Текст книги "Кирпичные острова"

Я вам не ковшик

Пытаясь освободить рога, козёл кричал капризным голосом:

– Я вас всех победю!

Гришка его поправил:

– Побежду.

– Одержу победу, – разъяснил им петух.

– А ты молчал бы, будильник пернатый. – Козёл задёргался и, пританцовывая, запел: – «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный…» – Язык прикусил и выругался обиженно: – Тьфу ты, детдомовец инкубаторский.

– Я бы мог вам помочь, – сказал Гришка. – Но ведь вы определённо станете драться, всех обижать и оскорблять.

– Стану, – сказал козёл Розенкранц.

Гришка мог мысленно подвинтить гайку, чтобы не жалеть козла и уйти, насвистывая, но что-то ему помешало.

– Хотите, я устрою так, что один человек победит вас в честном бою. Один мой знакомый товарищ. И тогда вы перестанете приставать к другим.

Козёл Розенкранц кашлянул хулиганским кашлем.

– Знаем мы такого товарища – милиционер товарищ Дудыкин.

– Нет, – сказал Гришка.

Козёл представил себе дядю Федю, художника-живописца Мартиросяна, парня-шофёра в цветочной рубахе…

– Конечно, если у некоторых плечи раздвижные. И если некоторые умеют всякие фокусы вытворять, как ваш дядя Федя.

– Нет, – сказал Гришка. – Этот человек небольшой, чуть постарше меня. Он осенью в первый класс пойдёт.

Козёл сплюнул себе на бороду. Полез передними ногами по стенке кузницы, чтобы освободить горло для смеха.

– Не смешите. Мне смеяться нельзя в моём бедственном положении. Я первоклашек не то что за людей – за грибы не считаю. Я у них, если хотите знать, тетрадки с арифметикой ем. И завтраки отнимаю. Мамаши им в школу вкусные пирожки дают. Первоклашка-букашка! Толстопузики! – Козёл смеялся и дрыгался, хоть ему было очень неловко и неудобно.

– Тем более, – сказал Гришка. – Соглашайтесь… Мой знакомый товарищ вас победит – и вы успокоитесь.

– Согласен! – закричал козёл со смехом. – Договорились. Давайте лапу.

Петух неодобрительно посмотрел на Гришку.

– Вы не сплоховали? – спросил он.

– Нет. Я уверен на сто процентов. Мне необходимо товарища предупредить. Он сейчас очень скучает.

Петух и Гришка пошли. Петух – по своим делам. Гришка – по договору.

– А я что, висеть буду? – крикнул козёл. – Я вам не ковшик!

– Я вас выручу чуть погодя, – пообещал Гришка. – Пока так побудьте.

– Вы меня выручите? Ну и ну! Да у вас силы не хватит меня поднять. Вы же тощий. В чём душа! Хворостина. Недоедыш! Сухофрукт!

Гришка ничего не ответил. С козлом разговаривать – нервы тратить. Ты ему слово, он тебе пять, и все грубые.

Ты так вопрос ставишь?

Пестряков Валерий одиноко сидел в футбольных воротах. На лице скука, как нарисованный смех. Ни дачников вокруг, ни местных любителей. Мяч лежит на одиннадцатиметровой отметке. Круглый.

– Забей.

– Поймаешь.

– Я уже два часа сижу – жду: может, ударит кто. Может, забьёт.

Гришка ударил. Пестряков Валерий отбил мяч ногой, не вставая. Сказал:

– Садись у той штанги. Будем на расстоянии разговаривать. А если желаешь – весело помолчим.

Гришка сел рядом. Они помолчали в тишине, а когда намолчались, Пестряков Валерий заметил:

– Даже комары не кусают.

– И не жужжат, – сказал Гришка.

– Скучно, когда не кусают и не жужжат…

Тут Гришка поведал о разговоре с козлом, закончив рассказ такими словами:

– Нужно. Полезно для всех, а для козла Розенкранца в особенности.

Пестряков Валерий задумался.

– Ты так вопрос ставишь?

– Так, – сказал Гришка.

– Ну а раз нужно, то будет сделано. – Пестряков Валерий оживился, взял футбольный мяч под мышку и домой пошёл. – Завтра в десять, – сказал он. – Пускай не опаздывает. Здесь на стадионе при большом стечении народа – турнир.

