Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

XXXVI

Вернувшись в башню и облокотясь на окно, королева предалась мечтам обо всех сердечных радостях, ее переполнявших. Но тайна ее счастья уже не принадлежала ей одной: госпожа Малеотская видела многое, а чего не видела, о том догадалась. Она тихонько подошла и заговорила:

– Как хорошо быть вчетвером!

Королева слышала, но не проронила ни слова, как будто речь эта не достигла ее ушей.

– Да, – повторила та, – как хорошо вчетвером.

Тут королева обернулась к ней:

– Скажите мне, почему вы так говорите?

– Возможно, я допустила невольную нескромность, госпожа; я знаю, что не следует быть накоротке со своею госпожой, если надеешься сохранить ее благосклонность.

– Нет, вы не можете сказать ничего такого, за что я перестала бы любить вас; я знаю, вы так разумны и учтивы, что мне вовсе незачем вас опасаться; скажите мне, что у вас на уме: я этого хочу, я вас об этом прошу.

– Как пожелаете, госпожа моя; я сказала, что хорошо быть вчетвером, поскольку узрела новые узы, свитые вами вчера в роще с бравым рыцарем. Вы и есть та, кого он любит превыше всего на свете, и не следует этому противиться; вам не найти лучшего предмета для своей любви.

– Боже мой! Так вы его знаете? – с живостью воскликнула королева.

– Я его знаю так близко, что только я одна и могла бы поспорить с вами за право обладать им; более года я держала его в моей собственной темнице. Это я дала ему и алые, и черные доспехи, в которых он первенствовал в обеих ассамблеях. Поэтому я и просила вас в тот памятный день призвать его на подвиг ради вас, ибо уже подозревала, что сердце его отдано вам как единственной даме, достойной его. Одно время я лелеяла надежду, что он меня полюбит, но его ответ разубедил меня, и с той поры я только и мечтала открыть, к кому обращены все его помыслы. Вот для чего я дважды приезжала ко двору.

– Но вы сказали, что лучше всего быть вчетвером: почему? Если есть тайна, не лучше ли она будет сохранена среди троих?

– Да, без сомнения.

– Так значит, втроем лучше, чем вчетвером.

– Госпожа, это не тот случай. Рыцарь вас любит, это не подлежит сомнению; Галеот об этом знает, а стало быть, пребывая вместе, они смогут говорить об этом в свое удовольствие. Но не вечно же они будут здесь; они даже поторопятся уехать; а вы останетесь, и вам некому будет поверить свои думы; придется вам нести их бремя одной. Если бы вы соизволили взять меня четвертой в ваш круг, мы бы утешались в их отсутствие, беседуя о них меж собою, как они непременно будут беседовать о нас.

– Однако, – сказала королева, – вы знаете, кто этот рыцарь, о ком вы говорите?

– Боже мой, нет! Но по взорам, которые он метал на меня, пока оставался с вами, по явной тревоге, что его заметят, вы можете судить, узнал ли он меня.

– О! Я вижу, вы слишком хитроумны, чтобы мне надеяться что-либо скрыть от вас. Вы желаете полного моего доверия; вы его получите. Да, я люблю бравого рыцаря, не буду отпираться перед вами; но если я несу свое бремя, я хочу, чтобы и вы несли свое.

– Что вы хотите сказать, госпожа моя? Само собой разумеется, я сделаю что угодно, чтобы заслужить вашу дружбу.

– Вы ее заслужили; могла ли я пожелать себе лучшую наперсницу? Но только знайте: начав однажды, я с вами уже не расстанусь; ежели я с кем сроднюсь, не бывает дружбы крепче, чем моя.

– Что ж, будем вместе, госпожа, везде и всюду и сколько вам угодно.

– Предоставьте мне заботу о том, как лучше укрепить нашу дружбу; и знайте отныне имя рыцаря, которого вы держали в плену и который дал мне клятву: это сын короля Бана Беноикского, это Ланселот Озерный, лучший на свете рыцарь.

За этими беседами настало время ложиться спать. Королева пожелала разделить свое ложе с госпожой Малеотской, которая этому долго противилась, якобы не заслужив такой чести. Не спрашивайте, говорили ли они еще о том, что было у них на душе, прежде чем заснуть. Королева спросила у подруги, отдала ли она уже кому-нибудь свою любовь.

– Нет, я любила всего лишь раз, и это были одни мечтания.

Она подразумевала Ланселота, в которого была одно время безумно влюблена. Тогда королева утвердилась в своем замысле; но она не желала ничего говорить, пока не узнает, каковы обстоятельства у Галеота.

Они поднялись на рассвете и отправились к шатру короля, чтобы составить приятное общество монсеньору Гавейну.

– Просыпайтесь, сир, – сказала королева с улыбкой, – это уже верх лености – спать по сию пору.

