Текст книги "Мужество. Почему смелым судьба помогает"

Развитие – это всегда прыжок

Спустя три с половиной десятка лет Бенджамин Раш все еще помнил впечатление от подписания Декларации независимости. Это событие не забыл ни один человек из присутствовавших.

«Вспоминаете ли вы то задумчивое и ужасное молчание, – писал он в старости Джону Адамсу, – которое царило в помещении, когда нас одного за другим вызывали к столу председателя конгресса, чтобы подписать то, что, по мнению многих людей, было нашим смертным приговором?»

Когда вы ставите свою подпись, вы рискуете своей жизнью.

Только по прошествии времени стало известно, что они добьются успеха. Только потом они стали выглядеть прозорливыми, храбрыми и сильными. А тогда Рашу едва исполнилось тридцать. Он бросался в самое опасное испытание в своей жизни.

Но он это сделал.

В сказке Джорджа Макдональда «Золотой ключ» Подземный старец показывает девочке реальность мира, в котором нет прогресса без риска. Подняв огромный камень с пола пещеры, он указывает ей на отверстие колодца, кажется, уходящего в бесконечность. «Тебе сюда», – говорит он. – «Но здесь нет лестницы». – «Ты должна просто прыгнуть. Другого пути нет».

Это страшно, но другого пути нет.

Тайгеру Вудсу и хотелось бы сохранить старый свинг (движение клюшки при ударе), когда он перестраивал свою игру, перейдя к новому свингу, но это так не работает. Было страшно, когда он делал это в первый раз и во второй, в третий и в четвертый.

Любое развитие – прыжок в темноту. Если вы боитесь его, вы никогда не сделаете ничего стоящего. Если вы слушаетесь своих страхов, вы никогда не шагнете и никогда не прыгнете.

Моменты, когда мы могли что-нибудь сказать. Ставки, которые нам следовало сделать. Люди, с которыми мы могли встретиться. Уроки, которые можно было извлечь. Сражения, которые никогда не были выиграны.

Что, если бы существовала определенность, если бы имелся хорошо освещенный, четко обозначенный путь? В такой жизни не требовалось бы никакого мужества.

Было бы здорово, если бы кто-нибудь мог сообщить Риду Хастингсу, что будущее телевидения и кино – это потоковое вещание. Но никто не мог. Конечно, у него самого было такое ощущение. Но был также и многомиллиардный бизнес по доставке DVD по почте. Чтобы ухватить выгоды первого, ему пришлось рискнуть вторым. Пришлось прыгнуть в безумную темноту, бросив вызов аналитикам, критикам и собственным сомнениям, как приходилось каждому успешному лидеру и предпринимателю, который когда-либо делал то, что должен был.

Никто не может сказать вам, что ваш план окажется успешным. Никто не может сказать, каким будет ответ на ваш запрос. Никто не может гарантировать, что вы вернетесь домой живым. Вам даже не могут сообщить, насколько глубок колодец.

Если бы кто-то мог, то не было бы страшно, и тогда любой был бы в состоянии выполнить этот план. Но тогда не возникло бы необходимости это делать вам, не так ли?

Трусы ждут лестницу, которая никогда не появится. Они хотят знать вероятности. Им нужно время подготовиться. Им нужны гарантии. Они надеются на какую-то отсрочку. Для этого они готовы отказаться от всего, включая миг возможности, который никогда уже не вернется.

«Лучше десять раз умереть в прибое, возвещая о пути в новый мир, – напоминает нам Флоренс Найтингейл, – чем стоять без дела на берегу».

И она нашла новый мир. Представьте, скольких лишних смертей удалось избежать благодаря этому. Представьте, что было бы, если бы она так и не осмелилась прыгнуть?

Вы оказались здесь на короткое время. На этой планете. На этой работе. В юном возрасте. О каком бы состоянии ни шла речь. Как вы хотите потратить это время? Как трус?

Если движущей силой в вашей жизни является страх, бойтесь того, что вы упустили. Бойтесь того, что случится, если вы будете бездействовать. Бойтесь того, что подумают о вас когда-нибудь, ведь вы осмелились лишь на малое. Подумайте о том, что упускаете. Подумайте об огромных тратах на игру по мелочи.

Страх, который вы ощущаете, – это знак. Если в вашей жизни никогда не требовалось мужества, ваша жизнь скучна.

Загоните себя в положение, в котором потребуется прыгнуть.

