Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

XLI

Покинув Элена Таненгского, он провел в пути весь день и не встретил ни единого приключения. Когда настала ночь, он нашел приют в монастыре, названном Благодеяние в память о дарах герцога Эсканса Камбеникского, который учредил аббатство на месте скита отшельника. Однако населяли его не черные монахи[118]118
  Так называли бенедиктинцев за их черные одежды. (Прим. перев.).


[Закрыть], ибо этот орден еще не был известен в Великой Бретани; единственным прозванием монахов было Воздержные. Мессир Гавейн был уверен, что его примут по-доброму, стоит ему сказать, что он странствующий рыцарь; ибо в те времена для рыцарей все дома были открыты; в глухих лесах, на высоких горах неизменно бывал приют отшельника, где странники могли найти себе кров, пропитание и добрые напутствия. Обыкновенно отшельник этот был прежде рыцарем, наподобие Алье, отца Элена Таненгского, который, явив некогда свое бесстрашие людям, желал без страха предстать и перед Богом. Никто не обходился с доблестными рыцарями лучше тех, кто сами прежде были доблестными рыцарями.

Гавейн выспался вволю, поднялся чуть свет, надел доспехи, поблагодарил Воздержных и вновь отправился в путь. Он доехал до края обширной пустоши, где по правую руку был виден дивный и достославный город Камбеник, столица герцога Эсканса, а прямо перед ним Брекеланский лес. Та же река, что текла у монастыря Благодеяния, разделяла пустошь надвое и служила рубежом между королевством Норгаллией с одной стороны и герцогством Камбеником с другой.

Когда Гавейн выехал на эту пустошь, ему послышался справа поющий женский голос. Он повернул в ту сторону и вскоре увидел вблизи девицу прелестной наружности с висящим на шее мечом, рукоять и ножны которого ярко искрились. Гавейн любезно приветствовал ее.

– Сир рыцарь, – отвечала она, не глядя на него, – да сохранит Бог и вас тоже, если вы того заслужили.

– Заслужил, сударыня? Но как?

– Должна ли дама или девица приветствовать рыцарей, ежели те никогда не давали дамам совета или не оказывали помощи?

– Сударыня, если в этом дело, то приветствие ваше меня не минует: я не единожды приходил им на помощь.

– Тогда дай Бог вам добрых приключений!

И она подстегнула своего коня, не прибавив более ни слова.

– Зачем же так спешить, сударыня? – воскликнул мессир Гавейн.

– Затем, что у меня много дел, и я не могу терять времени. Я ищу двух лучших рыцарей, какие только есть на свете; не думаю, что вы один из них. Однако если вы непременно хотите знать имена этих храбрецов, наберитесь смелости и следуйте со мной.

– Ну что же! Я поеду за вами.

Он двинулся позади нее по узкой тропинке, приведшей их в лес, а далее к холму, вздыбленному утесами; посередине высилась башня, и башня эта примыкала к большому и красивому дому, опоясанному стенами.

– Войдем, – сказала девица, – прежде чем вы уедете отсюда, вам скажут имена, которые вы желаете знать.

Она постучала в ворота, им отворили. Но когда мессир Гавейн хотел пройти, некий рыцарь окликнул его с середины двора:

– Сюда не входят без боя!

Он изготовился к обороне; рыцарь с наскока сломал копье о его щит, но, настигнутый более верным ударом, выпал из седла. Мессир Гавейн проследовал дальше за девицей и увидел, как она вошла в залу, где пол был вровень с землей.

– Сударыня, ради Бога, подождите меня, – попросил он.

– Нет; вы найдете меня в самом красивом покое этого дома.

Тем временем спешенный рыцарь поднялся и подбежал с поднятым мечом; он ударил коня в шею, и тот покачнулся, грянулся оземь и умер. Негодуя, что остался пешим, мессир Гавейн выбрался, накинулся на рыцаря, сбил его с ног; потом сорвал с него шлем и уже готов был отсечь ему голову, как вдруг из окна его окликнула некая девица:

– Стойте! Стойте! Я беру его под свою защиту.

– Ради вас, сударыня, я его прощаю; но этот негодяй подло убил моего коня.

И он поспешил за Девой с мечом в ближайшую залу. Там другой рыцарь встретил его могучим ударом копья, но удар этот угодил по щиту, не пронзив его. У мессира Гавейна рука была вернее; он рассек ему правую руку до кости, и несчастный бежал, придерживая зыбкую плоть второй рукой. Тогда мессир Гавейн вошел в другую залу. Возле Девы с мечом восседала в высоком кресле вторая девица, еще прекраснее первой.

