Текст книги "Свободен!"

Глава 41

Человек на другом конце провода не был заинтересован в том, чтобы я беседовал с выбранным мною полицейским.

– Я не могу просто так выдернуть полицейского инспектора из постели. Я профессиональный переговорщик. Вам придется иметь дело со мной. Если хотите с кем-то связаться, действуйте через меня, – заявил он. Его тон был раздраженным. Возможно, это тоже входило в тактику переговоров.

Меня осенило, что нужно произнести следующее: «Слушайте, свяжите меня с ним в течение часа, или я причиню вред заложнице». Я серьезно рассматривал такую возможность, потому что мне казалось, что если существует угроза для жизни, то в соответствии с правилами он должен по мере сил исполнять мои желания. Но это наверняка укрепило бы его во мнении, что я удерживаю заложницу. Что не входило в мои планы.

Я чувствовал себя нелепо, но так как окна закрывали ставни, мне пришлось добраться до почтового ящика, чтобы взглянуть, что происходит снаружи. Я вспомнил, что крышку почтового ящика нужно толкнуть вперед, но тогда мой высунутый палец окажется слишком уязвим, поэтому пошел искать ручку.

Потом я сообразил, что в доме горит свет, который будет заметен в щели открытого ящика. Полоска света с моей головой в виде тени посредине – без сомнения, идеальная мишень.

Я выключил в доме свет и приступил к делу.

Я разглядел полицейскую машину на приличном расстоянии слева, другую – довольно далеко справа. Похоже, они перекрыли участок дороги, чтобы мимо никто не проехал. Я сомневался, что смогу увидеть полицейских. Но была вероятность, что черные тени за машинами – это именно они.

Дверь издала глухой звук – мне показалось, что в нее попала пуля. Я резко отпустил крышку ящика и отскочил в сторону.

Я попытался вспомнить, что мне рассказывала Габриэль об осадах, когда несколько месяцев назад мы стояли с ней на вершине скалы. От нее я узнал, что с тысяча девятьсот семидесятого года все захваты заложников в Европе заканчивались арестом или смертью, но ничего более полезного и менее пугающего в голову мне не приходило. Я помнил ее рассказ о том, что обычно бойцы снабжены приборами ночного видения, поэтому лучше оставлять в осажденном доме свет включенным – тогда они видят хуже, чем обычный человек. А если осада затягивается, они предпочитают штурмовать дом в конце своей смены, чтобы не перекладывать задание на чужие плечи. Это означало восемь или девять утра? Но действуют ли эти правила в Испании? Полагаю, да. Полицейский везде полицейский, это интернациональное понятие. Но в Испании их смена может заканчиваться раньше, чем в Великобритании.

Что еще я мог вспомнить? Она говорила, что в Англии им запрещено стрелять, если чьей-то жизни не угрожает реальная опасность. У меня было ощущение, что испанцы начнут стрелять в любом случае. Она упоминала о гранатах, которые передвигаются по комнате зигзагообразно, и о слезоточивом газе. Мне нужно было срочно заблокировать щель почтового ящика и, вероятно, печную трубу.

Я не мог придумать, чем забить щель ящика. Молотки, гвозди и весь полезный инвентарь вместе с мышами находились в сарае-пристройке, выходящем на задний двор. Лучшее, что я мог придумать, – это втиснуть в проем несколько книг, а потом протащить комод по коридору и придвинуть его к двери.

Очевидно, полицейский спецназ обычно проникал через входную дверь, и у них в арсенале было несколько методов, чтобы ее взломать. Они могли использовать таран. Или сделать дырку в двери, выстрелив специальным зарядом. Или наиболее популярный метод: подбежать к почтовому ящику и забросить что-то вроде якоря, соединенного цепью с машиной. Машина резко даст задний ход, и дверь сразу вылетит. Я надеялся, что, заблокировав почтовый ящик, помешал применить последний вариант.

Теперь на очереди была печная труба. Я взял побольше простыней и запихнул их в нее. Труба была довольно широкая, но я был уверен, что дымоход слишком узок, чтобы по нему спускаться. Все же я понимал, что они способны забраться на крышу и сбросить вниз гранату или пустить слезоточивый газ.

