % людей, в Великобритании – 86 %[54]54
  Фактически эти цифры еще выше, поскольку многие люди, считающиеся «самозанятыми» (остальная часть занятых), фактически работают на частные компании, а «самозанятость» – это просто правовая схема, позволяющая им сократить свои налоги.


[Закрыть]. Подобно тому, как одни идеологии враждебны семье, другие идеологии враждебны частному бизнесу. Романтики прежних эпох призывали вернуться к обществу ремесленников, крестьян и общин. Новые романтики полны энтузиазма по поводу новых электронных платформ, таких как Amazon, Airbnb, Uber и eBay, позволяющих людям совершать сделки непосредственно друг с другом. Но и Amazon и Uber уже сами стали очень крупными работодателями. В африканских странах большинство людей работают в одиночку, являясь ремесленниками или мелкими собственниками. Это имеет свои преимущества, но именно по этой причине их производительность остается низкой, и люди живут в условиях вопиющей бедности. Современные частные предприятия нужны не только нам, но и жителям африканских стран: не только материальное благосостояние, но и удовлетворенность людей своей жизнью на этом континенте является самой низкой в мире[55]55
  World Happiness Report, 2017.


[Закрыть].

Есть, наконец, и более высокий уровень: многие виды деятельности, такие как правовое регулирование, снабжение населения некоторыми товарами, работа общественных служб и перераспределение доходов, удобнее всего осуществлять силами государства. Здесь цифры еще более красноречивы: все преуспевающие общества организованы в государства, а все общества, не имеющие государства, чрезвычайно бедны[56]56
  Есть несколько стран, которые сумели достичь благополучия без материального благосостояния, и наиболее разительным примером здесь является Бутан. Но Бутан – это явно не пример общества без государства. Это скорее необычная форма государства, в котором осмысленность жизни и ощущение принадлежности целому признаются более важными вещами, чем доход, – в частности, благодаря особому вниманию, которое уделяется здесь сохранению национальной культуры. В Бутане живут самые счастливые люди в Азии.


[Закрыть].

Опять-таки есть идеологии, которые враждебны идее государства. Марксисты, создавшие на практике самую «государствоцентричную» организацию общества из всех когда-либо существовавших, внешне декларируют совсем иную цель: их теория предполагает, что государство «отомрет». Но на сегодняшний день самая влиятельная антигосударственная идеология – это идеология либертарианцев Кремниевой долины. По их убеждению, население постепенно перестанет пользоваться государственными деньгами, на смену которым придет биткойн. Каждый из суперменов, владеющих новыми коммунальными сетями электронных сервисов, будет сам решать, как лучше их использовать, игнорируя регулирующие меры государства или делая бессмысленными любые попытки их применить. Реализованная в глобальном масштабе связь по принципу «каждый с каждым» заменит территориально ограниченное общество, которому соответствует национальное государство. «Правительства Индустриального Мира, усталые гиганты из плоти и стали, оставьте нас в покое». Избавленные от опеки государства, мы все сольемся в одно гигантское целое: «неприкосновенность частной жизни более не является социальной нормой»[57]57
  Приведены высказывания Джона Перри Барлоу и Марка Цукерберга.


[Закрыть]. Родится новое общество, более совершенное и в нравственном, и в практическом отношении. Увы, боюсь, что эти ожидания ложны.

Титаны Кремниевой долины, связавшие все части мира друг с другом, воображают, что тем самым они создают основы всемирного общества, которое объединится вокруг их собственных либертарианских ценностей. Это крайне маловероятно. Новые технологии, обеспечивающие связь каждого с каждым, подрывают прежние сообщества и группы, образовавшиеся в силу случайного факта общей территории, идет ли речь о локальных сообществах или целых нациях. Участие в новых сетевых группах, основанных на электронных коммуникациях, диктуется уже не случайностью, а выбором: люди предпочитают общаться с теми, кто разделяет их мнения, образуя «эхо-камеры»[58]58
  Более строгий термин, описывающий это явление, – «гомофилия».


