Текст книги "Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек"

Несколько раз в церкви чудные видения посещали Евпраксию, и она стояла в восторженном восхищении, унесенная от земли, и лицо ее светилось.

Годы шли; Евпраксия достигла уже глубокой старости и по неотступным просьбам своим была уволена на покой. Она перешла в тесную келию, выходила только в церковь и к своей преемнице, пред которой заступалась за сестер, становясь пред ней на колени.

Приблизилась кончина Евпраксии. Древняя старица Акилина, которую часто видали в ночное время в мантии с жезлом обходящей монастырь, явилась к ней. Поздно вечером она постучалась к ней в оконницу и произнесла: «Готовься к исходу – ты скоро соединишься со мной». Когда Евпраксия посмотрела в окно, древняя старица уже удалялась от ее келии. Евпраксия вышла за ней, но та исчезла перед ее глазами.

Старица простилась с монахинями, просила игумению положить ее в схиме, тайно ею принятой, и погрести ее у ног любимой ее старицы Акилины. Приняв Святое Причастие и проводив Святые Дары до дверей, она заперла сени, разостлала на полу рогожку, легла на ней с Распятием и свечой в руке, закрыла глаза – и опочила.

Это было 23 сентября 1823 года. Она прожила 91 год.

Ее погребли на пятый день по кончине; тело ее издавало благоухание. Игумения не исполнила ее просьбы о месте погребения и о схиме. Верная Елпидифора тайно положила схиму во гроб. О своем посвящении в схиму Евпраксия кратко выразилась однажды этой монахине: «Бог послал мне Ангела Своего посвятить в схиму».

После нее в запечатанном ларчике нашли вериги и пакет с 250 рублями, с подписью: «На погребение и поминовение убогой Евпраксии». Это был накопленный ею за всю жизнь доход от чтения Псалтири. На могиле Евпраксии, за окном главного алтаря Успенской церкви, лежит плита с надписью, иссеченной ее рукой незадолго до кончины.

Бóльшая часть сведений о жизни этой подвижницы сохранилась благодаря монахине Елпидифоре, которая пользовалась доверием старицы и сопровождала ее иногда на Абрамовщину.

В книге «Третьеклассный Староладожский Успенский монастырь» (изд. 1871 г.), по которой составлена настоящая статья, описано несколько явлений и чудес старицы Евпраксии. Так, деревенская расслабленная девочка видела во сне благообразную старицу, худую и небольшого роста, в шапочке, мантии и с жезлом в руках. Она повелевала ей сходить на Абрамовщину, обмыться водой из колодца и отслужить молебен Кресту и панихиду по игумении Евпраксии, обещая тогда полное исцеление. Исполнив повеление, девочка совершенно выздоровела.

Самоотверженная жизнь, нравственная крепость и великая сила религиозного одушевления ставят игуменью Евпраксию Староладожскую в число замечательных русских женщин.

Девушка-язычница – образец необычайной жажды к слушанию Евангельской проповеди
Протоиерей Григорий Дьяченко

Вот что известно об одной девушке-язычнице. В одну далекую страну, которая называется Индией, приехал проповедник слова Божия. Язычники стали ходить к нему. Между ними проповедник часто замечал убогую девушку, которая являлась к нему на проповедь вся мокрая. Оказалось, что эта девушка приходила слушать слово Божие за четырнадцать верст с островов, окруженных водой. И так как у нее не было лодки, то она всякий раз переходила воду вброд, причем ей иногда приходилось погружаться в воду по самую шею. Но ничем не смущалась девушка, не страшилась она воды и всегда исправно ходила слушать слово Божие. Так сильно было желание у нее слышать благовестие об Иисусе Христе!

Помогите и вы, дети!
Из брошюры «Зернышки Божией нивы» (изд. Свято-Троицкой Лавры)

Послушайте, как поступали добрые христианские дети, когда слышали, что надо помочь язычникам обратиться ко Христу.