Я вернулся обратно, чтобы посмотреть на Эми. Она уже уснула, несмотря на яркий свет в кухне.

Я снова включил чайник и отправился в туалет.

Я почти не сомневался, что слышу голоса с улицы, под окном туалета, поэтому старался не шуметь и не стал спускать воду, что вообще-то против моих правил. Потом я прижал ухо к окну. Я был убежден, что они в паре дюймов с другой стороны стекла, но не мог разобрать, что они шептали.

Я вернулся к телефону.

– Алло? – сказал я.

– Алло.

– Если я не буду вешать трубку, как я узнаю, что мне хотят сообщить что-то интересное? – спросил я.

– Мы покричим снаружи, и вы возьмете трубку.

С ума сойти.

Я снова положил телефонную трубку на стол.

Я решил, что изменю стратегию с дымоходом. Если бы я был на их месте, то все равно бы бросил гранату. Ведь они не знали, что я запихал туда простыни. В результате граната застрянет в простынях и взорвется, проделав большую дыру в стене или потолке, и они смогут проникнуть внутрь или хотя бы пустить слезоточивый газ.

Тогда я вынул простыни и разжег в камине сильный огонь. Никто в здравом рассудке не станет лезть в огонь, а труба быстро разогреется, и они не рискнут что-либо затевать на крыше. План не безупречный, но гораздо лучше идеи с простынями.

Я еще раз позвонил Габриэль с мобильного. Ответа не было.

У меня возникло странное ощущение, что теперь мне нужно чем-то себя занять. Единственное, что оставалось делать, – ждать, когда полиция окажется внутри. Я чувствовал, что, сидя так, подчиняюсь судьбе, но не мог придумать, что еще предпринять.

Я сел за стол рядом с Эми и взял трубку.

– Алло? – сказал я.

– Алло, – ответил полицейский.

– Слушайте, – предложил я. – Давайте я выйду с поднятыми руками и без оружия, а вы пообещаете не стрелять.

Гениально.

– Сначала мы хотим видеть заложницу, – настаивал он. – Иначе откуда нам знать, что вы не устроили в доме ловушку и мы не взорвемся, когда пойдем за вашей женой?

– Я не могу показать вам заложницу, потому что у меня ее нет, – повторил я в очередной раз.

– Вы и так обвиняетесь в одном убийстве, сеньор Гонгола, и я вам советую…

– В каком убийстве?

– Мы получили ордер на ваш арест по обвинению в убийстве сеньоры Олаи Мухики.

– Почему? – Я был потрясен.

– У нас есть улики, подтверждающие вашу вину, в том числе анализ крови.

Оказалось, полиция всего мира использует одни и те же слова, когда объясняет выдвинутые против вас обвинения. У меня сложилось впечатление, что ордер на арест для него самого явился новостью, как будто он только что получил сообщение от коллеги. Возможно, они планировали арестовать меня на следующий день, но тут возникла проблема с заложницей и заставила всех поторопиться.

Тогда я понял одно: что бы ни случилось, они все равно мне не поверят. Однако еще был шанс, что они позволят мне покинуть дом, а когда арестуют, выяснят, что Габриэль в доме нет. Тогда с меня снимут хотя бы одно обвинение.

А если Габриэль действительно собиралась утверждать, что я держал ее в заточении, а они каким-то образом неправильно поняли ее слова? Если заявит, что я взял ее в заложницы, но ей удалось позвонить в полицию и выбраться из дома до их приезда? В таком случае у полиции против меня будет обвинение в убийстве, плюс возникшее недоверие, вызванное провокационным поведением Габриэль, плюс предыдущие претензии к моей матери из-за нападения на полицейского, плюс подозрения в связях с ЭТА. В результате меня точно посадят. Полиция всегда так делает. Например, сажает Аль Капоне за неуплату налогов. Обвинение не имеет большого значения.