[Закрыть]. Этот процесс весьма точно повторяет процесс, в ходе которого истории и повествования формируют наши убеждения, все более отрываясь от общего места нашего обитания. Тем не менее наши гражданские и политические единицы все еще соответствуют местам нашего обитания. Во время выборов наши голоса учитываются на территориальной основе; социальные меры, вытекающие из выработанной нами политики, тоже реализуются на территориальной основе. Таким образом, в условиях вездесущей цифровой связи тот же самый процесс, который ранее порождал широкий разброс норм между разными политическими сообществами, сегодня порождает широкий разброс норм внутри таких сообществ. Идеи, циркулирующие внутри наших государств, становятся все более полярными, разногласия – более ожесточенными, а ненависть, которая в прежние века была характерна для отношений между государствами, теперь становится характерной для отношений между разными системами убеждений в пределах одного государства. Ненависть между государствами заканчивалась организованным массовым насилием. Ненависть, копящаяся внутри государств, будет иметь иные последствия, но они могут оказаться мрачными.

Семья, частное предприятие и государство – вот те главные арены, на которых протекает наша жизнь. Проще всего строить их в виде иерархий, в рамках которых верхние отдают приказы нижним. Но, хотя иерархии строятся быстрее, они редко эффективны на практике: люди выполняют приказы только в том случае, если начальники следят за тем, что делают подчиненные. Постепенно многие организации поняли, что более эффективный путь – делать иерархию менее жесткой, устанавливать взаимосвязанные задачи, исполнители которых ясно понимают смысл того, что они делают, давать людям больше самостоятельности и делать их ответственными. Переход от иерархии, основанной на власти, к взаимозависимости, основанной на понимании цели деятельности, предполагает и изменение типа руководителей. Вместо главнокомандующего руководитель становится теперь главным генератором и распространителем идей. Кнут и пряник сменяются нарративом.

В современных семьях родители имеют равные права и побуждают детей выполнять свои обязанности, действуя убеждением. В частных компаниях и в государственных структурах иерархии радикально упростились. Вот лишь один пример: раньше в Банке Англии было шесть разных столовых для сотрудников различных категорий. Сегодня такая степень дифференциации просто немыслима. Функция руководителей не исчезла, но видоизменилась. Для ее сохранения есть достаточно веских причин: все утопические альтернативы неизменно заводили людей в тупик.

Люди, руководящие организациями – идет ли речь о семьях, частных предприятиях или государстве, – обладают большей властью, чем их подчиненные, но масштабы их ответственности обычно намного превышают масштабы их власти. Чтобы выполнять свои задачи, они должны добиваться выполнения другими участниками группы своих, средства принуждения, которые они имеют в своем распоряжении, весьма ограниченны. Дома я, например, стараюсь убедить моего сына Алекса вовремя ложиться спать. Но «голое» принуждение – это тяжкий труд, и к тому же оно не очень-то действует: Алекс будет тогда читать тайком, под одеялом. Руководители всех эффективных организаций – идет ли речь о семье, частной компании или государстве – обнаруживают, что могут радикально повысить уровень выполнения задач подчиненными, если им удается воспитать в них чувство ответственности. Алексу не хочется спать, он бы еще почитал в постели, но если мне удается убедить его, что ему необходимо спать, мне уже не нужно принуждать его, как раньше. Так власть становится авторитетом. Выражаясь более академическим языком, происходит процесс формирования моральных норм, необходимых для решения стратегических задач. Главный источник власти руководителей – это не их право отдавать команды, а то, что они находятся в центре сетевой структуры. Им принадлежит возможность убеждать[59]59
  В этой мысли нет, собственно, ничего нового: это знаменитый вывод политолога Ричарда Нойштадта, исследовавшего природу власти президентов США, сформулированный еще в 1960 г.


[Закрыть]. То, что лидеры используют мораль как стратегическое средство, чтобы определять ход нашей жизни, звучит зловеще и подозрительно. И однако это как раз весьма разумный процесс, благодаря которому современным людям живется лучше, чем жилось людям во всех обществах прошлого. И мы могли бы сделать наше общество еще лучше.

Но как же руководители на деле используют слово в рамках своей стратегии для воспитания ответственности? Вот, например, как это делал в 1943 году Роберт Вуд Джонсон, председатель совета директоров Johnson & Johnson. Джонсон составил свод моральных принципов компании, назвав его «Наше кредо» (текст был вполне буквально высечен в камне). Он начинается такими словами: «Прежде всего мы считаем себя ответственными перед людьми, пользующимися нашей продукцией». Обратите внимание: он пишет «мы» и «наш», а не «я» и «мой»: эти слова должны были быть символом веры как руководства, так и сотрудников. Далее перечисляются менее важные обязательства компании: перед сотрудниками, перед жителями тех мест, где работают ее предприятия и, уже в последнюю очередь, перед ее акционерами. В течение трех поколений «Кредо» поддерживали вдохновляющими историями из жизни компании, и если посетить вебсайт компании сегодня, он по-прежнему организован вокруг различных сюжетов подобного рода. Имело ли это все какой-то реальный смысл?

