Текст книги "Токио не принимает"

– Ошибаешься, немец. Повсюду растут оливковые деревья, я выращиваю здесь овес, овощи и держу коз. В моей пещере летом довольно прохладно, а зимой очень тепло. А там внизу – видишь? – стоит твоя машина. Можешь ли ты поверить в то, что я одна притащила тебя сюда наверх? Такая худая слабая старуха?

Клаус стоял, глядя на свой покинутый автомобиль, «Как же близок от смерти я был!» – подумал он.

Женщина окинула его взглядом.

– Знаешь, а ты красавчик. У тебя светлые глаза, темные волосы и борода. С такой внешностью ты можешь легко сойти за турка. Только ты, конечно, немец. Богатый, красивый немец. Даже интересно.

Клаус не мог понять, на что она намекает.

Спустя два дня Кауфман полностью пришел в себя и собрался продолжить путь. Машина завелась, однако он решил отказаться от поездки на юг и вернуться назад в Анкару. Отправиться решил сразу же после заката солнца, прихватив с собой запас воды, хлеб и сыр.

– Если автомобиль доехал сюда по страшной жаре в дневное время, то он легко покроет то же расстояние прохладной ночью.

– Хочется верить. Однако перед отъездом мне надо бы спросить тебя кое о чем.

Они только что поужинали жареными баклажанами, сидя у входа в пещеру. Солнце принимало более спокойную оранжевую окраску.

– До сих пор я ничего не говорила тебе о своей любимой дочери Дениз. Она молода, красива и мечтает увидеть дальние страны. Я скоро стану совсем старой и слабой и не хочу, чтобы она оставалась здесь, где жизнь зависит от того, пойдет дождь или нет. Поверь мне, приятель, было время, когда мы тоже чуть не погибли. Нам приходилось жевать горькие стебли растений, чтобы хоть как-то утолить жажду. Тогда весь урожай высох и превратился в пыль. Позволь же мне объявить цену, которую ты должен заплатить за гостеприимство: я хочу, чтобы ты приютил у себя в доме мою дочь. Возьми её в жены.

Лицо Кауфмана ожесточилось.

– Старуха, не думаю, что это удачная мысль. Я не тот человек, который может стать хорошим мужем для твоей дочери.

– Сначала взгляни на нее, немец, а потом скажешь, нравится она тебе или нет.

Девушка стояла перед ними – откуда она только взялась? – освещаемая лучами заходящего солнца. Клаус приложил руку к глазам, чтобы рассмотреть её лицо, но видел лишь голубой халат и длинную черную косу, которая спускалась по груди до самого пояса.

– Она не говорит, однако не беспокойся, ибо её слова будут звучать в твоей голове.

Солнце слепило Клауса, и он не мог различить черты лица девушки. Вернулось головокружение. Анатолийское плато, простирающееся перед ним, издавало тихий стон, который таило в себе в течение жаркого дня. Кауфман боялся произнести неуместные слова.

– Но как я провезу её в Германию? Даже если я куплю билет на самолет, твоя дочь не сможет полететь со мной, так как у нее нет визы, разрешения на въезд в страну и на пребывание в ней. Есть ли у нее вообще паспорт?

– У Дениз ничего нет. Во всем мире вряд ли найдется хоть клочок бумаги, на котором запечатлено её имя. Но это не твоя проблема. Я сама позабочусь о том, чтобы доставить ее.

Мысли все еще путались в голове Клауса, и он, не отдавая себе до конца отчета в своих действиях, согласился на предложение старухи.

– Теперь уезжай, немец. Солнце уже село. А мы с Дениз помечтаем о будущем. Я дам ей последний урок, после чего мы попрощаемся, ибо я сомневаюсь, что когда-либо увижу дочку вновь. Границы нечасто открываются для таких людей, как мы. Очень скоро она будет с тобой. Заботься о ней. Я навечно сохраню в памяти твое лицо, немец.

