Текст книги "При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века"

В плане противостояния этих группировок показательна позиция Шатлена. Его, конечно, невозможно упрекнуть в поддержке своекорыстной политики Антуана де Круа, несмотря на факт тесных связей историка с членами этой семьи и симпатий, испытываемых к ее главе. Шатлен как может защищает де Круа от нападок графа Шароле на страницах хроники, утверждая, что Карла преследуют какие-то фантазии по поводу заговора и интриг с их стороны[152]152
  Chastellain G. Chronique / ed. J.-C. Delclos. Geneve, 1991. P. 108.


[Закрыть]. Даже очевидно враждебные и негативные для Бургундского дома поступки не вызывают осуждения у Шатлена, например, продажа Людовику XI стратегически важных городов на Сомме[153]153
  Thiry Cl. Les Croy face aux indiciaires bourguignons: George Chastelain, Jean Molinet //
  Et c'est la fin pour quoy sommes ensemble. Hommage ä Jean Dufournet. Paris, 1993. T. III.
  P. 1366-1367.


[Закрыть]. Лишь дело бастарда Рюбанпре, одного из родственников де Круа, заставляет историка увидеть двойную игру, которую вел Антуан. В отличие от него, преследовавшего собственные цели, Шатлен прежде всего оставался верен интересам герцогов Бургундских. Разочарование историка в де Круа очевидно, как очевидна и его попытка оправдать невнимательность Филиппа Доброго, позволившего так искусно манипулировать собой, и свою неспособность сразу увидеть в их поступках корыстные мотивы. Усматривая в действиях этой семьи причину ухудшения внутреннего положения во владениях герцогов Бургундских, Шатлен пишет, что Филипп Добрый не мог поверить в измену тех, кто служил ему верно в течение стольких лет, считая все обвинения в их адрес выдумками окружения графа Шароле и влиянием на него матери, Изабеллы Португальской[154]154
  Chastellain G. CEuvres. Vol. V. P. 151, 202-206. Любопытно отметить, что влияние матери на Карла Смелого, видимо, было достаточно сильным. Это проявилось


[Закрыть].

Тем не менее в своих представлениях о власти государя Шатлен придерживается взглядов, свойственных той части элиты, к которой принадлежала семья де Круа. Ему чужды идеи, проповедуемые Карлом и его окружением, их устремления преодолеть пережитки «старого» общества, основанного на принципах сеньориально-вассальных отношений, выстроить новую систему подданства и новую концепцию власти. Призывая герцога соблюдать привилегии областей и сословий, Шатлен словно не видит негативных последствий такой политики. В то же время ему, возможно, они были и не столь очевидны, как, например, людям, сталкивавшимся с ними почти каждый день. Среди них следует назвать Жака дю Клерка, запечатлевшего на страницах своих мемуаров вопиющие злоупотребления власть имущих – тех, кто обладал этими привилегиями и свободами.

Жака дю Клерка можно отнести к той группе, которая ратовала за укрепление власти государя и наведение порядка в государстве. Причем это касалось всех сфер жизни общества, например, сферы правосудия. Аррас, где жил дю Клерк, – резиденция епископа, следовательно, там постоянно соперничали две судебные инстанции – суд епископа и суд эшевенов, что вносило известный беспорядок и произвол в область отправления правосудия. Мемуарист достаточно ярко рисует картину современного ему графства Артуа, в котором никто не мог чувствовать себя спокойно. По его словам, ни один человек, будь то крестьянин или ремесленник, не осмеливался ходить безоружным, опасаясь разбойников, поэтому казалось, что каждый является воином[155]155
  не только в подозрительности, о которой говорит официальный историк, но и в стиле ведения государственных дел, в частности в сфере финансов. За скрупулезность в подсчете своих расходов Карла будет позже упрекать сам Шатлен. Об Изабелле Португальской и ее отношениях с сыном см.: Somme М. Isabelle de Portugal, duchesse de Bourgogne. Line femme au pouvoir au XV^е siede. Villeneuve d'Ascq, 1998.


[Закрыть]. В рассматриваемый период Аррас стал еще и передовой в борьбе с ведовством. «Мемуары» дю Клерка сообщают о почти ежедневных казнях людей, подозреваемых в этих преступлениях, что указывает на особое рвение, проявляемое инквизицией в этом регионе[156]156
  ClercqJ. du. Mémoires/ed. F. De Reiffenberg. Bruxelles, 1835-1836. Vol. II. P. 296-297. Например: Ibid. Vol. III. P. 36-38.