Одна юная девушка была слепа. Проводила она жизнь в большой бедности и добывала себе хлеб насущный только вязанием чулок. Но при своем убожестве она не забыла о язычниках, о которых ей приходилось слышать. И вот однажды она явилась к человеку, собиравшему на дело проповеди среди язычников, и подала ему золотую монету.

– Как ты сберегла столько денег? – спросил он ее.

Слепая отвечала:

– Я зарабатываю вязанием чулок не более своих подруг, но я слепа и не нуждаюсь в освещении, потому что вяжу чулки без огня. И вот я вам принесла столько, сколько у меня могло бы выйти за зиму на керосин.

Так слепая, несмотря на свою нищету и убожество, скорбела о язычниках, которые не ведают Христа! Она, слепая телесными очами, заботилась, как бы помочь просвещению язычников светом учения Христова.

Трогательный также случай рассказывают об одной больной девочке. Лежа в постели, она выпросила себе небольшой ящичек и каждую неделю клала туда по монете, которые давал ее отец: она сберегла эти деньги для того, чтобы после отдать на дело распространения среди язычников христианства. После ее смерти ящик при отце был вскрыт, и в нем оказалось монет больше, чем могла девочка получить от отца. Вскоре недоумение разъяснилось: одна благотворительница обещала прислать умиравшей девочке апельсинов. Но больная упросила, чтобы вместо апельсинов в ее ящик положили что-нибудь на дело проповеди о Христе. Узнав это, отец со слезами возблагодарил Господа.

Вот как помогали добрые дети делу распространения слова Божия среди несчастных язычников. Пожалейте, пожалейте их, дорогие дети, и вы. И детское сердце ваше подскажет вам, чем и как вы можете помочь тем людям, которые доселе еще не познали Бога. Им нужны и ваша маленькая лепта, и ваша детская молитва, и ваше доброе сочувствие, и ваша любовь к ним…

Флоренс Найтингель
Из «Книги взрослых» Х.Д. Алчевской

Флоренс Найтингель была англичанкой. Родители ее были очень богаты и ничего не жалели для воспитания ребенка. У нее были лучшие учителя: ее учили и иностранным языкам, и рисованию, и музыке; ее одевали как куколку, веселили, баловали. Девочке предстояла блестящая светская жизнь. Но еще ребенком Флоренс не походила на детей-сверстниц: она избегала шумных игр, чуждалась веселья, была равнодушна к нарядам. Она уже в детстве хотела быть кому-нибудь полезной; ее маленькое сердце было полно сострадания и жалости ко всем несчастным: она любила навещать больных, ласкала бедных детей; все свои деньги она отдавала нищим, и всякое людское горе находило отклик в душе впечатлительного ребенка.

Прошли годы; из девочки Флоренс превратилась в молодую девушку. Она была красива, образованна, богата, она могла бы вести веселую, беззаботную жизнь; но такая жизнь ее мало интересовала. И в то время как другие девушки ее возраста и положения ездили на балы, в театры и концерты, она посещала больницы и училась там уходу за больными; ходила в бесплатные школы учить детей бедняков; посещала тюрьмы и исправительные заведения для малолетних преступников; и когда в мрачных стенах тюрьмы появлялась светлая фигура молодой девушки с ясными глазами и приветливой улыбкой, разглаживались морщины на самых суровых лицах и гостью встречали и провожали ласковым словом; она носила в тюрьму Евангелие и другие книги, покупала для заключенных съестные припасы; но дороже подарков были ее ласка, ее привет, ее доброе, участливое отношение к людям. Так проводила она свою молодость.