Затем, взяв с собою многочисленную свиту из дам и девиц, она поехала к тому месту, где накануне дала первый залог любви.

– Вот место, – сказала она госпоже Малеотской, – которое я отныне предпочту всем другим. Тут мне дано было свести знакомство с двумя отважнейшими рыцарями на земле! Вы заметили, сколь прекрасен, благороден, великодушен Галеот? Скоро я поведаю ему, как мы стали неразлучными подругами, и я уверена, что он будет этому очень рад.

Когда они вернулись к шатру короля, они увидели там Галеота, и королева сказала, найдя случай отвести его в сторонку:

– Галеот, во имя того, что вам дороже всего на свете, скажите мне, любите ли вы всею душой хотя бы одну даму или девицу?

– Нет, госпожа.

– Вот зачем я это спрашиваю: я избрала себе любовь по вашей воле; теперь я намерена избрать вам любовь по моей, а именно – прекрасную, учтивую и мудрую даму, видного положения, облеченную немалой властью.

– Как пожелаете, госпожа моя; я ваш телом и душой; извольте сказать, кто эта дама, которую вы задумали дать мне в подруги.

– Она вам отсюда видна; это госпожа Малеотская.

И тогда она изъяснила ему, как эта дама узнала их тайну и как она целый год держала Ланселота в своем плену.

– Я знаю ее как самую лучшую и верную даму на свете; оттого-то мне и хотелось бы, чтобы вы связали себя взаимной любовью. Разве мудрейшему из рыцарей не пристало иметь мудрейшую из подруг? Когда вы с моим рыцарем будете в дальних краях, вы сможете вдвоем беседовать о том, что мило вашим сердцам, о том, что сокрыто в глубине ваших дум. А тем временем нам, остающимся здесь, вернее достанет сил переносить наши горести; общими будут наши радости, страдания и надежды.

– Я вам ответил, госпожа, – повторил Галеот, – я ваш и телом, и душой.

Тогда королева призвала госпожу Малеотскую.

– Готовы ли вы, – спросила она, – сделать то, что я пожелаю?

– Разумеется, госпожа.

– Тогда я отдаю вас душой и телом этому рыцарю. Согласны ли вы на это?

– Госпожа моя, вы можете располагать мною, как сами собой.

– Подайте мне оба ваши руки. Галеот, я дарую вас этой даме в чистосердечной и верной любви. А вас, госпожа Ма-леотская, я дарую этому рыцарю как тому, кто отныне завладеет вашими сладчайшими помыслами.

Оба изъявили согласие; королева велела им обменяться поцелуями, и они уговорились придумать способы видеться как можно незаметнее и чаще.

Уладив это, они вернулись к шатру короля, который ожидал их, чтобы отправиться к мессе. После службы и утренней трапезы они пошли навестить монсеньора Гавейна: они решили проведать рыцарей, раненных в последних ассамблеях, притом Галеот одной рукой поддерживал госпожу Малеотскую, а другой королеву. Наконец, они условились собраться снова ближайшей ночью, как собирались накануне, и на том же самом месте.

– Я останусь с королем, – сказала королева, – а вы пока предупредите своего друга, чтобы он затерялся в толпе рыцарей; его здесь редко видели, так что никто не станет им заниматься; а когда мало-помалу собрание разойдется, мы сможем, не возбуждая подозрений, доехать до знакомого вам места.

Галеот не преминул известить своего друга об этом уговоре. Когда уже близился вечер, он велел своему сенешалю выехать в луга с Ланселотом, как только сам он примкнет к королю с королевой. Вначале он подался к королю; все расселись за столом, а когда скатерти были убраны, королева предложила дамам прогулку по лугам. Все выехали вместе: король, королева, рыцари и дамы. Вскоре королева замедлила шаг, поджидая госпожу Малеотскую и нескольких дам и девиц. Сенешаль и Бравый рыцарь смешались со свитой короля, а затем, как будто бы без цели, неспешно двинулись по тропе, приведшей их в то место, куда обе дамы уже прибыли прежде них. Что вам еще сказать? Они пробыли там около часа, и повторять их беседы было бы вовсе неуместно. Вместо речей, ничего иного не было между ними, кроме поцелуев и сладостных объятий, предвестников еще совершеннейших радостей. Слишком рано пришлось озаботиться возвращением; дамы вернулись к королю, Ланселот и Гале-от к своему шатру. Те же тайные свидания были и в последующие дни; пока мессир Гавейн, увидев, что может снова усидеть верхом, не поблагодарил короля, королеву и дам за их приятное общество и не стал убеждать короля, сколь выгодно ему удержать при дворе принца Галеота и его друга, Бравого рыцаря:

– Вы им многим обязаны, сир дядя, и вы можете вполне положиться на их службу.

Но Галеот ответил, когда король завел об этом речь, что ему непременно надобно вернуться в Сорелуа после столь долгого отсутствия; впрочем, он дал слово приехать, как только наведет порядок в собственных делах.