Кауфман сел в машину, в последний раз окинул женщин взглядом и уехал. Трясясь и подпрыгивая на сиденье, пробираясь по бездорожью к шоссе под небом с клочковатыми облаками пурпурного цвета, он слышал тихий голос, который нашептывал ему: «Прощай, карта моего мира. И знай: мои руки охлаждали тебя, когда ты спал. Они вскоре последуют за тобой».

Картограф жил в большом доме в центре лесистой местности, в зеленом предместье под названием Оффенбах. Дом построил в девятнадцатом веке богатый и эксцентричный купец, который пытался воссоздать средневековый немецкий дворец. Постройка имела величественный вход с массивной деревянной дверью и скошенными водосточными трубами в виде уродливых фантастических фигур. За толстыми непроницаемыми стенами тянулись коридоры, вдоль которых находились почерневшие от копоти свечей ниши. В одном из углов была встроена высокая башня с бойницами, увенчанная конической крышей с ржавым флюгером наверху.

Клаус добавил кое-что свое к фантазиям богача. В нишах он установил жидкокристаллические экраны, на которых без конца воспроизводились видеозаписи горящих свечей и керосиновых ламп. Они светили, совершенно не коптя и не пачкая стены. Солнечные лучи в окна не попадали, присутствовало лишь бледное свечение плоских экранных панелей, на которых сменяли друг друга чудесные, фантастические и в то же время совершенно натуральные пейзажи. Это могли быть покрытые снегом немецкие сосны, скопированные с картин художника Каспара Давида Фридриха, или мирная сцена у реки Ганг, где полуодетые люди спят под пальмовыми деревьями. Порой появлялся городской пейзаж, изображающий мечети и дворцы, за окнами которых томные красавицы гарема играли на музыкальных инструментах и нежились в своих золотых клетках. Однако этим дело не ограничивалось: скрытые акустические системы доносили в зал звуки меняющихся миров, и Кауфман читал утреннюю газету и потягивал кофе под шум дождя, стучащего о листья деревьев, или под нежную мелодию китайского уличного музыканта. Картины на стенах также являли собой чудеса компьютерной графики. Изображения в тяжелых позолоченных старинных рамах в течение дня менялись. Более того, Клаус мог подать словесную команду, вмиг убрать пейзажи или натюрморты и осмотреть при помощи сотен скрытых камер любой уголок своего огромного дома. Картограф хвалился, что у него в доме больше мониторов, чем во всей стране Сьерра-Леоне.

Вскоре по прибытии из Турции Клаус с энтузиазмом занялся привычной работой, стараясь выкинуть из головы все, что случилось с ним за границей. Вечерами, оставаясь в большом доме, он вздрагивал при малейшем шорохе, ожидая, что в любой момент дверь откроется и перед ним предстанет деревенская турчанка. Порой он мог часами смотреть на монитор камер слежения; однако из ночи в ночь никто посторонний не появлялся в доме, и вскоре он начал убеждать себя в том, что девушка уже никогда не приедет к нему. Старуха по-своему умна, но есть вещи, о которых она понятия не имеет. Знания деревенских жителей о мире довольно ограниченны. Как может простая девчонка из турецкой провинции добраться до Франкфурта?

Вскоре происшествие в Анатолии стало казаться Клаусу чем-то нереальным и похожим на сон. Какое-то время розовая бабочка с обтрепанными крыльями, выпавшая из одежды, лежала у него на серванте как ежедневное напоминание о случившейся с ним истории. Но однажды служанка вытерла её вместе с пылью, уничтожив тем самым последние малоприятные воспоминания. «Ничего этого вообще не было, – решил он про себя как-то ночью. – Такого в природе не бывает».

Проходили недели, месяцы. Кауфман путешествовал: Сингапур, Мадрид, Йоханнесбург. Он подписал очень выгодный договор с угольной компанией, собирающейся использовать его карты для изучения местности, вычисления затрат на транспорт и рабочую силу на различных участках. Жизнь возвращалась в прежнее русло.

Однажды в поздний час, когда картограф готовился ко сну, раздался стук в дверь. На пороге он увидел стоящую под дождем и промокшую насквозь Дениз. Пораженный картограф застыл на пороге, не в силах отвести взгляд от девушки. Он не верил своим глазам.