На стадион налетели мошки. За мошками – птицы. С ними – шум всевозможных забот.

Может быть, ум?

– Всё в порядке, – сказал Гришка, подойдя к чёрной заброшенной кузнице. – Завтра честный бой при большом стечении народа – турнир.

– Ладно. Я его сильно толкать не буду. Раз пятнадцать по земле прокачу, раз десять через голову переверну. Ну а потом – куда следует напоследок. И вас бодну за содействие… Вызволяйте меня побыстрее.

Гришка нашёл несколько прокопчённых досок, два кирпича, ящик ломаный, старую крышку от старой бочки. Всё сложил у козла под ногами. Козёл на этот помост встал, появилась у него возможность головой вертеть. Козёл голову вбок вывернул, вытащил её из окна. Спрыгнул на землю и посмотрел на Гришку с некоторым удивлением.

– Смекалка у вас, прямо скажем…

– Может быть, ум? – спросил Гришка с надеждой.

– Ума нету. Иначе бы вы меня не просили с будущим первоклассником драться. Это же ваша глупость.

Первый раз прошёл козёл Розенкранц по улице, ни с кем не задираясь. Он шагал рядом с Гришкой, беседовал о погоде, даже покойной ночи ему пожелал.

Можно бы сразу перейти к турниру. Но…

Встретил Гришка девочку Лизу. Она от него отвернулась, оберегая свою обиду от добрых вопросов. Встретил девушку Таню с транзистором. Транзистор давал эстрадную музыку, но Таня прислушивалась к чему-то неслышному для окружающих и загадочно улыбалась. Встретил парня Егора, приезжего, которого Розенкранц по ошибке боднул. Встретил машину открытую, на которой колхозники возвращались с покоса. Других людей повстречал. Всем сказал:

– Завтра на стадионе турнир – честный бой.

Гришка в дом вошёл. Дядя Федя и дядя Павел играли в шахматы.

– Ешь, – сказал дядя Федя. – Ужинай… Один гражданин во Франции в собственном подвале обнаружил яйца динозавров. С одной стороны, ему повезло. С другой – не очень. Он теперь всю жизнь будет куриц бранить за то, что они мелкое яйцо несут… Пашка, тебе шах королю.

Что было, то было

Следующий день настал рано. Курицы закричали под окном: «Сегодня турнир! Победит Розенкранц!» Овцы не желали идти на пастбище, толкались по улицам, забегали в чужие дворы. «Где-е-е-е?» – спрашивали они. Коровы говорили о своём. Лошади шли по улице молча. Лошади были в ночном: что нужно друг другу сказать – сказали и сейчас направлялись работать.

Гришка вскочил с раскладушки.

– Честный бой и победа для всех!

– Легковат Пестряков, – сказал дядя Павел за завтраком.

– Зато настойчив, – сказал дядя Федя.

На стадион они прибыли без десяти десять. Там была большая толчея дачников, собак, кошек, кур. Петухи, которые сами не прочь подраться, ходили по беговой дорожке, косо поглядывали друг на друга. Не было только колхозников. Время – сенокос, колхозникам не до зрелищ. Правда, некоторые престарелые старушки и старички пришли всё же. А также несколько проезжих шофёров.

Козёл Розенкранц для разминки бодал футбольные ворота. На одном роге у него красовалась соломенная шляпа женской модели с ленточкой. Он её для устрашения надел. Борода синяя – где только синьку нашёл. Один бок цвета столовского выплеснутого борща как был, так и остался. На другом боку поперечные полосы стали чаще – Розенкранц ещё раз прислонился к свежеокрашенному забору.

– Люди! – восклицал Розенкранц. – И животные! Не опасайтесь! Я этого претендента в первоклассники шибко бодать не стану. Пободаю маленько, а потом Гришку-зачинщика бодну. Виданное ли дело, люди и уважаемые домашние животные, а также птицы и курицы, чтобы ещё даже не школьники, а просто вольные малыши верх брали над заслуженным в драках козлом?

Тут собаки и кошки, а также прочие зрители расступились. Куры закудахтали. Воробьи зачирикали.

На стадион вышел Пестряков. Молчаливый, в майке с буквой «В», что означало «Валерий», которую он сам пришил. В кепке с козырьком и в новых ботинках. Трусы у Пестрякова Валерия были белые. В руках он держал красную тряпку.