Не спрашивайте о последних свиданиях Ланселота и Галеота со своими дамами, были ли они исполнены вздохов и слез. Оба обещали не упускать любого случая, чтобы вернуться обратно. А после королева уговорами склонила короля настоятельно просить госпожу Малеотскую остаться при дворе.

– Это дама разумная, осмотрительная и всеми любимая, – сказала она, – я думаю, она вам не откажет из добрых чувств ко мне.

Король одобрил этот умысел королевы, и госпожа Малеотская, вначале поломавшись для виду, согласилась на любезную просьбу короля.

XXXVII

Оставив короля Артура, Галеот повел Ланселота в свою страну Сорелуа, лежащую между королевством Уэльс и Дальними островами. Он владел этой землей не по наследству, а завоевав ее у Глохира, племянника короля Нортумбрии. Король Глохир оставил после смерти прекрасную дочь; Галеот позаботился о ее воспитании и думал вернуть ей отцовское наследие, выдав ее замуж за Галеодена, своего племянника, как только тот достигнет возраста посвящения в рыцари[98]98
  В Средние века права наследования нельзя было попрать, кроме как в исключительных случаях, отдаваемых на суд Церкви. Вот почему Галеот сохраняет Сорелуа для наследницы правителя, у которого он его отвоевал. Большие Французские Хроники сообщают нам, что причина, побудившая Филиппа-Августа жениться на дочери графа де Эно, состояла в том, что она происходила по женской линии от Карла, герцога Лотарингского, брата последнего короля из династии Каролингов (Chroniques de S.-Denis, йd. Techener, t. IV, p. 215). (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Сорелуа был приятнейшей из всех земель, прилегающих к Бретонскому морю; он изобиловал реками, лесами, плодородными почвами. Он граничил с владениями короля Артура, и Галеот любил там бывать, проводя свои досуги на псовой и соколиной охоте. С одной стороны его окаймляло море, с другой река, называемая Асурн[99]99
  Варианты: Арсиз, Эз, Сюрп. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]: широкая, быстрая и глубокая, впадающая в море. Были там замки, города, леса и горы. Чтобы туда попасть, нужно было пройти по двум мощеным дорогам шириною всего в три локтя[100]100
  Локоть равнялся примерно нашему полуметру. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], а длиною более семи тысяч пятидесяти локтей. У входа и выхода высились прочные башни, каждая под защитой рыцаря испытанной доблести и десяти ратников, вооруженных секирами, копьями и мечами. Любой, кто требовал прохода, должен был сразиться с рыцарем и его десятью ратниками. Если он преодолевал заслон, имя его заносили на стену у входа в башню, и с того дня он обязан был нести службу вместо побежденного, пока Галеот не соизволит послать одного из своих рыцарей ему на замену. Если же он терпел поражение, рыцарь брал его в плен.

Дороги эти были устроены во времена Глохоса, отца Глохира, из опасений перед внешними врагами. Прежде в Сорелуа прибывали на кораблях и ладьях; но, начиная со времени, когда пророчествовал Мерлин, и до завершения превратных времен, то есть в продолжение тысячи шестисот девяноста недель[101]101
  Около тридцати двух лет и шести месяцев. Эту оценку я взял из рукописей 751 и 1430. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], в Сорелуа нельзя было войти иначе, как по дорогам, охраняемым так, как мы видели[102]102
  Несмотря на приписываемую ему протяженность, Сорелуа, вероятно, представлял собой полоску суши, расположенную в Честершире, у северной оконечности Уэльса, между Ланкаширом и Флинтом. Выше Честера две небольшие речки почти целиком отделяют эту полоску от бретонской земли. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

В Сорелуа Галеот и удерживал своего друга долгое время. Но все досуги, коим они вволю могли предаваться, скоро стали бы им в тягость, если бы не скрепившая их дружба и не наслаждение, находимое ими в беседах о своих любовных делах. Никто в королевстве Логр не знал, где пребывает Галеот, кроме двух королей, которые были в свое время гарантами и одни только знали имя рыцаря, привезенного Галеотом. Но игры, забавы, охотничьи выезды с ловчими птицами, собаками или сетями не могли их развлечь; они бы вернулись ко двору короля Артура, если бы не боялись пробудить подозрения тех, кто окружал королеву; доброе расположение короля не могло их успокоить, и они с нетерпением ждали известий о новых ассамблеях, дабы иметь случай показать свою доблесть и оправдать выбор, сделанный дамами их сердец.