– Вы мой пленник, – сказала эта вторая, – но избавление ваше зависит только от вас.

И тут же с грохотом отворяются двери, и два рыцаря нападают на него. Мессир Гавейн встречает их с твердостью и, подняв свой добрый меч, разрубает первому шлем и рвет петли наголовника. Рыцарь колеблется и ищет опоры у стены. Второй ударил сзади; мессир Гавейн, не глядя, занес назад руку и с размаху поверг его на траву, устилавшую пол[119]119
  Залы, даже самые роскошные, обычно были не вымощены и тем более не покрыты паркетом. Землю устилали цветами и пахучими травами, отсюда и слово joncher [устилать травой] – от слова jonc [тростник]. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

– Научись, негодяй, – сказал он, – как вести себя в другой раз. Это и есть, сударыня, требуемый вами выкуп, или надобно потрудиться еще, чтобы вам угодить?

– На сей раз довольно и того, что вы совершили; но приключение ваше еще не окончено.

– Но теперь уж вы, прекрасная дева, – сказал мессир Гавейн той, что держала меч, – вы должны назвать имена двух рыцарей, которых вы искали.

– Погодите: мы еще не в самой красивой зале.

Она вышла, и мессир Гавейн перешел за нею в залу, на редкость богато изукрашенную. Посередине стояло ложе с роскошными завесами, охраняемое десятью рыцарями в полных доспехах, кроме шлемов. Самый рослый из них обернулся к Гавейну.

– Если вы намерены биться с нами, – сказал он, – вы должны нам это обещать, прежде чем откроете эти завесы.

– Обещаю от всей души, – и мессир Гавейн тут же пошел открывать полог. Он увидел, что на ложе покоится рыцарь, видный собою; но обширные раны, изъязвившие его левую руку и правую ногу, источали вокруг невыносимое зловоние.

– Какая жалость! – воскликнул он, – такой прекрасный рыцарь, так ладно сложенный!

– Вы бы тем более пожалели его, – ответила девица, – если бы знали его отвагу.

И пока она вновь опускала завесы, мессир Гавейн обернулся и увидел, что десять рыцарей подвязывают шлемы.

– Вы могли бы, – сказала девица, – избежать столь неравной битвы, заплатив отступные.

– Какую же плату вы разумеете?

– Целый шлем вашей крови.

– Да Боже упаси! уж лучше я выйду один против двадцати врагов. Будь проклят тот, кто требует подобной платы, если он не рыцарь и не девица!

Тут все десять рыцарей разом напали на него. Он сдерживал их натиск без особого урона; они наступали, отступали и тщетно пытались пронзить его доспехи. Пока они рубились, проснулся больной и воскликнул, метнув взгляд на Деву с мечом:

– А! просил же я вас ехать ко двору короля Артура; разве вы уже вернулись?

– Нет, так далеко я не была; но я привела рыцаря, который вполне мог оказаться одним из тех двоих, кого я искала. Взгляните лучше сами.

И она приподняла голову больного. Из десяти бойцов один уже лежал бездыханный, двое были ранены, прочие как будто колебались, что им теперь делать.

– А! дети непотребной матери, – воскликнул больной, – вдесятером не могут одолеть одного рыцаря!

И он с тяжелым вздохом уронил голову обратно на подушку. Между тем мессир Гавейн приглядел себе для опоры закрытую дверь. Внезапно он почувствовал, что дверь подается; входит та девица, что восседала в кресле, а рыцари пятятся на несколько шагов. Она берет Гавейна за руку и пробует отнять у него меч.

– Что вы делаете, сударыня? – говорит мессир Гавейн, – мое оружие мне нужно, как никогда.

И он его не уступил. Она подает рыцарям знак, и они возобновляют яростную битву: бьют наотмашь по шлему и кольчуге, опасаясь, однако, задеть девицу, все еще держащую руку мессира Гавейна. Наконец, он отдает ей меч и, собрав все силы, бьет руками и ногами, повергает наземь одного из семерых, которые остались, вырывает у него оружие и не подпускает прочих. Только что пробил полдень, час, когда силы его обыкновенно возрастали вдвое. Девица подошла и снова ухватила его за руку, чтобы отобрать у него и второй меч.

