Текст книги "Дневник. 1914–1920"

На Высших женских курсах[102]102
  Московские высшие женские курсы – высшее учебное заведение для женщин в России. Просуществовали с 1872 по 1918 г., с перерывом в 1888–1900 гг. Первоначально готовили специалистов по истории и филологии, с 1900 г. открылось физико-математическое отделение, в 1906 г. открылся медицинский факультет.


[Закрыть] больные свалены и лежат без всякой помощи, а в устроенные лазареты их не дают, и когда люди идут предлагать свои услуги – им говорят: «у нас довольно». Малинин расписал царю, что у города 50 000 коек готово и будет 200 тысяч, а на деле из 35 000 разместили только 10 000.

26 августа

Никто ничего не может добиться. Управа не дает Шуберту денег на служителей; ничего, кроме доктора и 33 коп. на человека (в день на раненого) «вы нам не нужны; сами оборудовали, сами и содержите; лучше бы дали 1000 руб.», – отвечают на все просьбы. У Окулич молодая девушка-крестьянка жаждет даром поработать на больных – во всех организациях ей отказ, потому что для сиделки требуется свидетельство об окончании 4-классного училища, а она не держала экзамена. Она плачет. Сиделкам платят 10 руб., а требуют еще подготовки в 3–4 месяца, – прямо невозможно.

Приехал В. М. Кудрявцев из Ставрополя Кавказского. Там мобилизация прошла неспокойно – шли неохотно: «Нас никто не спрашивал, хотим ли воевать». Боясь влияния городских запасных на деревенских, первых разбили по ротам и на ночь угоняли, куда хотят, из казарм; а деревенские пришли со всеми семьями, так и жили с ними в казармах, а когда раз попытались их разлучить, тогда все ушли из казармы и уселись лагерем на бульваре. Главный командир приехал им кланяться и водворил опять всех вместе. Эти пожилые люди и ученые повиновались: не прыгали гусиным скоком – «Мы не лягушки», не ложились по команде – «Мы не малые ребята»; когда их учили отдавать честь, на десятом они поворачивались и уходили: «Все умеем»; и, наконец, в один прекрасный день они вышли на ученье без штанов и сапог, потому что казенных не дают, а своих жаль. Амуниции так мало, что на роту приходится одна теплая форма и одна шинель – их и надевает часовой на ночь. И на поезде все их семьи поехали с ними дальше. В одном селе отказались идти, прислали солдат, но из запасных, они отказались идти на крестьян: «Нас звали с немцами воевать, а не со своими», и ушли. Пришлось привести казаков. Знакомый Василий Михайлович попал в такую артиллерийскую бригаду, в которой вместо 100 с чем-то пушек всего пять, остальные на бумаге. Народ там не верит газетам, а из телеграмм делают собственные выводы. Извозчик, напр[имер], говорит Вас[илию] Мих[айловичу]: «Как наши дела плохи». – «А что?» – «Да ведь взял враг Петербург!» – «Как взял?» – «А как же, все правительство в какой-то Петроград переехало». – «Да нет, это царь велел Петроград по-русски называть». – «Да что вы говорите, разве это по-русски, да я из газет знаю». Так и остался при своем.

Земству задерживают разрешить помощь раненым, все дается Красному Кресту. А «Русские Ведомости» не получают телеграмм об этих притеснениях, хотя они и посылали. Очевидец из Петракова говорил Василию Михайловичу, что никаких зверств там немцы не учиняли.

27 августа

Формалистика заела – лазарет у Шуберта готов, подали заявление, прислали врача, а раненых по их закону через три дня!

29 августа

Упорно говорят, что японцы подвозятся через Россию, и что с ними идут немецкие мортиры, самые сильные, которые немцы им послали, чтобы идти против России, говорят и об индийских войсках, идущих через Россию. А русских перебросили через Англию во Францию.[103]103
  Вероятно, речь идет об отправке каких-то небольших военных отрядов. Как известно, Русский экспедиционный корпус появился во Франции и на Балканах в 1916 и 1917 гг.


[Закрыть] Про поражение двух корпусов на Мазурских озерах говорят упорно (из Петербурга передавали в «Рус[ских] В[едомостях]» и говор[или] у адвокатов), что по небрежности ген[ерала] Агафонова они зашли так далеко и остановились рядом с железной дорогой (в ½ версте), не разрушив ее. Пришел блиндированный поезд и стал разносить, все смешалось, смяли свой обоз, а из-за 10 верст невидимая артиллерия разбила их окончательно.[104]104
  Имеется в виду германская дальнобойная гаубица «М-Гэрет» (производил концерн Круппа). На фронте пушку называли Большой Бертой. Дальность стрельбы составляла 9300 м, лучшая точность достигалась при 8680 м. Вес снаряда составлял 800 кг.


[Закрыть] Говорят, Самсонов дал пощечину Агафонову и застрелился, и М. тоже, а Агафонов предан военному суду и привезен в Москву (30 000 убитых и столько же сдалось в плен)…

Управа тянет нас с инструментами три дня! Беляев говорил, что один богатый господин жертвовал целый дом с оборудованием под госпиталь, но не смог в Управе ничего добиться и ушел. Беспорядок там ужасный.