Можно мне войти?

Губы Дениз не двигались, она пристально смотрела на него голубыми глазами, однако её голос прорезал поток его мыслей словно свет фонаря в тумане. Наконец Клаус пришел в себя и шагнул в сторону, приглашая войти в дом.

– Да, конечно.

Как странно отвечать вслух на слова, которые не произнесены!…

Дениз стояла в центре прихожей, продолжая пристально смотреть на Клауса. Дождевые капли падали на каменный пол. Он медленно закрыл дверь.

– Полагаю, ты нуждаешься… Не хочешь ли поесть?

Будем делать все по порядку. Сначала мне надо обсохнуть.

Потом мы поедим.

Он проводил девушку в ванную, дал полотенце и мужской халат.

– Знаешь… Тебе, наверное, не приходилось видеть, как работают краны…

Я понимаю, как они включаются. Вскоре спущусь.

Клаус пошел на кухню и заглянул в холодильник, который был, как обычно, набит продуктами. Он вынул масло, колбасу и начал делать бутерброд.

Вот видишь, я все-таки приехала к тебе, моя карта мира. А ты сомневался? Ты уж подумал, что я никогда не явлюсь сюда. А я вот взяла, да и прибыла к тебе во Франкфурт.

Дениз сидела в кресле, дважды обернувшись слишком большим для нее халатом, закрывающим девушку до самого подбородка. Клаус старался не смотреть на нее.

– Как ты добралась?

О, давай не будем говорить об этом. Подробности моего путешествия не столь уж важны. Я очень намучилась. Мне пришлось провести много времени под землей, мокнуть в грязной воде, не видя стран, которые я миновала. Короче говоря, мой маршрут ты не найдешь на своих картах.

Кауфман положил на стол сандвич, и девушка жадно принялась за еду.

В Германии вся еда такая плохая? Она улыбнулась.

Не хмурься. Я ведь шучу. Я приготовлю тебе отличную еду. Он молча наблюдал за тем, как она доедает бутерброд. Потом унес тарелку на кухню и вымыл ее.

– Вообще-то я собирался ложиться спать. Так что, если ты не возражаешь…

Кто из нас больше устал, по-твоему? Я несколько недель мечтала о постели, которая ждет меня в конце путешествия.

Дениз последовала за ним вверх по широкой деревянной лестнице; ступени скрипели под их ногами.

– Ты будешь спать здесь, – сказал он, махнув рукой в сторону комнаты, большую часть которой занимала огромная белая кровать.

Девушка задумалась. А ты где будешь спать?

– Внизу. – Он показал на дверь в самом конце длинного темного коридора.

Ах так. Значит, мы увидимся, когда проснемся. Она улыбнулась, а Клаус потер глаза ладонью.

– Собственно говоря, завтра мне нужно кое-куда съездить. Уйду рано утром. Меня не будет несколько дней.

Куда ты едешь? Можно мне с тобой?

– Нет. Я еду в Париж. У тебя могут возникнуть трудности в пути. Лучше оставайся здесь. Дом снабжается продуктами автоматически. Ты говорила, что умеешь готовить. Пожалуйста, не выходи на улицу. Помни, здесь ты находишься на нелегальном положении. И не входи в комнату, расположенную наверху в башне. Это мой личный кабинет. Ни в коем случае не поднимайся туда. А я во время поездки подумаю о твоем будущем. Только, ради бога, следи тут за чистотой.

Дениз пристально посмотрела на него, как бы навсегда запоминая его слова. Потом он повернулся и направился к себе в комнату.

Картограф, картограф!

Кауфман остановился.

– Меня зовут Клаус. Лучше называй меня по имени. Что ты хочешь?

Совсем забыла. Я привезла тебе кое-что из Турции.

Она вынула из сумки деревянный ящичек и протянула ему. Красными веселыми буквами на нем было написано: «Gulluoglu». Кауфман открыл ящик.

– Что это такое?

Она засмеялась в ответ.

– Пахлава. Турецкие сладости.

– О боже! – воскликнул картограф, с отвращением бросая ящик на пол. – Я не хочу видеть ничего подобного в своем доме! Ясно? Ты ведь шла по канализации. Выброси эту дрянь немедленно!