– Я вижу, – говорит он, – вы хотите выдать меня безоружным этим негодяям.

– Дайте сюда, сир, так надо.

Она произнесла эти слова с улыбкой; больше Гавейн не противился и снова отдал меч. Девица знаком велела нападающим убраться, взяла его за руку и повела в первую залу.

– Рыцарь, – промолвила она, – вы пленник: ваш меч у меня; подумайте, угодно ли вам заплатить выкуп.

– О каком выкупе вы говорите?

– Его уже просили у вас: целый шлем вашей крови.

– Никогда! Это было бы слишком позорно. Уж лучше сидеть в плену.

– Да полно вам! Благородному мужу не пристало гнить в темнице; а когда вы узнаете, что мы намерены делать с вашей кровью, вы уже не откажетесь. Знайте же, что у рыцаря, виденного вами в столь тяжком недуге, раны должны закрыться, когда два лучших в мире рыцаря согласятся отдать ему по полной чаше своей крови, дабы первой из них умастить его руку, а второй правую ногу. Разве для вас не великая честь оказаться одним из этих двух рыцарей?

– Сударыня, – ответил Гавейн, – хотел бы я, чтобы так оно и было, но я знаю, что Бог не послал мне столь великой милости. Однако я пройду это испытание, чтобы доказать, как сильно я желаю облегчить страдания вашего рыцаря.

Тогда Дева с мечом подошла и отвязала мессиру Гавейну шлем; вторая же девица заподозрила, что это и вправду может быть мессир Гавейн. Ибо она уже знала понаслышке, что у него есть рубец на правой брови и недостает одного зуба. Затем ему отстегнули правый чулок, дали в руки его добрый меч, и он сам нанес себе удар. Кровь обильно хлынула из бедра и потекла в шлем, подставленный девицей.

– Довольно! – сказала она; и ушла с превосходной кровью, добытой ею.

Вторая девица кончила снимать доспехи с мессира Гавейна и осмотрела его раны: они были свежи и кровоточили. Когда она их только обнажила, а пациент ее лежал распростертый, бледный и недвижимый, вошел юный оруженосец, и стоило ему взглянуть на раненого рыцаря, как он выбежал с воплями отчаяния. За ним бросились вдогонку, увещевая его шуметь поменьше, чтобы не разбудить рыцаря на ложе. Он помчался в другую залу, откуда его пронзительные крики все же доносились до постели больного; тот проснулся и, желая узнать, откуда исходит шум, пошевелился; и к великому своему удивлению увидел себя вне ложа. Оказалось, благодаря крови, которой девица окропила его во сне, он заново обрел власть над своею ногой.

– Боже мой! неужто я исцелен? – вскричал он; и в пылу радости, с рукой, перевязанной шарфом, он вошел в залу, где юный слуга рыдал и рвал на себе волосы. Когда юнец его увидел, он зарыдал еще сильнее.

– Как! негодник, – сказал Агравейн, – вам так горько видеть меня в добром здравии?

– Я думаю не о вас, а о постигшей нас утрате, и она куда весомее, чем прок от вашего здоровья. Здесь рядом умирает монсеньор Гавейн.

– Возможно ли это?

И радость Агравейна сменилась печалью. Тем временем девица узнала о чудесном исходе окропления; она подбежала, увидела, что друг ее вне себя от горя, и обвила его руками.

– Кто же убил моего брата Гавейна? – спросил Агравейн, открывая глаза.

– Вашего брата Гавейна? Разве он здесь?

– Да, – сказал юнец, – я его видел.

– Стало быть, я верно угадала, что ему, храбрейшему из храбрых, дано будет вас исцелить. Но успокойтесь, раны его не смертельны.

– Сделайте милость, проводите меня к нему, – сказал Агравейн.

Слуги подошли его поддержать; но он отклонил их помощь, он в ней более не нуждался. Когда мессир Гавейн его увидел, то, несомненно, узнал в нем того рыцаря на ложе, но не своего брата; до того он исхудал и поблек от страданий.

– Сир братец, – сказал Агравейн, – благослови вас Бог тысячекратно! Я обязан вам своим исцелением.

Гавейн приподнялся и обнял его; затем он пожелал узнать, как же тот получил столь жестокие раны.

– Не подобает мне, – сказал Агравейн, – скрывать это от вас, исцелившего меня.

