Текст книги "Эвакуация. Один в пустом городе"

30 ноября

Я забухал.

Не знаю даже, что со мной случилось. Нет, не было никого, черного дня. Все было, как всегда, ничего не предвещало этого ужасного срыва. Я разжег печь, сделал свою йогу и тайци. Очистил дорожки от снега, с наслаждением вдыхая чистый морозный воздух. Сел перекусить – в предбаннике в корзине для продуктов нашлась початая банка баклажанной икры…

И тут на меня накатило. Не грусть даже, не тоска, а какое-то дикое безысходное чувство, сродни отчаянию. Четыре месяца одиночества, постоянные заботы-переживания о хлебе насущном и о дне грядущем дали о себе знать. А еще – мои тягостные думы о бессмысленности земного существования, не только своего собственного, своих родных и близких, но и всего сообщества людей, угнанного на своей родной планете в рабство безжалостными Пришельцами.

В такие тяжелые минуты человеку может помочь только Всевышний, как сказал поэт, «одиноким близок Бог». Однако это лекарство на меня не действовало. Я совсем изуверился. Если какая-то Высшая Сила существовала, то почему она не пришла людям на помощь? Какой высший смысл был в этой бесчеловечной Эвакуации? Мой мозг отказывался его находить. У меня не было никакой связи с внешним миром, я даже не знал, сумел ли кто-нибудь еще, кроме меня выжить? Нет, не в нашем городе (здесь точно никто), а на всей планете. Остались ли на Земле еще живые, мыслящие люди? Не было никакой возможности это проверить, все окрестности занесло снегом, и я не решался на дальние аылазки. Я погрузился в мир снежного безмолвия и холодного одиночества.

А может, Пришельцы уже уничтожили саму Жизнь на Земле, собрали все нужные им ресурсы и убрались туда, откуда они прилетели? Не совершил ли я непоправимую ошибку, избежав Эвакуации? Уж лучше погибнуть вместе со всеми (на миру и смерть красна), чем прозябать тут одному. Кажется, я был на грани умственного помешательства.

И я запил. Сколько дней продолжался мой кутеж? Три? Четыре? Точно не могу сказать. Когда я понемногу стал приходить в себя, от моего супер-коньяка оставалось совсем немного на донышке пятилитровой бутыли. Странное дело, но я не чувствовал тяжелого похмелья, напротив, в голове была ясность, желудок, который всегда чутко реагировал на любой некачественный продукт, тоже не беспокоил. Вот что значит домашний напиток собственного производства, освобожденный от спиртовых ядов «головки» и «хвостов»! Если бы я пил магазинное пойло, голова бы сейчас была чугунной, и я б дышать не мог от тошноты.

Но сколько все-таки я вылакал? Наверное, бутылок шесть-семь…

Моя покойная бабушка Рауза рассказывала мне, как однажды мой прадед Вафа, которого я видел только раз в жизни и дед Гали, который погиб на войне в 1941 году при обороне Смоленска и которого я не видел ни разу, за одну ночь вдвоем «уговорили четверть самогона». То есть, три литра, или шесть бутылок – по три бутылки «на рыло». И уничтожили при этом казан шурпы. А утром каждый занялся своим делом: один пошел на работу на Пороховой завод, а другой запряг лошадь в телегу и отправился в свою деревню.

А я вот отлеживаюсь на банном полке. Но я-то пил три дня, и практически без закуски. И орал на всю округу пьяные песни, благо все равно никто не слышал – во всем городе не то что живых людей, но собак и кошек днем с огнем не сыскать. И птицы тоже давно здесь уже не поют…

Говорят, в качественном алкоголе есть все необходимые для нормальной жизнедеятельности организма вещества. Я где-то читал, что один китаец 20 лет прожил на рисовой водке. Ничего не жрал, не пил, только водку. Не жизнь, а малина. Только где взять столько водки…

Эх, гулять так гулять! В голову залетела еще одна сумасбродная мыслишка. А не затопить ли мне баньку? Дрова нужно экономить? Ерунда – порыскаю по соседним огородам, какие-нибудь обгоревшие головешки да найдутся, на своем участке я уже все подобрал. А вместо воды можно использовать снег. Так, всё – решено: хватить валяться, топим баню.