Он ушел в комнату и закрыл за собой дверь. Девушка подняла ящичек, взяла из него один сладкий квадратик и начала задумчиво жевать, глядя на то место, где только что стоял Кауфман. Затем спрятала ящичек под кроватью и забылась крепким сладким сном.

Проснулась она, когда день был в полном разгаре: за окном вовсю распевали птицы, яркий солнечный свет пробивался в комнату сквозь шторы. Лежа на кровати, девушка некоторое время припоминала, как попала сюда. Затем встала и вышла в коридор.

Паркет в форме елочек вел оттого места, где она стояла, к двери спальни Клауса в самом конце коридора. Одна сторона его переходила в лестницу; вдоль другой шел ряд крепких деревянных запертых дверей, между которыми внесли картины в рамах, прикрепленные к стене болтами. Изображения, заимствованные из старинных книг, представляли собой ряды ярких бабочек, самцов и самок, по-видимому, не живых. Под каждой парой стояла аккуратная надпись, указывающая вид насекомых: FamiliaZerynthia, FamiliaHesperidae и так далее. Девушка медленно шла по коридору, внимательно рассматривая картины одну за другой, изучая мельчайшие узоры застывших навеки крылышек. Наконец она оказалась перед комнатой Клауса.

Внутри царила мертвая тишина. Девушка тихонько постучала.

Клаус?

Клаус, Клаус, Клаус!

Ни звука в ответ.

Она осторожно повернула ручку и открыла дверь.

Комната ничем не отличалась от той, в которой спала Дениз. Большую часть её занимала огромная белая кровать. Пустая. Напрочь отсутствовали признаки того, чтобы здесь кто-то когда-то спал: ни единой складки на постельном белье, которое, по всей видимости, давно не менялось. Девушка закрыла дверь и крадучись спустилась вниз по лестнице.

Дениз заглядывала во все комнаты, однако нигде не было ни души. Клаус исчез. Сейчас, наверное, уже поздно. Птицы поют во весь голос, слышны какие-то крики. Возможно, здесь есть животные. Она подошла к окну.

Перед ней, насколько хватал глаз, расстилалась обширная сверкающая долина, обрамленная с двух сторон небольшими горами и покрытая ковром высокой зеленой травы, которая волнами колыхалась на ветру. Там паслись могучие буйволы, а в небе парили гордые орлы. В отдалении появилось стадо величественно скачущих жирафов, возможно, скрывающихся от невидимого хищника.

Прошлой ночью, когда она прибыла сюда, здесь все выглядело иначе. Девушка подбежала к другому окну. И вмиг отпрянула, увидев прямо перед собой обезьяну. Животное болталось на ветвях деревьев, уходящих вверх за крышу дома, и смотрело в упор на нее через стекло. Вдруг животное по какой-то своей прихоти потеряло интерес к человеку и исчезло в зарослях.

Дениз начала беспокоиться. «Я одна в пустом доме, окруженном дикими зверями! Я понятия не имела, что такое Франкфурт, даже не слышала о таком городе, пока Клаус не заговорил о нем, но я представить себе не могла, что он окажется таким странным местом».

Девушка направилась к парадному входу, чтобы смело взглянуть в глаза уготовленным ей опасностям. После некоторых колебаний открыла дверь. Вот какая картина предстала перед ней: серое прохладное утро, гравийная дорожка и сад.

Она посмотрела вверх на окна и поняла, что они наглухо закрыты. Горы, жирафы, обезьяны – все это не настоящее.

«Только большой чудак может тешить себя такими иллюзиями», – подумала Дениз. Потом прошлась по дорожке и осмотрела место, где ей суждено было жить.

«Я нахожусь на нелегальном положении. Он сказал мне: „Не выходи из дома, помни, что твое пребывание здесь незаконно“. Неужели люди по моим глазам угадают, что я вне закона в этих краях? Как странно».