Козёл Розенкранц подпрыгнул, как прыгают козлы и щенки, сразу на четырёх ногах. Потом сел и захохотал обидным и отвратительным смехом.

– Это и есть боец! Ха-ха! Пестряков Валерка!.. Люди и уважаемые домашние животные, я же ему сколько раз поддавал. И пряники у него отнимал, и конфеты. Ну охо-хо-хо. Ну хи-хи-хи. Тяжело мне от смеха… Ну я не могу – слабну…

– Что было, то было, – сказал Пестряков Валерий. – Но теперь хватит. Теперь я буду с тобой биться.

Пестряков Валерий встал в очерченный круг, вперился в козла сильным взглядом. Козёл Розенкранц, вихляясь и кашляя от смеха, отправился на своё место. Бой должен был начаться по взмаху Гришкиной руки.

Дачники присмирели. Пожилые старушки бросились было Пестрякова Валерия уговаривать, даже по затылку шлёпать, чтобы спасти его от беды, – так им казалось. Но Пестряков Валерий объяснил сурово:

– Если мы, будущие первоклассники, будем бояться козла, какие из нас моряки вырастут и пилоты? Какие из нас будут доктора и рабочие, а также колхозники?

Старики и старушки под его сильным взглядом смутились. А бабка Наташа, самая бойкая из старух, заявила:

– И то…

Только дядя Федя, дядя Павел и Гришка за Пестрякова Валерия не опасались. Хотя…

– Всё-таки легковат, – сказал дядя Павел.

– Излишне серьёзен, – сказал дядя Федя.

– Ничего, – сказал Гришка, – сдюжит. – Скомандовал: – Приготовились? – и взмахнул рукой.

Не нужно физически

Козёл Розенкранц побежал вперёд на лёгкой скорости с хохотком.

– Пестряков, поворачивайся ко мне спиной. Я тебя бодну в мягкое, на котором трусики.

Прицелился козёл Розенкранц бодать, а Пестряков Валерий даже с места не сошёл, только изогнулся ловко и дёрнул козла за бороду. А когда удивлённый козёл проскочил мимо, поскольку инерция при промахе действует в направлении движения, Пестряков Валерий его ещё и за хвост дёрнул. Развернулся козёл Розенкранц. Пестряков ему красной тряпкой машет.

– Зрители! – закричал козёл. – Что же это такое получается? – И, уже осердившись, полетел бодать изо всей силы.

Но Пестряков Валерий за один миг до соприкосновения с Розенкранцевыми рогами отшагнул в сторону и опять красной тряпкой дразнит.

– Ну, Валерка! Ну, Пестряков!.. Не будет тебе пардону…

Помчался козёл на Валерия. Из ноздрей пар.

Валерий подпрыгнул. Проскочил козёл под Валерием. Развернулся – и снова. Пригнул голову для удара. А Валерий опять подпрыгнул. Но и козёл не прост, остановился как вкопанный, задумал Пестрякова Валерия на рога поймать.

– Пестряков, не быть тебе отличником! Я тебя сейчас в детскую больницу определю. В нервную палату.

Но Пестряков Валерий, падая, ухватил козла за рога – сел ему на спину. Будто под ним не козёл Розенкранц, а козёл гимнастический.

Что тут было!

Скачет козёл, как необъезженный конь. На передние ноги встаёт, задними лягает. На задние встаёт – передними в воздух тычет. Головою трясёт. А Валерий вцепился, будто приклеился, не отрывается и не падает. Несётся козёл Розенкранц по кругу, то вдруг затормозит резко, то вбок прянет. Дачники заливаются. Собаки лают, кошки орут. Курицы кудахчут. Петухи кукарекают. Только пожилые старички и старушки молчат – всё ещё за Валерия опасаются. Шофёры проезжие от смеха мычат, как быки по весне. А парень-шофёр с раздвижными плечами смеяться уже не может.

– Теперь в самый раз спрыгивать и валить козла на бок, – говорит дядя Федя.

– Не сумеет. Физически подготовлен слабо, – говорит дядя Павел.

– А не нужно физически, – говорит Гришка. – Это будет победа духа. Недаром же вы Пестрякову Валерию отдали удар без промаха в самом широком смысле.

– Эх, – сказал дядя Федя. – Вот ведь Валерий. Вот ведь пострел. Вот ведь, смотри-ка ты… Не ожидал, что воспользуется.