Я был пьян, мне хотелось спать, было непонятно, что делать дальше.

Я занялся огнем в камине. Пламя сильно разгорелось, и это было уже хорошо.

Я вспомнил, что у меня есть номер полицейского, который наполовину мне поверил. Я решил позвонить ему напрямую, но, как и следовало ожидать, мне никто не ответил.

Я размышлял, не поджечь ли дом. Я представлял, что смогу укрыться в одной из комнат и поджечь другую часть дома, а потом, в неразберихе, в дыму, при суете пожарных команд мне с Эми удастся убежать. Им будет гораздо труднее стрелять в людей, потому что они будут опасаться попасть в одного из своих.

Если я попытаюсь это сделать, мы с Эми рискуем погибнуть.

Я бы мог сдаться и надеяться, что против меня не будет серьезных обвинений. Я знал, что снаружи очень темно. Полицейские не установили прожекторов для освещения местности, а значит, если я открою дверь, они не поймут, есть ли у меня в руках оружие. Это показалось мне странным. Было бы естественно, если бы они навели на дверь фары машин, чтобы видеть, как я буду выходить. Или все сделано намеренно? Им нужна темнота, чтобы можно было в любой момент пробраться в дом? Значит, их стратегия – штурмовать.

Я постарался рассмотреть другие варианты. Я бы мог… Я не имел понятия, что еще мог сделать.

Думай, Сал, думай.

А если представить, что Габриэль невиновна? Ее захватил, скажем, Алекс. Возможно, он хочет ее убить. Меня арестуют, а если полиция и будет искать Габриэль, то не слишком долго. Она может погибнуть, прежде чем ее обнаружат. Мой арест не давал мне никаких преимуществ. Только я слышал, что она поехала к конструкциям Чиллиды. Возможно, кто-то следовал за ней на машине. Ведь Алекс не должен был знать, кто из нас отправится на железную дорогу, а кто – в Сан-Себастьян. Значит, за ней следили. Ее похитили, и Алекс позвонил в полицию от моего имени: но зачем? Чтобы я не мог явиться и спасти ее? Чтобы мне не верили, по крайней мере на первых порах, а у них было время уехать. Потом он ее убьет и сможет исчезнуть. В таком случае мне нужно бежать, чтобы помочь ей. Иначе я или сяду на несколько дней в тюрьму, как это уже было раньше, или меня застрелят.

Я стал снова прокручивать в голове всю ситуацию, которую только что обсудил сам с собой, и это было еще одним проявлением опьянения. Если предположить, что Габриэль окончательно сбрендила и желает организовать мою смерть или заключение в тюрьму, то она наверняка будет уверять, что я действительно держал ее в заложниках. Ей уже удалось подсунуть мою окровавленную рубашку, бог знает когда, на место убийства Олаи, и теперь мне не отвертеться. Тогда я все равно должен выбраться отсюда: чтобы найти доказательства своей невиновности или покинуть страну и до конца жизни работать барменом на одном из Греческих островов. Кто знает? Как бы то ни было, мне нужно было бежать.

Глава 42

Я сообразил, что одна из проблем заключалась в том, что они считали нас иностранцами, а следовательно, им казалось, что они не разбираются в логике нашего поведения; они не доверяют нам, как любым иностранцам, и постараются действовать решительно.

Снаружи раздался голос в громкоговорителе:

– Мы хотим поговорить с вами.

Очевидно, они где-то отыскали человека, владеющего английским; меня это удивило, потому что я считал, что мы нормально общаемся по-испански.

– Подойдите к телефону, – велел голос.

Я взял телефонную трубку.

– Мы просим, чтобы вы позволили нам говорить с заложницей.

– Не могу, потому что у меня нет заложницы, – ответил я.

Он, очевидно, ожидал от меня именно такого ответа, потому что сразу продолжил:

– Я должен вас предупредить, что если вы не желаете сотрудничать и не выдвигаете никаких требований, мы готовы взять дом штурмом.

– Я хотел связаться с полицейским, о котором упоминал, – запротестовал я.