Дениз извлекла пахлаву из-под кровати и, усевшись на полу в коридоре, принялась есть, созерцая ряд закрытых дверей. «Он разрешил мне входить в комнаты. Запрет касается только той, в башне». Доев последний кусочек, она открыла первую дверь.

Пространная комната с большим окном, из которого видна уже знакомая ей красочная долина. Теперь возле водоема толпилось стадо слонов. Мебель отсутствовала, за исключением железной вешалки с висящими на ней тринадцатью платьями.

«Неужели в доме живет женщина, которая носит все эти платья?» Однако не похоже, чтобы кто-то носил эти яркие и прекрасные одежды. Девушка отбросила в сторону свой просторный халат и надела первое из висящих в ряд платьев.

Оно идеально подошло Дениз, будто на нее шито. Туго обхватило в талии, а рукава приятно сошлись на руках. Как чудесно она чувствовала себя в нем! Дениз прошлась, чтобы ощутить всю прелесть наряда на ходу, изящно повернулась – и вдруг заметила большое зеркало у двери.

Сначала в зеркале ничего не отражалось, оно лишь светилось тусклым светом. Затем оно вдруг ожило, ярко вспыхнуло. Дениз не сразу узнала себя в отражении. Перед ней стояла и улыбалась совершенно фантастическая девушка, одетая в платье с японским орнаментом. Вот она стоит в тени большого развесистого дерева, и солнце роняет блики на её лицо, а ветерок веет в волосах, схваченных деревянными заколками. У её ног изящно разложены ветки цветущей вишни, вдали японки стирают одежду в чистейшей речной воде и поют народные песни. Позади различимы контуры Фудзиямы с кратером, напоминающим выпуклые губы любовника. Гора обрамлена облаками, словно гирляндами. Вокруг весело порхают и щебечут причудливые птицы. Счастливая Дениз смеется и гордо шествует по комнате. Как приятно смотреть на себя со стороны!

Дома девушка иногда пыталась поглядеться в тусклое крохотное зеркальце, стоящее на полке в пещере. Что она могла там разглядеть? Вот здесь Дениз увидела себя в полный рост. Отражение было ясное, как безоблачное небо.

Девушка примерила еще одно платье с множеством оборок у колен и на плечах. На сен раз она оказалась в горах, похожих на её родные места, где босоногие цыганки танцевали вокруг, а цыган с глазами темнее омута играл на аккордеоне и пел песни о трагической любви. Она подоткнула юбку и тоже вступила в круг. Украшения на её шее сверкали в огне костра. На ступенях фургона сидели старые цыганки и смотрели на нее, вспоминая времена, когда и они были такими же красивыми и стройными.

Весь день Дениз путешествовала по разным мирам чудесного зеркала, пока не примерила все тринадцать платьев. Сняв последнее, она осталась обнаженной. «Как странно, – размышляла девушка, глядя на себя в зеркало, – я ничем не отличаюсь от других женщин. У меня такое же тело, грудь, ноги, я так же прекрасна, как и они».

Она встала на кончики пальцев ног, взмахнула руками и увидела, как поднимается вверх её грудь и отчетливо вырисовываются ребра. Она повернула голову назад, чтобы увидеть, как выглядит тело сзади. Ягодицы были бледнее, чем спина. Девушка опустилась на пол и широко развела ноги. Впервые она ясно увидела свою промежность: листовидная мохнатость, темная на фоне светлой кожи, от центра тела веером идущая вверх к пупку, а внутри свернутой аркой покоится нераскрывшийся бутон, розовая куколка между ярко-красными губами, похожими на крылышки бабочки, сверкающие причудливыми цветами. О, как же будет вожделеть её мужчина, когда увидит эти влекущие к себе трепещущие крылышки!