На лугах так прекрасно

Козёл Розенкранц метался и прыгал с криком душевной боли. Брыкался, лягался и наконец упал посреди стадиона без сил и заплакал.

– Ах, какой стыд! – плакал он. – Застрелюсь! Голодом себя уморю! Как мне теперь жить после такого позора? Что наделали… Хулиганы…

Некоторые дачники стали козла успокаивать. Даже Пестрякову Валерию замечание сделали: мол, мог бы и не так окончательно побеждать. Мол, что теперь прикажете козлу делать с его раненой душой?

Гришка хотел дать разъяснения по существу вопроса, но тут на стадион взошёл председатель колхоза Николай Евдокимович Подковырин.

– Товарищи дачники, – сказал он. – Вы приехали в наши прекрасные места отдыхать. Поэтому я призываю вас к активному отдыху, чтобы вы не слонялись и не скучали. Травы у нас нынче поспели на удивление высокие, сочные и густые. Колхозники с ног валятся – косят их. Ваш отдых и удовольствие я вижу в том, чтобы помочь это сено сгребать и свозить в стога.

Некоторые дачники согласились сразу.

– Где, – говорят, – грабли?.. Куда, – говорят, – идти?

Другие, которые козла жалели, заупрямились.

– Почему, – говорят, – мы? Мы, – говорят, – не двужильные. У нас нервы.

Председатель колхоза руку поднял.

– Мы никого не неволим. Мы просим. Запах лугов, аромат сена и ветер с реки поправят ваше здоровье. А нам будет польза. К тому же вы не бесплатно будете сено сгребать. Но наибольшее удовлетворение доставит вам ваша совесть, потому что она на такой работе окрепнет.

– Спокойнее! – сказал председатель, поскольку малосознательная часть дачников снова загалдела. – К вам сейчас обратятся приехавший к нам на три дня академик товарищ Спицын и наш земляк – заслуженный пенсионер Фёдор Иванович.

– Товарищи, надо, – сказал дядя Павел.

– На лугах так прекрасно, – сказал дядя Федя.

Пристыженная их словами малосознательная часть дачников заспешила к правлению получать инструмент. Собаки, естественно, разбежались, и кошки, и куры, и петухи. Шофёры по своим делам направились. Пестряков Валерий ушёл переодеваться после победы.

– Я своё дело сделал, – сказал он Гришке на прощание. – Теперь ты своё доделывай.

Полюбуйтесь на розенкранца

Остались на стадионе Гришка и козёл Розенкранц, умирающий от ложного стыда и обиды.

– Хватит вам на земле лежать, – сказал Гришка. – Вставайте.

– Не могу… – застонал козёл. – Я не могу никому на глаза показаться. Я пойду и утоплюсь… А вас я теперь ненавижу…

– Вы меня и раньше не очень любили, – сказал Гришка. – А в вашем возрасте уже пора за ум взяться.

– Я сирота-а… – заплакал козёл. – И не подходите ко мне, я укушенный.

– Григорий, – послышалось сверху.

Гришка голову поднял – над ним Аполлон Мухолов виражи закладывает.

– Здравствуйте, – сказал Гришка. – Вы посмотрите, что с Розенкранцем творится. Прямо как маленький.

– Сирота я, сирота-а… – Козёл заплакал ещё жалобнее. С подси`ненной бороды закапали на землю обильные синие капли.

– Меня Розенкранц никогда не заботил. А теперь и подавно, – сказал воробей. – Я теперь выше. – Он покружил над стадионом и завис над Гришкиной головой. – Я влюблён. В чайку… Каким-то сверхъестественным чудом к нам прилетела чайка с Балтийского моря. Она сейчас рыбу ловит на плёсах. Плотву… Я вас ищу, собственно. Попрощаться. Улетаю с чайкой на Балтику. Буду морским воробьём. С Фёдором Ивановичем я уже попрощался, и с Павлом Степановичем.

Гришка хотел спросить, мол, нельзя ли и ему к морю, но вспомнил, что после турнира возникла, как и было задумано, задача, которую нужно было решить безотлагательно.

– До свидания, – сказал Гришка. – Прилетайте обратно.

– В отпуск только. У моряков, сами знаете, жизнь… – Аполлон Мухолов замолчал – наверно, не знал, какая у моряков жизнь, а врать не решился, опасаясь, что не хватит воображения.