В 1854 году началась Крымская война. Англичане терпели под Севастополем много лишений; об этом красноречиво писали в английских газетах. Солдаты и голодали, и холодали; у них был недостаток в одежде, топливе, в продовольствии. Развились болезни, усилилась смертность, а ухода за больными и ранеными почти не было. Не хватало места в госпиталях, не хватало докторов, больничной прислуги. Все эти известия глубоко волновали Флоренс; она рвалась на помощь своим соотечественникам. Но как это сделать? И вот Флоренс решила собрать нескольких молодых девушек, обучила их уходу за больными и предложила им ехать на место военных действий. Кроме того, она выхлопотала у английского министра позволение открыть поблизости от места военных действий госпиталь за свой счет. Очень многие не одобряли плана отважной девушки: кто говорил, что она не принесет никакой пользы, кто предполагал, что она затеяла всё это из тщеславия, чтобы все заговорили о ней. Но Флоренс не обратила внимания на все эти толки и со своим маленьким отрядом в тридцать восемь человек пустилась в далекое путешествие. Помощницы ее назывались сестрами; у них у всех была одинаковая одежда – простое серое платье, белый чепчик и такой же передник с нашитым на нем крестом.

Не близко путешествие из Англии к Севастополю. И морем, и сушей в продолжение многих дней приходилось ехать отважным девушкам; а с первого дня приезда надо было приниматься за дело. Работы было много. Флоренс обошла всех раненых, распорядилась немедленно привести в порядок запущенные, грязные помещения, распределила занятия между сестрами, и дело закипело. Уход за больными, хозяйство, белье, заботы о чистоте и порядке, переписка с английским правительством и требования от него помощи – всё это лежало на обязанности Флоренс. Иногда ей случалось быть на ногах по двадцать часов в сутки. Ласковая и нежная с ранеными, она дни и ночи проводила у изголовья самых тяжелых больных; впечатлительная, слабая, она присутствовала на самых тяжелых операциях, ободряя слабых, благословляя умирающих.

Когда кончилась война, Флоренс вернулась на родину, но не для того, чтобы отдыхать, а чтобы работать тому же делу. Она устно и письменно проповедовала всюду о великом значении общин сестер милосердия. Она устроила в Лондоне госпиталь для солдат; под ее руководством обучались уходу за больными сестры милосердия; она написала книгу об уходе за больными и ранеными. Книга эта переведена на многие языки. До конца жизни, слабая, больная, посещала она больницы и заботилась обо всех, нуждавшихся в ее помощи.

Анна Бергунион
Из «Книги взрослых» Х.Д. Алчевской

Анна Бергунион была французской девушкой. Семья у нее была небольшая: больная мать, отец и маленькая племянница. Жили они тихо, едва сводили концы с концами. Анна давно желала идти в монастырь; еще девочкой она мечтала об этом. Мать не отговаривала ее, и в восемнадцать лет Анна поступила в монастырь. Там ей жилось спокойно и хорошо. Но когда девушка вспоминала свою больную мать и старика отца, ей становилось тяжело, что она оставила их и ушла на покой.

Не долго пробыла она в монастыре и вернулась к своим. Жить стало еще тяжелее: мать хворала, отец старел, работать приходилось за всех, а здоровье у Анны было слабое. Но она не унывала; всегда была весела и приветлива; никогда не жаловалась, что ей трудно. Она и хозяйничала, и ухаживала за больной матерью, и нянчила племянницу, и брала работу на дом. Мало того, она ходила еще в приют для бедных детей и учила девочек разным работам. Скоро она устроила целую белошвейную мастерскую: ее ученицы получали заказы и имели хороший заработок.