В обществе деятелей периодической печати[105]105
  Общество деятелей периодической печати возникло в 1902 г. в связи с подготовкой празднования 200-летия русской периодической печати. Организация появилась благодаря деятельности Русского библиографического общества.


[Закрыть] С. говорили, что газеты печатают фамилии иностранных фирм, подлежащих бойкоту, и берут взятки за ненапечатание.

4 сентября

Очень занята с госпиталем. Привезли две партии из-под Люблина. Кое-кто был в плену у австрийцев – обращались хорошо, но кормили плохо, как и своих.

Вчера привезли из Пруссии. Говорят, что пока шли туда, было очень хорошо, пожили всласть, очевидно, и пограбили. Если в деревне по ним стреляли, ее всю сжигали и стреляли в жителей. Зашли далеко к Мазурским озерам, потом стали отступать, и теперь немцы уже взяли Вержболово, о чем в газетах молчат. Огонь их гаубиц ужасен; сперва летят аэропланы, которые бросают сверху что-то металлическое, указывая прицел на нашу пехоту, тут невидимые гаубицы начинают разносить с такой силой, что взрытая снарядами земля засыпает в окопах насмерть. При отступлении даже женщины стали стрелять по нашим, – а туда шли – принимали их хорошо, все давали даже даром. Говорили о раненых пруссаках, которые убили доктора и еще кого-то.

Поповы устроили патронаж и от нас послали к ним слабо раненных. Брат Сыроечковских – военный доктор, говорил, что раненые пруссаки при перевязках плюют в лицо, и что когда в вагоне пруссаки передрались с австрийцами, их всех 40 раненых тут же расстреляли. Вишняков говорил, что в Калуге начальник тюрьмы взял на квартиру несколько пленных прусских офицеров, и они в одну ночь изгадили комнату, заявив утром, что этим выражают свое величайшее презрение. Их перевели в тюрьму. Зинаида Степановна Яновская говорила, что начальник штаба, где Шура Шуберт, Древинг убит осколком гранаты. Это идейный военный, он писал, что там у нам такое безобразие творится высшим начальством, в смысле грабежа, что один ужас. Хотели назначить в Галицию – Рейнбота и Курлова, проворовавшихся здесь во всех отношениях, поднялся общий вопль протеста, и это спасло от них Галицию.

9 сентября

Третьего дня С. был на интересном заседании писателей, ученых, общественных деятелей и артистов, собравшихся с целью выразить протест против немецких зверств. Заседание открыл Ю. Бунин, заявив, что его брат, Иван, составил воззвание к русскому народу или ко всем, и что все собравшиеся, конечно, не могут молчать и должны подписать. Южин, председатель, предложил всем высказаться – молчание. Тогда С. сказал, что раньше, чем обсуждать, надо знать воззвание и попросил его прочесть. Иван Бунин прочел лирическое воззвание. Грузинский заявил, что оно прекрасно и надо только два-три слова вставить; потом Ледницкий патетически вопиял, что надо протестовать и т. д. Швецов, потрясая кулаками, кричал: «Наша армия должна на штыках нести это воззвание!», и т. д. Тогда встал Сакулин и, воздав великую хвалу таланту Бунина, раскланявшись и расшаркавшись перед ним, сказал «но» – если бы был жив Толстой, он бы сказал свое слово, и его услышали бы все, но, к сожалению, среди нас «нет Толстых» и «все мы вместе не можем составить Толстого», поэтому он предложил бы[106]106
  Слова предложил бы вписаны над зачеркнутым: предлагают. (Примеч. ред.)


[Закрыть] говорить в воззвании не о немецких зверствах, а о зверствах вообще, о зверствах войны со всех сторон. За ним С. начал с того, что с ним согласен и что хотя и не знает еще, надо ли вообще воззвание, не будет ли оно играть в руку желтой прессе, он считает, что если и будет воззвание, оно должно быть обращено ко всем. Он подошел к вопросу с исторической точки зрения, сослался на исследование комиссии Карнеги о Балканских зверствах,[107]107
  Речь идет об издании: Carnegie Endowment for International Peace. Report of the International commission: to the Inquire into the Causes and Conduct of the Balkan war. Wash., 1914.