В 1982 году компанию постиг страшный удар. Расследование обстоятельств смерти семи человек в Чикаго показало, что причиной их смерти стал яд, введенный преступником в бутылочки с тайленолом – популярным продуктом компании. То, что произошло после этого, было настолько необычно, что до сих пор приводится в качестве примера на занятиях в бизнес-школах. Еще до того, как высшее руководство компании успело среагировать на ситуацию, руководители местных отделений по собственной инициативе изъяли весь тайленол из торговой сети, пообещав магазинам полное возмещение убытков. Это не кажется таким уж необычным шагом только потому, что после этого инцидента такое поведение стало нормой в бизнесе, однако до 1982 года компании в подобных случаях не изымали продукцию; типичной реакцией было отрицание вины. Местные руководители компании рискнули взять на себя ответственность за шаг, стоивший компании около 100 миллионов долларов, поскольку принимали всерьез слова корпоративного кредо о том, что они должны ставить превыше всего интересы покупателей[60]60
  Как Макинтайр в своем новаторском исследовании, опубликованном в 1981 году, утверждал, что сущность моральных высказываний – в том, чтобы относиться к другим не как к средствам для достижения собственных целей, но как к цели самой по себе. См.: MacIntyre (2013); Макинтайр (2000).


[Закрыть]. Эти первоочередные меры (которые задним числом были полностью одобрены высшим руководством) были не только моральным поступком – выяснилось, что это также наиболее правильное поведение в бизнесе. Вопреки всем прогнозам компания быстро восстановила свою долю рынка[61]61
  В моральном кодексе Johnson & Johnson можно выделить три элемента: общую идентичность, которая строится вокруг общей моральной цели, определяемой в «Кредо» как продажа населению качественной и недорогой медицинской продукции, взаимную ответственность сотрудников за выполнение задач, связанных с достижением этой цели, и причинно-следственную связь, которая доказывает правомерность следования этим принципам «просвещенного эгоизма», обеспечивающим долгосрочную устойчивость компании и сохранение рабочих мест ее сотрудников (на вебсайте компании говорится, что она является одной из очень немногих компаний, просуществовавших больше столетия). Этот пример был любезно предоставлен мне Джоном Кеем.


[Закрыть].

Здравый принцип экономической науки, который признавал Адам Смит, состоит в понимании того, что односторонний альтруизм должен ограничиваться «долгом спасения». Он не способен в достаточной степени уравновесить частный интерес. Взаимные обязательства чрезвычайно важны, но их необходимо «строить». Именно это достигается совместным действием нарративов общей принадлежности, необходимости обязательств и целесообразного действия[62]62
  В интересах аналитического изложения я рассматриваю общую идентичность, взаимные обязательства и целесообразное действие последовательно, однако эмпирические данные, свидетельствующие о том, что возможность этического коллективного поведения предполагает совместное присутствие этих трех элементов, взяты из работ лауреата Нобелевской премии Элинор Остром (Ostrom 1990; Остром 2010) и ее последователей.


[Закрыть]. Я схематически представил это в виде последовательности: общая принадлежность, затем обязанности, затем целесообразное действие, но последовательность здесь не принципиальна, потому что, если общее действие дает позитивные результаты для многих людей, оно может служить основой как общей идентичности, так и общих обязательств.

Нарративы – очень мощное средство, но они могут расходиться с реальностью лишь до определенного предела: лидеров видят и слышат слишком многие, поэтому они не могут позволить себе явное противоречие между своими словами и делами. Их дела должны подтверждать их слова: если ты говоришь, что ты и я – это «мы», но при этом предпочитаешь свои интересы моим, ты сам изобличаешь лживость своих речей о том, что мы все принадлежим одному целому. Если мы говорим, что у нас есть обязательства друг перед другом, но при этом действуем в собственных интересах, мы изобличаем лживость этих разговоров о долге. Если бы компания Johnson & Johnson просто эксплуатировала своих сотрудников, ее глава никогда не взял бы на себя ответственность за изъятие продукта из торговой сети. Но его стиль руководства был именно примером для всех – и он даже удостоился президентской «Медали свободы», приняв ее от имени всех сотрудников компании.