Вы не забыли, как после второй ассамблеи против принца Галеота вы со всем двором подались в Кардуэль; я же распростился с вами и прибыл в этот край, куда звала меня моя подруга, чтобы воспрепятствовать ее отцу, королю Траделинану Норгалльскому, выдать ее за рыцаря, ею не любимого. Я пришел, увез подругу и заперся с нею в этом доме. Некоторое время спустя я поехал охотиться в лес; было это в августе месяце. К полудню я так изнемог от жары, что, послав моего брата Мордреда и оруженосца отнести сюда двух жирных косуль, убитых мною, я решил отдохнуть, снял сюрко и остался в одной рубахе. Затем, улегшись у родника в тени сикоморы, я уснул неподалеку от другого моего оруженосца, которому велено было стеречь наших лошадей. В это время ехали мимо две девицы верхом на рысистых конях, с укрытыми лицами, а в руке каждая держала по мешочку, как рассказывал мне оруженосец, принявший их за мою подругу и ее прислужницу. Они спешились; одна уложила мне на голову подушку и смазала мне ногу некоей мазью. Другая проделала то же с левой рукой. После они снова сели верхом, и оруженосец слышал, как они говорили, проезжая мимо: «По правде говоря, мы были чересчур жестоки; нам бы надо было оставить ему шанс на исцеление». – «Ну что же, – отвечала другая, – я установлю, что он вновь обретет власть над своею рукой, когда лучший рыцарь на свете оросит ее собственной кровью». – «А я, так и быть, согласна, чтобы рана на ноге его закрылась, когда ее окропят кровью рыцаря, более всех подобного лучшему».

Они исчезли в лесу, а мой слуга, которому никак невозможно было за ними последовать, подбежал ко мне в превеликом смятении. Он хотел разбудить меня, но подушка длила мой сон, и я открыл глаза не ранее, чем нечаянно подвинул и уронил ее. И тут я ощутил жгучую боль; рука и нога мои были покрыты гноем. Напрасно я пытался взобраться в седло; оруженосец соорудил носилки, жители леса уложили меня на них и отнесли домой. С той поры я не вставал до сегодняшнего дня, когда, благодаря вашей доблести, нога моя снова стала мне повиноваться.

Агравейн умолк; но Дева с мечом промолвила:

– Я всегда вам говорила, что надо было искать монсеньора Гавейна как первейшего из отважных бойцов; а вы мне не хотели верить и твердили, что немало есть других, не хуже.

Агравейн не отвечал, стыдясь, что не признавал достоинства брата; а Гавейн спросил, желая переменить беседу:

– Чей он, этот дом?

– Мой, братец, – ответил Агравейн. – Я владею им от герцога Камбеникского, а тот отвоевал его у короля Нор-галлии.

Тут мессир Гавейн, заметив улыбку на губах подруги Агравейна, стал просить ее сказать причину.

– Боже мой! Я смеюсь над тем, какие глупые причуды бывают на свете. У меня есть сестра, моложе меня, и не она ли давала обет сберечь для вас свою девственность? И вот отец наш король, не имея иных детей, кроме нас, и боясь, как бы эта блажь не воспрепятствовала ее браку, велел ее стеречь, чтобы не дать ей никоим образом с вами увидеться.

– В самом деле, – сказал мессир Гавейн, – предосторожности эти излишни: у меня совсем другое на уме, чем избавлять вашу сестрицу от обета. Впрочем, если позволят время и место, я не упущу такой приятный случай ее ублажить. А теперь, сударыня с мечом, скажите мне, кто эти два достойных мужа, о которых вы мне толковали?

– Нетрудно видеть, – ответила она, – что вы один из двух; что же до второго, это победитель в ассамблеях короля Артура и принца Галеота: имени его я не знаю. А касательно меча, носимого мною на шее, ваш брат Агравейн доверил мне отвезти его вам ко двору короля; я ехала туда, когда вы встретились со мною.

Взяв меч, мессир Гавейн сказал:

– Если письмена, читаемые на клинке[120]120
  Избранные мечи в то время имели надписи, нанесенные вблизи рукояти и упоминавшие либо имя мастера, либо достоинства клинка. Отсюда выражение, так часто бытующее в старинных романах и жестах: меч с письменами. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], меня не обманывают, он предназначен некоему башелье, на которого возлагают много надежд. Теперь этот меч один из лучших; но день ото дня он будет терять по частице своей силы, тогда как доблесть рыцаря, его носящего, будет возрастать в той же мере.