…Dictum – factum. Сказано – сделано. Уже через часа полтора я грелся на банном полке, предварительно вынеся в предбанник постельное, если его таким можно назвать, белье, свою скудную одежонку и канцелярские принадлежности, то бишь огрызок карандаша с амбарной книгой.

Я плеснул на камни ковш воды, к потолку взметнулся жар вперемешку с белым жидковатым дымком. Еще летом, когда я благоразумно перевел баню с газа на дрова (если б не перевел, как бы сейчас выживал, ведь газ повсеместно отключили), я успел купить в местном банном бутике кварцовые камни. Такие были раньше в нашей городской сауне. При соприкосновении с водой кварцевые камни вырабатывают кислород, дают хороший жар, и несмотря на высокую температуру, дышится легко.

Благодарное тело, изголодавшееся по банному жару, стало покрываться мелкими капельками пота – на протяжении последних 30 лет у меня не было ни одной недели без бани, а тут пришлось выдержать четырехмесячный «пост». Даже без женщины, как выяснилось, обходится легче, чем без бани.

За эти четыре месяца я сильно похудел, осунулся, но физически чувствовал себя хорошо. Лет десять меня преследовала навязчивая идея-фикс. Иногда в шутливой форме я делился ею со своими близкими друзьями и родственниками в те стародавние времена, когда по различным поводам мы могли позволить себе роскошь собираться вместе за праздничным столом. Когда атмосфера после выпитых горячительных напитков и съеденных яств достигала нужного градуса, я вдруг произносил заговорщическим тоном заранее заготовленную фразу: «А я хочу стать Иисусом». Друзья бросали на меня недоуменные взоры, дескать, эк его развезло после нескольких рюмок! Выдержав необходимую паузу, я начинал рассказывать про Туринскую плашенницу Иисуса Христа. Обнаружив ее, современные ученые смогли определить рост и вес Христа – 1 метр 76 см и 79 кг. С ростом-то у меня было все нормально – точно, как у Иисуса, а с весом…

Но вот сейчас я и без весов знал, что моя многолетняя мечта, наконец, сбылась. Только похвастать было не перед кем…

Через часа три я уже вовсю хлестался хорошо запаренным, пахучим, березовым веником, дюжина которых была заготовлена еще с лета и висела на веревочке в предбаннике под самым потолком. Парился я до седьмого пота, вместе с потом из организма выходили и алкогольные шлаки. Потом голышом выбегал в огород и до легкого замерзания барахтался в пышном снегу. И снова – в благодатный банный жар!

Много ли человеку для счастья надо. Под занавес банной процедуры – пару стопок домашнего коньяку из оставшихся запасов. И тоскливую хворь, как рукой сняло!

Перезагрузка прошла успешно.

 
Теперь мне приходится пить одному.
Жизнь слишком горька, а нужен ведь продых.
 

31 ноября

Во время своего безрассудного бражничества я распевал пьяные песни. Я всегда пою, когда выпью.

Хотя с музыкой у меня сложные отношения.

В школе по музыке – был когда-то такой предмет – больше «тройки» я не получал. Хотя вру, однажды заработал «пять». Наш учитель музыки – высокий дородный мужик, никогда не расстающийся с черным блестящим аккордеоном – не смог скрыть своего восхищения:

– Не попал ни в одну ноту, но зато с каким чувством исполнил!

Это было еще в начальных классах, а исполнял я детскую песенку «Жили у бабуси, два веселых гуся».

Но это был мой единственный публичный успех на «большой сцене», хотя артистические наклонности во мне несомненно присутствовали. Правда, вели себя они до поры до времени тихо и скромно – «на ухо» медведь наступил так наступил.

Еще больше они, эти потенциальные мои способности, затаились после праздничного вечера, посвященного успешному окончанию школы. Нет, я ничего там не исполнял. Исполняла девочка из параллельного 10 «А» класса, она пела хит сезона – «Увезу тебя я в тундру». Такого неудобства и стеснения я в своей жизни больше никогда не испытывал. Хотелось заткнуть уши или даже выбежать из школы, чтобы не слышать этот визгливый, фальшивый голос. Даже мне, с полным отсутствием музыкального слуха, было понятно, что девушка жутко фальшивит. Такое же неудобство испытывали и остальные слушатели, актовый зал притих, ожидая когда закончится эта мучительная пытка. А поймавшая кураж девица и не думала заканчивать. Ободренная воцарившейся тишиной, она продолжала еще с большим неистовством гнусавить «Увезу тебя одну-у-у…»

Вот именно тогда, в тот памятный выпускной вечер я поклялся: никогда не петь! Во всяком случае, публично.