Руководитель может расшатывать систему норм поведением, которое с ней не согласуется, а может укреплять ее, учитывая в своих действиях долгосрочные цели. Представим себе, что ваша аудитория подозревает вас в двуличии. Например, ваше «Кредо» гласит, что вы ставите интересы покупателей выше интересов прибыли, но может быть всё это написано просто для того, чтобы пустить пыль в глаза покупателям? Можно ли развеять такие подозрения? Майкл Спенс предложил свое решение этой проблемы – «теорию сигнализирования» и получил за это Нобелевскую премию. Например, добавить, что вы «действительно имеете это в виду» делу явно не поможет: если мы и не имеем это в виду, мы всё равно так скажем. Никакие слова тут не помогут – но может помочь поступок. Вам следует сделать нечто, что показалось бы человеку, который на самом деле ставит свои интересы выше интересов покупателей, неприемлемо высокой ценой. Единственное действие, которое убедит других, будет, наверное, для вас непростым, даже если вы и в самом деле говорите то, что думаете, но это та цена, которую необходимо заплатить, чтобы завоевать доверие. Подобные «сигналы» повышают доверие людей к вашей системе убеждений, но не делают излишним и слово: «сигналы» рождают доверие, слово делает ваши действия более понятными. Они дополняют друг друга.

Переход власти в авторитет принципиально важен для формирования отношений взаимности внутри очень больших групп людей – например, когда необходимо, чтобы все граждане признавали свои обязательства по уплате налогов. Лидеры – не инженеры человеческих душ, но они могут использовать наши эмоции. Лидеры, рассчитывающие только на принуждение, опасны. Хороший лидер способен воспользоваться своей позицией главного коммуникатора идей, находящегося в узловом центре сетевой группы. Он достигает влияния, действуя словом и делом. Все лидеры создают новые и корректируют старые нарративы таким образом, чтобы они гармонировали с системой убеждений группы, но только великие лидеры создают сами системы убеждений[63]63
  Подробнее теория, обосновывающая эти положения, и соответствующие данные рассмотрены в: Collier (2018d).


[Закрыть]. Последним убедительным примером руководства на основе нарративов, распространяемых в рамках сетевого сообщества, стала организация ИГИЛ. Ее лидеры поняли гигантские возможности социальных сетей по распространению действенных новых нарративов. Нарратив принадлежности к группе связал вместе молодых людей, считавших себя до этого шведами, марокканцами, бельгийцами, тунисцами или австралийцами, дав им новую общую идентичность, основанную на вере. Нарратив долга вынуждал их совершать жестокие деяния в стремлении заслужить уважение остальных участников группы. Новые нарративы выстроили причинно-следственную связь, делая выполнение приказов осмысленным и связывая те ужасы, которые они творили, с земной целью построения «халифата». Благодаря щедрым источникам пушечного мяса и саудовским деньгам ИГИЛ быстро стала значительным игроком на мировой арене, которого, как когда-то фашизм, удалось сокрушить только благодаря превосходящей силе. Ее система убеждений обладает внутренней цельностью и устойчива благодаря этому, а каждый ее элемент, взятый по отдельности, настолько отвратителен, что создает пропасть между группой и остальным миром, сплачивая группу еще более.

Нарратив ИГИЛ служил ее стратегии, целью которой было отбросить наше общество в XII век. Наши лидеры могли бы использовать его для достижения более позитивных целей.

Обязательства «мягкого действия»

Мы начали с дефицита нравственности, характерного для современного капитализма: нам говорят, что общество может обойтись без нравственности, потому что частный интерес сам собой приведет всех нас к нирване массового благосостояния. «Жадность есть благо»: чем больше у людей потребностей, тем больше они будут работать и тем быстрее будет расти наше общее материальное благосостояние. Но мы ушли уже очень далеко от этого идеала. Дело в том, что мы – общественные существа, хотя каждый из нас в отдельности не является ни homo economicus, ни святым альтруистом. Мы нуждаемся в уважении и принадлежности к группе, и именно они образуют базис наших моральных ценностей. Шесть таких ценностей оказались общими для людей, живущих в самых разных уголках земли, и ни одна из них не вытекает из разума. Забота о ближнем и свобода – это, быть может, первичные ценности с точки зрения эволюции. Верность и почитание святынь, по-видимому, сформировались как ценности, сохраняющие группу: члены группы должны были соблюдать их как нормы и интериоризировать их как ценности, а наградой за это было сохранение принадлежности к группе. Нормы справедливости и иерархии, по-видимому, развились как средство сохранения порядка в группе, а наградой за их соблюдение было уважение.