Так шли годы. Отец и мать Анны умерли; осталась она одна на свете. Но тот не один, кто любит людей и хочет помогать им. Своим добрым сердцем Анна с детства любила людей, особенно больных, слабых, беспомощных; работы же она не боялась. Мастерская ее шла по-прежнему, но ей казалось всё мало дела. Она взяла на воспитание за небольшую плату нескольких слепых девушек. Сначала ей было трудно ладить с ними. Они были грубы, ленивы, непослушны. Но кротостью и лаской Анна добилась своего: девушки исправились и горячо полюбили свою добрую воспитательницу. Скоро они стали помогать Анне в ее мастерской: убирали комнаты, готовили кушанья; одна даже учила девочек-мастериц шитью и вязанию. Дело мастерской шло отлично; всем жилось хорошо; но Анна думала о будущем. «Когда я умру, кто будет ходить за слепыми, – думала она, – кто о них позаботится, кто будет любить их?» Анна решила устроить общину вроде общины сестер милосердия; в этой общине сестры должны были учиться уходу за слепыми; тут должны быть и школа, и мастерская, и приют. Денег не было у Анны, но ей помогли добрые люди. Много хлопот и труда вынесла на своих плечах энергичная, деятельная девушка, пока не добилась своего. Община была устроена. Было нанято просторное помещение. В одном этаже была школа для детей, которых учили слепые и зрячие сестры; в другом была мастерская. В этом доме были и дети, и взрослые, и уже пожилые женщины. Всё было обставлено очень просто: все ходили в одинаковых темных платьях; ели за общим столом; у всех сестер были одинаковые маленькие келии: стол, стул и кровать – ничего больше. Такая же келия была и у Анны. Жизнь шла тихо и мирно. Днем все были за работой: кто учил детей грамоте, кто работал в мастерской, кто готовил кушанья; иные ухаживали за старыми и слабыми слепыми; те, кто не мог делать тяжелой работы, вязали чулки, шарфы на продажу. По вечерам занимались музыкой, которую так любят слепые. Анна Бергунион, приветливая, ласковая, спокойная, всем распоряжалась, всех ободряла любящим словом, всех учила своим примером любить людей и быть им полезной.

Прошли годы. Старушка Анна Бергунион сошла в могилу, а ее община существует до сих пор. Слепые сестры с глубокой благодарностью повторяют имя той, которая своей заботой и любовью скрасила их печальную жизнь.

Английская сестра милосердия мисс Кэт Марсден, путешествовавшая в Якутскую область для помощи прокаженным
Из журнала «Церковные ведомости» (изд. при Святом Синоде)

I

Летом 1891 года английская сестра милосердия Кэт Марсден совершила замечательное по самоотвержению и любви к ближнему путешествие в Якутскую область для исследования на месте несчастных страдальцев, пораженных проказой, и для оказания им возможной помощи. Снабженная влиятельными рекомендациями к гражданским властям Сибири, мисс (девица) Марсден благополучно прибыла из Санкт-Петербурга в Якутск и оттуда совершила трудное, исполненное всяческих лишений путешествие верхом по Вилюйскому округу Якутской губернии, проехав до трех тысяч верст, разыскивая повсюду прокаженных. Появление человеколюбивой иностранки несчастные страдальцы повсюду принимали как явление ниспосланного им Ангела Божия. Сердечное участие неизвестной благодетельницы в их судьбе, оказанная ею материальная помощь и обещание устроить для них приют утешили несчастных, подняли упавший от безнадежности дух их и воодушевили их надеждой на лучшую будущность. Преосвященный Мелетий, епископ Якутский и Вилюйский, в признательность за беспримерный подвиг мисс Марсден во благо впавших в несчастье его пасомых выдал ей благодарственную грамоту. В Вилюйском округе, который посетила мисс Марсден, прокаженных насчитывается до восьмидесяти человек, но Преосвященный Мелетий полагает, что их вдвое больше. Неизлечимые, отторгнутые обществом, эти несчастные вызывают к себе величайшее сочувствие и сострадание; нельзя не одобрить благородного и человеколюбивого предприятия г-жи Марсден – изыскать средства на устройство постоянного для них приюта, в котором если и бессильна медицинская помощь, то, во всяком случае, они могли бы найти необходимые условия человеческого существования. Насколько жалко и ужасно положение прокаженных, где и как они живут – об этом считаем нелишним сообщить, к сведению людей сострадательных и христолюбивых, нижеследующий рассказ самой путешественницы.