Козёл Розенкранц поднял на воробья покрасневшие от слёз глаза, носом бурливо шмыгнул и вдруг сказал басом, какой возникает после рыданий:

– Пижон пернатый. Скажи спасибо, что у меня тоска в данный момент, не то бы я из тебя не то что морского – подводного воробья сделал.

– Как? – воскликнул Аполлон Мухолов, не имея в виду задавать вопросов.

– Этой подушечке для булавок случай помог. – Козёл поднялся и нервно забегал туда-сюда. – Везёт некоторым. Ой, люди! Ой, уважаемые домашние животные, птицы и курицы! Где справедливость? Родился он, пардон, под стрехой средней школы. Всю науку в форточку подслушал. Изо всех десяти классов сразу. Вообразите, какая каша у него в голове. И пробелы.

– Я самообразованием пополнил и систематикой, – объяснил воробей гордо.

– Нет, вы ответьте, – продолжал козёл, сотрясаясь всем телом. – Мух для пропитания ему ловить нужно было? Нужно. Он их ловил? Ловил. А также расходовал ценное учебное время на драки. Пропускал, Мухолов, занятия?

– Многие школьники пропускают, а им всё равно аттестат дают, – вздорно чирикнул Аполлон Мухолов. – И помолчали бы вы. Не вам говорить! Вам… с вас… о вас, как с козла молока. Я всегда презирал козлов!

– Да я тебя вместе с твоим чириканьем проглочу! – Козёл подпрыгнул на рекордную высоту. Он бы, конечно, задел воробья рогами, но Аполлон Мухолов взвился свечкой и от страха за свою будущую моряцкую жизнь и любовь капнул на козла с высоты.

Именно эта капля оказалась последней каплей, решившей судьбу козла Розенкранца.

– Недоучка! – закричал козёл страшным голосом. И зарыдал. – Чтобы на меня какой-то воробей паршивый с высоты капал? Нет, не могу! Держите меня, Гришка, у меня разрыв сердца.

– Так и надо, – чирикнул воробей, улетая на Балтику.

– Ох, держите меня, держите! – Козёл дышал тяжело. Головой тряс, словно залепило ему глаза паутиной. Ногой топал и восклицал: – Хватит! Гришка, вы должны мне помочь. Все, кроме вас, от меня отвернулись. Даже наглые курицы. Я говорю – хватит!

Но последняя капля оказалась, увы, предпоследней. Из-за футбольной штанги вышел, прихрамывая, дядя Вася с чемоданом, в котором гармонь.

– Жалко мне, – сказал он. – Очень жалко. Что ты надумал? Исправляться? А твоя яркая индивидуальность? Исчезнет она. И не будет её… «Когда б имел златые горы…» – запел дядя Вася.

– Вот именно, – сказал козёл мрачным голосом. – Отчего вы такой, цветом в зелень? Это не вас я на крыше бодал, когда вы чужое веселье в печную трубу подслушивали? Гришка, держите меня покрепче. Я сейчас за себя не ручаюсь. Что-нибудь сотворю сверхвозможное. Ох, держите меня, держите!..

Через некоторое время в правлении колхоза у председателя Подковырина Николая Евдокимовича появились два посетителя: приезжий дошкольник и бородатое животное неопределённого сельскохозяйственного профиля. А вечером все жители новгородской деревни Коржи, а также дачники и проезжие шофёры поразились. В деревню входило стадо. Впереди – козёл Розенкранц, чистый и красивый – весь белый. Шёл он с небрежной лихостью, как командир разведчиков. Овцы в сторону не скакали, в чужие дворы не ломились – дисциплину держали. Коровы тоже довольные были. Коровам нравится, когда впереди такой красавец шагает. Пастух Спиридон Кузьмич, идущий, как и полагается, позади стада, нахвалиться не мог.

– Ну помощник! – говорил он, останавливаясь у каждой избы. – Ну мастер! Можно сказать, психолог, врождённый гений!

Повариха Мария Игнатьевна, выбежав из кухни, ахнула:

– Розенкранц, ты ли это? – и угостила козла омлетом.

Плечистый молодой шофёр в цветочной рубахе, который уже починил свою машину, смазал её и провёл профилактику, крякнул и вилку выронил. Он в этот момент в столовой сидел, закусывал перед дальней дорогой. Сбегал молодой шофёр к прилавку – угостил Розенкранца крюшоном.