[Закрыть] где так блестяще опровергаются свидетельства очевидцев, и выставил два пункта, разрешив которые, можно выступить с воззванием: 1) доказательство зверств немцев и 2) уверенность в истине того, что русские этого не делают. После него Вересаев высказался еще сильнее против всяких воззваний, говоря, что это желтая пресса подцепит. Иван Бунин оскорбился (он сам же говорил, что мы многого не знали и не узнаем из-за цензуры). Тогда их троих стали называть «защитниками немцев»; но настроение уже изменилось. Выступил поляк – австрийский подданный Тедеуш Мицинский, который вопил, что С. оккультист и эстет и смотрит мистически, а что тут жизнь и надо рвать горло пруссакам, что он своих родственников, которые теперь в прусском мундире, сам убьет при встрече. Орал он патетически фальшиво. Ледницкий возопил: «Да, хорошо С. П. говорить, сидя в кабинете, а что было в Калише!» – «Вы там были?» – спросил С. – «Нет, но у меня сидят беглецы оттуда, это ужас, беда и т. д.» Южин тоже сказал: «Я согласен с С. П.; но когда сама жизнь вопиет в лице этого польского представителя, надо протестовать», – а сам Южин, по словам П. С. Попова, не подал руки артисту немецкого подданства. Постепенно большинство склонилось против протеста, выбрав комиссию для выработки к 13 числу проекта. У Бунина попросили его воззвание в качестве материала – он с негодованием отверг это. Ледницкий подошел к С. и спросил: «Вы меня осуждаете?» С.: «Я уже три недели удивляюсь вам» (с воззвания к полякам, на которое Л[едницкий] ответил чувствительной статьей[108]108
  Статья российского и польского общественного деятеля журналиста А. Ледницкого «Пробил час…» была написана в ответ на воззвание великого князя Николая Николаевича, опубликованное в «Русских ведомостях» 2 августа 1914 г. (см. коммент. 28). Статью напечатали на следующий день, 3 августа (с. 3): «Раз в сто лет выпадает на долю народов момент глубокого исторического сознания, великий светлый праздник ума и сердца, торжество божественного начала любви, братства, взаимного доверия. Со времени Александра I от наполеоновских бурных дней не приобщалась еще Польша святых тайн мировой истории и великого движения за освобождение народов. Скованная неволей и невольным молчанием, трижды разорванная, она еще в сознании своих внутренних сил, величия своего прошлого, сухими вещими глазами искала своих затерянных талисманов счастья. И вот это будущее ныне воскресает, – как все великое в истории, – на заре кровавых дней, страданий, в напряжении всех помыслов, всех усилий и жертв, на которые способен живой, гениальный народ, объятый пламенем любви к подвигу и свободе. До дна испито Польшей море слез, ими пропитано каждое слово, каждая мысль и молитва поляка. Далее уже идти некуда, далее идти в этом направлении было бы безумно. Настала эпоха созидательства для осуществления творческих усилий многих поколений. И в ответ на вещий клик, что “наступил час воскресения польского народа, братского примирения его со всей Россией”, забыто будет прошлое, и в борьбе за мировую свободу Польша исторгнет из своей груди меч и направит его на общего врага».


[Закрыть]). Л[едницкий]: «Конечно, и я ничему не верю, вы не понимаете, это политика, надо кричать, чтобы потом легче было вырывать то, чего не дадут». С.: «Ну, в таком случае, дело другое».

Очень рада, что С. победил этих кликуш.

10 сентября

Штрауса в Берлине лишили места директора консерватории за то, что он был против изгнания музыки враждебных держав, а у нас собираются, по словам Фриче, выгнать, по предложению Южина, всех немцев из Литературно-художественного кружка.[109]109
  Литературно-художественный кружок – один из первых клубов московской интеллигенции. Основан в 1899 г. по инициативе А. П. Чехова, К. С. Станиславского, А. Ф. Кони, М. Н. Ермоловой, А. И. Южина-Сумбатова. Был один из самых богатых организаций города (капитал насчитывал 270 тыс. руб.), что позволяло иметь большую библиотеку, картинную галерею портретов писателей и деятелей искусств, созданных И. Е. Репиным, В. А. Серовым, Н. А. Ульяновым, А. Я. Головиным, С. В. Малютиным. На знаменитых «вторниках» кружка выступали писатели и артисты, читали доклады и лекции, проводили диспуты. Кроме того, проводилась благотворительная работа, в частности кружок финансировал заграничные гастроли Московского художественного театра. Во время Первой мировой войны в здании кружка был открыт госпиталь, на его средства на Соколиной горе устроили лазарет. Председателем дирекции кружка был Южин-Сумбатов (до 1909 г.), затем – В. Я. Брюсов. До войны случаи шовинизма не известны. Собрание с повесткой об исключении немцев из кружка состоялось 13 сентября, 1 и 10 октября 1914 г. (см. наст. изд., запись от 17 сентября и 1 октября 1917 г.). Речь шла о двух действительных членах и о пяти членах-соревнователях. Было принято решение временно, «до нового рассмотрения», не возобновлять им членские билеты и не допускать их в качестве гостей. Из всех действительных членов клуба только С. П. Мельгунов заявил о недопустимости подобных решений и в знак протеста вышел из кружка (вместе с членом-соревнователем Г. И. Френкелем). Декрет № 580 «О закрытии Московского литературно-художественного общества» был принят 12 июля 1918 г. См.: Известия Литературно-художественного кружка. 1914. № 8–9. С. 41–43; Розенталь И. С. И вот общественное мненье! Клубы в истории российской общественности. Конец XVIII – начало ХХ вв. М., 207. С. 305–306.


