Текст книги "Проклятие семьи Пальмизано"

Второе лето на ферме

В то лето двойняшкам исполнилось шестнадцать лет, и Джованна всех удивила: она захотела провести каникулы по-крестьянски, в доме Кончетты. Бабушка отговаривала ее, уверяя, что на ферме они не вынесут жары и скуки, но та упрямилась как маленькая, повторяя, что давно не видела вторую тетю.

– Ни тетю, ни Вичино, – с многозначительной улыбкой перебивала ее Доната, которая успела заметить интерес девушки к Сальваторе, сыну Тощего.

Джованна не желала признаваться и пыталась приплести к этой странной затее своего брата:

– Витантонио все время говорит, что мечтает сходить с Сальваторе на охоту…

В итоге было решено, что июль Витантонио и Джованна проведут в крестьянском доме, а в конце месяца поедут на побережье, в Савеллетри, к бабушке и кузенам Конвертини.

На ферму переехали в последних числах июня. Никто уже не купался в поливочном бассейне – то были детские забавы. Впрочем, они не смогли бы искупаться, даже если бы захотели: ил на дне бассейна высох и затвердел как камень, и вместо водомерок и головастиков там теперь сновали ящерицы. За всю весну не было ни одного дождя, а некстати задувший сирокко вот уже несколько недель кряду раскалял воздух до невозможной сухости. Сколько люди могли упомнить, южные ветра не начинали дуть раньше июля, но в тот год пыльный ветер пустыни привольно гулял по всей Апулии, доводя крестьян до отчаяния. Казалось, единственные, кто не замечает жары, – это Джованна и Сальваторе.

Витантонио находил, что в то лето сын Тощего утратил прежнюю энергичность и был какой-то рассеянный, словно зачарованный. Он больше не ставил силки на птиц и не звал его на охоту. Он хотел только гулять по оливковым рощам и выбирал при этом самые длинные маршруты, то и дело заводя разговор с Джованной, – да и она пользовалась любым предлогом, чтобы обратиться к нему.

Если они ехали куда-нибудь на телеге, взрослые садились сзади, а Сальваторе, Джованна и Витантонио устраивались на облучке. Витантонио правил кобылой, его завораживало мерное покачивание повозки и плавное колыхание лошадиного крупа. Если колесо выскакивало из колеи, то телегу начинало опасно шатать из стороны в сторону, пока наконец колесо не попадало в колею снова, и в таких случаях Джованна и Сальваторе хватались друг за дружку и без удержу смеялись, не замечая пристального насмешливого взгляда Витантонио.

Когда Витантонио окончательно надоедало их веселье, он бросал им поводья и перелезал назад, ко взрослым. Растянувшись на пустых мешках и попонах на дне повозки и подложив руки под голову, он смотрел на медленно плывущие облака, принимавшие замысловатые очертания, и уносился мечтами далеко-далеко.

Прогулки с Джованной и Сальваторе были слишком спокойными для подвижного Витантонио, ему было скучно с ними, и постепенно он приохотился подниматься в оливковые рощи вместе с дедушкой Сальваторе и другими местными крестьянами. Или бродил по горам в компании Кусая, некрасивого и коротконогого пса старика Вичино, бывшего тем не менее лучшей охотничьей собакой во всей округе. Он любил проводить весь день на природе и приходить домой вечером, падая с ног от усталости, как раз к ужину – блюду печеных баклажанов или зеленых перцев, которые Кончетта специально для него жарила в оливковом масле на медленном огне вместе с помидорами «Реджина ди Торре-Канне».

После ужина все выходили на гумно в напрасной в тот год надежде, что к ночи станет немного свежее. К этому часу возвращался с фабрики Тощий, присоединялся к ним и рассказывал истории времен Большой войны. Сидевшая вместе с мужчинами Джованна брала на колени Микеле, младшего из семерых детей Галассо, ходившего за ней хвостом. Мальчику только что исполнилось шесть, и Джованна решила непременно научить его читать и писать.

