Текст книги "Мужество. Почему смелым судьба помогает"
Автор книги: Райан Холидей
Жанр: Зарубежная психология, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Сосредоточьтесь на том, что перед вами
Однажды афинский полководец Демосфен обнаружил, что на него вот-вот нападут и с моря, и с суши.
Это давило. Это пугало. Он чувствовал это. Его солдаты чувствовали это.
Поэтому он сделал единственное, что можно было сделать. Начал готовить защиту от нападения.
Укрепления со стороны моря были самыми слабыми. Он занял позицию в этом месте и обратился к своим воинам с речью. Эта речь будет полезна любому из нас, когда мы столкнемся с колоссальной, возможно даже неразрешимой, проблемой.
«Воины, отважно разделившие со мной опасность! Пусть никто из вас не стремится в этот тяжелый момент выказать свою рассудительность, тщательно взвешивая окружающие нас угрозы. Лучше без долгих размышлений идти на врага в твердой уверенности, что и на этот раз победа будет за нами. Там, где выбора нет, как у нас здесь, нет и места для долгих колебаний, ибо нужны быстрота и риск»[38]38
Фукидид, «История», книга IV, 10. Перевод Г. А. Стратановского.
[Закрыть].
Можно сказать, что страх – это единственное, что всех нас объединяет. Все мы ощущаем тревогу, беспокойство, сомнения, стресс. От детей до королей, от солдат до неработающих родителей – все мы остро чувствуем это в большом и малом.
Помогает ли нам это беспокойство? Классификация всех этих опасностей и проблем? Предоставление страху возможности разрастись? Нет!
«Я заявляю, что жизнь сама по себе слишком рискованное дело в целом, чтобы уделять внимание каждой отдельной опасности», – писал Роберт Льюис Стивенсон[39]39
Роберт Льюис Стивенсон, «Путешествие с ослом по Севеннам».
[Закрыть]. Лучше просто взяться за работу. Столкнуться с тем, с чем встретиться лучше раньше, чем позже.
«Пусть не смущает тебя представление о жизни в целом. Не раздумывай, сколько еще и как суждено, наверное, потрудиться впоследствии, – писал Марк Аврелий. – Нет, лучше спрашивай себя в каждом отдельном случае: что непереносимого и несносного в этом деле? Стыдно будет признаться! А потом напомни себе, что не будущее тебя гнетет и не прошлое, а всегда одно настоящее»[40]40
Марк Аврелий, «Размышления», книга VIII, 36. Перевод А. К. Гаврилова.
[Закрыть].
Но кому он это сказал?
Он сказал это себе. Могущественнейший человек в мире, правящий огромной империей, командующий самой страшной армией, – он сам был встревожен и напуган.
Было из‑за чего. Чума. Угрозы на границе. Дворцовый переворот. Трудный ребенок. С ним происходила жизнь.
Кем бы вы ни были, вам, вероятно, есть из‑за чего беспокоиться. Но помогает ли это беспокойство? Нет. Оно отвлекает и мучит. Оно загоняет нас в кроличью нору сомнений и незащищенности – через образы экстраполяции и прогнозы о конце света. Все когнитивные издержки уводят нас от реальной задачи.
Поэт Уилфред Оуэн прекрасно сформулировал это во французских окопах в 1916 году:
Именно когда мы включаем воображение, когда мы бесконечно все катастрофизируем, мы несчастны и сильнее всего напуганы. У нас нет времени, чтобы сосредоточиться на том, что мы должны делать. Мы слишком заняты беспокойством, слишком заняты работой.
У вас есть масса всего здесь и сейчас. Вот почему стоики говорили придерживаться первых впечатлений. Просто того, что вы видите. Что находится здесь. Не что-нибудь еще, что однажды будет (или не будет) иметь отношение к делу.
Этот звонок нужно сделать. Этот чек нужно выписать. По этому канату нужно пройти. В эту толпу нужно броситься.
Этого достаточно. Даже слишком много.
Во время первого своего выхода в открытый космос канадский астронавт Крис Хэдфилд ослеп на левый глаз, а затем у него залился слезами правый. Он погрузился в полную темноту, балансируя на краю бездны еще более глубокой тьмы. Позже он скажет, что ключ к таким ситуациям – напоминать себе: «Есть шесть вещей, которые я могу сделать прямо сейчас, и все они способны улучшить ситуацию». Но при этом стоит помнить его же слова: «Нет ситуации настолько серьезной, чтобы вы не могли сделать ее еще хуже». Мы не должны забывать: энергия, которую мы тратим на опасения сделать что-то еще хуже, не идет на то, чтобы сделать это что-то лучше.