«Во время Русско-турецкой войны 1877 года, ухаживая за русскими солдатами, я впервые увидела двух прокаженных, то были болгары. Совершенно изуродованный этой ужасной болезнью вид их и беспомощное положение, в которое она их привела, так глубоко тронули мое сердце, что я тут же посвятила жизнь свою Господу, прося Его направлять ее единственно на помощь этим несчастнейшим из Его созданий.

Я видела прокаженных разных наций, но только два года тому назад я узнала, что в Сибири, в отдаленной Якутской губернии, есть тоже прокаженные между инородцами-якутами и что они имеют средство – траву, которая, по слухам, вылечивает проказу. Сознавая, как важно приобретение этого средства несчастным прокаженным по всему миру, так как проказа считается до сих пор неизлечимой, я решила ехать в Якутск, чтобы отыскать эту траву и потом испытать и изучить ее целебные свойства. С этой целью я прибыла в Петербург в ноябре 1890 года и имела честь представиться Ее Императорскому Величеству Государыне Императрице. Ее Величество, с обычной ее великой милостью и добротой, снабдила меня письмом, которое обеспечивало меня помощью и покровительством в продолжение всего моего путешествия по Сибири. Итак, все результаты этого труда я приношу к стопам Ее Величества, потому что, по милости Божией, Государыня Императрица дала мне возможность совершить этот труд, так как без ее доброго покровительства я не смогла бы сделать ничего.

II

Из Петербурга я отправилась в Москву и потом в Уфу, где имела удовольствие встретить Преосвященного Дионисия, епископа Уфимского, который сорок с лишним лет был миссионером в Якутской области. Преосвященный трогательно рассказал мне об ужасном положении несчастных прокаженных, которых истинно жалкое положение видел сам. Он тоже говорил об упомянутой траве, сообщил мне ее название и обстоятельства, где и как ее нашли. Преосвященный трогательно благословил меня, сказав, что его молитвы всегда будут сопровождать меня по всему пути, так как ему хорошо известны все трудности, лишения и опасности, чрез которые надо пройти, чтобы добраться до бедных прокаженных. Проехав Тюмень, Омск и Томск, я наконец прибыла в Иркутск. Его превосходительство генерал-губернатор подтвердил мне всё, что я слышала о жалком положении прокаженных Якутской области, и с большой любезностью и усердием предложил свои услуги помочь им. Немедля мы принялись за работу: составился комитет из генерал-губернатора Горемыкина, Преосвященного архиепископа Иркутского Вениамина, Преосвященного епископа Киренского, соборного протоиерея Виноградова, камергера двора Его Величества Сиверса, иркутского городского головы Сукачева, врачебного инспектора Маковецкого, великобританской подданной Кэт Марсден и адъютанта командующего войсками штабс-капитана Львова с целью обсудить, как лучше облегчить положение прокаженных. После этого я выехала из Иркутска в Якутск. Бóльшую часть пути приходилось делать по реке Лене в так называемом паузке (судно); хотя путешествие до Иркутска было нелегкое, но это было ничто в сравнении с тем, что пришлось перенести дальше. Три недели мы ехали в этом паузке, не имея возможности раздеться или переменить одежды; спали где попало, между грузом, питались самой простой пищей. Наконец добрались до Якутска; тут я имела счастье видеть Преосвященного Мелетия, епископа Якутского; его ласковую встречу я никогда не забуду. Он принял меня с такими словами: “Вы иностранка и чужая, но вы чадо общего нашего Господа и Спасителя, я Его слуга и во имя Его принимаю вас, благословляю и благодарю, что вы прибыли с целью помочь моим бедным прокаженным”. Преосвященный – истинно верный служитель Христов, и деятельность его простирается не только на город Якутск и близкие его окрестности, но он посылает своих миссионеров за тысячи верст с благой вестью любви Христовой, и чужестранцам, таким как я, он простирает руки, как отец. В Якутске с помощью Преосвященного и вице-губернатора (сам губернатор был в отсутствии) мы основали еще другой комитет для помощи прокаженным, после чего я выехала в Вилюйск. Со мной ехал чиновник, говоривший по-французски, так как я не понимаю и не говорю по-русски и по-якутски, и казак-якут Иван Прокофьев, который, услышав, что я еду посетить прокаженных с целью помочь им и самой видеть, какая именно помощь им особенно необходима, так был рад, что предложил снабдить нас лошадьми до самого Вилюйска и сам вызвался проводить меня до леса. За эту великую доброту я буду ему всегда благодарна. Вообще, не нахожу слов выразить мою искреннюю признательность всем русским, как высокопоставленным, так и другим лицам.