Каждое утро, когда мужчины уходили на работу, Микеле заявлялся в дом Пальмизано и с порога молча смотрел на Джованну, которая домывала тарелки и стаканы после завтрака и делала вид, что не замечает его. Закончив мытье посуды, девушка поворачивалась спиной к раковине и театрально раскрывала объятия Микеле, который бросался ей на шею. Джованна легко подхватывала ребенка, а потом с Микеле на руках протирала тряпкой красную клеенку на кухонном столе и шла к комоду, где в коробке из-под печенья хранились тетрадка и карандаш. Затем усаживала малыша на лавку, доставала из того же комода нож, очинивала карандаш, раскрывала тетрадь и рисовала в ней буквы с завитушками, а Микеле должен был копировать их по целой странице. Пока мальчик писал, Джованна наводила порядок на кухне. После чего открывала хлебный ящик комода и доставала пятикилограммовый каравай с клеймом на корке в виде вписанной в солнце буквы «П», благодаря которому Кончетта отличала свои хлебы в общей пекарне. Джованна крестила хлеб, отрезала зазубренным ножом большой ломоть и клала его на стол перед Микеле – девушка знала, что в семье Галассо завтракают не каждый день. Малыш хватал хлеб и с жадностью ел, рассеянно глядя на мух, пойманных на липучку, подвешенную к лампочке.

Позавтракав таким образом, он слезал на пол и, встав на колени перед лавкой, подавшись всем телом вперед и прикусив от усердия язык, продолжал переписывать буквы. Время от времени Джованна склонялась над ним и поправляла руку или помогала удобнее взять карандаш. Через несколько дней соседский ребенок уже выучил гласные. Джованна сияла.

– Если бы можно было отдать малыша Микеле в школу, он многого достиг бы, – громко и серьезно сказала она однажды во время посиделок на гумне.

Вечер был как никогда душен. Пахло соломой, после молотьбы в воздухе висели иголочки пыли, от которых першило в горле и трудно было дышать.

– Ты верно сказала: если бы можно было… Но нельзя, – отрезал отец семейства Галассо.

Он отвел глаза и уставился в землю, чтобы не встретить упрекающий взгляд Джованны. Вскоре соседи стали расходиться, хотя и понимали, что в такую жару все равно не уснут.

Бессонные ночи сменяли одна другую. Когда люди ложились, цикады и не думали отправляться на покой – сбитые с толку небывалой для этого времени жарой, они поднимали невообразимую трескотню. Иногда в труллы в поисках прохладной стены забирался сверчок, и тогда диалог сверчка и цикад принимал поистине инфернальный размах, уснуть было уже невозможно. На рассвете наконец чудесным образом наступала тишина, но пора было вставать, чтобы успеть поработать в оливковых рощах до наступления сорокаградусной жары, когда оставаться в поле было бы самоубийством, и люди возвращались домой в поисках тени, пытаясь сберечь остатки сил.

Ночью Джованна засыпала последней. Она ворочалась в постели, продумывая способы похитить малыша Микеле и увезти с собой в деревню, чтобы отдать в начальную школу Беллоротондо к отцу Синизи.

Июль в том году пролетел как одно мгновение. Двадцать первого числа отмечали День святого Сальваторе, в честь праздника на гумне устроили танцы под аккордеон. Джованна и Сальваторе чувствовали, что их время подходит к концу, и не расставались весь вечер. Соседи хихикали и пихали друг друга локтем, заметив особенно нежный взгляд или жест парочки. Только однажды Джованна оставила Сальваторе. Она подошла к брату, сидевшему на ступеньках хозяйственного трулла, схватила его за руки и попыталась вытащить танцевать на середину гумна.

– Брат с сестрой не танцуют! – Витантонио стряхнул руки Джованны, отошел в угол подальше от музыки и танцев и стал играть с Кусаем, стараясь выкинуть из головы гибкую фигурку и заразительный смех сестры.

Джованна снова танцевала с Сальваторе, а когда взрослые ушли спать, он увлек ее вглубь сада и попытался поцеловать. Джованна оттолкнула его. Сухой тон девушки обескуражил Сальваторе. Вообще-то ему нравились ее решительные суждения, но на сей раз они совершенно неожиданно были направлены против него.