[Закрыть] Пройдет ли это – не знаю. Сегодня был у С. Потемкин и говорил, что в Лодзи после обратного захвата ее, всех, благожелательно относившихся к немцам, взяли в плен, а имущество конфисковали (фабрики целиком) на 400 миллион[ов] рублей. От Никитиной слышала, что немцы подходят к Ковно, что там царь и Ник[олай] Ник[олаевич], и ожидается решительный бой; туда же, якобы, провезли тяжелую артиллерию, но П. говорил один сибирский офицер, что это неверно, а что приехали японцы-добровольцы. В нашем госпитале один раненый читал книжку, где говорится о вреде социализма; я спросила, кто написал? Ответ: «Сам царь», – потому что брошюра называется «Царь и народ».

Соня попала в военный госпиталь на Екатерининской площади. На 600 раненых там восемь сестер и три доктора, перевязочного материала нет, белья нет, одеял и кроватей нет – ничего нет. Есть там австрийский санитар, попавший в плен со своим госпиталем. Когда пришли русские, он спрятался под постель, доктора разбежались; когда его нашли, ему велели обвязать голову, так он и попал в качестве больного, потом привезли его сюда, и здесь лечат, хотя он здоров и рвется работать, а ему даже переносить раненых не дают, считая его ненормальным.

Воровство идет вовсю – шлют 1000 простыней, приходит 500 и т. д., пакля вместо ваты… Хочу перейти туда.

12 сентября

Через Москву переслано уже 200 тысяч раненых! С. был в том военном госпитале, где Соня. Доктор Святухин очень милый, он сам вчера звонил Соне, что готов к нам приехать, чтобы чего-либо добиться. Он сам достал уже белье, сам выклянчил перевязочный материал. Оказывается, это два полевых госпиталя для передовых позиций – накануне выступления они получили приказ развернуть тут лазарет, а у них нет инструментов. Им прислали тяжелораненых, они в полном бессилии. Доктор добрался до члена управления Малинина и выпросил инструменты, а теперь, когда город поссорился с военным ведомством, то он стал требовать уплаты за инструменты 500 руб., а так как военное ведомство не считает эти инструменты нужными для «полевого» лазарета, то оно отказывается платить, и придется доктору. С. обещал похлопотать об освобождении от платы. Профессор по назначению на какой-то станции встретил двух солдат, один из них говорил другому, что несет шифрованную депешу коменданту. Профессор со словами: «Я никогда не видел шифра», вырвал у него и прочел депешу, Но, ничего не поняв, вернул. Через несколько станций его арестовали в поезде, а публика чуть не разорвала его как шпиона. Продержали его три дня в тюрьме, потом при содействии министра выпустили.

15 сентября

Вчера я была в военном госпитале № 206–207 на Екатерининской площади, где д-р Святухин. Сразу попала в гущу дела – одному надо поправить постель, другого переложить и т. д., пришлось помогать перетаскивать тяжелораненого в перевязочную. Там стоит вопль от боли, т. к. все делают без наркотиков – тяжело до бесконечности. Немцы (австрийцы и пруссаки) так и тянутся немного поговорить по-немецки, потому что так их никто не понимает, ни один из трех докторов не говорит по-немецки, из сестер, кажется, только две. Страданий без конца. Приехали туда по Сереж[иному] приглашению Титов и Малинин осмотреть от города, их (дуры-сестры) ждали, как генералов, и все вычистили сдуру; они все подробно осмотрели и все обещали. Уже через 1–2 часа после их отъезда, как звонил С[ере]же Святухин, им все прислало военное ведомство, очевидно, пронюхав, что город вступился, поспешили послать то, что выписывалось за три недели. Святухин счастлив, но старший врач его останавливает, боится, что влетит (говорят, что врачей, обращающихся к общественной помощи, отмечают и даже предают суду). Сегодня секретарь думы звонил уже С[ере]же, что все инструменты по вчерашнему постановлению думы останутся в госпитале даром: «В долг без возврата». А когда С. через Полнера обратился к Львову, чтобы Земский союз дал перевязочный материал, то в ответ получил: «Да, мы дадим, но должны раньше запросить военное ведомство», т. е. тех самых, которые три недели ничего не давали. Удивительный бюрократизм!

Вчера вечером были у нас Губенс, она рассказывала, какой ужас творится на вокзале при приезде раненых: лежат они на полу, без перевязок, без шинели, часами. Был на весь Курский вокзал один врач, проводящий время в буфете, и один фельдшер. Жандармский полковник грубо обрывал тех, которые пытались заговорить по-немецки с пленными – шпиономания. Говорят, что десятками задерживают ежедневно телеграммы подозрительного содержания. А пленные в нашем госпитале боятся, что, вылечив, их повесят. «Wird’s mit uns kaput?[110]110
  Нам конец? (нем.). (Примеч. ред.)


[Закрыть]» – спросили они Соню, так что она даже сразу не поняла, о чем.

Доктор Клименков, больной, очень хорошо доехал, но о нем запишу, повидавшись с его свояченицей Ольгой Карловной.

17 сентября

13-го было опять заседание ученых, писателей и т. д. в Художественном кружке. Пришла совсем новая публика. Комиссия несколько исправила Бунинское воззвание. С. опять говорил против, потом водворилось глубокое молчание, и Южин заявил: «У нас два взгляда – кто захочет, тот подпишет». С. ушел.