– Как мы уже говорили, в его офисе нам сообщили, что вас разыскивают по обвинению, не имеющему отношения к похищению, а значит, он вряд ли будет расположен к вам лучше, чем я.

– Да, но я все равно хочу с ним связаться, – настаивал я.

– До вашего ареста мы не предоставим вам такой возможности.

Мне было интересно, начнут ли они штурмовать дом без всякого предупреждения, или объявят время и дадут несколько минут на размышление. Возможно, они ждали какое-то официальное лицо, которое должно дать добро на операцию.

Я вбил себе голову, что штурма уже не избежать, но возможно, это была паранойя. Насколько я еще оставался пьян? Могло быть и хуже.

В итоге я вернулся к своему первоначальному решению: нужно бежать, а не сдаваться. Конечно, была вероятность, что меня схватят при попытке побега, но тут уж ничего не поделаешь. Я и так потратил слишком много времени на пьяные сомнения.

Человек, забравший Эми и, вероятно, мою белую рубашку, проникал в наш дом беспрепятственно. Я постарался сконцентрироваться на этом. Это могло подсказать мне, как действовать. Я отнес Эми в ее комнату и огляделся. Окна были наглухо закрыты. Снаружи не было балкона или выступа, поэтому я сомневался, что сюда можно забраться без помощи лестниц.

Потом я зашел в ванную. Здесь окно было маленьким и тоже надежно запертым. Мне всегда казалось, что изначально в ванной было второе окно, но его забили, когда к одной из стен пристроили сарай. Помещение выглядело вполне надежным.

Я вернулся в комнату Эми.

Чердак.

В потолке был люк, ведущий на чердак. Я пододвинул стул и встал на него. Люк открылся легко, но наверху было темно, и я взял фонарь.

Ничего интересного. Темный чердак без окон и без других лазов.

Но все равно чердак казался наиболее подходящим путем для побега.

Я взял фонарик в зубы и стал пробираться наверх. Моя пораненная рука болела от напряжения, но это было меньшее из зол.

Мне повезло. В одном месте между кирпичами образовалась прореха; очевидно, здесь начал крошиться цемент.

Я вынул несколько верхних кирпичей. У моих ног уже была небольшая куча цемента – там, где известка обсыпалась раньше. Было очень похоже, что эти кирпичи вынимали раньше, а потом вернули на место.

Теперь передо мной зияла дыра в четыре кирпича шириной и три глубиной. Я просунул туда фонарь. Там находился пристроенный к дому сарай с односкатной крышей, где я хранил инструменты и газонокосилку. Хотя он располагался на самом высоком склоне холма, все же чердак был в девяти футах от земли. Прыгать довольно рискованно, но я вполне мог это сделать. Первая хорошая новость за несколько месяцев.

Если похитители Эми проникли таким образом, то они совершили крутое восхождение; но все же это было вероятно. Еще им пришлось сбить наружный засов с сарая. Или отвинтить его, что, как я теперь понимал, не слишком тяжело. После того как Эми похитили во второй раз, я не выходил в сад и не проверял, был ли взломан или снят засов. Теперь я молился, чтобы так оно и было, иначе я бы не смог выбраться из сарая.

Я пролез обратно в комнату Эми и вернулся в кухню. Открыл газ. Подхватил Эми и пошел по дому, распахивая все двери.

Я решил, что мой план сработает; взял полиэтиленовый мешок, положил туда несколько картонных пакетов с детским молочным питанием и бутылочку. Потом записал несколько телефонных номеров, нашел документы и фотографии, которые, по моему мнению, могли пригодиться, сложил все это в мешок и добавил несколько пластырей. Моя повязка уже намокла от крови, но у меня не было времени заняться ею.

Я нашел перевязь для ребенка и прикрепил Эми к груди. Еще взял кошелек и мобильный телефон.

Я нашел метлу, забрался на стул и залез на чердак. Держа метлу за ручку, опустил вниз через люк. Я зацепил ею спинку стула, и мне удалось отодвинуть его к стене.

Втянул метлу обратно на чердак и захлопнул люк.