Количество вещей неважно – шесть, пять или шестьдесят пять. Значение имеет то, что перед вами. «Нужна быстрота», – как сказал Демосфен.
Но как же вы можете сделать что-то хорошо, если ваши мысли находятся где-то в другом месте? Если вас заботит, как отреагируют такой-то и такой-то? Если вы уже наполовину приготовились к неудаче? Если вы уже придумали все обоснования, что это плохая идея?
Ответ прост: никак.
Как совместить это «не думай о завтра» с мысленной подготовкой ко всему, что может произойти, ко всем этим «что, если»? Сенека, вдохновивший Тима Ферриса на упражнение «Установка страха», говорил, что мы делаем это по некой причине, и эта причина не тревожность.
«Прибавь к трудностям расчет: у людей, разумно несущих [свое бремя], суровое может смягчаться, трудное – облегчаться, тягостное – меньше угнетать»[42]42
Сенека, «О безмятежности духа», 10.4b. Перевод Н. Г. Ткаченко.
[Закрыть].
Это не простое равновесие, но вы поняли идею.
Никогда не сомневайтесь в мужестве других
Когда американский публицист Джеймс Болдуин размышлял о смерти своего отца, которого он любил и ненавидел, ему пришло в голову, что он видел только внешность этого человека. За родительскими провалами скрывалась уникальная внутренняя борьба, которую не в состоянии полностью понять ни один другой человек. Вот почему его так сильно поразили слова проповедника на похоронах отца: «Ты знаешь падение этого человека, но ты не знаешь его борьбы…»[43]43
Слова принадлежат английскому священнику и писателю Джону Донну и взяты из его работы Biathanatos («Жизнь и смерть»).
[Закрыть]
Судить очень легко. Знать очень трудно.
Знать, через что проходит другой человек. Знать мотивы его действий. Какими взаимосвязанными рисками он пытается управлять, кого и что он пытается защитить.
Существует байка о советском руководителе Никите Хрущеве. Когда тот выступал на съезде с разоблачением сталинского режима, ему передали записку: «А где вы были в это время?» Политик спросил: «Кто это написал?» Никто не ответил. «Вот и я был там же, – сказал Хрущев[44]44
В другом варианте байки: «Боитесь. Вот и мы боялись».
[Закрыть].
В смысле – в обществе. Анонимно. Ничего не делая. Как все.
Мы не знаем, почему люди трусят, почему занимают двусмысленную позицию, почему виляют. Людям трудно понимать, если их зарплата зависит от их непонятливости. Мы не посвящены в полной мере в ту борьбу и в то бремя, которые сломали других. Нам нужно постараться не винить их, поскольку мы никогда по-настоящему не сможем оценить их переживания.
Что мы знаем – так это то, что в нашей собственной жизни есть множество мгновений, когда страх сдерживает нас, ослепляет, ломает.
Казус: иногда люди могут быть смелыми и бесстрашными в одной сфере жизни и проявлять крайнюю (обычно моральную) трусость в другой. Поскольку они расставляют приоритеты. Поскольку мы действуем рационально.
Сражение со страхом – работа на полный рабочий день. Никто из нас не справляется с нею настолько хорошо, чтобы позволить себе тратить много времени на отслеживание, как с этим справляются другие – раньше или сейчас. Лучшее, что мы можем сделать, – это учиться у других, в прошлом или в настоящем, и использовать их уроки для собственной жизни.
Если бы вы жили во времена рабства, при империализме, видели подъем антисемитизма в Европе, родились в Советском Союзе или в маоистском Китае, что бы вы делали? Смогли бы идти против течения? Хватило бы вам смелости думать самостоятельно? Смогли бы вы противостоять всем культурным нормам своего времени и освободить своих рабов, принять сына-гея или поддержать женские права?
При ответах на эти вопросы люди колеблются из‑за страха.
Никто не может понять по-настоящему, каково это – оказаться в другом месте в другое время, среди людей с другой мотивацией. Но также совершенно ясен ответ на вопрос: что бы вы делали тогда? Как и в случае с Хрущевым, вы бы делали тогда то же самое, что делаете сейчас.
Не заморачивайтесь вопросом: «Что бы я делал на их месте?» Спрашивайте: «Что я делаю сейчас?»
В собственной жизни. С собственными страхами.
Люди будут ломаться. Вы должны это понимать. Люди будут сражаться. Как сказал бы Эпиктет, который за тридцать лет в рабстве научился ставить себя на место других, пока мы не знаем причин и мотивов других людей, мы даже не знаем, что они поступили неправильно.