Не бойтесь принимать решения

Дин Ачесон заметил с огоньком в глазах, что присутствовал при сотворении мира. Точнее, при его восстановлении – когда на обломках Второй мировой войны построили новый порядок. Он был заместителем государственного секретаря при Джордже Маршалле, затем госсекретарем при Гарри Трумэне. После ухода в отставку он консультировал Джона Кеннеди и Линдона Джонсона.

Он находился в гуще событий в самые критические моменты американской истории. План Маршалла. Берлинский воздушный мост. Карибский кризис. Война во Вьетнаме. Так сказать, ситуации повышенного давления, когда слабые вянут, а сильные сверкают; когда все, что отделяет мир от хаоса и разрушения, – это мужество хорошего управления. Когда трусость не просто беспокоит, а угрожает жизням миллионов.

«На вершине, – отмечал Ачесон, – не бывает легкого выбора. Любой выбор происходит между злом и злом, и о последствиях трудно судить».

Но как раз это нас и пугает. Принять неверное решение. Все испортить. Возможные непредвиденные последствия.

Что насчет этого?

Что насчет того?

А если я неправ? Если люди не согласны? Если случится что-то еще?

Следует остаться?

Идти?

Нужно ли мне что-нибудь сказать? Следует идти тем путем или этим?

А что, если это не сработает?

Столько вариантов выбора. Среди них мало простых. Среди них нет ясных. Ужасные варианты, изводящие вас подобно «виденью иль мучительному сну», как выразился Шекспир[51]51
  Уильям Шекспир, «Юлий Цезарь», акт II, сцена 1. Перевод М. П. Столярова.


[Закрыть].

Мы говорим себе, что размышляем, взвешиваем варианты, что продвигаемся.

На самом деле мы парализованы страхом. Ошеломлены вариантами. Пересмотрами мнения. Ненавистью к ошибкам. И поэтому в реальности лишь делаем себя несчастными.

Мы говорим себе что-то о вариантах… в реальности это паралич, вызванный анализом.

Тем временем кто-то другой добивается успеха.

Есть легенда о спартанском царе Агесилае, который двигался через Фракию, не спрашивая у местных племен разрешения пройти, а только задавая вопрос, будут ли они враждебны или дружественны к его войску.

Большинство племен решали проблему быстро, причем почти все выбирали дружбу. Только македонский царь сказал, что подумает. Пока он думал, Агесилай сделал выбор за него: «Пусть думает, а мы пойдем вперед». Испугавшийся такой дерзости царь разрешил ему пройти.

Как поется в песне, даже если вы решили не решать – даже если вы решили отложить дело, – вы все равно сделали выбор[52]52
  Строка из песни Freewill канадской группы Rush.


[Закрыть]. Вы голосуете за сохранение статус-кво – сложившегося положения. Вы голосуете за то, что решать будут другие. Вы голосуете за отказ от собственной способности действовать.

«Больше всего трусость боится принятого решения, – заметил датский философ Сёрен Кьеркегор, – поскольку решение мгновенно рассеивает туман».

Вы опасаетесь последствий. Поэтому вы продолжаете размышлять, надеясь, что их можно отложить.

Если не выбирать, то и потерять нельзя? Конечно, можно. Вы теряете мгновение. Вы теряете импульс. Вы теряете способность смотреть на себя в зеркало.

Нельзя ставить на первое место собственную безопасность

Когда Юлий Цезарь стремился свергнуть республику, потому что республиканские институты ему мешали, его давний противник Цицерон, казалось, думал главным образом о себе. Позже Цицерон скажет, что в жизни и на войне следует выбирать более сильную сторону и считать, что безопасный путь лучше.

Вместо того чтобы сражаться за сохранение государства, которому он долго служил, он просто ждал, пока все уладится само собой. После победы Цезаря он даже цензурировал надгробную речь своим павшим друзьям, чтобы не оскорбить нового диктатора. Когда Цезаря убили, а Рим снова погрузился в гражданскую войну, Цицерон вместо необходимых действий стал смотреть, куда дует ветер.

Вы можете подумать, что это хотя бы спасло Цицерону жизнь, однако вскоре он все равно был убит по приказу Марка Антония. Но даже если бы он выжил? Его карьера в любом случае закончилась бы, потому что он потерял всякое доверие. Он умер, потеряв не только жизнь, но и шансы стать героем.