Наши ценности имеют значение, потому что выполнение наших обязательств, которого они требуют, важнее удовлетворения наших желаний. Удивительно, как на основе этого ограниченного набора ценностей мы научились формировать практически неограниченное число обязательств, создавая системы убеждений, состоящие из нарративов и обеспечиваемые действиями-сигналами. Такие системы убеждений могут сознательно строиться лидерами, находящимися в узловых центрах своих сетевых сообществ: семей, частных компаний и целых стран. В зависимости от конкретного содержания нарративов они могут порождать удивительно разные формы группового поведения, каждая из которых в конечном счете поддерживается нашими общими ценностями и устремлениями.

Все это важно с точки зрения поиска решений тех проблем, которые стоят сегодня перед нашими странами. Нас соблазняют разные идеологии, каждая из которых стремится оторвать мораль от наших общих ценностей. Каждая ставит превыше всего разум и предпочитает какую-то одну ценность другим. В результате каждая из них неизбежно входит в противоречие с какими-то из наших ценностей и психологическими основаниями, на которых они держатся. Если достижение их главной цели подрывает идеал принадлежности к группе, они отвечают: «Что из того?» Если это обрекает кого-то на унижение, они ответят: «Значит, так тому и быть…» – все идеологии допускают «неизбежные потери» и твердят, что когда рубишь лес, неизбежно летят щепки. Хотя все они сходятся на том, что высшая ценность – это разум, они не согласны друг с другом в определении того, что это за разум. Именно поэтому путь идеологии неизбежно приведет к неразрешимым социальным конфликтам. Идеологии ведут нас не вперед, к их воображаемым утопиям, а назад, к «беспросветной, тупой и кратковременной» жизни.

Популисты тоже стремятся привлечь нас на свою сторону. Они превозносят наши ценности и устремления, но отвергают социальное знание, накопленное за многие века и находящее отражение в нашем практическом разуме и наших учреждениях, и игнорируют нашу способность строить отношения взаимности. Приди они к власти, они тоже отбросили бы нас в прошлое.

В этой книге предлагается иной путь: путь этического капитализма, отвечающего нормам, построенным на наших ценностях, отточенным практическим разумом и воспроизводящимся самим обществом. Простота этого предложения обманчива: здесь немало своих противоречий и сложностей. Идеологов смутит оборот «построенный на наших ценностях», популистов – «отточенные практическим разумом». Наконец, что значит «воспроизводящиеся самим обществом»? Здесь я не имею в виду никакое идеальное состояние вне времени, будь то государство Платона, марксистский рай или триумф «конца истории» – все они смехотворны. Под таким воспроизведением я имею в виду только то, что нормы общества не должны нести внутри себя семена собственного разрушения. Выражаясь языком общественных наук, мы стремимся создать нечто, что будет «локально устойчивым». Время от времени общество неизбежно будет испытывать потрясения: природные, такие как изменение климата, или духовные, такие как рождение новой религии. Такие потрясения могут настолько сильно «выбрасывать» общество из его локального равновесия, что оно вынуждено будет двигаться в направлении совершенно иных норм. Но наши нормы не должны падать под грузом собственных противоречий.

Мы уже нарисовали достаточно связную картину того, как поведение отдельных людей формируется обязательствами, почему это важно, почему этот процесс может нарушаться и как его можно восстановить. Чуть ниже я намерен рассмотреть эти идеи в связи с тремя видами групп, играющих главную роль в нашей жизни: семьей, частным предприятием и государством. Я покажу, как руководители этих групп могли бы формировать взаимные обязательства, перестраивая капитализм так, чтобы он способствовал утверждению наших общих ценностей, а не подрывал их.

Делая особый акцент на взаимных обязательствах, я сильно расхожусь с преобладающим политическим дискурсом, который свел моральную проблематику к борьбе за индивидуальные права и блага, свалив все обязательства на плечи государства. Ведь чтобы у кого-то возникло право, у кого-то другого должно возникнуть обязательство. Появление нового обязательства диктует смену поведения, делающую возможным осуществление возникшего права: без соответствующего обязательства новое право останется пустым звуком. Это обеспечивается именно взаимным характером обязательств: каждое новое право неразрывно связано с новым обязательством.