III

Мы выехали из Якутска 10 июня 1891 года. Дороги по тайге, лесам и болотам нет никакой, даже нет тропинки, так что только верхом можно совершать путешествие летом, при всевозможных затруднениях и опасностях. Особенно трудно было это путешествие для меня, до сих пор никогда не ездившей верхом. Сильная жара днем, сильные холода ночью; мириады комаров и насекомых ослепляют вам глаза и наполняют вам рот и нос; сырость от болот, опасность от медведей, пища, состоящая обыкновенно из черных сухарей и чая, невозможность умыться или сменить одежду в продолжение двух месяцев, часто промокшую насквозь; ночью никакого приюта, кроме палатки, – всё это может дать понятие о трудностях этого переезда.

В Вилюйске мы были встречены отцом Иоанном Винокуровым; он искренний друг бедных прокаженных и истинный христианин; он постоянно посещает прокаженных, не опасаясь ужасной заразы, с одной целью – помочь им и объяснить им учение Христа Спасителя. Он сопровождал нас ко всем прокаженным, находящимся в его округе, и было трогательно видеть его любовь к ним и любовь к нему несчастных страдальцев: он единственный человек, который посещает их, другие все боятся их, и потому истинно он – отец им и они ему – духовные чада, как он их всегда называет. Во всю жизнь свою не видела я более преданного Христу человека: любовь ко Спасителю побеждает для него все трудности и опасности, лишь бы иметь возможность повествовать этим несчастным о Христе Спасителе.

В Вилюйске я расспрашивала многих местных жителей о положении прокаженных, и мне сообщили, что оно ужасно, что они находятся, по определению местных обществ, в полном одиночестве, в глубоких лесах, почти не имея чем прикрыться, что в большинстве случаев юрты (хижины) их отвратительны и малы и что они живут скорее как домашние животные, чем как люди.

Мы ехали верхом две тысячи пятьсот верст, говоря приблизительно, так как якуты не имеют понятия, что значит верста; иногда нам говорили: “Вот тут десять верст”, а оказывалось не менее двадцати верст; я уверена, что мы сделали настоящих верст не менее трех тысяч.

Местные жители, услышав, что я еду с целью им помочь, были так благодарны и счастливы, что расчистили в лесу дорогу в тех местах, где иначе невозможно было бы проехать, построили стелюги (мосты) по болотам, наиболее опасным и непроходимым, и, чтобы выполнить это, они отложили в сторону свои летние работы, что для них было очень убыточно, но тем не менее это было ими сделано совершенно охотно. По всему пути нам оказывали полное гостеприимство, прося меня при этом помочь их прокаженным.

Большим затруднением в дороге было то, что я не понимала ни русского, ни якутского языков и окружена была только мужчинами, в числе до тридцати человек, говорившими непонятным мне языком, и для дамы очутиться одной в незнакомой стране очень тяжело и неудобно. Переводчик говорил по-французски, и только через него я могла говорить с населением.