– Никто, – сказала девица, – не сумеет лучше им распорядиться, чем вы.

– По крайней мере, – ответил мессир Гавейн, – я знаю, какому башелье он подойдет.

Он разумел молодого Гектора, виденного им у госпожи Рестокской; и в самом деле, несколько дней спустя меч был передан ему через рыцаря, которого мессир Гавейн победил на Семипутье и вынудил сдаться себе на милость.

– Моя сестра, – сказала в свой черед другая девица, – дала наказ вашему брату Агравейну отдать вам его на хранение, чтобы он имел случай рассказать вам о ней.

– Я весьма благодарен вашей сестре, – ответил мессир Гавейн. – Что же до победителя в двух ассамблеях, то это, несомненно, лучший рыцарь, какого я видел в своей жизни, и его-то я и ищу. Если я смогу его найти, то приведу его к вам, Агравейн, коль скоро ему дано завершить ваше исцеление. Зовут его Ланселот Озерный, сын короля Бана Беноикского. А теперь, брат, скажите-ка мне еще, кто были те дамы, что вам так напакостили?

– Да, мне кажется, я это знаю. Однажды я победил и смертельно ранил рыцаря, который провожал одну девицу. Вне себя от горя, девица эта сказала мне, что прежде чем истечет этот год, она сумеет достойно отомстить за своего возлюбленного. В другой раз я заехал в лес Броселианд[121]121
  Вариант: Ландебель. (Рук. 751, л. 112). (Прим. П. Париса).


[Закрыть], ища приключений. Там я встретил весьма красивую даму и остановил за конскую узду. Рыцарь, ее провожатый, пытался ее защитить, но я сбил его с коня и оставил на земле в самом плачевном виде. Потом я велел даме сойти с коня и повел ее в густую чащу, желая возыметь с нею свое удовольствие. Она упиралась, но не могла помешать мне уложить ее на траву и раздеть. Тогда я увидел, что ее кожа усеяна чирьями и коростой, и далее я не стал продолжать. «Ох, ей-богу, – сказал я, поднимаясь, – вам не было нужды так упрямиться: по мне, так лучше иметь дело с самой паршивой прокаженной. Позор тому рыцарю, кто взял бы вас силой!» – «Хотя бы и так, – ответила она, – но не пройдет и года, как твоя нога станет гнойной и шелудивой еще похуже моей». Вот оттого, сир братец, эти две женщины со мною так и обошлись.

– И поделом, – ответил мессир Гавейн. – Спесь и насилие – позорное пятно на рыцаре!

Агравейн и в самом деле был спесивейший и грубейший из рыцарей; а преподанный урок не добавил ему впоследствии ни скромности, ни мудрости[122]122
  История о встрече Агравейна с двумя дамами, чьих возлюбленных он ранил, подробнее рассказана в неизданной части Артура, рук. 337, л. 255. – См. в книге об Артуре («Романы Круглого Стола», стр. 472) беседу четырех сыновей Лота и намек на только что рассказанное приключение. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

– Остается мне узнать, – продолжил мессир Гавейн, – зачем такое множество латных рыцарей пытались преградить мне вход в этот дом.

– Эти люди, – ответил Агравейн, – все вассалы девицы, моей подруги. Когда король, ее отец, задумал выдать ее замуж, он ввел ее во владение землей, которую должен был ей уступить, а рыцарям этой земли велел присягнуть новой госпоже. И поскольку ожидалось, что меня исцелят два самых доблестных рыцаря на свете, подруга моя назначила многим из них испытывать мужество тех, кто явится сюда. Вот потому-то, когда вы убили первого рыцаря и едва не снесли голову второму, моя подруга открыла окно и запросила для него пощады. Тот рыцарь, которому эти латники не смогли бы преградить путь к моей постели, должен был отдать нам кровь по доброй воле, или ее взяли бы силой десять рыцарей, ожидавшие его в моем покое. Вы отказались дать требуемый выкуп; и потому моя подруга отняла у вас меч, давая время своим рыцарям пустить вам кровь, столь необходимую для нас. Но под конец она прервала бой, надеясь сломить ваше упорство и добиться позволения набрать из вашего бедра целительную кровь. Если бы вы ответили отказом, я до сих пор бы лежал на моем скорбном ложе.