Я совершил ошибку. То ли по глупости, то ли из-за опьянения я забыл внизу фонарь.

Мне пришлось снова открыть люк, подцепить стул, спуститься вниз вместе с Эми, найти фонарь и проделать все заново. Дом уже наполнился запахом газа.

Я снова оказался на чердаке.

Я считал, что полиция может начать штурм в любой момент, а если они выстрелят или бросят ручную гранату, то взорвут себя. Когда им удастся меня схватить, они навесят на меня еще одно убийство. Но вероятнее всего, утечка газа приведет к его концентрации в гостиной, где горит огонь в камине. Дом взорвется сам собой. В любом случае, когда произойдет взрыв, мне нужно будет бежать во всю прыть.

Я решил, что для дилетанта я придумал неплохой план.

Конечно, если мы с малышкой не погибнем.

Я вынул один за другим камни из стены, отделяющей дом от сарая.

Один из кирпичей упал и разбил что-то стеклянное, наверное банку. Я ждал, внимательно прислушиваясь, но снаружи не было никаких признаков активности.

До этого Эми вела себя тихо, но теперь забеспокоилась. Она готовилась к настоящему плачу и уже начала предупреждающе хныкать.

В боковом кармане у меня лежала пустышка. Я облизал ее и сунул в рот Эми. Похоже, она пришлась ей по вкусу, но моя дочь все же давала мне понять, что оставляет за собой право заплакать в самом ближайшем будущем.

Я попытался спуститься в сарай-пристройку. На стене висели полки, которые я сам когда-то сколотил, сейчас они служили чем-то вроде лестницы. Какая ирония судьбы: я сам создал дорогу, по которой похитители проникли в дом.

Моя задача заключалась в том, чтобы не сбить аккуратно расставленные инструменты, электрические розетки и двадцать с чем-то стеклянных банок с не отмытыми от краски кистями. Почему я просто не выбросил их на помойку?

Что-то хрустнуло под моим ботинком. Пластмассовая коробка, в которой я хранил старые винты и шурупы. Я никого не слышал и, возможно, поэтому полагал, что меня тоже не услышат. Конечно, такая логика была странной. Ведь они старались пробираться осторожно, тогда как я все время что-то крушил и ломал.

Наконец мы с Эми оказалась на полу сарая.

До взрыва дома оставалось мало времени. Я должен был проверить, открыта ли дверь, хотя это могло меня выдать. Помимо прочего мне до смерти хотелось выяснить, была ли дверь до этого взломана.

Целую вечность я сидел и ждал в темноте.

Эми хныкала все больше. Я стал ритмично подбрасывать ее вверх и ловить. Она заплакала громче. К подбрасыванию я добавил качание из стороны в сторону. Она немного притихла, но окончательно не успокоилась.

Мне казалось, что я слышу, как снаружи у двери перемещаются полицейские. Я напрягал слух. Определенно там было какое-то движение. Я приготовился к тому, что, если они откроют дверь, мне придется бежать во всю мочь мимо них. Возможно, удастся застать их врасплох, но более вероятно, что в оцеплении у них стоят наготове меткие стрелки. Эми уже хныкала без остановки. Я принялся укачивать ее. Я слышал, что снаружи бегают люди. Должно быть, до них доносилось хныканье Эми. Перебежки прекратились, и я различил перешептывание. Эми отдыхала, но собиралась снова заплакать.

И тут раздался мощный взрыв!

Я настолько боялся, что Эми выдаст мое присутствие, что на время забыл о газе. Когда до меня дошло, что взрыв действительно прогремел, я понял, что даже не знаю, с какой стороны находятся петли, а с какой – замок. Дверь открывалась наружу, а внутри не было ручки, поэтому я сильно пнул левую половину.

Она не пошевелилась.

Я резко толкнул правую.

Дверь немного поддалась, но не открылась. Я ударил ее подошвой. Я использовал весь свой вес, а оказавшись снаружи – побежал. Стояла непроглядная тьма. Я карабкался вверх по склону.