Конечно, можно отойти в сторону и позволить событиям идти своим чередом. Мы можем подождать, чтобы выбрать какую-то сторону или победителя. Может быть, это окупится. Может быть, история оставит нас неопороченными.

Может быть.

Но в глубине души вы будете знать. Страх оставляет пятно.

«Никогда еще не было достойного предприятия, – писал Теодор Рузвельт, – которое бы осуществил человек, ставивший во главу угла личную безопасность».

Есть вещи похуже смерти. Например, жить с тем, что нам пришлось сделать, чтобы продолжать жить. Сожалеть об упущенной возможности стать героем. Адское существование в мире, управляемом трусами.

Однажды один из первых борцов за гражданские права, темнокожий священник Вернон Джонс, прочитал полемическую проповедь, и его вызвали к белому судье. Он мог бы извиниться. Он мог бы бросить все, защитить себя и пообещать никогда не критиковать сегрегацию или расизм. Это было безопасное и, по логике Цицерона, вероятно, правильное решение. Но вместо этого он посмотрел на судью и сказал: «Куда бы я ни пошел на Юге, негр вынужден выбирать между своей шкурой и своей душой. По большей части он выбирает шкуру. Я хочу сказать ему, что его шкура того не стоит».

Страх говорит о могущественной логике личной выгоды. Он также закоренелый лжец.

Самосохранение, которое он обещает, комфорт, о котором он заявляет, будут защищать вас. Это на самом деле так? Насколько вы действительно в безопасности?

Мы хрупкие создания. Этого ничто не изменит. Если вы думаете, что не злить плохих людей – это беспроигрышная ставка, то вы дурак. Обеспечить будущее, ради которого вы, похоже, готовы откладывать что угодно? Ничто не может его гарантировать. Все, что у вас есть, – нынешний миг, то настоящее, которым вы пренебрегаете, будь то возможность сделать что-то рискованное и увлекательное или призыв сделать что-то ужасное, но правильное.

Нам нравится думать, что мы можем вести необычную жизнь, принимая обычные решения, но это ложь. На самом деле все обычные решения – безопасные, рекомендуемые всеми специалистами, никем не критикуемые – делают нас невероятно уязвимыми во времена хаоса и кризиса.

Стоит помнить, что большинство людей умирают в постели. Встать и заняться делом гораздо безопаснее!

Экономист Питер Друкер писал, что попытка творить будущее в бизнесе – это риск, но еще рискованнее не пытаться этого делать. Потому что в конце концов попытается кто-то другой, и тогда вы окажетесь не на той стороне или будете как минимум отставать. И вот тогда вы потеряете инициативу.

Жизнь – дело рискованное. Как сказал поэт Дилан Томас, она «всегда висит на волоске». И никакое корпоративное прикрытие собственной задницы никогда этого не изменит. Никакие укрытия не защитят вас от пугающих вещей. Все мы беженцы от закона среднего, все мы с самого рождения помечены печатью смерти. Как только осознаете это, вы, возможно, перестанете ощущать себя драгоценностью, беспокоиться обо всех опасностях и о том, что может пойти не так.

Да какая разница? Это просто капля в море, еще один пункт в оценке рисков, которые и так запредельны для смертных.

Уверенность сомнительна. Вы не в безопасности. И никогда не будете. Никто не будет. Ставя безопасность превыше всего, мы фактически подвергаем себя опасности. Быть забытыми. Быть замешанными. Никогда не приблизиться.

Как вы справитесь с опасностью?

«Что со мной будет?» – на этот вопрос не ответит никто. Но, имея мужество, вы можете сказать сами себе: «Я не уверен, но я переживу это с неиспорченной душой. Я сделаю для этого все возможное. Я не стану бояться».

Страх кое-что вам показывает

Перед тем как пригласить просветителя и писателя Букера Вашингтона на обед в Белый дом в 1901 году, Теодор Рузвельт колебался. Впервые в истории чернокожий американец должен был обедать в гостях у действующего президента.

Он колебался, потому что боялся. Боялся, что могут подумать его родственники, живущие на Юге, боялся газетных публикаций, боялся, что от него откажутся избиратели-расисты, что он потеряет поддержку Юга и может проиграть на выборах. Действующий президент, который повел добровольцев из полка «Мужественные всадники» в самоубийственную атаку в 1898 году, победил в детстве тяжелую болезнь, преодолел депрессию, горе и миллион других препятствий, боялся того, что могут подумать люди.