В военном госпитале № 206–207 раненый русский рассказывал нам, что казаки ужасны: рубят головы, убивают пленных – возьмут 20 человек, а приведут двух, 18 же убьют.

Вчера у нас было собрание, организуемое доктором Святухиным и мною кружка «пробивания» в военном госпитале.

Святухин рассказывал ужасы про устройство своего госпиталя и про давящую их канцелярщину и законность, на основании которой они выпускают голых людей, потому что предписано выпускать в том, в чем они явились.

24 сентября

Царь поехал на войну, П. говорили, и Львов из Петербурга передавал, что он уехал от царицы, которая пристает к нему с заключением мира, а Николай Николаевич грозит сделаться диктатором и не послушаться при заключении мира, а повести войска за собой; теперь уже говорят, что он очень популярен. У нас в лазарете один раненый говорил, что царь трус и не поедет туда, где опасно; другой в ответ: «А в Киеве, когда убили Столыпина, небось, он не ездил туда, где стояли войска, а ездил там, где никто его не охранял»; первый: «Потому и ехал там, что там его не ждали, и если готовили что, то там, где были войска».

В военном госпитале рассказывал новый офицер, что генерал Агафонов шел в Мазурские озера без разведок, полагаясь только на две телеги с иконами, ехавшие за ним, и на молебны, служившиеся в каждом местечке, – религиозное помешательство верно. Офицер этот совершенно лишен нравственного чувства: «Зачем вы ходите за пруссаками и другими? – спросил он. – Всех их переколоть бы». Такие возбуждают дневальных против раненых. Он же попросту рассказывал, что «все жиды – шпионы, и как выйдут на крыльцо, так дают сигналы, а русские обшаривают дома и находят прячущихся пруссаков, которых «прикалывают». Он же с восторгом говорил, что на станциях продается водка в бутылках нарзана и называется «Нарзан за 1 рубль 10 копеек». Анина знакомая получила от мужа офицера письмо, что их штаб в замке Любомирских(?) всем пользуется, и что он вырезал в галерее все лучшие картины, чтобы их в Москве «выгодно продать» – не тот же ли это грабеж!

Вчера заседал кружок наш по военным госпиталям, выработали план действий – помогать будем всем возможным. Учредились одним словом и уже начали работу – накормили партию отбывавших в 80 человек, купили 5 кроватей. Потом Никитин рассказал, что вернувшиеся с фронта раненые его товарищи, бывшие в Пруссии, говорят, что вся она – одна крепость. Туда шли – ничего не заметили, а как погнали их назад, с жителей соскочило добродушие, все, и женщины, вооружились, у каждого дома фасад оказался на Россию, бетонная ограда, бойницы, проволочные заграждения и т. д. Пленные раненые в нашем госпитале очень хороши и приветливы, некоторые пруссаки радуются, что никого не убили и т. д. Рассказывают о популярности кронпринца, который всем делится с солдатами.

1 октября

Немцы подходят к Варшаве, говорят, что они хотят предложить мир. Слух из Петербурга, где Витте сам говорил Мануйлову, что там желают мира сепаратного с Германией, союза с ней – настаивают на этом царица, Распутин и Витте.[111]111
  Никаких данных, подтверждающих желание упомянутых лиц заключить сепаратный мир с Германией, нет. Заключение сепаратного мира с Россией начали готовить в Германии с ноября 1914 г., когда стал очевиден провал плана Шлиффена. (Новикова И. Н. Указ. соч. С. 271; см. коммент. 33 и 115).


[Закрыть] Тогда будет, вероятно, объявлена диктатура Николая Николаевича и сильное движение, потому что война очень популярна среди средних классов.

В Художественном кружке сегодня предварительное совещание членов об изгнании немцев и австрийцев. Оказывается, оных всего четверо. Из них: Кнебель за границей, второй оказался швейцарцем, третий сам ушел из членов, а четвертый – фотограф Фишер, только что получивший за свои фотографии от царя благодарность. Кого же будут изгонять?

В военном госпитале опять новый приказ: отобрать у пленных всякое чтение, кроме божественного. Постоянно новые правила. Ужасно неприятно, что Вера поедет теперь в Бонн для Фединых лекций!

2 октября

Вчера была Губская. В «Русских Ведомостях» Мануйлов окончательно избран редактором. Розенберг – помощником, а Игнатов – ничем. Мануйлов был в Петербурге, видел Витте, и тот сказал ему, что стоит за сепаратный мир с Германией и за союз с ней, за это же стоят царица и Распутин. А Николай Маклаков, министр, говорил, что, так как революции не миновать (сейчас, если заключим с Германией мир, или потом, после окончания войны), то уж лучше сейчас, потому что теперь ее еще, может быть, можно будет подавить; а С. думает, что в случае мира сепаратного будет объявлена диктатура и солдаты не станут стрелять в полку.

10 октября

Патриотическую манифестацию студентов с царским портретом встретила вчера два раза, а сегодня гимназистов,[112]112
  О манифестации см.: Московские ведомости. 1914. 11 окт. С. 3.