Но я нарушал свой зарок. Правда, не сразу, лет через сорок. Мне на 50 лет подарили гитару, и я стал потихоньку на ней бренчать. Потом самостоятельно изучил ноты, и даже начал писать свои авторские, если так можно сказать, песни. Но на публичный суд выносить их не решался.

Перелом наступил, когда в гостях, в некотором подпитии, разумеется, я вдруг взял в руки гитару и запел. Не скажу, что произвел фурор, но резкого негатива мой дебют тоже не вызвал. А вот жену мою хвалили – она тоже пела вместе со мной.

– Какой у тебя чудный голос! – восхищалась супруга моего товарища.

Но и меня она одобрила, пусть и не в таких восторженных тонах:

– А чего ты стесняешься, в кругу друзей вполне можешь исполнять свои песни.

И меня эти слова буквально окрылили. Дело в том, что хозяйка гостеприимного дома была директором музыкальной школы, и сама играла на скрипке. На самом сложном музыкальном инструменте, между прочим, освоить который может только обладатель абсолютного слуха. А она не просто играла, а была даже призером престижных музыкальных конкурсов. И после такого авторитетного отзыва о моем скромном творчестве мне ничей вердикт уже был не страшен. Я поверил в собственные силы и понял, что публичный позор мне не грозит. В худшем случае – равнодушие, но его можно пережить.

Однако если быть до конца честным, нужно сказать, что первым человеком, который одобрил мое пение и заставил поверить в свои силы, была моя жена. Но жена есть жена, ее мнение не всегда бывает объективным, оно может быть вызвано элементарной жалостью и сочувствием.

Как бы там ни было, я перестал испытывать стеснение и запел. Не на большой сцене, конечно, а в кругу своих близких. Но это меня вполне устраивало.

Ведь петь так, как поет Ильхам Шакиров или Александр Градский, я все равно не смогу.

Помню, как в прошлой, еще до эвакуационной жизни, после неожиданной смерти Градского по ТВ поздно ночью, как дань памяти, показали его старые концерты, и я впервые более менее подробно познакомился с его творчеством.

Видимо, Бог не случайно так рано забрал его к себе, уберегая тонкую музыкальную и ранимую душу от трагических переживаний. Уникальный талант великого Музыканта и в лучшие-то времена был мало кому известен (Градский категорически не признавал пиара), а сейчас и говорить об этом не приходится. Кому нужно его творчество? Пришельцам? Ой, как говорили в Одессе, не смешите мои тапочки! Им вся эта музыка-пузыка, книги-пиги, все эти изящные искусства – им все это до барабана. Похоже, Пришельцы уже стерли все плоды человеческой цивилизации с лица Земли и, загнав людей в Эвакуацию, большую часть их ликвидировали, а меньшую оставили в качестве зомбированных рабов. Хотя, если подумать, зачем им зомбированные люди, когда у них есть чипированные роботы. Как не кощунственно это звучит, но одно злобное чувство все же греет мою изболевшую душу: Пришельцы подчиняют и уничтожают всех людей без разбора, вне зависимости от профессиональной, национальной и конфессиональной принадлежности, малых и старых, мужчин и женщин, здоровых и больных, они уничтожают человечество, как вид. Пришельцы не щадят никого: ни простых работяг, ни важных начальников-боссов, которые, предав свои народы, надеялись получить от новых хозяев какие-то дивиденды. Как же они просчитались!

Но я все-таки о музыке.

Я хоть и не Градский (поэтому, наверное, еще и жив), находясь здесь в изоляции, в своем добровольном заточении, испытываю острую нужду и потребность в музицировании. За последние 15 лет не было, наверное, ни одного дня, чтобы я не держал в руках гитару. А теперь вся моя коллекция музыкальных инструментов сгорела в пожаре.

Жизнь без музыки – это для меня еще одно испытание. Если баня – потребностью тела, то музыка – потребность души.