Я был уже футах в двадцати от дома, когда заметил позади людей, бегущих куда-то в сторону. Я надеялся, что они направлялись к двери кухни и не заметили меня. Взрыв не вызвал большого пожара, по крайней мере сначала, но я предполагал, что это неожиданное происшествие сбило полицейских с толку. Возможно, они даже потратили драгоценные минуты, обсуждая, что делать дальше. Взрыв также имел дополнительный эффект: они пусть и ненадолго утратили свою наблюдательность.

Я услышал крики:

– Полиция! Бросай оружие!

Потом другой голос прокричал то же самое:

– Полиция! Бросай оружие!

Голоса раздавались довольно далеко за моей спиной. Я был уже наверху, на склоне. Полицейские брали штурмом дом и кричали то, что у них принято, или все же разглядели меня?

Я бежал от дома, вдоль по высокому склону. Следующие сто или больше ярдов я хотел оставаться на этой высоте, а потом спуститься к дороге, хотя мчаться по крутому склону без всякого освещения было очень тяжело.

Послышался громкий окрик и шум погони, а по склону прошелся луч фонаря.

Моя нога провалилась в кроличью нору или в какую-то яму, и весь мой вес пришелся на лодыжку.

Снова раздался крик:

– Эй, ты! Стой! Стой или будем стрелять!

Меня точно заметили.

Глава 43

Я бежал с максимальной скоростью, на которую был способен в полной темноте. Не был уверен, как лучше поступить, и пока просто продолжал бежать.

Я пробежал пять или десять ярдов с того момента, как мне кричал полицейский.

Лучи двух фонарей следовали за каждым моим движением.

Им нужно было решить: стрелять в меня или нет. Мало кто способен принять такое решение с легким сердцем, и они колебались. Но была ли скорость достаточной, чтобы мой побег удался?

– Стой, или я стреляю! – прокричали за моей спиной.

Я понимал, что человеку придется остановиться и занять устойчивую позицию, чтобы прицелиться. Их было трое или четверо. Кто-то из них держал фонари, и по крайней мере один должен был стрелять.

Выстрел.

Звук был такой громкий, что, казалось, ружье находилось всего в футе от меня.

Я был на зеленой вершине холма. Я знал, что нужно бежать зигзагами, поэтому вильнул в правую сторону.

Моя нога зацепилась, и я упал на бок. Даже скорее не упал, а сполз. Я катился по склону. Это спасло мне жизнь. Благодаря падению я оказался в безопасности. Вскоре я восстановил равновесие и ощупал Эми, чтобы удостовериться, что она, пристегнутая к моей груди, не пострадала.

Я изменил направление движения, попытался найти тропинку, по которой мы с Габи любили гулять. Тропинка вела в Португалете, и я рассчитывал на то, что полицейские не слишком хорошо знают эту местность и не сумеют меня опередить.

Я бежал в темноте не останавливаясь, а в моей ноге электрическими разрядами пульсировала боль.

Наконец я понял, что нахожусь уже довольно далеко. Я чувствовал, что мне сопутствует удача, и надеялся, что удастся бежать. Но меня мучила страшная боль. Моя правая лодыжка была сильно вывихнута.

Я послушал, следует ли кто-нибудь за мной, и пришел к выводу, что нет.

Я заблудился. В темноте не было ни одного ориентира, который подсказал бы мне путь. Я был уверен, что тропинка, которую я искал, где-то рядом, но не представлял, нужно ли мне немного подняться или спуститься, чтобы найти ее.

Неожиданно я оказался на более ровной поверхности. Я ускорил шаг, но мне приходилось все время прихрамывать, ставя правую ногу боком, чтобы уменьшить нагрузку на лодыжку.

Внизу появились огни Португалете. Я пробежал гораздо больше, чем предполагал. Я очень быстро добрался до дороги, которая вела от нашего дома в городок.

У меня был план, хотя и не слишком хороший.

Я затерялся среди домов. Я не позволял себе оглядываться. Мне почти удалось не бежать по дороге, иначе меня бы сразу догнала полицейская машина. Между домами в Португалете множество тропинок, которые соединяют большие дороги, поэтому мне удалось пробраться окольными путями.