Странно: пришлось приехать во Франкфурт, дабы познать то, что всегда являлось частью ее… Вдруг она увидела в зеркале другие обнаженные фигуры. Они изгибались и менялись. Девушка отвлеклась от созерцания своего тела и с изумлением следила за их странными превращениями. И вот она уже сама начинает меняться. Пропадает естественный цвет; видны только пересекающиеся линии и отдельные части; гладкая кожа отделяется от тела; мускулы глаз туго натягиваются в своих впадинах, потом исчезают сами мышцы и сухожилия. Она отчетливо видит свои внутренние органы, смешивающиеся, будто в маслобойке. Четыре камеры сердца пульсируют в повышенном ритме, легкие расширяются и соединяются одно с другим, стреловидные нити указывают направление движения крови в артериях, кишечник наполнен жидкостью, чрево подобно сжатому кулаку. Кости, белые, словно породистый козел, приходят в движение, как только она начинает перемешаться но комнате, улыбаясь безносой, безгубой, безглазой улыбкой, теряя ощущение страха, ибо перестает быть сама собой и начинает походить на хихикающую вестницу смерти. И тогда, издав крик, который, однако, не нарушает тишину дома, девушка отскакивает от волшебного стекла и торопливо надевает халат. Зеркало меркнет.

Дениз выбегает из комнаты, громко хлопая дверью, и некоторое время стоит в коридоре, тяжело дыша. её охватывает страх. Она замечает, что на картине, висящей рядом, вместо бабочек появилось изображение старой фотографии, на которой пигмей сидит в одной клетке с орангутангом. Надпись на ней гласит: «Международная ярмарка в Сент-Луисе, 1904 год».

Вечер. В поисках уютного местечка Дениз входит в столовую, где стоит, сверкая зеркальным блеском, длинный обеденный стол и десять стульев по обе стороны, а еще два у каждого конца. Все они равно удалены друг от друга и выглядят так, будто к ним никогда никто не прикасался. (Что же это такое?) На одном конце стола стоит блюдо с дымящейся едой: мясо с овощами появилось здесь не более чем пять минут назад. Девушка кричит, не открывая рта:

Эй, есть тут кто?

Однако никто не отвечает. Девушка очень голодна и сразу же набрасывается на горячую и вкусную пищу. Потом относит пустую посуду на кухню, моет её и ставит на место. Открывает холодильник в поисках молока и видит там новый ящичек с пахлавой, точно такой же, какой она привезла с собой. Она приносит пустой ящичек и ставит его рядом со вторым. Они совершенно одинаковые. Если бы Дениз не видела их стоящими рядом друг с другом, то усомнилась бы в том, что уже опустошила один; однако теперь она не может отрицать, что перед ней действительно два ящичка. Девушка хватает второй и поспешно, будто скрывая непристойную тайну, прячет его под кроватью. Затем она вновь погружается в сон.

В течение последующих дней дом плывет между гималайскими деревнями и тихоокеанскими островами. Дениз осматривает все комнаты в надежде обнаружить хоть какие-то признаки жизни, однако так ничего и не находит. И все же еда продолжает регулярно появляться, как только девушка начинает испытывать первые признаки голода. Каждый вечер она добавляет еще один ящичек с пахлавой к растущим запасам сладостей под кроватью.

Дениз несколько раз усаживалась у лестницы, спиралью ведущей вверх в башню. её очень волнует вопрос, что же там, наверху. И вот однажды она все-таки поднимается туда, замирает перед тяжелой дверью личного кабинета Клауса и досконально изучает ее, ощупывая руками и пытаясь заглянуть. Однако открыть дверь девушка не решается.

Внимание Дениз привлекают две чрезвычайно старинные картины: это портреты мужчин в старомодных цилиндрах. Они очень похожи друг на друга. Портреты озаглавлены соответственно «Уильям Берк» и «Уильям Хэар».

Однажды утром Дениз оказалась у винтовой лестницы и подумала: «А что, если приоткрыть дверь и заглянуть в комнату? Я не стану входить внутрь, просто посмотрю на кабинет. Все остальное в доме мне уже надоело».

Девушка начала подниматься по лестнице. Долго она шла, а лестница все вилась и вилась над ней. Несколько раз Дениз останавливалась, чтобы перевести дыхание, а затем продолжала путь, держась в темноте рукой за стену. Наконец перед ней возникла большая деревянная дверь.

Дениз открыла ее.