Миновал уже месяц, как они были в Сорелуа, когда Владычица Озера прислала к Галеоту юного отрока и просила взять его на попечение до возраста посвящения в рыцари. Это был Лионель, старший сын короля Богора Ганнского. Ланселоту не составило труда узнать его; ведь он долго жил с ним у Владычицы Озера. Когда Лионель появился на свет, его мать заметила у него на груди алое пятно в виде льва; оттого и дали ему такое имя. Когда она захотела обнять его, он сам обвил свои ручонки вокруг ее шеи и сдавил так, словно хотел задушить. Это было предзнаменование его доблести, о коей свидетельствует история его жизни. Отметина оставалась у него до того дня, когда он сразил коронованного Ливийского льва, чью шкуру он подарил мессиру Ивейну Уэльскому[103]103
  См. т. II, гл. LXXVIII. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Но здесь книга покидает Галеота, Ланселота и Лионеля, чтобы вернуться к королю Артуру и мессиру Гавейну.

XXXVIII

После отъезда Галеота король Артур вернулся в свои владения, неизменно занятый тем, что вершил над всеми правый суд, восполнял ущерб, умело выказывал щедрость. После Лондона, Камалота, Кардуэля он переехал в Карлион, город, ему наиболее приятный. Там он созывал придворный сбор, продолжавшийся две недели.

Празднества подходили к концу, и королева, ничего так не желая, как возвращения своего друга, уже полагала, что нашла повод для новой ассамблеи, когда один нежданный случай заставил отложить на время исполнение самых сокровенных ее мечтаний. Однажды король Артур, сидя за столом в кругу своих рыцарей, погрузился в такое раздумье, что позабыл все, и кушанья, и сотрапезников. Опершись рукой на слоновую кость рукояти кинжала, он вздыхал; слезы текли из его глаз. Кэй-сенешаль заметил это первым и тут же указал мессиру Гавейну, мессиру Ивейну, Лукану-бутельеру, Сагремору Шалому и Грифлету, сыну До. Мессир Гавейн подозвал слугу:

– Ступай, – сказал он, – к той девице, что наливает королю; забери кубок у нее из рук и скажи, чтобы она подошла ко мне поговорить.

Девица эта была Лаура Кардуэльская, дочь одного норвежского короля, некогда бывшего бутельером[104]104
  Бутельер – смотритель винного погреба и виноградников; впоследствии эта должность вобрала в себя управление всем дворцовым хозяйством и превратилась в должность дворецкого, отняв часть функций у сенешаля. (Прим. перев.).


[Закрыть] в королевстве Логр, и сестры короля Артура. Она была любимицей королевы, королю же приятно было видеть, как она исполняет службу своего отца.

Когда она подошла к мессиру Гавейну, тот ей сказал:

– Милая кузина, пойдите скажите королю, что мы просим его поделиться с нами, о чем он так надолго задумался и что мы могли бы ему посоветовать.

Лаура вернулась к королю, немало смущенная этим наказом. Она преклонила колени и, не посмев заговорить, ухватила за скатерть и живо потянула ее на себя. Кинжал выскользнул из руки Артура, и он в удивлении воззрился на девицу.

– Сир, – сказала она, – мессир Гавейн велел мне спросить у вас, что вас так озаботило, и не могли бы ваши верные люди помочь вам советом.

– Вернитесь и скажите тем, кто вас послал, что лучше бы они не давали вам этого наказа. Если уж им хочется, чтобы я заговорил, то пусть узнают, что я размышлял об их позоре.

Лаура передала этот ответ; рыцари, поначалу озадаченные, поднялись из-за стола и подошли к королю:

– Сир, вы сказали нам, что размышляли о нашем позоре; мы просим вас как нашего законного сеньора пояснить нам, чем мы заслужили подобный упрек.

– Я вам скажу. Да, это великий позор для вас, что вы забыли данную вами клятву не возвращаться сюда, пока не получите вестей о доблестном рыцаре в алых доспехах, о том самом, что позднее уладил мир между мною и Галеотом. А вы вернулись без него, и до сих пор вы ничего о нем не знаете. Это ли не клятвопреступление и вероломство?

– Сир король, – ответил мессир Гавейн с деланным спокойствием, – вы правы; но и вам тоже бы надо поставить в укор, если вы могли потерпеть у себя в доме рыцарей-клятвопреступников и изменников. А вы, рыцари, слушайте меня.

И подойдя к окну, откуда был виден монастырь, он произнес:

– Да не помогут мне ни Господь Бог, ни святые заступники, если я вернусь в дом монсеньора короля прежде, чем найду Алого рыцаря. Пусть те, кто первоначально принялся за этот поиск, последуют за мной, если им это по-прежнему угодно!

С этими словами он ушел; те, кто слышал и кто сопровождал его в предшествующем поиске, поклялись, как и он, не возвращаться, пока не обретут вестей о рыцаре. В зале их было четырнадцать; а прочие были в своих землях.

Король не замедлил раскаяться в своих словах. Встав из-за стола, он пошел к королеве и попросил ее сделать что-нибудь, чтобы удержать Гавейна. Королева тут же поспешила в дом мессира Гавейна и нашла его уже облаченным в доспехи, кроме головы и рук.