А Гришка?

Совершенно естественно, наполнился Гришка гордостью и самодовольством. А как же, сколько он хорошего дела сделал. Приподнялся Гришка на цыпочки, вытянулся, как гороховый росток, ладошками кверху, и полетел. Теперь он летел повыше прежнего, глазами сиял и всем улыбался.

– И чего это ты такой гордый? – услышал он голос снизу. – И чего это ты так взлетел?

– А как же? – ответил Гришка, различив с высоты соседку бабку Наташу, у которой молоко по утрам брал. – Козёл Розенкранц исправился, теперь хулиганить не будет.

– Ахти… – проворчала бабка Ната– ша. – Подруга моя Аграфена болеет, а в аптеке лекарства нужного нет. Дров на зиму Подковырин Колька обещал доставить, а где они, дрова те? Картошку нынче какой-то жучок ест. Грибы, как я вижу, не уродятся. Ты взлетел, ты и посмотри с высоты, сколько всего. А ты нос задрал, как моя внучка Лизка, окромя своей гордости ничего не видишь.

Гришка посмотрел вокруг, да и сел на землю. Увидел он с высоты своего гордого полёта лесной пожар, большую колдобину на шоссе, её ливнем промыло, замусоренные улицы увидел, поломанные ребятишками яблони и много всякого другого, чего с высоты дошкольного роста не разглядишь.

Ехали бы, чего же

Дядя Федя встретил Гришку словами:

– Как твоя становая ось?

– Крепчает, – ответил Гришка не очень уверенно.

– И не ври. Вижу, опять летал. Нет в твоём организме твёрдости. – Дядя Федя лёг на кровать, покрыл голову пиджаком. – Пашку в Москву вызвали телеграммой «молния». Не погостил Пашка.

Дяди Федины руки, далеко вылезающие из коротких рукавов полосатой рубахи, были похожи на особые корнеплоды. Так Гришка думал.

Дядя Федя тоже думал в ожидании вопросов.

Дом дяди Федин молчал. Молчала утварь, развешанная на стенах, ковшики, сковородки, сковородники, продуктовая сетка с папиросами «Север», картинки и фотографии, вилки, ложки, ножи и кружки.

– Конечно, ты знаешь. Ты газеты читаешь, радио слушаешь, – наконец сказал дядя Федя. – И не притворяйся, что ты об этом не думаешь. Короче, выкладывай, свой ответ на свой вопрос. Иначе не получится.

– Чего не получится? – спросил Гришка.

– Разговора у нас не получится. Спрашивай: как я отношусь к ожирению?

Дяди Федин дом засопел печной трубой, смущённо улыбнулся развешанными на стенках предметами, предназначенными для приёма пищи.

– Я жирею, – сказал дядя Федя печально.

Гришка молча почувствовал свою пока ещё неопределённую вину.

– Пашка уехал нетрясучий транспорт пускать в испытательный рейс раньше срока, – сказал дядя Федя. – Меня с собой звал на ответственную работу.

– Кем? – спросил Гришка.

– Испытателем.

Гришкина вина отчётливо определилась и налегла на него тяжестью коллективной поклажи, когда все несущие, кроме тебя одного, вдруг выпустили её и занялись другим делом. Так Гришке показалось.

– Разве вы машинист? – спросил Гришка, надеясь сбросить хоть часть груза.

Дядя Федя проворчал из-под пиджака:

– Не притворяйся. Машинисты у Пашки молодые, обученные на высших специальных курсах. А я кто есть?.. Я есть старик.

– Как же вы тогда испытывать стали бы?

Дядя Федя стащил с головы пиджак. Мечтательно выставил бороду к потолку.

– Сидел бы в мягком откидном кресле, обвешанный градусниками и присосками. Меня бы лимонадом поили молоденькие проводницы – у Пашки все проводницы с высшим образованием. А учёные доктора с меня показания снимали бы на всех скоростях. Для кого нетрясучий транспорт? Для стариков. Которые молодые, те и на мотоциклах могут, и на ракетах, а особенно хорошо на своих ногах… Понял мою работу? Если я на всех режимах и при тормозе сдюжу, значит, все старики и старухи могут Пашкиным транспортом пользоваться без опасения.

– Жаль, – сказал Гришка. – Ехали бы, чего же?

– Васька вместо меня поехал.

– Как?! – вскричал Гришка.