Свет прожектора ослепил девушку. Казалось, все вокруг горит ярким пламенем. Какие-то непонятные изображения и цифры мелькали перед ней. Она ничего толком не различала. «Что бы это могло быть? – подумала Дениз. – Надо уйти в сторонку от этих лучей и все хорошенько рассмотреть. Я не буду ни к чему прикасаться». Она быстро прошла через луч и вновь обрела способность видеть.

Дениз стояла в центре большой круглой комнаты с высоким потолком и стенами из матового стекла. Через него на стены, пол и потолок проецировалась огромная мерцающая карта мира. Девушка замерла в изумлении. Поверхность карты была окрашена всевозможными оттенками стального цвета, причем не делалось никакого цветового различия между морями и сушей: на самом деле перед ней была карта скорости. «Магнум опус» – великое творение Кауфмана.

Гениальным положением его системы являлось открытие того, что всякая доля полезной информации о каком-нибудь месте может быть сведена к определенному параметру, который он обозначил как «скорость» и нанес на плоскую поверхность карты. Он вычислял скорость всего на свете, от распространения идей до передвижения нефти, и проверял это высшей математикой, что позволяло ему узнать истинную ценность любого места в мире. «Интеграл скорости Кауфмана», или ИСК, в последнее время стал жизненно необходим инвесторам и политикам для определения оборота капитала и прибылей, которые можно извлечь в том или ином месте земного шара. Скажем, болгарское правительство недавно выпустило пресс-релиз, где похвалялось, что различные усовершенствования в сфере законности и инфраструктур обеспечили Международной свободной зоне Руссо более высокий ИСК, чем в Польше или в Чехии. Чем выше был ИСК, тем больше за него платили. «В течение четырехсот лет, – говорил Кауфман, выступая на презентациях перед представителями корпораций или членами правительств, – людей учили видеть мир в соответствии с хитроумными проекциями Меркатора. Однако теперь в этом нет никакой нужды. Мы не темные мореплаватели, блуждающие у неведомого побережья. Кто из нас, собираясь отправиться из Франкфурта в Сингапур, хоть на минуту задумывается о правильности выбранного курса? Мир уже давно принадлежит нам, мы хорошо знаем его очертания, и теперь нас интересует лишь одно – скорость. Следующие четыреста лет именно ИСК будет определять образ нашей планеты!»

Береговых линий на карте не видно; поскольку в море нет рынков, оно предстает таинственной черно-белой гладью, в то время как континенты являют собой постоянно изменяющуюся субстанцию, приобретающую местами цвет раскаленного металла. Вся поверхность карты испещрена филигранным рисунком красных и белых линий, представляющих собой различные транспортные артерии. Местами линии сливаются в матовые возгорания, подобные пульсирующим камерам сердца: средоточие воздушных и морских путей, по которым сталь, резина и стекло поступают в определенное место, чтобы стать в итоге автомобилем. Маршруты миграции птиц и китов, обезьян и крыс, блох и бактерий – а вот там не тот ли самый подземный ход, по которому она прибыла сюда? – и везде подробные описания и какие-то непонятные символы, непомерно умножающиеся и тут же уменьшающиеся прямо на глазах Дениз. Подобно призраку, в темном центре Тихого океана проплывал логотип «Интеграла скорости Кауфмана»: пылающий шар в сопровождении искусно изображенных электронных сигналов.

Пораженная увиденным Дениз уселась во вращающееся кресло в центре комнаты. Надев на голову специальный бинокулярный аппарат, она задействовала средства управления и «дала наплыв» на Франкфурт. Кресло пришло в движение и поднялось вверх, чтобы девушка могла четко видеть нужное место. Стекла перед её глазами являлись одновременно линзами, которые позволяли ей «наезжать» на карту, и экранами, куда проецировалась нужная информация.