Мы понятия не имеем, как пугались храбрецы. «Лишь прачечная знала, как я боялся», – сказал американец Луи Замперини, вспоминая о заключении в японском лагере для военнопленных Наоэцу. К счастью, этот страх не сломал его, во всяком случае не до конца и не публично, хотя он был к этому близок. Не судите, и не судимы будете.
И что, никто никогда не должен нести ответственности? За действие или бездействие? Конечно, нет. Речь о том, что прямо сейчас перед нами есть куча собственных дел, на которых следует сосредоточиться. Давайте заниматься своими делами. Давайте работать там, где это важно, а не осуждать или расследовать.
Бездельники в Вашингтоне… Бюрократы в Брюсселе… В корпорацию вернулись дураки. Да, они трусы. А что насчет вас? Что делаете вы?
Если мы собираемся обвинить кого-либо в трусости, давайте делать это молча, примером.
Ни на мгновение не подвергайте сомнению мужество других людей. Занимайтесь проверкой исключительно своего.
Воля к действию – эффективная истина
В 2007 году интернет-блог Gawker, специализирующийся на личной жизни знаменитостей, опубликовал бесцеремонную насмешливую статью о бизнесмене и инвесторе Питере Тиле, в которой высмеял его личную жизнь и сообщил о его гомосексуализме. Тиль был довольно замкнутым человеком, и неудивительно, что он решил, что такое внимание к его жизни достойно осуждения. Он полагал, что величие Кремниевой долины коренится в ее умении терпимо относиться к странным и сложным людям. Как выглядел бы мир, где не было бы презумпции невиновности? Где выставляют на всеобщее обозрение сексуальные наклонности человека? Где высмеивают любые новые идеи, не давая им шанса?
Когда Тиль задавал эти вопросы друзьям за обедом, почти все они, включая самых влиятельных, говорили, что ничего с этим поделать нельзя. Каким бы неприятным и мерзким ни было произошедшее, действия сайта были законными, а потому остановить их невозможно. Кроме того, организаторы Gawker прошли через сотни судебных исков. Они заставляли своих противников рыдать и просить пощады.
С этим ничего не поделать.
Вам говорили эти слова по той же причине, по которой их говорили Тилю: просто хороший способ сообщить, что нужно бросить это дело.
Поскольку Тиль, как и многие другие, прислушивался к такому приговору, он стал истиной. Тиль считал, что ничего не может сделать – даже со своими блестящими способностями, огромным состоянием и статусом, и поэтому многие годы ничего не происходило. Осознание, что у него нет способности действовать, нет силы, стало, по словам Тиля, эффективной истиной.
Так происходит, будь вы миллиардером или обычным человеком, независимо от того, насколько вы физически сильны и талантливы. Что возможно, а что – нет, определяется страхом. Если вы считаете что-то слишком страшным, то это слишком страшно для вас. Если вы не считаете, что у вас есть какая-то сила, то у вас ее нет. Если вы не распоряжаетесь своей судьбой, то судьба распоряжается вами.
Мы идем по жизни двумя путями. Мы выбираем между двумя эффективными истинами: или у нас есть возможность изменить ситуацию, или мы находимся во власти тех ситуаций, в которых оказываемся. Мы можем полагаться на удачу… или на причины и следствия.
Да, конечно, сама по себе мысль, что вы можете что-то сделать, не означает, что вы и в самом деле можете это сделать. Но если вы не верите, что можете что-то сделать, если вы боитесь этого, то крайне маловероятно, что у вас получится. Что бы это ни было – учитесь вы заново ходить или что-то изобретаете, – один раз решите, что это невозможно, и этого не произойдет. У вас, во всяком случае.
Выдающийся афинский полководец Ксенофонт однажды оказался посреди Персии – он был одним из десяти тысяч греческих солдат, оставшихся без командира. Пытаясь сплотить охваченных страхом и разочарованием людей, которые начали отчаиваться и ждали только плохого, он сказал им, что можно выбирать между двумя вариантами: «Что будет со мной?» и «Что я буду делать?».
Спустя несколько тысяч лет генерал Джеймс Мэттис в столь же отдаленных местах напомнил своим войскам о том же: «Никогда не думай, что ты слаб. Выбирай, как реагировать».
«Мужество чаще в дефиците, чем гений», – однажды написал Тиль. На самом деле его гений заглушали страх, неуверенность и плохие советы. Несмотря на все свои деньги, на все свои умения и ресурсы, он считал себя слабым.
