Текст книги "Письмо моим детям и детям грядущего мира"

Потребительство приравняло все ценности к рыночной цене

Переход от повышения производительности к потребительству вызвал настоящее землетрясение в мире, где правили до тех пор ограничения, полномочия, иерархия и преклонение перед религиозными и идеологическими ценностями.

Власть руководителей была неотделима от необходимости навязывания норм производства. Медленно, но верно она отмежевалась в сторону демократии супермаркетов, где личный выбор осуществлялся безгранично, с одним лишь исключением: «свободно» выбранные покупки необходимо было оплачивать.

Побуждение к получению удовольствия было особенно выгодным для продажи. Методики рекламной коммуникации настойчиво подчёркивали жизненную необходимость огромного количества вредных, посредственных или ненужных товаров. Бесконечная назойливость добралась до подсознания, звеня там чем-то вроде нескладного вальса с гаммами ложных потребностей и искусственных желаний, которые пытались заглушить мелодию истинной жизни, мало чувствительной к избитым напевам фанфарной лжи.

Однако иллюзия свободного личного выбора окрасила в заманчивые цвета эту идеологию удовольствия под названием гедонизм. Потребительство выбросило за борт старые нравственные и религиозные сомнения, придавившие тяжестью греха и вины сладострастные влечения. Авторитет жертвенности, этой древней добродетели, которой учили нас веками, оказался основательно подорван.

Новая экономическая волна также способствовала – хотя и непроизвольно – критике труда, ставшего для буржуазии настоящим предметом культа. Трудовой идеал и прославление его духовности порядком им опостылели, когда выяснилось, что труд, в общем-то, позволял покупать счастье в рассрочку.

Потребительство изменило первичные модели поведения. Всё, вплоть до эмансипации женщин и детей, заботы о животных и бережного отношения к природе, поощрялось лишь ради того, чтобы разработать новый спектр товаров и увеличить цифры продаж, привлекая внимание потребителей к благосостоянию младенцев, девушек и собак.

Революция повседневной жизни

Только после французского восстания мая 1968 года удалось понять, что потребительство, обещание состоятельного общества и последовавшее разочарование создали весьма благоприятные условия для настоящей революции повседневной жизни.

Когда новое экономическое течение нанесло удар по вековым традициям, молодые поколения того времени взялись за ликвидацию всех ценностей, унаследованных от устаревшего общества, а затем приспособленных к современным буржуазным условиям: патриархального строя, иерархии, Церкви, армии, труда, жертвенности, авторитета мужчины и отца в семье, пренебрежения к женщине, к ребёнку, к природе. Ничто не ускользнуло от их ядовитой критики. Цензуру подняли на смех. Так исчезли мнимое преступление богохульства, принцип оскорбления величия, нравственный порядок, подобающее уважение к высокопоставленным духовным и светским лицам.

Увы, всё, что не пустило корни в повседневной жизни и в стремлении к освобождению, тотчас же увязло и утонуло в болоте обыденного разложения. Конечно же, мода на потребляемые свободы не имела своей целью освобождение мужчин и женщин. Она лишь вторила лейтмотиву, день-деньской звучащему повсюду: «Потребляйте! Неважно, что, только потребляйте!»

Обменная ценность товара была с экономической точки зрения важнее ценности его применения – его пользы – и его качества, и потому рыночная логика стремилась уравнять и превратить во взаимозаменяемые те изделия и идеи, которые прошлое отвергло или окружило ореолом престижа.

Настоящая чистка выпотрошит религиозные и идеологические ценности, каковые прежде считались непреложными, но также и общечеловеческие ценности – самобытность, единомыслие, свободу тела и духа – из поколения в поколение противодействующие угнетению и господству лжи.

Многие поняли тогда, что лучше вкладывать свою жизненную силу в построение настоящей жизни, вместо того чтобы тратить её на идеологические и религиозные распри, кровью и грязью очерняющие ничтожные и пафосные победы.

Мысль об истинно прожитой жизни начала прокладывать себе дорогу. Это лишь первые шаги, но какими бы неуверенными они ни казались, нет сомнений, что эта мысль сможет воплотиться в превосходстве всего живого.

Финансовый капитализм, или Помойные деньги

И всё же наметилось отступление от верного пути – недолговечное, но, как и любое отступление, опасное. Новый виток эволюции капитала в очередной раз опутал тоталитарной сетью волю к жизни, залогом которой стало Оккупационное движение мая 1968 года, поддержавшее становление человеческого общества и разрушение рыночной цивилизации.