Мы не последуем далее за мессиром Гавейном с того часа, когда он простился с братом и двумя девицами. Довольно упомянуть в немногих словах, что он вернулся в Брекеганский лес; что он добрался до перекрестка Семипутья, где ему пришлось биться с неким рыцарем, и тот по его наказу привез Гектору меч девицы Норгалльской. Наконец, он прибыл ко въезду в Сорелуа. Прежде чем он отыщет Ланселота, у нас будет время вернуться к бедняжке госпоже Рестокской.

XLII

Как мы видели, пока Гавейн все более удалялся от Таненга, Гектор понапрасну обыскивал лес в надежде догнать его. Госпожа Рестокская была безутешна оттого, что позволила уехать победителю Сегурада, не воздав ему должное за все, что он совершил для нее; и когда Гектор вернулся и доложил о неуспехе своих поисков, она сказала Сегураду, сенешалю, Гектору и своей подруге:

– Я поеду ко двору, а Гроадена возьму в дорогу; ибо я не хочу оставить безнаказанной хулу, извергнутую им на лучшего из рыцарей. При въезде в города, где нам случится побывать, его будут привязывать ремнем к хвосту моего коня, а конский бег я замедлять не стану. И пощады я ему не дам, разве только если за него вступится добрый рыцарь, перенесший от него столько унижений.

Дама прибыла в Карадиган, где был в то время двор[123]123
  Большинство рукописей называет здесь вместо Карадигана Кемперкорантен; это ошибка. Точно так же в неизданной части книги об Артуре вместо того, чтобы поселить прекрасную Лианор в Кемпере, ее делают госпожой Карадигана (или Кардигана) Уэльского. Разумеется, следует отдать предпочтение Карадигану. Эта странная путаница в названиях резиденций Артура, видимо, происходит оттого, что самые древние сказания относились к бретонской Франции. Перенеся место действия в Англию, собиратели забыли обеспечить нескольким приключениям такой же перенос или, если так можно выразиться, переезд. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Король и королева оказали ей самый благосклонный прием. Представив Сегурада, она рассказала, как он стал ее вассалом благодаря доблести одного рыцаря, имя которого ей неведомо, о чем она весьма сожалеет.

– Я прибыла сюда, чтобы узнать его, – добавила она, – поскольку дом ваш – средоточие достойных мужей. Во имя Бога живого, скажите мне, сир, если знаете, где я могу надеяться найти этого великодушного рыцаря.

Тут королева, склонясь, шепнула на ухо королю:

– Не ваш ли это племянник Гавейн, который нас покинул ради известного вам поиска?

– Может быть, и так; но не будем об этом говорить, – ответил король. – Вы ведь знаете, он предпочитает оставаться неузнанным, чтобы ему не становились поперек дороги со своими притязаниями то друзья, то сородичи тех, кого он убил по справедливости.

Госпожа Рестокская продолжала:

– Если рыцарь, который сражался за меня, это мессир Гавейн, я никогда себе не прощу, что так плохо отплатила за все, чем я ему обязана, и что позволила издеваться над ним этому несносному карлику Гроадену.

Дама хотела уехать без промедления, но уступила настояниям королевы и обещала пробыть по меньшей мере неделю: за это время могли дойти известия об искомом рыцаре.

Она легла спать, не предупредив людей своей свиты, что решила остаться. А на другой день карлик Гроаден пришел к сенешалю и стал умолять допустить его к королеве. Его привели, и он сказал, пав королеве в ноги:

– Госпожа, имейте сострадание к несчастнейшему из людей. Если я на словах и на деле позорил доброго рыцаря, то в единственном намерении подвигнуть его на добрые дела. Когда же я увидел, что он хладнокровно сносит мои оскорбления, я вообразил, что он их достоин, и стал обходиться с ним, как с последним из рыцарей. Но вы, госпожа, обладая всей мудростью, всеми добродетелями мира, благоволите заступиться за меня: при всем убожестве моей плоти, я благородных кровей, и клянусь телом Господним, что никогда более не выскажу рыцарю ни малейшей дерзости.

– Что я могу сделать для вас, Гроаден? – спросила королева.

– А вот что: госпожа Рестокская решила, что не остановится, пока не найдет своего рыцаря. Когда она вступает в город, она велит привязать меня недоуздком к хвосту своего коня; я пеший вынужден бежать за его иноходью; судите же сами, что это за позор и мука для меня. Умоляю, во имя сострадания, питаемого Господом к своей пречистой матери, сжальтесь надо мною.