– Милый племянник, – сказала она, – это верно, что вы снова задумали пуститься на поиски?

– Верно, как ничто другое, госпожа.

– Я пришла просить у вас один дар, во имя вашего передо мною долга.

– Госпожа, знайте наперед, что за все королевства мира я не соглашусь остаться.

– Как! Любезный сир, возможно ли, чтобы ради поисков неведомого рыцаря вы покинули вашего дядю, короля Артура, удрученного горем и сожалением о столь легковесных словах? Дождитесь, по крайней мере, пока с вами не соберутся сорок рыцарей, прежних ваших спутников.

– Что до этих сорока, – ответил мессир Гавейн, – это их дело, а не мое; кто хочет оставаться с обидой на королевские речи, пусть остается! Что же до меня, я не намерен возвращаться, пока своими глазами не увижу рыцаря, коему мы обязаны миром.

Королева увидела, что решимость его непоколебима.

– Скажите королю, – добавил Гавейн, – что я отступлюсь от начатого поиска разве что под угрозой быть лишенным чести или угодий[105]105
  Этот эпизод с обидой Гавейна на короля, видимо, является своего рода подражанием ссоре, излагаемой в неизданных версиях книги об Артуре, по поводу прозвища Уморенный, данного Кэем Сагремору. [Основания для такого прозвища см. в т. II, гл. LI. (Прим. перев.)]. В Приложении можно найти упоминание об этих версиях, отринутых первыми собирателями книг о Круглом Столе. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Он потребовал свой шлем и собрался уже сесть на коня.

– Ах! милый племянник, – сказала ему вдогонку королева, – вы ведь не знаете, какая дорога вернее доведет вас до цели вашего поиска. Выслушайте меня, но прежде обещайте никому не рассказывать того, что я скажу сейчас. Разумно вам будет найти Галеота; он теперь, должно быть, вместе с Алым рыцарем; и рыцарь этот не кто иной, как Ланселот Озерный, завоеватель Скорбного Оплота.

Она ушла, опасаясь, не слишком ли много она сказала, а мессир Гавейн остался доволен тем, что узнал. Ему подвели коня, он сел верхом, повесил щит на шею, взял копье из рук оруженосцев и уехал, а с ним девятнадцать рыцарей из тех сорока, что взялись за этот поиск в первый раз. Вот их имена: Ивейн Уэльский, Бранделис, Кэй-сенешаль, Сагремор Шалый, Лукан-бутельер, Госуэн Эстрангорский, Грифлет – сын До Кардуэльского, Гладоален Каэрмурский, Галегантен Уэльский, Карадок Короткорукий, Карадигейс, Ивейн Лионельский, герцог Толас, Конан Каэртский, Гру – Рыжий рыцарь, Адам Красавчик, Галь Лысый, юнец из Норта и король Идер.

Доехав до межевого камня под названием Плита Мерлина, где Мерлин казнил двух чародеев[106]106
  Этот поступок Мерлина не упоминается в книге о его деяниях и свершениях. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], мессир Гавейн обратился к своим спутникам:

– Сеньоры, если вы не против, давайте разъедемся здесь. Куда бы ни привел нас случай, повсюду мы будем спрашивать о странствующих рыцарях, виденных там; и когда мы вернемся к монсеньору королю Артуру, то расскажем чистосердечно обо всем, что видели и делали, будь то к нашей чести или к поношению.

Все это обещали; а напоследок, чтобы никто их не узнал, но сами они могли признать друг друга, они позаботились вывернуть свои щиты[107]107
  Т. е., вероятно, снять кожу со щитов и вывернуть ее наизнанку. (Прим. перев.).


[Закрыть] так, чтобы никто не распознал, в какие цвета они окрашены и какие знаки на них начертаны.

XXXIX

Последуем вначале за мессиром Гавейном. Два дня он ехал, не видя ничего, что стоило бы упомянуть. Был месяц июль, небо было чистое, погода ясная, земля в зелени и цвету. Наконец, спускаясь с одной горы, он заметил издали четырех рыцарей в доспехах. Один из них оставил своих спутников и помчался к нему галопом с копьем на упоре, не тратя времени на вызов. Мессир Гавейн изготовился встретить его, как подобает; но тот лишь ухватил его коня за узду; конь поднялся на дыбы и едва не опрокинулся навзничь; а мессир Гавейн узнал Сагремора.

– Что такое, Шалый, – сказал он, – это на меня вы ополчились?

– Ах! сир, простите: я вас не узнал.

– Да уж вижу, тьфу ты Господи! Но невелика беда. Что это за рыцари были с вами?

– Вы их узнаете: это мессир Ивейн, Кэй-сенешаль и Грифлет, сын До. После того, как мы разошлись, вчера мы снова встретились у родника на перекрестке Семипутья.