– Я с тобой танцую, потому что мне нравится, как ты говоришь, и я знаю, что ты связан с антифашистами. Ты мне симпатичен, но я не буду с тобой целоваться: ты страшен, как дедушкин пес.

– Хм, другие так не считают, – парировал Сальваторе, от которого не укрывались восхищенные взгляды деревенских девушек. – Ты просто гордячка из богатого дома. Если бы ты и правда разделяла мои взгляды, то сумела бы оказать любезность товарищу.

– Ну так иди потребуй на партсобрании, чтобы тебе нашли революционную подругу, под стать тебе, – бросила со смехом Джованна, уходя. Ей до смерти хотелось поцеловать Сальваторе.

Ярмарка в Альтамуре

В Савеллетри, на побережье, Витантонио и Джованна жили в доме бабушки вместе с семьей Франко и часто встречались с другими двоюродными братьями и сестрами, которые жили отдельно в собственных домах. Доната приезжала в гости на пару недель, но потом оставляла детей на попечение бабушки и тети Кармелины, а сама возвращалась в дом на площади Санта-Анна или гостила у Кончетты. Дети боялись отъезда Донаты, потому что тетя Кармелина Ферранте, жена дяди Анджело, была печальной и робкой женщиной, отчего порой просто невыносимой. Она из-за всего волновалась, во всем умела видеть плохое и всегда ожидала худшего.

Стоило кому-то простудиться, она подозревала воспаление легких. Едва у человека учащалось дыхание – угадывала туберкулез. Если подруга беременела, Кармелина беспокоилась, не родится ли уродец. А если один из многочисленных кузенов Конвертини заболевал, она видела единственный выход в том, чтобы прервать каникулы во избежание страшной эпидемии, угрожавшей жизни всех младших членов семьи.

Если случалось отправиться куда-нибудь на машине, Кармелина воображала тысячи возможных происшествий. Путешествуя по железной дороге, она боялась, не сойдет ли поезд с рельсов. А оказавшись в море, приказывала всем сидеть смирно, чтобы корабль не опрокинулся. Летом, если Анджело предлагал пить кофе в саду, она ни за что не соглашалась, потому что лето – очень коварное время и погода может перемениться в любой момент. Однако если становилось только жарче и ее прогноз не подтверждался, то находила новую опасность – тепловые и солнечные удары. В сентябре, увидев одинокое облачко на чистом и сияющем небе, крестилась и восклицала:

– Господи Боже, опять!

– Что такое? Что случилось? – растерянно спрашивал дядя Анджело, вечно пребывавший в полусонном состоянии.

– Туча вон там, у самого горизонта. Снова надвигается буря!

– Вон то облачко? Матерь Божья, я женился на чокнутой!

– Летние бури всегда налетают неожиданно, – настаивала Кармелина, приказывая слугам «на всякий случай» убрать подушки и покрывала из беседки.

Франко рос таким же невменяемым, как его мать, и Витантонио и Джованна никак не могли привыкнуть к этой тронутой семейке. Если детям случалось вспотеть, тетя не позволяла им утолить жажду, потому что в прежние времена один испанский король умер, напившись холодной воды после игры в мяч. Если они шли на пляж, то должны были надеть шляпы и рубахи, чтобы защититься от солнца. Если были волны, заходить в воду было нельзя, и даже если море было совершенно спокойным, запрещалось приближаться к скалам, потому что водовороты затягивали купальщиков, потом и тело-то не найти. После еды купаться можно было не раньше чем через три часа – тетя впадала в панику при одной мысли о завороте кишок. Разумеется, нельзя было нырять, потому что они могли сломать шею или умереть от сердечного приступа в результате перепада давления.

Когда же являлись малейшие подтверждения ее опасениям и возникали самые незначительные неприятности, тетя Кармелина провозглашала, что надвигается катастрофа. Благодаря своим маниям она получила прозвище «тетушка Напасти», придуманное Джованной. Впервые услышав его, бабушка и Доната сделали вид, что не обратили внимания, но, оставшись наедине, от души посмеялись остроумию девушки и с тех пор только так и называли Кармелину между собой.