Королева обещала; и на другой день, когда госпожа Рестокская пришла повидаться с нею, испросила у нее один дар.

– Буду рада, госпожа; что же это?

– Помилуйте этого карлика.

– Госпожа, мне не столько бы надо пенять на карлика, сколько на его племянницу, никак не желавшую позволить своему другу сразиться за меня. Вот теперь я и думаю, как я ее раздосадую, если ради спасения карлика заставлю отпустить ее друга на поиски моего рыцаря. Но ежели я помилую дядюшку безо всяких условий, как вы того хотите, то вы лишите меня способа досадить племяннице.

– Положитесь на меня, – сказала королева, – и все сойдет как надо.

Она отпустила госпожу Рестокскую и послала за карликом.

– Я выговорила для вас прощение, – сказала она, – при условии, что ваша племянница пошлет своего друга на поиски победителя Сегурада.

– Госпожа моя, – ответил карлик, – я буду ее умолять об этом, но весьма опасаюсь, как бы она не отказала.

Он пошел к девице:

– Племянница, я обречен на гибель, если вы не дадите мне Гектора и не станете просить его пуститься на поиски рыцаря.

– Скорее я отрекусь от Бога, – ответила она, – и сама умру!

В отчаянии карлик пошел к обеим дамам доложить о неудаче своих переговоров.

– Не иначе, – промолвила госпожа Рестокская, – как это самое жестокосердное создание на свете!

– Знаете, что мы сделаем? – сказала королева. – Скажите своим людям, что вы отказались тут погостить; я попрошу у вас один дар, и вы мне его пожалуете.

Госпожа Рестокская приказала своей челяди готовить все для отъезда на завтра. Увидев ее снова, королева принялась прилюдно настаивать, чтобы та оставалась, а дама отвечала непреклонным отказом. Они поднялись и пошли к королю; он тут же учтиво взял госпожу Рестокскую под руку, а королева покуда отвела девицу в сторонку.

– Если вы не поможете мне обмануть госпожу Рестокскую, – сказала она, – я никогда уже не буду любить вас.

– Что нужно для этого сделать, госпожа?

– А вот что: она не желает остаться, говоря, что вы якобы сами против этого, а ей не подобает отпускать вас одну. Я хочу испросить у нее один дар в вашем присутствии, а после буду просить один и у вас. Она подумает, что я намерена вынудить ее остаться, но нет: мне надо бы только добиться, чтобы она простила вашего дядю Гроадена.

– Ах! госпожа, – ответила племянница, – как вы мудры и предусмотрительны!

Затем они вернулись к госпоже Рестокской, и королева испросила у нее один дар.

– Госпожа моя, – ответила та, как бы разгадав умысел королевы, – вы знаете, что я не могу оставаться, если этой девице непременно надо вернуться домой.

– Ну, так что же, – ответила королева, – я и у нее попрошу дар.

Девица поколебалась для виду, потом согласилась.

– Итак, вот что вы обе мне обещали. Выслушайте, чего я прошу: госпожа Рестокская, вы помилуете карлика Гроадена и вернете ему свою благосклонность. А вы, сударыня, будете просить вашего друга Гектора отправиться на поиски рыцаря, победителя Сегурада. Не правда ли, я нашла способ исполнить желание каждой из вас?

Племянница Гроадена побледнела от слов королевы и едва совладала с приступом ярости, лишившим ее на время дара речи. Что же до госпожи Рестокской, она только проронила, что, единожды дав слово, не может отказать королеве.

– Да Боже упаси, чтобы я когда-нибудь на это согласилась! – наконец, возопила девица. – Госпожа королева, вы далеко не так добры, как я думала. Вот уж невелика честь обмануть бедную чужестранку!

– Однако ведь я исполнила, – ответила королева, – то, чего вы обе желали? Впрочем, если вы не боитесь нарушить слово, значит, вы воистину племянница Гроадена.

– Вы думаете укротить меня такими речами; но, клянусь всеми святыми рая, вам это не удастся.

– Возможно; но, так или иначе, поскольку вы нарушаете данную вами клятву, вы недостойны владеть от меня землей.

– Как вам будет угодно!

– Во имя присяги, данной королю госпожой Рестокской, я требую, чтобы она навеки запретила карлику Гроадену вступать во владение угодьем, предназначенным сей недостойной клятвопреступнице.

– Я исполню волю королевы, – ответила госпожа Рестокская, а племянница выбежала в слезах.