Остальные трое рыцарей подъехали и были рады увидеться с мессиром Гавейном; и уж раз они опять объединились, сами того не желая, они условились некоторое время ехать сообща.

И вот они беседуют, смеются, шутят; но дивятся, что так долго едут без приключений. Наконец, на спуске с одного холма, на обширной равнине, окаймленной лесом, взоры их остановились на большой сосне, тенью своей осеняющей родник. Вскоре они увидели, как прискакал оруженосец со связкой копий на плече. Подъехав к роднику, оруженосец спешился, развязал пучок и расставил копья вокруг сосны; он снял с шеи черный щит, крапленный серебром, и подвесил за ремень на одну из ветвей. Проделав все это и не сходя с коня, оруженосец поддал шпоры и вернулся в лес, откуда появился.

Из того же леса, но по другой дороге почти одновременно прибыл рыцарь в полных доспехах. Он взглянул на копья, прислоненные вокруг сосны, остановился, развязал шлем и спешился; увидев щит, подвешенный к ветвям, он застонал, вздохнул и залился слезами. Мгновение спустя он как будто утешился, весело поднял голову и выказал все признаки живейшего удовольствия.

– Вот уж воистину, – сказал сенешаль, – если этот рыцарь не безумен, я не знаю, какие безумцы бывают на свете.

– И правда, странное дело, – сказал мессир Гавейн, – как догадаться, что все это значит?

– Нет ничего проще, – ответил Кэй, – пойду и спрошу у него. Если рыцарь откажется говорить, уж я сумею проучить его.

– Проучить должен я, – воскликнул Сагремор, – это меня всегда первым несет из ряда вон, оттого я и прозван Шалым[108]108
  «Головой клянусь, вы не пойдете, но пойду я; ибо вы прекрасно знаете, что от меня неурядица в доме короля Артура, потому и зовусь я Шалый». (Рук. 1430, л. 75). Это прозвище Сагремор заслужил, потому что в больших ассамблеях или на турнирах он первым вырывался из рядов и никогда не согласовывал свои действия с остальными. Этот смысл шалого поведения подтверждается одним отрывком из неизданной части книги об Артуре: «Тогда войска начинают сближаться одно с другим. А Сагремор рвется из ряда вперед всех на Амиранта Мониса, надменного Сена. И когда его соратники видят, как он поехал, то говорят: Это Сагремор Шалый, будет справедливо, если первый поединок достанется ему». (Рук. 387, л. 144). Это имя, как видно из той же книги об Артуре, было дано ему после возвращения с последней битвы с Сенами. Слишком далеко вклинившись в ряды врагов, он был сбит и попал бы в плен, если бы Гавейн не пришел ему на выручку. Старая королева Вандебьера говорила тогда: «Он долго не проживет; еще ни один рыцарь так не заслуживал прозвания Шалого». С тех пор его иначе и не называли, и он не находил, что это дурно. (Прим. П. Париса). В русскоязычных текстах Сагремору нередко дают прозвище «Желанный». Это очевидная ошибка перевода: старофранцузское слово desreй (беспорядочный, неуравновешенный, неумеренный) путают с современным desirй. (Прим. перев.).


[Закрыть].

– Это право за Сагремором, – сказали остальные, смеясь.

Поворчав, Кэй уступил, и Сагремор подъехал к роднику.

– Любезный сир, – сказал он, – четыре рыцаря, стоящие на краю этого поля, желают знать, кто вы такой и отчего так перемежаете горе и радость.

– Любезный сир, – ответил тот, не взглянув на него, – нечего вашим четырем рыцарям смотреть, что я делаю: я не набиваюсь к ним в друзья.

– Так дело не пойдет.

– А как же оно пойдет? Или вы намерены силой заставить меня сказать то, что вас нисколько не касается?

– Да; или говорите, или защищайтесь.

Незнакомец тут же подвязал шлем, сменил свой белый с черной четвертью щит на тот, что висел на дереве, не избегнув при этом новых стенаний и слез; он ухватил самое крепкое из принесенных оруженосцем копий и стал поджидать Сагремора. Тот преломил свою глефу о черный щит, крапленный серебром, но сам был выбит из седла с первого удара. В тот же миг незнакомец схватился за повод, наотмашь ударил коня и пустил его вскачь налегке в сторону леса.

Ничто не может сравниться с досадой и смущением Сагремора. Потешясь над его неудачей, Кэй сказал со смехом мессиру Гавейну:

– Вам не кажется, что Сагремор мог бы поменьше спешить?

Он в свой черед пришпорил коня и, проезжая мимо, снова уязвил беднягу Из-Ряда-Вон:

– Вот вам и ваше право, Сагремор, вы довольны?