Если же случалось что-то по-настоящему серьезное, на тетю Кармелину находило религиозное рвение и она ежеминутно жаждала исповедоваться, чтобы ей простились несуществующие грехи, поскольку была убеждена, что только так может умерить божественный гнев, вызванный недостаточным благочестием отдыхающих. Отец Феличе избегал ее, оправдываясь тем, что неправильно и неразумно исповедовать членов собственной семьи, но священнику из Савеллетри деваться было некуда, хотя он и боялся встреч с ней в исповедальне: стоило ему проявить хоть намек на строгость, она истерически каялась, если же отпускал грехи слишком быстро, по ее мнению, то сердилась и требовала более суровых епитимий.

– Иногда она с рыданиями кается, что ела шоколад в неподобающее время или положила себе порцию побольше, и требует, чтобы я наложил епитимью, как будто она кого-то убила или ограбила. Будь моя воля, я бы сразу отправил ее в ад как надоедливую неврастеничку, да простит меня Господь, – в бешенстве признался однажды священник из Савеллетри отцу Феличе, когда эксцентричная прихожанка едва не заставила его поколебаться в вере.

По семейной традиции на Успение[29]29
  Католическая церковь празднует Успение 15 августа по григорианскому календарю.


[Закрыть] Конвертини переезжали на пару дней в засушливую Альтамуру, в палаццо Ферранте – фамильный дом тети Кармелины. Уезжали с побережья накануне праздника на машинах бабушки и дяди Анджело, и дети всю дорогу ныли, потому что боялись братьев Ферранте, живших в основном в Неаполе и еще более чокнутых, чем тетя Кармелина. Однако, оказавшись в Альтамуре, они забывали о своем недовольстве и с радостью погружались в суматоху, царившую в городе по случаю большой летней ярмарки.

Пятнадцатого августа заканчивался сельскохозяйственный год и истекали контракты работников по найму. Поэтому в столице Альта-Мурджи сходились все: хозяева, управляющие, фермеры, работники и поденщики. В базарный день кругом покупали, продавали, заключали соглашения, предлагали и отвергали работу, подписывали договоры на сдачу квартир, ферм и угодий – и все условия оставались в силе до пятнадцатого августа следующего года.

Ярмарка проходила на площади перед собором, и все сделки – неважно, крупные или мелкие – совершались там. Но прежде все собирались на мессе – для крестьян и работников это был случай увидеть хозяев и рассмотреть столичные моды. Семьи Ферранте и Конвертини приходили из палаццо в собор вместе. Витантонио привык, что в Итрийской долине крестьяне живут в разбросанных среди полей или на окраинах деревень труллах, и в Альтамуре его изумляло, что здесь фермеры проживают прямо в городе и каждый день встают в четыре, чтобы отправиться в неблизкий путь к своим наделам. В праздничные дни их повозки выстраивались в ряд за городскими стенами напротив двухэтажных домов, где в полуподвальных помещениях стояли мулы, на первом этаже помещались кухня и спальня, а на втором хранилось зерно.

Когда-то собор в Альтамуре внушал детям страх, потому что фасад охраняли два каменных льва, столь же свирепых, как и в церкви Иммаколаты в Беллоротондо. Но позже они уже смеялись над своими прежними страхами и после окончания мессы останавливались возле львов, чтобы засунуть руку им в пасть. Джованна никогда не нарушала этого обычая, заметив – сначала с неудовольствием, – что, пока она стояла у львов, выходившие из собора парни не сводили с нее глаз. Витантонио приходил в отчаяние и торопил ее, но в конце концов ему все равно приходилось ждать, пока дядья поздороваются со всеми по очереди местными землевладельцами, назначавшими друг другу встречи на Корсо Федерико Второго. И лишь поприветствовав всех влиятельных людей округи, семья начинала обходить ярмарку.

Вот и сегодня дядя Анджело, прямой как палка, возглавлял шествие; он распоряжался семьюстами гектарами земли, принадлежавшей семье Кармелины, потому что его неаполитанские шурины оказались совершенно неспособны к ведению хозяйства. Они всегда пересекали площадь по диагонали, чтобы поздороваться с управляющим и капо массаро[30]30
  Арендатор (диал. ит.).