Ситуация была ужасной. Заголовок на первой странице завтрашнего номера New York Times будет гласить: «Вашингтонцы в основном осуждают прецедент, созданный президентом, – кампания в Мэриленде под угрозой».

В основном осуждают!

Однако в итоге именно страх стал причиной, по которой Рузвельт решил довести дело до конца.

«Сам факт того, что я при приглашении почувствовал сомнения из‑за цвета его кожи, заставил меня стыдиться самого себя, – сообщал Рузвельт в письме советнику по гражданским правам, – и побыстрее отправить это приглашение. В итоге я очень рад, что пригласил его, потому что шум, вызванный этим поступком, заставляет меня чувствовать, что он был необходим».

Любое правило несовершенно, однако следующее вполне работает: наши страхи, как своеобразная самообвинительная стрелка, указывают нам правильное направление движения. Какая-то часть нас знает, что мы должны делать, однако другая предупреждает о неизбежных последствиях. Страх сигнализирует не только об опасности, но и о возможности. Если бы не было страшно, все люди бы действовали. Если бы было легко, не было бы никакого развития. Этот оттенок самосохранения словно звук сработавшего металлоискателя. Возможно, мы что-то нашли.

Проигнорируем? Или будем копать?

Страх голосует за колебания, он всегда найдет причину, чтобы бездействовать, и поэтому он редко что-то делает. Если мы не ощущаем время от времени такое колебание, то должны знать, что недостаточно стараемся.

А теперь представьте колебания Букера Вашингтона. Принимая приглашение Рузвельта, он рисковал жизнью. Он рисковал драгоценной поддержкой своих белых жертвователей с Юга. Он совал палку в осиное гнездо. Сенатор Бенджамин Тиллмэн заявил: «Из‑за приглашения Рузвельтом этого негра нам понадобится убить тысячу негров на Юге, чтобы они снова поняли, где их место».

И все же Вашингтон пошел. Бесстрашно. Мужественно. Племянница президента Элеонора позднее говорила о поступках, которые вы не можете совершить. И почти всегда вам их совершать следует. Когда говорят, что нельзя. Когда говорят, что вы пожалеете об этом решении. Когда сосет под ложечкой и вы колеблетесь.

Но что могут подумать наши клиенты? Что, если наши конкуренты используют это против нас? Что, если это не сработает? Если люди будут злиться на нас?

Да пропади они пропадом.

Решитесь дать свидетельские показания. Решитесь пойти ва‑банк и перейдите в новую компанию. Пойдите на творческий риск. Ответьте на электронное письмо журналиста. Скажите то, что не решаетесь сказать.

Вам говорят, что не надо советоваться со своими страхами, но, возможно, как раз это и следует делать.

Вы должны их внимательно выслушать и сделать наоборот.

Больше всего пугает быть собой

Фрэнк Серпико был необычным человеком в нью-йоркской полиции 1960‑х годов. Во-первых, он был итальянцем, в то время как большинство полицейских были ирландцами. Во-вторых, он носил длинные волосы. А еще любил оперу и балет. Жил в районе Вест-Виллидж на Манхэттене, в то время как большинство его коллег – в тихих пригородах. У него была большая белая овчарка, и он носил жилеты, кожаные вещи и другую странную одежду.

А сверх того – он использовал одежду для маскировки. Серпико регулярно появлялся на работе в тщательно продуманном облике, который помогал ему ловить преступников, хотя ему раз за разом не давали стать детективом под прикрытием.

Он был белой вороной.

Слава богу.

Прокурор, работавший с Серпико, жаловался, что тот – трудный человек. Серпико напомнил ему, что если бы он был несколько менее трудным и более похожим на других людей в отделе, то антикоррупционного судебного дела вообще не случилось бы.

Каждый из нас уникален по определению. Наша ДНК никогда ранее на планете не существовала. Ни у кого никогда не было нашего особенного опыта. Но что мы делаем с этим наследием? Мы его отталкиваем. Мы предпочитаем не быть самими собой. Мы предпочитаем плыть по течению, а не привлекать внимание.

Трудно поверить, что в полиции Нью-Йорка копам было проще брать взятки, чем оставаться чистыми, но это правда. Встать – значит выделиться. Сделать себя мишенью. Быть отличным от других и поэтому одиноким.