– Так. Ты вот знал, что он здесь обретается, а нам не сказал.

– Он плохой, – пробурчал Гришка.

Дядя Федя глянул на него жалостливо и снова в потолок уставился.

– Ты ещё товарищей накопить не успел, тебе их не жаль пока что. А мы уже почти всех потеряли… Васька был очень сильный физически, а вот становая ось у него слабая…

Дядя Федя засопел простуженно. К стене отвернулся. Но вдруг вскочил с кровати, достал с печки пишущую машинку. Громко поставил её на стол.

– Думаешь, я бесцельный и бесполезный пенсионер? А я вот буду литературным творчеством заниматься для пользы потомкам. – Дядя Федя сел за стол, засопел немного и напечатал заглавными буквами: «МЕМУАРЫ».

Гришка подумал:

«Мемуары» – слово красивое, как цветная бумага».

Дядя Федя написал под заголовком: «Воспоминание первое». И приказал Гришке:

– Не дыши возле уха, воспоминания мои заглушаешь.

Гришка, естественно, удалился. Послонялся вокруг избы. Воды наносил из колодца. Увидел, что дядя Федя уже не печатает на машинке – так сидит, голову рукой подперев, а глаза его беспокойные куда-то в одну точку уставились, далёкую-далёкую.

Гришка на цыпочках подошёл. Заглянул через дяди Федино плечо и прочитал, шевеля губами:

«Отчётливо помню свою любимую бабушку Дарью Макарьевну. Старушка была смиренная, богомольная. Меня жалела. Но таилась в бабушке зависть – скрытая печаль, которая надрывала её доброе сердце. У соседки Анфиски на божнице стояло двадцать богов, а у бабушки только три, да и те старые совсем, от ветхости почерневшие.

Замыслил я сделать бабушке благое дело, чтобы радость у неё от количества богов появилась. Именно с этого решения и начинается моя сознательная автобиография. До того проживал я почти полных пять лет, как трава-бурьян, только для собственного бессмысленного удовольствия. Потому и не запомнил я свои ранние годы.

Однажды, когда моя бабушка ушла в соседнюю деревню Казанское на богомолье, я её иконы с божницы снял. Воткнул их в грядку на огороде. Навозом полил и водой. Сижу, жду, когда ростки будут, а за ростками и много других иконок появится. Может, снаружи, как огурцы, а может, в земле, как картошка. Земля у нас плодовитая. И божья матерь, в этом я был уверен, мне с небес поможет. Думал я, как обрадуется моя бабушка Дарья Макарьевна, поскольку икон у неё будет больше, чем у заносчивой соседки Анфиски. Представил я густую толпу богов и серафимов, свежих и ярких, как цветы полевые. И тут почувствовал я удар бабушкиной палкой по голове…»

На этом дяди Федины мемуары обрывались.

– А дальше? – спросил Гришка шёпотом.

Дядя Федя голову поднял, посмотрел на него тусклым взглядом. И так же тускло ответил:

– А что дальше? Когда я поправился, обрёл способность к передвижению, папаша отправил меня в Питер в обучение к своему дальнему родственнику. Бабушка моя меня на дух не хотела видеть. Какая в обучении у дальнего родственника жизнь, ты, Гришка, сам должен знать из классической литературы писателя Чехова: «А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем…» Это, Гришка, с моей биографии написано.

Дядя Федя поднялся из-за стола. Затолкал пишущую машинку на печь, да так, словно она была в чём-то повинна.

– Не по моему характеру мемуарами утешаться. Вперёд, мальчик! – Дядя Федя сделал несколько физкультурных упражнений руками и поясницей. И сказал всё ещё грустным, но уже сильно окрепшим голосом: – Куда дел топор? Дров пойду наколю. Когда у меня нехорошее настроение, я всегда прибегаю к помощи колки дров. – Дядя Федя отыскал топор в сенях и уже с топором просунулся в комнату. – Думаешь, я зажирел? Неправильно думаешь. Знаешь, что мне Пашка настоятельно поручил? Он мне сказал: «Фёдор, без устали следи за нашим Гришкой. Нужно, чтобы становая ось у него была крепкая». И вообще… Какая у тебя становая ось? И не ври.

– Тонкая…

– Тогда иди бегай. Гуляй.

– Уже вечер.

– И вечером хорошо гулять. Вечер влияет на воображение.