Почему же почти пятьдесят лет спустя эта сила жизни, разбуженная в 1968 году, вынуждена уйти в подполье и оттуда продолжать борьбу, по крайней мере до тех пор, пока груз отчаяния не сломит её, превратив её в рефлекс смерти, в стремление к самоуничтожению? Потому что на смену потребительскому капитализму пришёл финансовый капитализм, прекративший вложения в предприятия, отказавшийся от активных действий и получающий основные доходы от Биржи и от управления финансовыми рисками.

Циклон финансовых расчётов сравнял с землёй все ценности прошлого, как человеческие, так и бесчеловечные. Ни одно верование, ни одна идея, ни одна модель поведения не уцелела под напором денежного потока. Всё исчезает, сменяясь непонятно чем ради единственной абсолютной величины: денег. Безумных денег, денег, существующих только ради денег и разоряющих планету в исступлённой погоне за краткосрочной выгодой.

Абсурдная диктатура биржевой игры учредила господство меркантилизма «последних дней», апокалиптического меркантилизма, который, затеяв гонку в никуда, будоражит тело и туманит рассудок.

Зловещий голос продолжает звучать на манер хитроумных библейских пророков, удерживая внимание толпы, обезумевшей в предчувствии конца света. Он провозглашает: «Наслаждайтесь тем, что дано вам сегодня, потому что завтра будет хуже!» Он проповедует фатализм, он распространяет страх и покорность судьбе, из коих остатки государственной и демагогической власти спешат извлечь материальную и духовную выгоду. Сведения, которые дистиллируют средства массовой информации, прислуживающие международной мафии, систематически оболванивают толпу и заставляют её пресмыкаться и плясать с безропотной горечью.

Культура: за и против

Некогда ведущую роль играла идейная система под названием культура, влияние которой отражали светские традиции и ритуалы. Культура распоряжалась обычаями. По негласной договорённости она была высшим критерием цивилизации, с гордостью демонстрирующей свои религиозные и нравственные предрассудки, мирные или воинственные настроения, знания, искусство, науку, архитектурные сооружения, библиотеки, музеи.

Каждому школьнику полагалось быть просвещённым, в отличие от невежественного сброда, то есть работников физического труда, коих интеллектуалы должны были подчинить себе, утверждая их в низкой зависимой роли или же ведя их за руку к «поющему завтра»[2]2
   «Поющее завтра» (Les Lendemains qui chantent) – название автобиографии Габриэля Пери (1922–1941), французского политика и одного из организаторов французского Движения Сопротивления.


[Закрыть].

Передавая достижения культуры колонизованным народам, отнесённым к категории примитивных, промышленная прогрессивная позиция признавала за ними право на некий способ существования, словно по милости Божьей выходящий за рамки их положения упряжных животных. В пантеоне всемирного империализма буржуазия каким-то образом объединила догонскую или эскимосскую культуры с пролетарской. Тем самым она жаловала эксплуатируемому классу достоинство, которое она же затем и отнимала, отбрасывая его на низший уровень выживания.

Культура была боевым средством. Она завоевала всеобщее признание, обороняясь от натисков то шайки нацистских интеллектуалов, превозносящих грубую силу, то маоистских эрудитов, воспевающих изнурительный физический труд и принуждающих к нему поголовно всех студентов.

И снова её приходится защищать, с тех пор как на рынке, где бродят жалкие дипломированные рабы, Шекспир и Данте не стоят и ломаного гроша по сравнению с информационными технологиями, позволяющими продавать и продаваться.

Однако рано или поздно придётся обратить внимание на неоднозначность культуры, можно даже сказать, на её самозванство, поскольку она, по сути, не что иное, как способ незаконного присвоения знаний.

Не она ли результат отчуждения, лежащего в основе оторванности человека от самого себя: преобразование жизненной силы в рабочую и, как следствие, разделение между умственным и физическим трудом, признающее за головой право управления телом и подчиняющее земную материю игу духа?

Будучи системой мышления, отделённой от жизни, – идеологией – культура является nolens volens инструментом власти. Удивительно ли, что она несёт в себе зародыш того самого, презирающего её популизма?

Культура – это замкнутое пространство, понятийная темница, которую необходимо отпереть. Избавиться от её отчуждающего влияния можно, лишь освободив всё то, что она посадила в клетку своего стремления к господству.