Должно быть, было уже около половины шестого утра; в такое время на улицах мало прохожих, но все же то там, то здесь попадались люди, что было совсем некстати. Не было толпы, в которой можно затеряться, но полиция получит достаточно свидетелей, которых спросят, видели ли они меня.

Если я хотел поехать на электричке – что было для меня довольно рискованно, – нужно было перебраться на другой берег реки. Еще на той стороне, в районе доков, были подходящие постройки, где я мог бы спрятаться. На моем берегу тоже располагались доки, и было ясно: какой бы план я ни выбрал, мне следовало спускаться к реке.

На мою голову давил тяжелый груз и мешал размышлять. Начиналось похмелье. Сам не знаю как, но я оказался у въезда на транспортный мост и стал изучать часы его работы. Я вел себя глупо. Меня разыскивала полиция, а значит, рано или поздно они должны были заявиться к мосту, ведь я тоже попал сюда, когда Эми похитили в первый раз.

Я посмотрел налево, на доки, и подумал, что это лучший из вариантов. Я уже направился в ту сторону, когда заметил две машины, которые съезжали по холму, приближаясь ко мне. Машины были без полицейских огней, поэтому я как идиот ждал их приближения, чтобы убедиться, что это полиция и что мне нужно сматываться. Я потерял не только необходимые мгновения, но и почти все пути к отступлению.

Я заковылял обратно к транспортному мосту. Полицейские машины выехали на тротуар. Их дверцы начали открываться. Я полез на парапет высотой в три фута, взбежал по какой-то металлической лестнице и оказался на крыше билетных касс.

– Полиция! Стой!

Я не подчинился.

Они отставали от меня всего на несколько секунд.

Я залез на второй барьер, высокий, служивший ограждением. Мне было чрезвычайно трудно двигаться с малышкой, пристегнутой к груди, потому что приходилось постоянно сильно отклоняться от металлической конструкции. Только человек в полном отчаянии способен на такое. Мой путь привел меня на площадку, где останавливалась кабина лифта. Полицейские немного задержались – они обсуждали, стоит ли следовать моему примеру, а один из них что-то говорил по рации. Если бы мне даже удалось забраться выше и преодолеть сто шестьдесят метров моста, я бы оказался на другом берегу не раньше, чем полицейские, которые бы уже поджидали меня там.

Но я все равно полез.

Мне нужно было балансировать на балке шириной в три дюйма. У меня зародилась надежда, что полицейские каким-то образом потеряли меня из виду, но Эми ее рассеяла, предусмотрительно громко заплакав.

К этому времени я обнаружил тонкую аварийную лестницу, которую использовали для эвакуации людей при поломке лифта. Я лез, а мои движения сопровождались зловещим скрипом – металл жалобно стонал, когда на него давили. Примерно через пятьдесят ступенек лестница закончилась, и я очутился на малюсенькой площадке, откуда начиналась следующая лестница, расположенная под углом.

Я был немного озадачен, потому что полиция не дышала мне в затылок. Возможно, они обсуждали тактику действий и сообщали коллегам, что нашли меня. Но я полагал, что они не прекратят преследование.

Пять минут я карабкался, а потом остановился перевести дух и впервые посмотрел вниз. Я проделал примерно полпути наверх, но забрался уже достаточно высоко, чтобы ощущать колебания моста. Бог знает, что бы я почувствовал в ветреный день. Теперь я мог расслышать треск: то ли мост двигался, то ли кто-то, кого я не видел, поднимался по лестнице.

Я посмотрел вверх.

И напрасно.

Восход начинал раскрашивать небо желтыми и розовыми красками. Быстро неслись облака. У меня было впечатление, что я кружусь, а мост вертится вместе со мной. Может, я все еще был пьян?