[Закрыть], которые все утро заключали сделки по купле-продаже животных. На другом конце площади Джованна различила фигуру Галассо, соседа Кончетты и Тощего, который говорил с главой крестьян-арендаторов. Галассо держал за руку безутешно рыдающего Микеле. Джованна с недоумением наблюдала за ними. Собственно, ее внимание привлек малыш, потому что его отца – в шляпе, пиджаке и при галстуке – она ни за что бы не узнала даже вблизи.

– Микеле! Что вы тут делаете? – в изумлении окликнула она своего ученика.

Малыш бегом бросился в объятия Джованны. Она подняла вопросительный взгляд на старшего Галассо.

– Я пришел отдать его в работники. Нам повезло, Микеле сочли сообразительным и берут в пастухи.

– Ради всего святого! Ему же всего шесть лет!

– А дома еще шесть ртов, всех не прокормишь. На ферме Ферранте он хотя бы будет сыт.

Услышав эту фамилию, Джованна почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Ферма принадлежала дядьям, она была там однажды и увидела достаточно, чтобы устыдиться обращения с работниками. Люди спали в сараях, куда хороший хозяин не поставил бы и лошадь. Она представила себе там Микеле на грязной соломе, одного-одинешенька больше чем в дне пути от дома, в окружении несчастных, очерствевших людей, думающих только о том, как бы самим выжить в нечеловеческих условиях, и ей стало плохо. Малыш цеплялся за ее ноги, но ей нечем было утешить его. Ей самой оставалось только плакать.

Когда они покидали ярмарку, Джованна подошла к дяде Анджело и попросила приказать арендаторам и работникам хорошо обращаться с Микеле.

– Лучше не вмешивайся. В зависимости от сезона у нас бывает до сотни работников и больше, и мы не можем создавать особые условия для каждого, если хотим, чтобы работа шла гладко.

– Но он совсем ребенок, ему шесть лет!

– Ты оказываешь мальчику скверную услугу, балуя его. Галассо хотели устроить его на работу – и устроили. Можно только порадоваться.

Джованна повернулась к дяде спиной и ни с кем больше не разговаривала до конца дня. Она не произнесла ни слова и на следующее утро, и по дороге обратно на побережье. Только однажды нарушила молчание, чтобы отвести душу с Витантонио:

– Сальваторе прав. Хозяева Альта-Мурджи – бессердечные сукины дети…

Бабушка резко оборвала ее:

– Что за выражения! Чтобы я больше такого не слышала. В последнее время меня беспокоит твоя строптивость, а твоя невоспитанность категорически непростительна! – Затем, словно разговаривая сама с собой, бабушка добавила: – Эта кучка гордецов и правда ни на что не способна. Они не додумываются посадить оливы и виноградники. Сто лет пройдет, а они так и будут сеять пшеницу, ожидая, что случится чудо и прольется дождь или что правительство будет выплачивать им щедрые компенсации за отсутствие урожая.

Конец лета

Август в том году казался Джованне бесконечным, и она поняла, что скучает по Сальваторе. Витантонио, Франко и их приятели казались ей малыми детьми, а тетя Кармелина была невыносима как никогда. Ей было хорошо только с бабушкой. Джованна всегда сопровождала ее, когда та ездила на машине навестить подруг из Неаполя и Бари, проводивших лето в своих владениях на побережье в специально для этого построенных домиках. Анджела Конвертини общалась главным образом с землевладельцами новой формации, чьи поместья процветали благодаря переходу на выращивание оливок и винограда вместо пшеницы и овса. Если гости приезжали к ним в Савеллетри, бабушка принимала их на террасе, а Джованна сидела в шезлонге, притворяясь, что читает, и слушала сплетни.