Прежде чем войти в свои покои, она повстречала Гектора.

– Ради Бога, – спросил он, – что с вами, сударыня?

– Меня обманула та, которая обманывает весь свет.

Не вызнав у нее ничего иного, он прошел за нею в спальню и увидел, как она бросилась на ложе, сотрясаемая рыданиями. На другой день Гроаден разъяснил Гектору, что произошло.

– Надо вернуться к ней, – сказал тот, – и просить, чтобы она меня отпустила. Я начну поиски с сегодняшнего дня, не боясь ее неудовольствия.

Но племянница осталась непреклонной; все их доводы и мольбы ни к чему не привели.

– Фу, фу! – сказала она. – Все вы сговорились с королевой против меня. Так знайте же, Гектор: я не только не прошу вас уехать, но если вы так поступите, вы никогда меня больше не увидите; или, уж по крайней мере, я никогда не буду вашей.

Тут они отчаялись пуще прежнего. Королева, как ни возмущалась девицей, все же невольно сочувствовала ее горю. Она пришла к ней вместе с госпожой Малеотской и всячески выказывала ей свою приязнь, но ее это, казалось, вовсе не трогало.

– А вы, – сказала королева госпоже Рестокской, переходя в соседнюю залу, – не иначе как вы любите этого рыцаря, если так жаждете вновь его увидеть.

– Да, госпожа; никогда и ни к кому я не испытывала того же, что к нему. Едва я увидела его, как ощутила, что в сердце мое вошла любовь, и она растет изо дня в день. Уладьте же это дело с Гектором так, госпожа, чтобы он пустился на поиски моего рыцаря, если хотите, чтобы я была жива.

С этими словами она пала в ноги королеве, а та подняла ее в раздумьях и вскоре велела позвать племянницу Гроадена.

– Ну как, – спросила она, – вы не надумали ничего лучшего? Или вы предпочтете скорее утратить свои земли и даже свои привилегии, чем согласиться на наши условия?

– Если Гектору пришла охота пуститься в этот поиск, – ответила она, – пусть едет; я его за это ни хвалить, ни ругать не буду.

Тут Гектор возликовал.

– Но, – добавила девица, – если он собрался в дорогу, он поедет не один: я намерена ехать с ним.

– Вздумалось же вам! – воскликнули все дамы, – вы что, хотите прослыть умалишенной?

– Умалишенной или нет, а я за ним поеду.

– Вообразите: если вашему другу выпадет неудача, ее последствия скажутся на вас; даже самые смелые не всегда бывают самыми счастливыми. Если Гектор будет побежден хотя бы раз, то и вы тоже, и победитель Гектора сделает с вами все, что пожелает.

О! – отвечала она, – если с моим другом случится беда, я не переживу его.

Однако же ей столько наговорили, что она согласилась остаться. Гектор тотчас потребовал свои доспехи; он препоясался мечом, даром девицы Норгалльской, присланным ему накануне мессиром Гавейном, как о том сейчас будет рассказано[124]124
  Вероятно, оговорка. Об этом было рассказано выше, см. стр. 239. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Прежде чем подвязать свой шлем и надеть перчатки, он предстал перед королем Артуром, преклонил колени и на святых мощах поклялся в течение года разыскивать рыцаря, победителя Сегурада, а вернувшись, поведать обо всем, что с ним случилось, будь то к его чести или поруганию. Затем он торопливо надел шлем, скрывая слезы, коих сдержать не умел, и вернулся просить королеву заступиться за него перед его безутешной подругой. Королева причла его к рыцарям своего дома и вселила надежду, что по возвращении его сочтут достойным войти в содружество Круглого Стола. В то время на подобную честь нельзя было надеяться, не совершив подвига, отмеченного доблестью, на глазах у короля или по свидетельству рыцарей Круглого Стола. Но когда иные достойные люди, бароны или дамы, приходили удостоверить славные подвиги некоего рыцаря, бывало, что королева соглашалась оставить его при своем доме; вот так она задолго до того удержала Сагремора Шалого[125]125
  Мы видим, что составитель «Ланселота» плохо знал книгу об Артуре, где Сагремора, племянника императора Константинопольского, принимают в число рыцарей его дома в тот же день, как его представили королю (см. стр. 419). Добавим, что в первой версии романа об Артуре, известной нам по рукописи Башлена, л. 96, Сагремор – это сын Набора Шалого, приемного отца Мордреда. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].