[Закрыть] – Бог знает что!

Это по поводу призыва студентов служить. Они стояли на коленях перед памятником Александру II, а сегодня, говорил извозчик, разгромили магазин Эйнема в рядах и «приказали» заколотить все его магазины – последнее, т. е., как заколачивают, видела сама, и толпу перед магазином в рядах видела, но при мне не громили.

А госпиталь наш, который только что устроился, отправляют в Могилев – глупо это – он только что оборудовался хорошо. Соне с войны пишет ученик, что войска не хотят сражаться, что немцы засыпают все шрапнелью, а мы сильны только в рукопашных боях, что от их шрапнели все бегут, офицеры тоже…

3 ноября

Давным-давно не писала, с госпиталем нет времени. Наш 206–207 услали, теперь новый опять заново оборудовали. Все, все увезли, а теперь все опять пришлось приобретать. За это время самое тяжелое впечатление произвели погромы магазинов в Москве, иностранных, а за ними и русских, погромы с грабежом, два дня громили. Полиция бездействовала (фабрику Эйнема[113]113
  Фабрика «Эйнемъ» была основана в 1851 г., специализировалась на производстве кондитерских изделий. В 1913 г. фирма удостаивается звания поставщика двора Его Императорского Величества. Современное название: фабрика «Красный Октябрь».


[Закрыть] «охраняли» 12 городовых!!!), потом запретили, и все прекратилось. Было хулиганство, но тяжело, что участвовала учащаяся молодежь, гимназисты, расхищавшие конфеты у Эйнема, и студенты, стоявшие перед памятником Александру II на коленях. (В Петербурге они стояли на коленях перед Зимним дворцом.) Еще тяжело было это дурацкое изгнание из Художественного кружка всех иностранцев, где выступавшим против кричали: «Защитники немцев, немцы!» Потресов, например, согласился на Л. Толстого, все-таки все против него. С. ушел из кружка из-за этого; ему прислали сочувствие члены же кружка!

Около разгромленного Эйнема положили манекены от разгромленного же Манделя, сняли и фотографии, послали в Германию – изображение погрома с убитыми.

Царица за сепаратный мир, с ней Витте и Распутин, который все время при ней. Николай Николаевич заявил, что пойдет с войсками на Петербург. Говорили, что часть французской и английской эскадры осталась при посещении в Балтийском море, но из мелких сфер опровергают, говорят (жена Макотина), что туда прошли 9 английских подводных лодок.[114]114
  Английские подводные лодки Е-1 и Е-9 прибыли в г. Ревель 20 октября (2 ноября) 1914 г. Подробнее см.: Меркушев В. А. Записки подводника. М., 2004. С. 271–277.


[Закрыть] Приехал Полнер, много рассказывает.

12 ноября

Полнер рассказывает много интересного. Рузский командует девятью армиями, а Иванов – тремя. Под Рузского страшно подкатываться. Интриги процветают. Говорят даже, что Самсонова погубили интриги. За Варшавой все вытоптано, – все 5 губерний…

31 января 1915 года

На днях С. был у Ледницкого на докладе Котляревского о Галиции, куда он ездил. Доклад был интересен, но выводы Котляревского невероятны – во Львове, по его мнению, надо уничтожить университет и все средние учебные заведения, оставить можно разве одни народные школы.

Новгородцев поддерживал, а Богдан Кистяковский, Петлюра и С. возражали. Ледницкий – между двух стульев. Вообще, настроение интеллигенции боевое – воевать до конца, взять проливы, уничтожить Германию и т. д., и это люди очень левые (Никитин Б. Д. и др.). Очевидно, всех охватил тот психоз, о котором пишет Вера, как о мнении профессора Юнга: врагу приписывается все плохое, и то же самое у себя не замечается. Теперь все пишут о том, что пленным плохо в Германии, но никто ни слова не говорит об их положении у нас, а между тем, в Омске они мрут от холода на улицах (сообщение Сивковой), из Петрова Владимирской губернии офицеры русины пишут, что их поселили чуть не 100 в избе, у них нет ничего, начались массовые самоубийства. А женщины и дети колонистов с границы – их сотнями везут, замерзших, голодных в Уфимскую губернию. Бобринская Варвара Николаевна еле успевает накормить их в Москве. А наши врачи (в военном госпитале № 18, где я работаю) – четыре пленных врача почти все тащат на себе, они и операции делают, они и в палатах. Гулять же их пускают только на дворик под конвоем – Благоволин, старший врач, боится взять на себя ответственность и вначале даже снял с них штаны, оставив в одном белье. Они измучились совсем. Зачерствели мы совсем. Да хоть бы гнет в Галиции, где все в обществе закрыты и припечатаны.

Добавление (моя) Записка в Земгор о снабж[ении] воен[ных] госпиталей.

1) Русских раненых выпускают раздетыми из госпиталей № 6 (Крутицкие казармы) и № 10 (Яузский бульвар, Серебрениковский переулок). При этом в № 6 вещи прислать можно только на имя старшей сестры и неофициально, а в № 10 на имя старшего врача д[окто]ра Фехнера.