Я двинулся дальше. Теперь мне пришлось тяжело. Мои руки прикасались к ледяной стали, настолько холодной, что пальцы коченели. Единственная хорошая новость заключалась в том, что порез на моей ладони ныл не больше, чем раньше, а новая боль меня немного отвлекала. В любом случае, у меня не было выбора; я должен был преодолевать боль и цепляться за каждую следующую ступеньку.

В билетной кассе зажгли свет. Им удалось найти сотрудников и открыть ее – или касса всегда начинала работать это время? Я не мог вспомнить, что было написано на табличке с расписанием. Но это не имело значения. Скоро здесь будут ходить лифты, и полицейские смогут подняться на мост.

Я пытался взбираться быстрее. Эми наконец-то замолчала.

Я снова взглянул вверх. Оставалось еще две лестницы. Сотня ступеней. У меня еще был шанс оказаться наверху раньше них. Стараясь двигаться с прежней скоростью, я посмотрел на другой берег. Пока там не было заметно никакой активности. Чтобы добраться туда на машинах, полицейские должны были приехать из Бильбао: там был еще один мост через реку и ближайший полицейский участок. Если, найдя меня у моста, они вызвали подкрепление, то у меня была четверть часа. Пять минут, чтобы все организовать, и десять минут, чтобы доехать. Другой вариант: возможно, подкрепление не вызывали, тогда им пришлось бы проехать до Бильбао по этому берегу, пересечь реку по мосту и вернуться обратно, что составляло не менее двадцати минут. Я начинал думать, что моя идея перебраться по мосту была спасением. Если, конечно, я не свалюсь и не погибну.

До вершины оставалась еще одна лестница.

Конструкция раскачивалась все сильнее, облака неслись с возрастающей скоростью. Я изнемогал от усталости. Что-то двигалось и гудело. Я не сразу сообразил, что это.

Механизм лифта.

Шкив и тросы пришли в движение. Ночью кабину лифта оставляли наверху; теперь она начинала свое долгое путешествие вниз. Внутри были включены лампы, и, проезжая мимо, кабина меня осветила. Я услышал крик, который донес до меня ветер:

– Вон он!

Я продолжал лезть вверх. Мне предстояло преодолеть последние тридцать ступенек. Я понимал, что смогу добраться до верха раньше лифта. Все знают, что лифты движутся целую вечность.

Лифт ударился о нижнюю платформу у основания стальных вышек, и этот звук разбудил молчаливую реку. Двери открылись.

Впереди еще половина лестницы. Двадцать пять ступенек. От усталости я уже почти ничего не видел.

Я поднялся еще на восемь или десять ступенек, когда услышал, что внизу закрылись двери. Еще одна ступенька – я двигался безнадежно медленно. Меня тошнило от напряжения.

Наступила напряженная пауза, затем я увидел, как потянулись вниз стальные тросы; ровное и неумолимое движение.

Мне было необходимо ненадолго остановиться. Я слишком устал.

Противовес бесшумно плыл вниз. Я с трудом поднялся еще на три ступеньки. Потом еще на одну. Я еще мог это сделать. Цель уже была близка. Но добравшись до вершины, я вряд ли буду способен стоять на ногах, а полицейские выгрузятся там со свежими силами. Черт возьми, они же поднимутся на лифте, конечно, они будут полны сил. Подлецы.

Кабина лифта проплыла наверх мимо меня. Мне оставались еще пять ступеней. Пять паршивых ступеней. Лифту понадобится время, чтобы причалить к площадке. И он не сразу откроет двери.

Три ступени.

Меня затронула полоса света, когда открылись двери лифта. Раздался стук ботинок – это выходили полицейские. Если бы я двинулся по основному пешеходному пути, они смогли бы стрелять в меня. Я пригнул голову, пережидая, пока они освободят лифт. Они суетились как раз в том месте, где заканчивалась аварийная лестница.

Под пешеходным проходом для туристов находился служебный настил шириной примерно в три доски, человек на нем не помещался в полный рост. По одну сторону настила шли перила. А по другую была пропасть в шестьдесят метров глубиной. Вероятно, наверху рабочие использовали страховочные веревки. Я ухватился за перекладину, раскачался и спрыгнул вниз.