Какое чудесное место этот Франкфурт! Дениз и в голову не приходило, насколько разнообразны занятия людей! Они производили вещи непонятного для Дениз назначения: клапаны, клеящие вещества, электронные лампы, линзы, насосы, пластмассовые шарики, нейлоновые плитки, резиновые заслонки, металлические сетки, пружины, моечные машины. Они продавали дома, протезы и элегантную одежду. Покупали книги, деньги, машины, гитары и людей. Любое удовольствие, какое душе угодно, можно найти во Франкфурте, от бассейнов и деревянной мебели до красивого загара. И здесь так много разнообразной музыки! Половина старых складов вдоль железной дороги превращены в музыкальные студии, где исполняются замечательные мелодии всех стран мира. Всегда можно послушать, скажем, перуанскую музыку и даже её родную анатолийскую. Мелодии для танцев или поцелуев. Ибо любовь также покупается во Франкфурте: женская и мужская, а если у вас очень много денег, вы можете приобрести и детскую любовь. Однако доступнее всего тут женщины. В вашего распоряжении самые разные особы: худые и толстые, с отличными зубами или вовсе беззубые, те, кому за пятьдесят, и девушки не старше девятнадцати, немки и русские, индонезийки, эфиопки и аргентинки, ласковые и агрессивные, наконец, женщины, которые раньше были мужчинами. А если вам не нравятся целые люди, вы можете покупать их по частям: продаются сердца и почки, печень и отдельные куски кожи, роговицы глаз и утробные плоды.

Долгие часы Дениз совершала воображаемые путешествия но волшебным картам Клауса, восхищаясь многообразием уклада и с трепетом предвкушая будущую жизнь в этом городе. Девушка уже загадывала наперед, что ей необходимо приобрести и как вести себя в новых обстоятельствах. Наконец она взяла себя в руки.

Прежде чем покинуть комнату, Дениз решила взглянуть на дом матери в Турции. Прочесала весь район в Анатолии, однако увидела лишь зловещих комаров, разносчиков малярии. Поблизости тем не менее легким пунктиром обозначалась широкая дорога: «Предполагаемый маршрут нефтепровода Баку – Тбилиси – Сейхан».

Дениз поставила кресло на прежнее место, покинула комнату и закрыла за собой дверь. Легким шагом спустилась по ступеням лестницы, вошла в гостиную – и издала беззвучный крик. Перед ней сидел хозяин дома Клаус Кауфман.

– Где ты пропадала, Дениз?

Я была в спальне и не слышала, как ты пришел. Ты давно здесь?

– Около часа. Поедим чего-нибудь?

Клаус повел её в столовую, где уже ждали накрытый стол и бутылка вина.

– Ты любишь вино?

Кажется, да.

Он налил два бокала.

– Итак, чем ты занималась всю неделю?

Так, в общем, ничем. Я очень устала после путешествия. Из дома не выходила, как ты мне велел.

– Случилось ли что-либо знаменательное? Может быть, что-то показалось тебе странным?

О нет! У тебя очень тихий, милый и спокойный дом! Я здесь просто счастлива!

Девушка попробовала вино. Пряное и насыщенное, оно приятно разлилось по всему телу. Она наблюдала за Клаусом, ожидая, что он будет задавать другие вопросы, однако теперь его, похоже, интересовала одна лишь еда.

Клаус, я подумала, что мне нужно найти занятие. Мне хочется самой зарабатывать деньги. Я молода, здорова и тщеславна. Я должна ходить в красивой одежде и слушать прекрасную музыку. Скажи, что сделать, чтобы получить работу во Франкфурте?

– Почему у тебя возникло такое желание?

Не знаю. Просто появились такие мысли.

– Понятно. Ты не сможешь работать в этой стране, так как находишься здесь на нелегальном положении. Я тебе уже об этом не раз говорил.

Да, но даже такие люди, как я, имеют право на хорошую жизнь. Они могут мечтать о том, чтобы стать богатыми и счастливыми.

– Не знаю, о чем они там мечтают. Только в Германии им работы не найти.

Ты человек больших знаний. Наверняка ты способен научить меня зарабатывать хорошие деньги.

Дениз покончила с трапезой, допила вино и почувствовала себя очень храброй. Теперь-то она знала, что может взять от жизни все, что только пожелает.

– У меня есть знаковый, владеющей сетью отелей по всей стране. Один из них находится во Франкфурте, возле аэропорта. Полагаю, он предоставляет работу людям вроде тебя. Пожалуй, я с ним переговорю.