2) Большой недостаток постельного и носильного белья (раненым совсем не дают казенного в госпитале № 15, кроме исключительно тяжелых случаев) в военных госпиталях № 19 (Бутырский) и № 15 (в Николаевских казармах). При этом в № 15 посылать прямо абсолютно невозможно, а передать можно только частным образом через сестру милосердия Елену Вас[ильевну] Чаянову, дочь В. Григорьева.

В № 19 (Бутырский) можно послать прямо на имя старшего врача Малютина.

3) Бригадный командир Суздальского полка генерал Голицынский прислал сюда своего казначея с письмом жене с просьбой раздобыть для солдат одежд – они босы и без теплого. Его полк шел в первой линии до Инстербурга, потом отступал, а теперь опять его двинули вперед. Солдаты мерзнут ужасно. Здесь обратились в Красный Крест – отказал; к Елизавете Федоровне – отказала. Не знают, куда обратиться. Казначей едет через неделю обратно и мог бы все забрать с собой.

Петербург

26–28 февраля 1917 года

Карандашные заметки на листках блокнота С. П. Мельгунова

Приехали 25-го. Были в небольшом количестве носильщики. Ходили в поисках номера. Трамваи не шли. Извозчиков было мало, и они не хотели ехать по Невскому – опасно. Тем не менее, извозчика нашли. В «Сан-Ремо» нашли номер. Это было около двух часов. Из окон увидели большую процессию, человек 5000. Было пять-шесть крупных красных знамен. Я мог[115]115
  Так в тексте. (Примеч. ред.)


[Закрыть] прочитать лишь одну надпись: «революция» и «хлеба». Толпа шла к Знаменской площади. На площади, как потом рассказывали, произошло убийство пристава казаком при таких обстоятельствах. Казакам было приказано разгонять толпу. Они отказывались. Тогда обратились к конным[116]116
  Слово конным вписано карандашом. (Примеч. ред.)


[Закрыть] полицейским. Здесь вступились казаки, и один пикой в лоб убил пристава. Вообще повсюду[117]117
  Слово повсюду вписано карандашом. (Примеч ред.)


[Закрыть] казаки держались хорошо – не стреляли. Стреляли тогда, когда выстрел из толпы. Говорили: «Если от вас провокаторский выстрел, выдайте нам – мы расправимся». Войска везде встречали криками «ура!» Можно сказать, что шла подготовка войск. Толпы не разгонялись, словно правительство выжидало. На Выборгской стороне убили помощника пристава. На Петербургской разгромили несколько пекарен. По дороге к Адмиралтейству встретили драгун. Затем в 5 час. около Казанского (собор) говорили речи, толпу разгоняли выстрелами. Были раненые и убитые. Так было повсюду в городе, но стреляли преимущественно холостыми зарядами. Никто не верил в очень крупные события, хотя забастовка разрасталась. Не было организации, все было не подготовлено, случайно, на почве хлебного кризиса.

26 февраля

Утром на Невском попили кофе. Толпы на панели. Масса войск во дворах, с офицерами. Говорят, много переряженных в военные формы полицейских. На Невском отряд конных драгунов. К вечеру стрельба. Начало перехода войск. Телеграмма Родзянки, что опасность братоубийственной войны, да не падет вина на венценосца.[118]118
  Телеграмма председателя Государственной думы М. В. Родзянко от 26 февраля 1917 г.: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Частью войска стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на Венценосца». (Родзянко М. В. Государственная дума и Февральская революция // Архив русской революции. М., 1991. Т. 6. С. 59; см. также: ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2089. Л. 1).


[Закрыть] На Невском, по-видимому, сильное столкновение. Ночью на Невский не пустили, освещал рефлектор, пришлось ехать через Литейный. Встречали большие патрули войск и костров.

27 февраля

Утром на Невском приблизительно такая же картина. Шли пешком на Петербургскую сторону – ни одного извозчика. Только ломовики с публикой. На мостах не пропускали и требовали паспорта. На Литейном в этот момент произошел разгром арсенала, убийство начальника, а равно и начальников двух артиллерийских заводов. Бой на Выборгской стороне. Перед Государственной Думой. Вторая телеграмма Родзянки – династия в опасности.[119]119
  Телеграмма М. В. Родзянко от 27 февраля: «Положение ухудшается. Надо принять немедленные меры, ибо завтра уже будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и династии» (Родзянко М. В. Указ. соч. С. 59; ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2089. Л. 2).


[Закрыть] Временный комитет (Госдумы) и Совет рабочих и солдатских депутатов (по одному на 1000 рабочих и по одному от каждой роты). Положение становится грозным. Телефон работает безостановочно. К вечеру в части прекращается. С 11 час. известия о полном восстании, о присоединении все новых и новых частей войск: о сражении между старыми и молодыми солдатами, о разгроме тюрем, освобождении арестантов, освобождении заарестованных военных частей, не захотевших стрелять. Их освобождение, обезоружение офицеров, убийство некоторых командиров и т. д. Ночью канонада – далее пушки[120]120
  Слово пушки вписано карандашом. (Примеч. ред.)