Но и ему было уплачено той же монетой. Рыцарь Сосны, услыхав от него тот же вопрос и тот же вызов, вместо ответа поверг его на землю ничком, а коня его прогнал в сторону леса. Грифлет и мессир Ивейн решили было отомстить за своих собратьев; но, как и эти двое, оказались спешены и безлошадны. Мессир Гавейн, хотя и восхитился доблестью Рыцаря Сосны, не мог взирать без горькой жалости на злоключения своих друзей.

– Боже упаси, – сказал он, – чтобы я за них не отомстил или не разделил их участь!

Он стиснул глефу рукой и только собрался пришпорить коня, как вдруг увидел, что из леса выехал тучный горбатый карлик верхом на громадном коне с позолоченным седлом; на плече у него была крепкая дубовая жердина, недавно вырубленная.

– Обождите, сир, – сказал Грифлет мессиру Гавейну, – посмотрим, что дальше будет.

Карлик остановился у родника, приподнялся в седле и жердиной, которую держал двумя руками, жестоко отходил рыцаря; а тот, и не думая противиться, двинулся вместе с карликом обратно в лес.

– В жизни я не видел ничего диковиннее, – сказал мессир Гавейн. – Никогда еще столь благородный муж не терпел надругательства от столь мерзкого ублюдка. Я хочу узнать, кто этот рыцарь.

– Прежде всего, – сказал сенешаль, – соблаговолите, мессир Гавейн, подумать о наших конях и пригнать их нам обратно, если вы их найдете; иначе мы обречены остаться здесь.

Гавейн согласно кивнул, снял одну узду из тех, что закинул на ветви Рыцарь Сосны, когда отгонял коней, и поскакал в сторону леса. Он вскоре нагнал коня Ивейна и направил его на след хозяина, предоставив двум другим рыцарям самим отыскивать своих коней.

Он узнал следы подков лошадей рыцаря и карлика; но настала ночь, он не мог их разглядеть, спешился и уснул под дубом. Наутро, выезжая из леса, он увидел богатый шатер, раскинутый посреди красивого цветущего луга. Он подъехал ко входу и, не сойдя с коня, просунул туда голову; прекрасная дева покоилась полулежа на роскошной постели; служанка расчесывала гребнем слоновой кости с золотыми врезками ее длинные белокурые волосы, раскинутые по плечам[109]109
  В неизданной части книги об Артуре эта дева, которую здесь причесывают, оказывается в родстве с Гиромеланом и живет в башне, где толпа осаждает мессира Гавейна и девицу с арфой. Там тоже видна насмешка над мессиром Гавейном, но за то, что он целую ночь держал в объятиях прекрасную Эле и ничего с нею не сделал. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]; вторая служанка одной рукой подносила ей зеркало, другой – венок из цветов. Гавейн пожелал ей доброго дня.

– Дай вам Бог того же, – отвечала она, – если вы не из тех негодников, что позволили бить доброго рыцаря!

– Сударыня, из тех я или нет, но извольте сказать мне, кто этот добрый рыцарь и почему он давал себя бить мерзкому карлику.

– Замолчите! Я вижу, вы из тех, о ком я говорила. Ниспошли, Господи, сраму на вашу голову!

И только она вымолвила эти слова, как мессир Гавейн почувствовал, что конь под ним брыкнулся и упал бездыханный. Он взглянул и увидел карлика, который вонзил в бока животному длинный меч. Вне себя от гнева, мессир Гавейн выбрался, схватил карлика, ударил его кулаком, поднял и привязал своим недоуздком к одному из шатровых столбов.

– А! – завопил урод, – говорила же мне моя матушка!

– Что она говорила, твоя матушка?

– Что меня убьет злобная мразь, самая вонючая на свете!

– Превосходно; ты и вправду умрешь, если не скажешь, кто этот рыцарь, который то плакал, то смеялся, да еще позволил тебе избить себя.

– Скажу, если ты пообещаешь сразиться с тем, кто лучше него и кто имеет на него право[110]110
  Т. е. на поединок с ним. (Прим. перев.).


[Закрыть].

Гавейн задумался на миг, почуяв опасение вступиться за дурное дело; но он так хотел заставить карлика говорить, что обещал все, от него требуемое.

Тогда карлик сказал:

– Этого рыцаря зовут Гектор, и доблесть его не раз уже испытана. Оставьте ваше зеркало, дитя мое, и сходите за ним.

Служанка повиновалась, отвернула полог шатра, спустилась в грот и скоро вернулась, держа за руку рыцаря в ратной котте, молодого, белокурого и стройного; хотя в лицо его впечатались следы от петель кольчуги, погнутых дубиной карлика.