Права предполагают обязательства, но обязательства не обязательно предполагают права. Обязательства родителей перед детьми идут намного дальше юридических прав детей. «Долгу спасения» также не обязательно соответствует какое-то право: мы бросаемся спасать тонущего в пруду ребенка потому, что он оказался в беде, а вовсе не потому, что у него есть право быть спасенным. Общество, которому удается сформировать множество обязательств, может быть щедрее и гармоничнее, чем общество, где всё решают только права. Обязательства по отношению к правам – это примерно то же, что налоги по отношению к государственным расходам: наиболее сложная задача. Западные избиратели уже в основном усвоили, что главная проблема государственных расходов – это правильный баланс между благами, которые они обеспечивают, и способами их покрытия. Если он не обеспечивается, то на выборах политики просто обещают населению щедрые траты, а в послевыборный период проблема превышения бюджетных расходов над доходами «решается» с помощью инфляции[64]64
  Это явление получило название «политического делового цикла»; Chauvet and Collier (2009).


[Закрыть]. Аналогией новых обязательств служат дополнительные доходы бюджета, аналогией «создания» прав – дополнительные расходы. Права и притязания на них могут быть вполне оправданными, но это определяется только путем публичного обсуждения того, чьи обязательства будут их поддерживать.

Без такого анализа процесс порождения новых прав из старых текстов будет подобен работе печатного станка: индивидуальные права сыплются на население как свеженапечатанные банкноты. Если мы не создаем соответствующих им новых обязательств, для устранения дефицита нужно будет чем-то поступаться. Если люди не готовы нести бремя обязательств, соответствующих новым юридическим правам, могут пострадать те обязательства, которым не соответствуют юридические права, – например, сам принцип взаимности и некоторые виды «долга спасения».

Такой акцент на правах открыл новые возможности для юристов. Обычно юристы исходят из какого-то письменного текста – например, закона или договора – и стараются «вычитать» из него те права, которые могут им подразумеваться. Каждое такое решение впоследствии становится прецедентом и побуждает их искать возможности «вычитать» еще какое-то право. Такой процесс «открытия» юристами-профессионалами новых прав, подразумеваемых старыми текстами, приводит к тому, что в обществе медленно нарастает разрыв между тем, что «открывают» специалисты, и тем, что является этически оправданным в глазах большинства людей. Вот пример из современной британской жизни, который уже не выглядит чем-то экстраординарным: некий суд постановил, что школы уже не вправе употреблять слова «мать» и «отец», поскольку это нарушает «открытые» юристами права однополых пар. В данном случае новое право, созданное судьей в интересах горстки людей, уничтожает фундаментальные понятия, которыми пользуются миллионы других семей при воспитании детей. Это решение, вред от которого столь колоссально перевешивает предположительно создаваемое им благо, свидетельствует о победе идеологии над прагматизмом; эгоистическое отстаивание собственных прав ослабляет взаимное уважение.

Признавая новые обязательства перед другими, мы создаем в обществе условия для большего процветания; пренебрегая ими, мы идем в противоположном направлении. В капиталистическом обществе нарастает явление пренебрежения обязательствами; первейшим его симптомом является снижение уровня доверия между людьми. Главным индикатором изменения уровня доверия между людьми в предстоящие десятилетия служит то, как он изменился в среде американской молодежи уже сегодня: сегодняшняя молодежь – это завтрашние взрослые, а тенденции, зарождающиеся в Америке, переносятся в Европу. Показатель доверия к людям у американских подростков упал на 40 %[65]65
  Период конкретного цитируемого обследования охватывает последние 35 лет. В ходе обследования подростков спрашивали, согласны ли они с утверждением «Большинству людей можно доверять».


[Закрыть]. Это падение произошло во всех слоях населения, но особенно отчетливо оно проявляется среди малоимущих. По мнению Роберта Патнэма, это говорит не о какой-то растущей паранойе, а о «враждебной социальной реальности, в которой живут люди»[66]66
  Putnam (2016), p. 221.


[Закрыть]. Несмотря на все обещания благосостояния, сегодня капитализм приносит людям только агрессию, унижение и страх, превращаясь в «общество ротвейлеров». Чтобы эти обещания стали реальностью, необходимо восстановить чувство уважения людей друг к другу. Прагматизм говорит, что в этом нам нужно руководствоваться рассуждением, учитывающим условия и реальные факты. Именно этим мы теперь и займемся.