Познание жизни опирается на жизненно важную страсть: любознательность, желание постигать, жажду знаний. Живая энергия блещет в детском изумлении, пока жажда власти, внушённая хищнической педагогикой, не одолевает и не иссушает её.

Знание – это желание, свойственное ребёнку и всякому, кто сохранил в себе детство. Мы хотим, чтобы каждый был знающим исходя из желания, а не ради того, чтобы удовлетворить собственную потребность в превосходстве. Что ещё может доставить такое удовольствие, как не возможность щедро сеять знание в землях, сулящих богатый урожай?

За властителем дум бездумно следует раб

С детства и до вступления во взрослую жизнь моим воспитанием руководил интеллектуальный терроризм, преподносимый под маркой «нашей» европейской культуры. Едва ли менее опасные, чем средневековые теологи и схолиасты, философы и мыслители – сколь бы сведущими и великими их ни считали – расставляли вехи и собирали мзду в виде обязательных критериев знания на королевских дорогах и просёлочных путях, по которым шла мысль.

Декарт, Кант, Спиноза, Гегель, Кьеркегор, Маркс, Ницше, Бакунин, Фрейд, Гроддек, Райх были теми камнями, что мы с вызовом кидали в лужу споров, плохо скрывая желание произвести впечатление на оппонентов, которых мы презирали.

Понятия не имея об Адорно, Блохе, Беньямине, любители рассуждать о марксизме, об этой отрыжке Ленина, Троцкого, Сталина и Мао, сталкивались лбами с тогдашними болванами – Сартрами, де Бовуар и примкнувшими к ним. Пока шла полным ходом абсурдная борьба политических догматов, толпа политико-философских инквизиторов исступлённо предавала анафеме всю эту модную ересь, то есть «уклонистские» интерпретации марксизма.

Отсылками к догмам перестали махать, точно дубинками, лишь когда закончилось это смехотворное и в то же время кровавое шарлатанство – вспомните сталинские процессы или китайскую культурную революцию. Интеллектуальное высокомерие в духе «Маркс сказал… Фрейд утверждал… Ницше обосновал…» стало вызывать лишь насмешки.

Конечно же, нельзя было не порадоваться развенчанию культа личностей, которых нам прежде было велено почитать или ненавидеть. Но когда нам, наконец, негласно позволили думать самостоятельно, что должны были мы обнаружить? Не тот ли перегной бытия, куда уходят корни по-настоящему важных прений и откуда их затем вырывают, коверкая на обширных и пустых территориях абстракции?

Погрузиться в великую мировую библиотеку и самим черпать из неё частицы человеческого разума, столь необходимые для любой жизни, – не это ли возможность вновь открыть для себя удовольствие, с которым мы учимся и учим, удовольствие, наконец-то освобождённое от удушающей жажды власти?

Властителей дум больше не существовало, и это предоставляло живой мысли огромное пространство для исследования. У нас были все возможности свернуть с путей, проложенных культурной абстракцией.

Увы, погоня за наживой превратила чистый лист, с которого мы собирались начать новое общество и новую цивилизацию, в бесплодное и грязное место, непригодное для долгожданных торжеств. Мы жили в предвкушении праздничного изобилия, а вместо этого нам предстояла генеральная уборка.

Подставляя спину под хлыст денежного тоталитаризма, мы вступили в эпоху пустоты, в эпоху нигилизма. Игру в шахматы ведёт идиот. Изнанка равна лицу. Нет больше ни низа, ни верха, ни права, ни лева. Всё унеслось в водовороте наживы, опустошающем жизнь.

Разорение всей планеты и неизбежное исчезновение видов – вот настоящее небытие. Трава не вырастет там, где прошла большая косилка прибыли. А тем, кто мечтает о посеве и урожае, финансовая диктатура не оставит ничего, кроме бесплодного гнева и отчаяния.

Все религии, идеологии и верования постепенно выпотрошила одна-единственная религия, одна идеология, одна вера: всемогущество денег.

Господство Духа не вынесло свержения божественного господства. Когда богов стащили с пьедесталов и сбросили вниз, из их обломков выросли идеологии, превратившиеся в настоящие светские религии. Затем крупнейшие идеологии в свою очередь распались и потеряли священную неприкосновенность, некогда украденную у Церквей.