Из‑за страха мы приспосабливаемся. Из‑за страха мы поступаем неправильно. Мы закрываем себе рот. Мы даже не желаем, чтобы остальные люди были сами собой, поскольку это доставляет нам неудобство.

Трудный. Странный. Социально опасный. Нарушитель спокойствия. Гей? Чудак? Слова такого рода заполняют досье, собранные ФБР, КГБ или гестапо. Так трусы называют смельчаков, которые бросили им вызов. Или представляют реальную угрозу их незаконным режимам или несправедливости.

Мы сами бормочем эти слова, когда пристыжены свободой тех, кто уверен в себе.

Мы ожидаем, что люди найдут какой-то хитрый баланс. Желаем, чтобы все были в одной команде. Чтобы все равнялись на одну культуру. В армии предполагается, что все будут одинаково одеваться и даже одинаково стричься. Мы желаем, чтобы другие делали то, что им говорят, и следовали инструкциям…

А затем мы каким-то образом ожидаем, что расцветет вольномыслие, с неба упадут новые изобретения и идеи, а люди начнут демонстрировать необычайные подвиги самопожертвования и мужества. Как будто эти вещи могут существовать в мире конформизма и приспособленчества.

Давление стремится сгладить углы, уменьшить сопротивление… а не то… И мы должны спросить: а не то что? Псалом 27 гласит: «Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться».

Неважно, кто и в каком числе к вам придет, вы должны быть собой.

Уверенно. Истинно. Смело.

По иронии судьбы такая феминистка, как Флоренс Найтингейл, критиковала женщин, которые стремятся быть «похожими на мужчин». Он говорила: просто будьте собой, не нужно по-обезьяньи имитировать или инстинктивно отвергать других. Каждый из нас сталкивается с ожиданиями и стереотипами других людей. Мы сопротивляемся этому, но в то же время можем воспользоваться советом Сенеки: незачем противостоять толпе в каждой мелочи. Нам не нужно отличаться просто ради того, чтобы отличаться, – капризный бунт сам по себе может быть защитным механизмом. Но если мы выглядим как другие, нам лучше убедиться, что внутри все иначе. Что мы действительно такие, какими желаем быть, какими быть правильно, – и мы в глубине души это чувствуем.

Мужество быть не таким, как все, означает мужество думать иначе, видеть то, чего другие не видят, слышать то, чего другие не слышат. Неслучайно столько разоблачителей и художников были странными людьми. Именно странность позволяла им видеть то, чего не видели все остальные.

Будьте полицейскими. Будьте солдатами. Будьте философами. Внесите свой вклад в давние традиции рок-музыки. Держите чью-то руку. Просто убедитесь, что внутри вы остаетесь собой. Что вы не позволяете страху заткнуть вам рот или усмирить вас. Что вы не делаете то, что делают другие, только потому, что они это делают.

Будьте оригинальными. Будьте собой. Быть кем-то иным – значит не быть трусом.

Не позволяйте мнению трусов определять, что вы думаете или делаете. От этого зависит будущее.

Жизнь публична. Привыкайте к этому

Джерри Вайнтрауб хотел быть актером.

Он поступил в театральную школу Neighborhood Playhouse. Он учился у театрального педагога Сэнфорда Мейснера. Его одноклассником был Джеймс Каан. Есть причина, по которой вы смотрели фильмы с Джеймсом Кааном, но не с Джерри Вайнтраубом, и эта причина – страх.

Точнее, страх в другой его ипостаси: стыд.

Джеймс и Джерри пришли в один из бродвейских магазинов: их отправили за одеждой для занятий в танцевальном классе, где преподавала не кто-нибудь, а сама великая Марта Грэм. Когда Джерри, крутой парень из Бронкса, примерил обтягивающее трико и посмотрел на себя в зеркало, он понял, что никогда не сможет позволить себе показаться на публике в таком виде. Джеймс Каан жил в том же районе (его отец был мясником), он тоже считал себя крутым парнем и смотрелся в то же самое зеркало. Но он не дал победить этому чувству смущения.

Писатель Рич Коэн отмечал: «Это была разделительная линия, момент истины. Джимми Каан надел трико и тапочки, и поэтому его имя есть в титрах – например, Сонни Корлеоне в «Крестном отце». Джерри Вайнтрауб, исполненный обычного добропорядочного человеческого стыда, не смог надеть трико и тапочки и поэтому фигурирует в титрах фильмов как продюсер».