 
А не послать ли мне всех на фиг,
Лучше песенку спою.
 

1 декабря

Ночь прошла беспокойно – по шиферу крыши шуршал ветер, в банное оконце хлестал дождь.

Да, в первый день зимы по нашему опустевшему городку прошелся ливневый дождь. Я сбился в календаре, но решил, что сегодня 1 декабря. Пусть так и будет, разве точные даты и время имеют теперь какое-то значение.

Утром дождь прекратился. Хмурое небо покрыло холодное бледно-голубое полотно, без солнца и без облаков. С почерневших крыш сполз почти весь не вовремя и не в меру обильно выпавший снег. Все дорожки сада обледенели, по ним приходилось не ходить, а скользить, и мои толстые, резиновые, утепленные мехом сапоги, превратились в лыжи.

Погода выказывала свои капризы. А может, это вовсе и не погода чудит, может, это «начудили» Пришельцы, нарушив экологическую безопасность нашей планеты и естественный ход вещей…

Одиночество – это тоже противоестественно. Человек – животное стадное, и нуждается в общении с себе подобными. Вот вчера я плакался, что плохо мне без музыки. А зачем нужна музыка, если нет слушателя! Это только репетировать можно в одиночестве, а для концерта необходима публика.

И даже вот эти мои мысли, которые я регулярно заношу обломком карандаша в амбарную книгу, абсолютно бессмысленны и тщетны, пока обращены в пустоту. Они обретут смысл лишь после того, как коснутся сознания другого мыслящего существа.

Рене Декарт говорил: cogito ergo sun – я мыслю, значит, я существую. Но при этом он обращал свои мысли к живым людям, потому его фразы и стали крылатыми, что дошли до наших ушей.

А к кому обращаю свои мысли я? К Богу? Но нужны ли Богу мои мысли!

Философ Диоген прятался от людей в бочке, суфий Яссави – в яме. Что они искали в этом уединении? Общения с Богом, вечностью? Но об их делах и мыслях узнали и начали судить люди – их современники и потомки. Ученики спускали на веревке своему добровольно заточившему себя в подземелье учителю не только лепешки и воду, но чернила и бумагу. Поэтому весь мир смог прочесть хикматы (философских стихи) Кул Яссави, и они, обретя своих читателей, стали знаменитыми.

А кто мне принесет бумагу и чернила, когда грифель в моем карандаше изотрется, а амбарная книга испишется?..

Народоволец, революционер Николай Морозов 20 лет просидел в одиночной камере в Шлиссельбургской крепости. Многие в «одиночке» сходили с ума. А Морозова спасли увлечение наукой и книги, которые он получал по заказу из тюремной библиотеки и от друзей с воли. Ученый, будучи в тюрьме, даже совершил астрономические открытия и, основываясь на них, начисто отверг прежнюю историческую хронологию развития человечества и предложил свою. Она стала достоянием гласности еще в то время, когда ее автор томился в неволе. Но официальные историки «новую хронологию» не приняли. И понятно почему.

Мне думается, что существуют два вида знаний и наук. Одна часть истории, биологии, медицины и т. д. – открыта, она предназначена для общего пользования, другая – закрыта, она для избранных.

Что касается исторической науки, вряд ли ее вообще можно назвать таковой. Если и существует такая наука, как история, то это наука не о том, как правдиво рассказывать об исторических событиях, а наука о том, как ловко и умело их, эти исторические события, скрывать. Подозреваю, что к этому тоже приложили свои грязные ручонки Пришельцы…

Почему Кул Яссави добровольно заточил себя в подземелье? Он принял это странное решение, когда достиг «возраста Пророка», то есть,, 63-х лет. Именно такой земной срок Всемогущий Аллах отмерил своему преданному рабу Мохаммаду. Его совестливый последователь счел для себя невозможным предаваться земным утехам и наслаждаться земной жизнью долее своего Пророка, потому добровольно заточил себя в «подземную гробницу».

А какой срок отмерен «банному узнику», удастся ли ему, то есть мне, миновать «возраст Пророка»? Совсем уже скоро мне стукнет 64, ведь я угодил в свое добровольное заточение в том же возрасте, что и Яссави.

 
Человек молитвы шепчет Богу