И поэтому он был слабым[45]45
Нужно добавить, что Тиль все же расквитался с блогом Gawker: в 2010‑х годах он финансировал иски различных звезд против блога, и в 2016 году после решения суда о выплате 140-миллионных компенсаций Gawker объявил себя банкротом.
[Закрыть].
Как и вы – перед лицом тех серьезных проблем, которые в данный момент беспокоят и пугают вас.
Такова воля, способность действовать – и наша вера в нее.
Мы боимся верить
Психолог Виктор Франкл, переживший нацистские лагеря смерти, рассказывал о своем удивлении от «экзистенциального вакуума», который обрушился на Европу и западное полушарие. Добро торжествовало над злом, технологии победили природу и нужду, но при этом никто не был счастлив и ни у кого не было надежды. По его словам, мир разбомбили духовно.
Однако именно опыт холокоста не давал Франклу отчаиваться. Он поставил перед всеми будущими поколениями неотложный вопрос: зачем выживать в этом ужасном апокалиптическом пейзаже, если в этом нет никакого смысла? Что дает нам право быть такими чертовски циничными?
И тем не менее этот пагубный феномен продолжает жить. У людей нет того, что для них имеет значение.
«Экзистенциальный вакуум», появившийся в двадцатом столетии, продолжает затягивать нас в свою мрачную пасть. Религия, патриотизм, трудолюбие – с каждым днем коллективная вера в эти столпы человечности ослабевает. Просто посмотрите, как мы излагаем себе историю. Мы смотрим на себя как на последнее звено в длинной череде предков, которые, несмотря на трудности, доблестно боролись за лучший мир? Или мы какие-то бастарды, родившиеся от непримиримых расистов, грабителей и монстров? Мы – это будущее человечества, его прогресс или чума на этой планете?
Медленно, но уверенно мы избавились от всего того, что раньше нас поддерживало и призывало к чему-то высокому. Рая нет. Государство – зло. Люди ужасны. История всего лишь хроника великих преступлений. Затем вы добавляете сюда эффективное убеждение, что у отдельного человека нет никакого влияния. Что люди находятся во власти таких могущественных сил, что нет надежды сопротивляться им или направлять их.
Нигилизм – вот слово, определяющее такие взгляды.
А потом мы еще спрашиваем, почему ни у кого нет мужества. Какой в этом смысл?
Прискорбно, но подобная позиция безопасна, потому что основана на «фактах». Это снижает ставки. Это убирает критику, давление, идею, что мы можем подвести себя и других. Это дает оправдание тому, что все продолжается «как есть», что мы никогда не рискуем, ничего не пробуем, никогда не оказываемся в опасной ситуации.
Ученые напоминают, что противоположностью греческого слова ἀνδρεία («андрейа»), означавшего «мужество», было вовсе не слово «трусость». Противоположным было слово μελαγχολία («меланхолия»). Мужество – это честное стремление к идеалам благородства. Противоположность смелости не страх, как говорят некоторые. Это апатия. Это разочарование. Это отчаяние. Когда вы разводите руками и спрашиваете: «Ну и в чем тут смысл? Ну и что с того?»
Если мы ни во что не верим, становится очень трудно найти то, во что стоит верить. Мы делаем свой нигилизм истиной, точно так же, как когда покупаем ложь об отсутствии способности действовать. Если вы боитесь, что ничего не можете сделать, то, скорее всего, ничего и не сделаете.
Вы в будущем тоже ничто. Защищенное, оправдывающее себя ничто. Романист Николас Мосли писал: «В наши дни есть одна табуированная тема, как некогда табуированной была половая жизнь, – говорить о жизни так, словно в ней есть смысл».
Мы хотим жить в мире смелых людей, мы хотим быть смелыми… и мы боимся говорить об этом, поскольку можем выглядеть глупо!
Смелые не отчаиваются. Они верят. Они не циничны, им не все равно. Они считают, что существуют вещи, ради которых стоит умереть, что существуют добро и зло. Они знают, что в жизни есть проблемы, однако предпочитают быть частью их решения, а не сторонними наблюдателями.
«Жизнь не грезы! Жизнь есть подвиг!» – писал Лонгфелло в своем знаменитом стихотворении[46]46
«Псалом жизни». Перевод И. А. Бунина.
[Закрыть].
Но даже чтобы сказать это – не говоря о том, чтобы поверить в это, – требуется определенное мужество.
Суровость и серьезность – это не простота. В любом случае они не так просты, как страхи и сомнения.
Мы должны настаивать, что во всем этом есть смысл – смысл для наших жизней, для наших решений, для того, кто мы есть. Что это за смысл? То, что мы делаем. Решения, которые принимаем. Влияние, к которому стремимся.