Пятнадцатого июля 1891 года г-н исправник, фельдшер, два солдата, переводчик и я выехали из вилюйского улуса (селения) к озеру Абунгда, где находится самое большое поселение прокаженных. Мы спустились вниз по реке Вилюй на двадцать верст, где были встречены выборными старостами-якутами в числе до двадцати человек (при более чем тридцати лошадях), находившимися здесь для того, чтобы проводить нас до места. Напившись здесь чаю, мы сели на лошадей и вступили в лес, поднявшись предварительно на гору. В двадцати верстах от берега мы остановились при виде разложенного кем-то огня в надежде разузнать, далеко ли до места, где есть вода для питья и корм лошадям, которые должны были там смениться. Здесь, в то время как переводчик с кем-то говорил, я заметила что-то двигающееся между деревьями в лесу и спросила: что это такое? Мне сообщили, что это прокаженный мальчик, который просит ему помочь. Я сошла с лошади и направилась к нему, чтобы с ним говорить, но бедный мальчик, думая, что я буду так же бояться его болезни, как и якуты, пятился назад, и я насилу могла его убедить, что хочу с ним говорить и даже к нему прикасаться. Я послала за его матерью и братом, которые рассказали мне историю этого бедного ребенка. Общество, решив, что у него проказа (надо знать, что между жителями этого общества не было ни одного русского, ни одного имеющего какое-либо понятие о медицине), распорядилось, чтобы этот мальчик жил одиноко в лесу, в юрте, которую ему построили в десяти верстах от матери, и чтобы он жил здесь всю свою жизнь. Слава Богу, мать его сжалилась над его одиночеством и построила позади своей юрты очень маленькую пристройку, куда ребенок тайно приходил ночевать, когда делалось темно. Но если бы общество открыло, что мать это сделала, ее наказали бы тем, что таким же образом выселили бы в лес на отдельное житье. Этот трогательный случай показал мне, что все сообщения, сделанные мне относительно жестокостей, применяемых к несчастным прокаженным, совершенно справедливы. Мы помогли ему по возможности, а исправник взял ребенка под свое покровительство, которое избавит его от повторения подобной жестокости.

За шестьдесят верст от Абунгды нас встретил приходский священник (отец Георгий Мохначевский), у которого мы остановились, затем он провожал нас до Абунгды. Поблизости от прокаженных дорога всегда гораздо хуже, потому что их водворяют на места наиболее удаленные и наименее посещаемые, труднопроходимые, чтобы они не могли возвращаться домой. Мы направились в лесную чащу и на выезде из нее увидели юрты, где живут прокаженные. Нас ожидали и, как только нас заметили, поклонились. После того как было роздано вспомоществование, мы все вознесли молитвы о здравии Ее Императорского Величества Государыни Императрицы. Я уверена, что молитвы эти будут услышаны. Но слышать эти жалкие слабые голоса бедных прокаженных, видеть их на коленях, крестящихся исхудалыми руками, часто без пальцев, едва поднимающихся от слабости, видеть их лица, страшно обезображенные этой болезнью, и глаза, в которых вы можете прочесть, что всякая надежда у них потеряна, их ноги, у многих без пальцев, так что многие не могут ходить, а только волочат свое тело при помощи табуретки, вид этот умирающей жизни без надежды и без всякого утешения – всё это нас так расстроило, что виденное нами ужасное зрелище останется памятным на всю жизнь.

В этом месте находятся две юрты, приблизительно на расстоянии пятидесяти аршин одна от другой, и между ними до семи надгробных памятников, по-видимому, для того, чтобы отнять возможность у этих несчастных хотя бы на одно мгновение забыть, что смерть всегда около них. Когда прокаженный умирает, он остается в юрте вместе с живыми до трех дней. Обратите внимание при этом на внутренность юрт: они так малы, что прокаженные принуждены спать вдоль наружных стен на скамьях, без всякой подстилки, и так тесно, насколько это возможно, причем ноги одного прокаженного касаются головы другого, другие лежат просто на голой земле; отвратительный запах, ужасный холод, скот, находящийся в той же юрте, – и при всём этом здесь же должен находиться и труп умершего, увеличивая собой зловоние от прокаженных. К этому нужно прибавить, что, когда привозят гроб, прокаженный должен выйти на страшный холод, через силу втащить его в юрту, положить в него тело умершего и затем втащить гроб на сани, чтобы провезти на несколько аршин до могилы. Здесь была также оспа, и никто их не навестил: ни доктор, ни якуты, – чтобы помочь им. Они должны были переносить страдания этой болезни также в полном одиночестве, не имея около себя никакого ухода, не имея постели и почти без одежды, кроме отвратительных шубеек, способных только увеличивать раздражение кожи, которое так ужасно в этой болезни. Сколько им приходится перестрадать, никто никогда не поймет.