– Вот кого ты видел в бою у родника, – сказал карлик, – а девица, лежащая здесь, – моя племянница, единственная дочь богача, вассала госпожи Рестокской. В ходе той войны, что ведет моя госпожа, мой брат был смертельно ранен. Прежде чем отдать Богу душу, он меня призвал и поручил мне опеку его единственной дочери и надзор за ее наследством[111]111
  В неизданной книге об Артуре это было изложено немного иначе. Эли, мужа госпожи Рестокской, смертельно раненного в битве с Сенами, привозят в его замок; прежде чем испустить дух, он поручает своей прекрасной, мудрой и молодой жене племянницу, у которой был второй дядя в лице карлика Монабонагрена. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. И вот племянница моя влюбилась в этого рыцаря, который тоже любит ее пуще всего на свете. Я вовсе не думал сразу отдавать племяннице отцовское наследство, и потому, едва заприметив их любовь, я объявил им, что, ежели они хотят однажды стать четою, придется им дождаться, когда мне будет угодно соединить их; а иначе племянница никогда не вступит во владение уделами, отданными под мое призрение. Барон, который докучает моей госпоже Рестокской, – это рыцарь из ближнего удела по имени Сегурад; до сего дня никто не мог заставить его сложить оружие. Он просил руки моей госпожи, а она, найдя, что он не вполне молод и не вполне родовит, неизменно ему отказывала. Дабы сломить ее волю, он затеял против нее жестокую войну, полагаясь на помощь не столько своей родни, сколько молодых рыцарей, привлеченных слухами о его доблести и щедрости. И вот он сжег и разорил ее земли, и жители этого края, доведенные до отчаяния его непрестанными набегами, пришли к госпоже с угрозой, что покинут ее, если она откажется устроить свою жизнь. Наконец, госпожа Рестокская, последовав совету старейшего своего сородича, все же обещала выйти замуж за Сегурада через год, если он по-прежнему будет одолевать всех рыцарей, какие явятся, чтобы просить ее руки. Будучи вполне уверен в своей доблести, Сегурад согласился на этот срок; однако он позаботился выставить охрану на всех подходах к землям Рестока, чтобы задерживать рыцарей, которые пришли бы оспорить у него госпожу.

А между тем моей племяннице и этому рыцарю нестерпимо было отлагательство, чинимое мною их союзу. Я хотел, по меньшей мере, дождаться срока, назначенного Сегураду, чтобы знать наверняка, стану ли я его подданным; но Гектор готов был отдать собственный глаз за то, чтобы помериться силами с ним, а моя племянница, устрашенная громкой молвой о доблести Сегурада, запретила своему другу вызывать его без особого ее позволения. Она велела даже изготовить черный щит, крапленный серебром, который взялась хранить у себя, наказав ему не принимать ни один вызов с иным щитом, кроме этого, означающего скорбь и слезы. Гектор же до того полагался на свою доблесть, что надеялся победить Сегурада, если сумеет встретиться с ним. Пока он пребывал в этих раздумьях, ему случилось видеть сон, будто он в полных доспехах прибыл к той сосне у родника, где я нашел его нынче поутру; будто туда же должен явиться Сегурад, созвав там большую ассамблею. Это привело его в восторг; но когда он, воздев глаза к древесным ветвям, заметил облачко, усеянное мелкими тусклыми звездами, его обуяла великая печаль; и все же он стяжал награду ассамблеи. Гектор поделился со своею возлюбленной тем, что увидел во сне; она стала его уверять, что все сновидения лгут и что не родился еще тот, кто одолеет Сегурада. «А это, – подумал он, – я надеюсь скоро узнать». И вот наутро он поднялся с зарей, когда я был уже в монастыре; ибо знай, что ни разу в жизни своей я не пропустил мессы. Он взял доспехи и велел их вынести из нашего замка к Сосновому ключу, не уведомив меня. Но моя племянница видела его отъезд; она примчалась в монастырь и указала мне то место, куда он непременно направится, памятуя о своем сновидении. Не желая пропустить богослужение, я дал наказ одному из моих оруженосцев, чтобы тот оседлал самого быстроногого моего коня и съездил расставить вокруг сосны связку копий, а на одном суку повесил бы черный щит, крапленный серебром. Ведь я предугадал, что, увидев копья и щит, Гектор не поедет далее искать Сегурада, а удовольствуется тем, что станет ждать его. Оруженосец прибыл первым, и когда Гектор проезжал мимо, вознамерясь найти Сегурада, он заметил связку копий из своего сновидения и остановился, убежденный, что здесь-то и состоится ожидаемая встреча. Затем, метнув взор на щит, крапленный серебром, он уверился, что видит исполнение мрачного пророчества про облако, усеянное тусклыми звездами, и заплакал оттого, что, идя на бой с Сегурадом, навлек на себя гнев своей подруги. Но та победа, которую сулил ему сон, вернула ему надежду и прежнюю веселость. А я, едва дослушал мессу, сел верхом и примчался к роднику, где, найдя его, наказал, избил и привел обратно, как ты видел сам. Он и не думал защищаться, ибо знает, что его радость или горесть в моей воле.