Сегодня осталась лишь пустая мысль; как мысль, отделённая от жизни, она стоит особняком. Чем бы её ни наполняли, она всё равно неизменно пуста, поскольку её оправданием служит само её назначение, заключающееся в том, чтобы отнимать сознание у жизни, прожитой опосредованно, стремящейся к видимости и оттого ещё менее подлинной.

Критику, с которой молодые поколения выступают против выдающихся культурных деятелей, сформировавших наши убеждения, взяла на вооружение рыночная система, воспевая бескультурье и избавляясь от литературы, истории, философии, преподавания греческого и всего того, что не входило в программу «обогащайтесь!».

Задачей школ отныне стало не распространение знаний, а предоставление старшеклассникам оружия, необходимого для завоевания рынка и для этой постыдной борьбы за выживание, где человека судят по его склонности к успеху или к неудачам.

Естественно, рыночная цивилизация всегда отдавала предпочтение обменной ценности, то есть тому, что можно обратить в валюту. Но несмотря на ту холодность, которую она привносила в общественные взаимоотношения, она хотя бы учитывала практическую ценность изделий, их пользу. Деньги пачкали кровью и калом всё, чего они касались, но их наличие позволяло выживать. Приобретение имущества служило извращённым утешением в муках безрадостного существования. И по мере того как исступлённая погоня за прибылью разрушает планету и жизнь на ней, деньги медленно, но верно устремляются в небытие. Их обесценивание – это уже не следствие случайного стечения обстоятельств, а симптом происходящего в данный момент саморазрушения.

Меркантилизм завладел продажными интеллектуалами. Они собираются уничтожить культуру, поскольку она бьёт по карману, не приносит пользы на рынке и может подстегнуть любознательность, всегда готовую разоблачить ложь власти. Мракобесие выгодно для коммерции.

Но кто же противостоит популистскому обскурантизму, превознося культуру заурядности и опираясь на самые безнравственные предрассудки? Другие интеллектуалы, сторонники элитарной, платной культуры, культуры, предназначенной для богачей, культуры, у которой удалили нервы и которую мумифицировали в саркофаге спектакля.

Нас совершенно не интересуют эти пикрохоловы[3]3
   Выражение отсылает к Пикрохолу, абсурдному и беспокойному персонажу Рабле, который всегда был готов к бою. – Примеч. автора.


[Закрыть] войны, противопоставляющие культуре бескультурья рыночную культуру, где знание – лишь приманка для прибыли. И популизм, и элитарность в одинаковой мере распространяют невежество. А невежество всегда на руку тиранам.

Я хочу, чтобы знание во всём своём многообразии было доступно каждому. Выйти за рамки культуры значит сохранить её же как достояние общечеловеческого знания, сокрушив её как отдельную область, как идеологию и орудие власти.

Вернём же полную свободу этой страсти к знаниям, которая всегда столь сильна в детстве и которая такой бы и оставалась, если бы её не сбивали с пути и не развращали козни бытового хищничества! Начнём с бесплатного доступа к образованию, к обучению, к консерваториям и академиям, к чтению, к музеям и выставкам, к концертам, операм, публичным лекциям, семинарам учёных и исследователей! Пусть каждый беспрепятственно делится своими знаниями, и пусть радость познания подпитывает радость просвещения!

Начать всё с самого начала, так, чтобы наслаждение жизнью покончило с тоскливым выживанием – вот условие sine qua non[4]4
   то, без чего невозможно (лат.).


[Закрыть] истинного человеческого прогресса. Вот наша основная задача. Вспомните об этом, когда настанет час самоуправляемого общества!

Отход в популизм, культура небытия и оглупение масс

Эрозия доходности делает почву бесплодной. Лозунг «нет истины, все позволено»[5]5
   Цитата из кн. «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше.


[Закрыть] тиражирует выгодный для предпринимательства нигилизм, поскольку хаос способствует всем видам хищения.

Увлёкшийся биржевыми играми капитализм рассчитывается за разрушенное прошлое, истребляя настоящее; он занимается выгодной распродажей мусора и скидывает на рынок мёртвые идеи, которые – какими бы испорченными они ни были – поспешно восстанавливаются и подстраиваются под современные пристрастия.

Государство и многонациональные корпорации пользуются затхлостью страха и эмоциональной чумой, чтобы вырядить в новые платья такие гнилые и тошнотворные идеологии, как патриотизм, коммунитаризм, трибализм, неолиберализм, неокоммунизм, неофашизм. Эти аферисты вынуждают граждан выбирать из двух зол: либо дорогостоящую защиту, либо отсутствие защиты, причём опасности второй альтернативы поручено демонстрировать наёмным убийцам.