В этих юртах была девушка лет восемнадцати, которая жила вместе с прокаженными всю свою жизнь; мать ее была прокаженная, и потому общество определило, чтобы она жила навсегда с прокаженными, хотя сама она была совершенно здорова.

После некоторого совещания между исправником и священником, фельдшером, переводчиком и мной решено не оставлять того места, прежде чем эта девушка не будет исторгнута из среды прокаженных. Исправник сказал, что он охотно возьмет ее к себе, после того как она будет вымыта и одета в другую одежду, и, прежде чем вторично покинуть Вилюйск, мы имели удовольствие видеть ее, водворенную уже у него.

На Абунгде прокаженные имели кров, и, во всяком случае, это лучшее их поселение из всех, которые мы посетили, хотя юрты были длиной лишь двенадцать аршин и шириной пять аршин, и в такой юрте живут по девять прокаженных от восьми до девяти месяцев в году. Все прочие поселения прокаженных были несравненно хуже.

В одном месте, называемом Джикиндия, один мужчина, одна женщина и двое детей были почти голые. В другом месте, Имыжан, мы нашли шесть человек почти голых. Мужчины, женщины и дети живут все вместе и более подобны животным, нежели похожи на людей. В другом месте, Абалаккель, я видела женщину, которая была осуждена обществом на совершенно одинокую жизнь навсегда, и уже четыре года она живет таким образом, никого не видя, кроме своего мужа, который носит ей пищу, питье и топливо и изредка приводит детей, которые, однако, не подходят близко.

Таким образом, она живет в постоянном одиночестве всю свою жизнь. Единственное ее развлечение зимой заключается в том, чтобы через силу протащить свое тело по снегу, насколько она в силах это сделать, потому что мужу приходится приносить всё необходимое и класть за несколько аршин от юрты. Если она в силах, то разводит огонь, а если нет, то остается без огня. В другом месте, Харьялан, было три человека, которые жили одни, и они нам сказали, что медведь часто пугает их, подходя слишком близко к их юрте, но что у них есть очень умная собака, которая своим лаем отгоняет медведя в лес далеко от прокаженных, так что иногда возвращается совсем без голоса от сильного, продолжительного лая. Но только благодаря этой собаке медведь не вламывается в юрту; бедняки же не имеют ни ружей, ни револьверов. В другом месте, Гуккель, я видела человека, который пришел издалека просить моей помощи; он также говорил, что у него есть собака, которая отводит медведей таким же образом, и что он тоже принужден жить один в лесу всю свою жизнь.

Ни мужчина, ни женщина, ни дети, зараженные проказой, не могут избежать вечного одиночества, раз общество признает их прокаженными и приговаривает к удалению из своей среды; даже если у кого и нет проказы, но родители поражены ею или если кто жил раньше с прокаженными, тех также удаляют.

IV

В некоторых местах юрты малы даже для двух человек, но мы находили в них от пяти до десяти человек. Грязь, ужасный запах проказы, пища, состоящая в большинстве случаев из рыбы, масла, которое пьют, и древесной коры, и их отвратительная одежда могут дать вам некоторое понятие об их положении. Справедливо заметил отец Иоанн в Вилюйске, что во всем свете нельзя найти людей более несчастных, чем они.