Когда налетал сирокко, тетя Кармелина пророчила новые несчастья. Она говорила, что этот проклятый ветер, дующий с суши на море, унесет всякого, кто отважится искупаться, так что его найдут только через несколько дней на далматинском побережье. Первого сентября как раз был ветреный день из тех, в какие тетя Кармелина не разрешала им даже близко подойти к воде, и Витантонио пошел искать приятелей. Джованна решила пойти с ним: уж коли нельзя купаться, лучше убить время с малышней, чем в одиночестве сидеть дома и ждать, пока южный ветер раскалит воздух до сорока градусов. Выходя, они встретили Сальваторе, который ждал их за углом.

– Что ты здесь делаешь? – с удивлением спросила Джованна, пытаясь совладать с сердцебиением.

– Вся деревня здесь, на пляжах от Савеллетри до Торре-Канне. Весь Беллоротондо поехал на море, а я приехал к тебе. Ты что, забыла, что сегодня первое сентября?

В то утро их разбудил цокот копыт и стук колес первых повозок, прибывавших из Итрийской долины по дороге от Фазано. Первого сентября крестьяне массово спускались на побережье, чтобы проводить лето. Каждый год повторялся один и тот же ритуал: верхом, на велосипедах, в повозках и пешком люди стекались к морю и проводили весь день на пляже. Это был единственный день за все лето, когда они видели море вблизи. Детвора плескалась, а взрослые отдыхали, растянувшись на берегу. После обеда женщины купались в источниках или наблюдали за детьми, которые снова бежали к морю, а мужчины дремали на песке. После все не спеша собирались в обратный путь.

Джованна и Витантонио всегда бывали рады в этот день встречам с соседями и обыкновенно переходили с пляжа на пляж, пока не обнаруживали кого-нибудь из знакомых. Однако в тот год, рассердившись из-за запрета тети Кармелины на купание, они совершенно позабыли про праздник конца лета. Пока не увидели Сальваторе.

Тот приехал на мотоцикле накануне вечером и остановился в доме двоюродных братьев – рыбаков из Торре-Канне. У Сальваторе друзья и двоюродные братья были по всей округе, и Джованна никогда не знала наверняка, действительно ли это братья по крови или он только называл так товарищей по партии. Они отправились пешком вдоль моря, оставив позади маленький рыбацкий причал Савеллетри; вскоре за спиной оказались и последние домишки поселка. Они шагали на юг по песчаной тропинке, извивавшейся среди чертополоха и жестких белых и розовых цветов карпобротуса, росших у самой земли. Недавно прошел первый за лето ливень, и воздух был еще свеж, пахло фенхелем, сухие стебли которого были облеплены сотнями улиток. В какой-то момент друзьям пришлось, обходя скалы, пробираться сквозь заросли качавшихся от ветра мастиковых кустарников и тамариска. Ветер вздымал песок, который слепил глаза. Дальше тропа разделялась на три или четыре дорожки, затейливо обегавшие кусты и затем снова соединявшиеся в одну. Джованна спросила:

– Куда пойдем?

– К навесу, – ответил Сальваторе, указывая на трепавшийся на ветру кусок парусины, натянутый на четыре палки. Конструкция была возведена на скалистом берегу, начинавшемся сразу за дюнами; в каменных углублениях собиралась вода, образуя своеобразные бассейны.

Витантонио часто плавал к скалам на лодке и тоже строил подобные укрытия из палок и полотна, чтобы сложить вещи в тени, отправляясь ловить осьминога при помощи белой тряпки и крючка на леске. Когда осьминог, привлеченный белой тряпкой, хватал крючок, Витантонио подхватывал его сачком, доставал из воды и вонзал зубы ему в затылок, чтобы лишить возможности сопротивляться. Джованна предпочитала рыбачить в темные и безветренные ночи, когда бабушка разрешала брать лодку с газовым фонарем и выходить из порта, но ни в коем случае не далеко. Их лодка называлась «Принчипесса»[31]31
  «Принцесса» (ит.).


[Закрыть] – это имя придумала тетя, – и на борту Джованна не терпела никакого ущемления своих прав. Так что гребли всегда по очереди – пока один, орудуя веслами, поворачивал лодку на месте, другой перегибался за борт и, ослепляя рыб зеркалом, бил их острогой. Таким незамысловатым способом они добывали скорпен, золотистых спаров, каракатиц и прочих обитателей морского дна. Кроме того, они ловили морских ежей, захватывая их, как спелый инжир, расщепленной тростинкой.