Один будет номинирован на «Оскар», другой выпустит фильм «Малыш-каратист». Оба добьются успеха, но лишь один реализует их общую юношескую мечту – смело стоять перед камерой.

Несмотря на то что большинство из нас не будут зарабатывать себе на жизнь киносъемками, все мы знакомы с нежеланием, чтобы на нас смотрели. Наша боязнь того, что подумают другие, боязнь смущения и неуклюжести – не тот страх, который не дает участвовать в сражении, но все равно какое-то ограничение, какой-то недостаток мужества, лишающий нас своей судьбы.

Не бывает изменений, устремлений и результатов, которых хоть кто-нибудь не сочтет странными. Практически невозможно добиться чего-либо, не привлекая к себе внимания. Ставить на себя – это риск поражения. Делать это публично – риск унижения.

Это должен знать любой, кто пытается покинуть свою зону комфорта.

И все же мы скорее умрем, чем будем ощущать дискомфорт.

Комик Джерри Сайнфелд однажды заметил, что публичные выступления хуже смерти, а это заставляет сделать довольно безумный вывод: среднестатистический человек скорее предпочтет оказаться на похоронах в гробу, нежели согласится читать там надгробную речь.

Возможно, в Древнем Риме не было оратора лучше Красса, прославившегося своими блестящими речами и преследованием нечистых на руку. По крайней мере, таким он выглядел для публики. Как он позже признавался, людям было неизвестно, что в начале каждой речи он «чувствовал дрожь во всех своих мыслях, если так можно выразиться, и в конечностях». Даже будучи мастером, он все еще ощущал сомнения – волны сокрушительной тревоги и страха обрушивались на него перед выходом на трибуну.

В начале карьеры все было еще хуже. Красс упоминает свой вечный долг и благодарность судье, который во время одного из его первых публичных выступлений сказал, что юноша обескуражен и уничтожен страхом, и отложил слушания на другой день. Мы можем только вообразить, насколько милосердными для Красса были эти слова, поскольку он, несомненно, молился (как это тысячи раз делали и мы), чтобы его избавили от выступления: уж лучше умереть, чем продолжать.

Но мы бы не говорили о Крассе, если бы он не преодолел свой страх.

Предпочел бы он заниматься юриспруденцией в уединении рабочего кабинета? Конечно. Равно как и Серпико предпочел бы, чтобы никто не комментировал одежду, которая ему нравится. Но такова жизнь. Ее не заботят наши предпочтения. Вам придется время от времени стоять особняком. Если вы не можете проделать это, даже чтобы произнести речь, то откуда вы возьмете смелость сделать это, когда будет по-настоящему важно?

Вы надеваете обтягивающее трико. Вы преодолеваете страх сцены – страх, который сохраняется даже после того, как вы овладели ораторским искусством. Вы становитесь на место свидетеля. Вы сообщаете важные новости собравшимся сотрудникам. Вы просто учитесь больше не думать о том, что они думают. Вы никогда не сделаете оригинальной работы, если у вас нет оригинальности. Вы должны быть готовы не только выйти из толпы, но и встать перед нею и сказать, что вы на самом деле думаете или чувствуете. Это неспроста зовется общественной жизнью.

Мы не можем добиться успеха без обращения к публичности, наедине с собой.

Парадоксально, сказали бы стоики, но, несмотря на все наши эгоистичные заботы о себе, похоже, мы ценим мнение других людей о себе выше собственного. Освобожденный раб Эпиктет писал: «Если желаешь преуспеть, терпи, во внешних вещах имея в глазах окружающих вид неразумного глупца. Не стремись выглядеть знающим»[53]53
  Эпиктет, «Энхиридион», XIII. Перевод А. Я. Тыжова.


[Закрыть]. Способны вы так поступать? Вам придется это делать.

Когда мы удираем туда, где комфортно, где мы не вызываем недоумения, где мы стоим в комнате у стенки, а не на виду, мы удираем от возможностей. Когда мы уступаем страху, когда мы позволяем ему решать, что нам делать, а чего не делать, мы слишком много упускаем. Не просто успех, а даже воплощение в жизни.

Кем бы мы были, если бы не заботились о покрасневшем лице? Чего могли бы добиться, если бы не возражали против света прожекторов? Если бы мы были достаточно брутальны, чтобы носить обтягивающее трико? Если бы были готовы не просто потерпеть неудачу, а сделать это на глазах у других?