[Закрыть] не пошли, т. к. кругом шла стрельба – кое-где раздавались взрывы криков «ура».

Днем – до Невы, встречали солдат, сказавших, что восстал гвардейский экипаж, что полиция на Невском стреляет из пулеметов с крыш домов.

28 февраля

В 9 час. утра к Каррику, где мы ночевали, вбегает взволнованный Зайцев, сообщающий, что идет братание войск с народом, от умилительной, идиллической картины публика плачет. Сейчас присоединился к восставшим на Васильевском острове Финляндский полк, который долго отбивался. Все офицеры положили оружие, кроме одного капитана. Полковник и батальонный убиты.

Вышли на улицу. Толпа солдат, которые салютуют выстрелами. Едут автомобили, наполненные вооруженными солдатами и рабочими с красными флагами, которые встречаются криками «ура». Дальше число автомобилей увеличивается – десятками снуют[121]121
  Слово снуют вписано карандашом. (Примеч. ред.)


[Закрыть] легковые, грузовые, бронированные. Объединяют круг по Невскому в стороны.[122]122
  Слова в стороны вписаны карандашом. (Примеч. ред.)


[Закрыть]

На льду солдаты,[123]123
  Слова На льду солдаты, вписаны карандашом. (Примеч. ред.)


[Закрыть] которые опровергают слухи, что идет какое-то пьянство.[124]124
  При взятии гостиницы «Астория».


[Закрыть]

У Исакия стрельба – берут «Асторию», которая отстреливается. «Ура!» – взяли. У Адмиралтейства любопытная картина; три моряка ведут трех офицеров без оружия, один, очевидно, раненый. Подводят их к Адмиралтейству к встретившемуся своему полковнику, куда бы их поместить. Полковник: «Не знаю, у нас много места, спроси тех, кто теперь завладел». Солдат: «Да я хочу все устроить по лучшему,[125]125
  Слово лучшему вписано карандашом. (Примеч. ред.)


[Закрыть] чтобы их благородиям было бы получше». Полковник отказывается пойти[126]126
  Слово пойти вписано карандашом. (Примеч. ред.)


[Закрыть] указывать помещение для заключенных. Офицеры, полковник и восставшие матросы отправляются в Адмиралтейство. Пошли по Невскому до Знаменской. По Садовой выезжает автомобиль, объявляющий, что за ним идут с музыкой вновь присоединившиеся три полка. Дикий энтузиазм.[127]127
  Слова дикий энтузиазм вписаны карандашом. (Примеч. ред.)


[Закрыть] Затем встречаем с музыкой хорошо выстроенную юнкерскую школу. Перед Аничковым дворцом только один дворник. Какой-то интеллигентный рабочий держит речь толпе: «Нам не нужен Николай Романов и великие князья. Когда устроим свою власть, тогда придем сюда – пусть тогда выходят великие князья». Масса вооружена берданками, саблями, но не в большом количестве. Иногда с чердаков раздаются выстрелы, сейчас же начинается расстрел и обыск. Тут легко могут быть недоразумения, начинают палить во все стороны, а в публике начинается паника. Но раненых я видел[128]128
  Так в тексте. (Примеч. ред.)


[Закрыть] только двух, видел[129]129
  Так в тексте. (Примеч. ред.)


[Закрыть] убитых двух лошадей. На улицах показались невооруженные офицеры, даже генерал. На автомобилях вместе с рабочими и военными изредка офицер.

Хаос на Знаменской площади

Горит вокзал. Накануне сожгли весь участок Александ[ро]-Невский. Горит, как фитиль, верхушка[130]130
  Слово верхушка вписано карандашом. (Примеч. ред.)


[Закрыть] сброшена. Провозят арестованного полковника в санях, окруженного конными солдатами. Ведут двух жандармских офицеров, железнодорожных, говорят, что поймали при поджигании вокзала. Правда ли? Лица бледные – так и думал,[131]131
  Так в тексте. (Примеч. ред.)


[Закрыть] что толпа их растерзает. Их охраняют солдаты и проводят. Вдруг начинается стрельба из пулеметов. Все бегут, площадь пустеет, и мы заходим во двор. Говорят, стреляют полицейские из соседнего дома. Выступают солдаты, обстреливают дом – мне там виделась женщина.[132]132
  Слова мне там виделась женщина вписаны карандашом. (Примеч. ред.)


[Закрыть] Но стрельба действительно идет планомерная (как выяснилось затем, с крыши гостиницы). отвечают все в разные стороны.[133]133
  По-видимому, приводились войска извне, или сдавались.


[Закрыть] Не удалось подойти к вокзалу. Обошли с Лиговки. Вход в ворота свободный. Касса заперта, но поезд отходит. Садимся и едем. В вагоне разговоры очень разнообразные. В Любани – обычная обстановка. В. М. Виттера встречает какой-то воинский поезд – они разграбили лавки – буфетчик все убрал, чая даже не было. Пахнет Петербургским духом.