Мы верим в это, несмотря на всех скептиков и свидетельства обратного. Поскольку мы знаем, что призваны сделать это истиной.
Не позволяйте запугивать вас
Император Веспасиан запретил Гельвидию Приску появляться в сенате.
С таким вызовом сталкиваются многие люди. Не задавать вопросы. Перестать копаться. Быть очень аккуратным, чтобы не оказаться в центре событий.
Что пытался сделать Веспасиан? Мы не знаем. Может, он хотел протолкнуть какой-нибудь закон для прикрытия своих преступлений. Может быть, просто хотел устранить помеху. Он знал, что запугивание сдерживает всех римлян.
«От тебя зависит не дозволить мне быть сенатором, но пока я буду им, я должен являться». – «Ну являйся, – говорит тот, – но молчи». – «Не запрашивай моего мнения, и я буду молчать». – «Но я должен запросить мнение». – «А я – сказать то, что представляется справедливым». – «Но если ты скажешь, я убью тебя»[47]47
Этот диалог излагает Эпиктет в своей книге «Беседы». Перевод Г. А. Тароняна.
[Закрыть].
Хотя большинству из нас никогда не придется столкнуться с настолько явным ультиматумом, суть его остается. От нас хотят, чтобы мы не выходили за рамки. Уступали дорогу. Оставляли в покое. А иначе…
Сработает ли это? На что заставит нас закрыть глаза?
Печально, но это работает даже для известных людей. Гельвидий принадлежал к представителям властной элиты, и большинство из них предпочли устрашиться. Так происходит и сейчас. Сенаторы по-прежнему опасаются потерять близость к власти. Миллиардеры не лезут в склоки, чтобы их по-прежнему приглашали на Давосский экономический форум или не вычеркнули из членов загородного клуба. Некогда бунтарские художники ныне угождают своим покровителям и критикам.
Даже всемогущим иногда проще плыть по течению. В шекспировском «Юлии Цезаре» есть эпизод, когда Цезаря зовут в сенат. Из‑за приснившегося его жене плохого сна он не желает туда идти, однако не хочет и лгать и поэтому на предложение передать сенату оправдание, что он болен, отвечает:
Мы не хотим обижать. Мы не хотим неприятностей.
Мы не хотим потерять свои привилегии. Или власть. Или пенсию. Мы говорим себе, что сможем провернуть такой рискованный номер.
Поэтому мы лжем. Или идем на компромисс. Или, еще хуже, сжимаемся от страха.
Именно страх превращает нас в «чудо без костей», как назвал Черчилль одного из своих политических оппонентов[49]49
Черчилль имел в виду премьер-министра Джеймса Рамсея Макдональда.
[Закрыть].
Никто не хочет, чтобы его столкнули. Никто не хочет оказаться под прицелом. Забраться на ту вершину, где вы находитесь, было трудно, и теперь вы боитесь потерять добытое? Или сделать шаг назад? Но разве наш доступ не важен? Как можем мы помогать людям, если мы разозлили власть имущих? Разве мы не окажемся в лучшем положении, когда преуспеем в карьере?
Да, эти вещи важны, но социолог и писатель Уильям Дюбуа был прав, сказав, что лучше стоять во весь рост в грязной луже, чем лизать сапоги в гостиной.
Организатор первого титульного боя Мохаммеда Али пытался заставить молодого атлета отречься от мусульманской веры, угрожая ему отменить бой. «Моя религия важнее бокса», – сказал ему Али. На кону стояло все, к чему он стремился в профессиональной карьере, – представьте, как ему было страшно, – и все же он не отступил.
«А что мне за это будет?» или «Что будет, если я выступлю?» – это неправильные вопросы. Вместо того чтобы задавать их, нужно проявить достаточно силы, чтобы спросить: «А что, если бы все так поступили?», «Что, если бы все поставили собственные интересы превыше остального?», «Что, если бы все боялись?»
Каким был бы такой мир?
Не особо хорошим. Определенно небезопасным.
Вот почему Гельвидий бесстрашно посмотрел Веспасиану в глаза и сказал: «И ты сделаешь то, что твое, и я – то, что мое. Твое – убить, мое – умереть без трепета. Твое – изгнать, мое – отправиться без печали»[50]50
Эпиктет, «Беседы». Перевод Г. А. Тароняна.
[Закрыть].
В конце концов он был изгнан; его выставили из гостиной, а затем казнили.
Он потерял свою работу. Он потерял свою жизнь. Те две вещи, которые мы боимся утратить больше всего.
Но пока они у него были, он действительно ими пользовался.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