Пролетариат осознавал необходимость борьбы против эксплуатации человека человеком. Плебеи же обладают лишь животным инстинктом выживания. Их ослеплённое восприятие подчиняется силе хищника и хитрости жертвы. Они замыкаются в себе, дрожа от мелочного страха и защитной злобы, которые заставляют видеть в присутствии другого, чужака, человека «извне», иного – еврея, араба, цыгана, гомосексуалиста или даже соседа по лестничной клетке – угрозу всеобщего уничтожения.

Смутный ужас, порождённый воображением, лежал в основе кровавых попыток возрождения национализма, религиозного фанатизма, пуританства и ответной волны гедонизма.

Как этому противостоять, как бороться с консерватизмом и преградить дорогу самому нестерпимому популизму? Ни одно из предлагаемых решений не годится. Мы не хотим встречного насилия, отвечающего страхом на страх и агрессией на агрессию. Точно так же мы не признаём гуманистическое лицемерие, эту блеющую и слащавую благотворительную идеологию, превращающую права человека в рекламную упаковку, продажа которой приносит огромный доход.

Коррумпированность, характерная для культа денег, разрушила границы между правыми и левыми партиями. Она же их поспешно и залатала, пытаясь скрыть своё возмутительное распространение под масками предпринимательского карнавала, царствующего на обоих берегах.

Ведь ни в коем случае нельзя допустить, чтобы народный гнев обратился на истинных виновников экономической, политической, общественной и экзистенциальной катастрофы: а именно на финансовую систему и мафию многонациональных корпораций. Нельзя дать взглядам устремиться к горизонту, где извиваются щупальца, которыми рынок и биржевая спекуляция постепенно опутывают всё вокруг.

Проверенные на рекламе методы коммуникации применяются для того, чтобы отклонить эту ярость, направить её против козлов отпущения, подстегнуть абсурдные столкновения между Добром и Злом – двумя совершенно взаимозаменяемыми понятиями, которые в равной степени удобны для обеих фракций.

Популизм – это обман народного гнева, демагогическая обработка возмущения и протеста.

Сознание и эмоции

Человеческое сознание просеивает сумбурные эмоции и очищает их. В этом процессе оно старается преодолеть их примитивизм. Оно возвращает их к поиску той гармонии, что теоретически нам предначертана.

Поощрение эмоциональных порывов, наоборот, ослепляет сознание и сгущает тьму, где спрут хватает свою добычу. Таков стандартный способ поиска сторонников и, в частности, это приём популизма, мода на который отражает угасание пролетарского сознания и его перерастание в плебейство. Так действуют подстрекатели, демагоги, эксперты по коммуникации, журналисты-кровопийцы, караулящие «сенсацию на продажу». Информация сводится к блефу, к «жареному», она эксплуатирует слова, заставляя их прислуживать власти. Что может быть проще, чем оболванить и унизить общественность, которой стоит лишь свериться со статистикой, дабы убедиться, что народу – согласно доктрине, проверенной вековым деспотизмом, – достаточно хлеба и зрелищ.

Религиозной, идеологической, коммерческой и стяжательской пропаганде нужна скотина, чья слепая вера возьмёт верх над восприимчивым и критическим разумом. Тоталитаризм денег смог быстрее, чем промывка мозгов, создать царство дураков.

Прославление заурядности и ничтожества всегда было прерогативой авторитарной власти. Впрочем, способы бывают разными. Прежние тирании воспевали божественное величие и королевский блеск, наглядно показывая «низшим» классам, как им посчастливилось попасть в подобную кабалу.

Наши продажные демократии пользуются противоположным методом: идиотизм последних глав государств и их сообщников является образцом для предполагаемого слабоумия их избирателей. Заурядность стала лучшим компаньоном враждебности. Ничто не угрожает человеческому рассудку больше, чем озлобленное пресмыкание, поскольку рабы не успокоятся, пока им не удастся поиграть в хозяев, подчиняя себе ещё более слабых, чем они сами; так безработные, пеняя на свою жалкую участь, впадают в расизм и ксенофобию, не подозревая, что многонациональные корпорации, единственные виновники их бесправия, бесконечно рады столь благоприятному отвлечению внимания.

Коллаж Б. Пере (без назв., 1929 г.)