Сальваторе познакомил друзей со своим двоюродным братом, который уже ждал их под навесом, после чего оба сняли штаны и рубахи, привязали мешки, взяли отвертки и стали спускаться по камням. У самой воды они нагнулись и стали что-то скрести. Витантонио нашел старую железку в куче сваленных под навесом инструментов и, перепрыгивая с камня на камень, последовал за ними. Из-за апулийского солнца все трое были черны от загара.

Через полчаса они вернулись с полными мешками «морских блюдечек» и вывалили их на деревянный ящик, служивший столом. Брат Сальваторе взял одну ракушку, поднес ко рту и зубами вырвал моллюска. Витантонио последовал его примеру. Сальваторе взял крупную ярко-оранжевую раковину, капнул на нее лимонным соком и, когда моллюск сжался, аккуратно достал его ножом, прижал большим пальцем к лезвию и поднес к губам Джованны, которая медленно прожевала его, наслаждаясь ярким вкусом моря. Обычно «морские блюдечки» больше любят мужчины, чем женщины, но Витантонио никогда не видел, чтобы кто-то ел их с большим наслаждением, чем Джованна. Сальваторе пришел к тому же выводу, увидев непритворное удовольствие на лице не перестававшей удивлять его девушки. Он широко улыбнулся и достал для нее еще одного моллюска.

Набрав деревяшек, выброшенных штормами на берег, они разожгли костер, сложили моллюсков в котелок и повесили над огнем, чтобы довести до кипения в собственном соку. Джованна с любопытством поглядывала на юношей. Морская вода высохла, и их темные тела были покрыты солью, словно присыпаны мукой. Она отметила с восхищением, что за последние месяцы брат вытянулся, а его мускулы словно затвердели, затем перевела взгляд на Сальваторе и залюбовалась им. Между тем сын Тощего поставил на огонь сковороду и до золотистого цвета поджарил в ней три зубчика чеснока и острый перец, потом добавил четыре спелых помидора, плеснул полстакана воды, чтобы они скорее разошлись, и оставил на некоторое время. Сняв сковороду с огня, он бросил в нее мелко нарезанную петрушку. Джованна подошла к нему сзади и кокетливо сказала:

– Если ты все домашние дела делаешь так же, то ты просто идеальный муж!

Сальваторе даже не обернулся, полностью сосредоточившись на представлении, которое давал. Юноша слил воду из спагетти, которые уже сварил двоюродный брат, вывалил их в котелок с моллюсками и смешал с овощной поджаркой, вернув на огонь буквально на мгновение. Затем отступил на пару шагов, посмотрел на свое блюдо, снова подошел, чтобы бросить щепотку перца, удовлетворенно кивнул и пригласил всех к обеду:

– Вы же пообедаете с нами?

– Ни в коем случае. Нам пора бежать, иначе мы опоздаем к обеду дома, и тогда нас больше не отпустят гулять вечером, – отрезала Джованна.

Она взяла вилку, подцепила одного моллюска, намотала четыре или пять спагетти и отправила в рот.

– Насколько приятнее было бы пообедать здесь, чем дома, – сказала она в утешение.

Едва они начали спускаться по тропинке, Джованна остановилась, попросила Витантонио подождать ее и побежала обратно. Войдя под навес, она направилась прямо к Сальваторе, который как раз намотал спагетти на вилку. Юноша встал и вопросительно посмотрел на нее. Джованна подбежала к нему и поцеловала в губы.

– Ты по-прежнему страшен, как дедушкин Кусай, но когда загоришь, на тебя хотя бы можно смотреть, – бросила она, смеясь, и исчезла так же стремительно, как и появилась.

Догнав Витантонио, она увидела, что тот насобирал банку улиток для наживки к вечерней рыбалке. Они ускорили шаг, и наконец показались домики на окраине Савеллетри. Последние остававшиеся после дождя облачка разошлись, небо сияло. Опять навалилась жара, словно на эту землю никогда не проливалось ни капли влаги. Джованна тоже сияла.