[Закрыть]. Причем размах охоты на ведьм был, по словам хрониста, таков, что жители Арраса снискали себе по всему королевству порочную репутацию[157]157
  Ibid. P.43.


[Закрыть]. Это, разумеется, не могло не сказаться на всех сферах деятельности города, в том числе и на торговле. Потребовалось даже личное вмешательство герцога, чтобы как-то урегулировать ситуацию в городе. Помимо ведовства дю Клерк обращает внимание читателей на злоупотребления местных сеньоров, среди которых особое раздражение у автора вызывает Антуан, бастард Филиппа

Доброго. Он приводит много эпизодов, где бастард выставлен явно в негативном свете. Например, он упрекает Антуана в бегстве с поля сражения во время войны с восставшим Гентом или в неэффективности его похода против турок, несколько раз повторяя, что эта экспедиция не принесла никаких плодов[158]158
  ClercqJ. du. Mémoires / ed. F. De Reiffenberg. Bruxelles, 1835-1836. Vol. II. P. 79-80;
  Vol. IV. P. 93-95.


[Закрыть]. Венцом всех злоупотреблений являются насильственные браки дочерей и вдов богатых горожан со слугами бастарда. Дю Клерк даже оправдывает незамедлительный брак вдовы богатого ремесленника на следующий день после похорон ее мужа из опасения быть насильно выданной замуж за человека из окружения бастарда[159]159
  Ibid. Vol. II. P. 245-246.


[Закрыть]. Острая негативная реакция дю Клерка и, очевидно, той группы, выразителем интересов которой он был, на многочисленные злоупотребления демонстрирует их желание вмешательства герцогской власти, укрепления ее позиций на местах.

Позиция Жака дю Клерка отражает настроения той части бургундского общества, которая видела в сильной власти герцога залог порядка и благополучия государства, т. е. тех, кто испытывал на себе произвол со стороны крупных сеньоров. Эти желания совпадали с устремлениями самой власти в лице герцога и его ближайших сподвижников.

Утверждая столь высокий статус власти государя, и сами герцоги, и окружавшие их интеллектуалы не могли не столкнуться с чрезвычайно деликатной для них проблемой отсутствия королевского титула. Попытки получить титул короля хотя бы по своим имперским владениям или воплотить проект Карла Смелого стать Римским королем не увенчались успехом. Всё это требовало разработки какой-либо теории, позволившей бы им чувствовать себя равноправными с другими европейскими монархами. В этом плане интересную концепцию выдвигает Шатлен. Учитывая его принадлежность к сторонникам франко-бургундского примирения, нельзя утверждать, что он считал необходимым условием наличие королевского титула у герцога Бургундского. Однако враждебное отношение французских королей, с одной стороны, а с другой – стремление убедить герцога не отдаляться от королевства заставляли Шатлена искать возможные пути, чтобы компенсировать этот существенный недостаток. По его мнению, Бургундские герцоги, в том числе и Карл Смелый, могли в определенной степени достичь желаемого благодаря своим добродетелям, ибо именно они, а не титулы, были способны возвысить герцогов над другими государями[160]160
  Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 293, passim. Подробнее см.: Асейнов P. M. Образ
  государя в «Обращении к герцогу Карлу» Ж. Шатлена. С. 406.


[Закрыть].

Похожий выход из сложившейся ситуации предлагает и Жан Молине. Он указывает, что порой обладатели королевского титула не могут вынести «тяжести короны» и вследствие каких-либо своих деяний теряют ее и королевство безвозвратно. С другой стороны, герцогства или графства могут достичь куда больше успехов, нежели королевства. Приводит автор и достаточно красноречивый пример. Царь Рима совершил проступок – убил человека, в результате чего царский род прервался. Однако, даже не обладая царским титулом, последующие правители Рима сумели добиться вершин могущества и расширить свое государство. Они носили лишь лавровый венец, но память об их триумфах жива и по сей день[161]161
  Molinet J. Chroniques. Vol. II. Р. 590.


[Закрыть]. Другой пример: дети Израиля, не довольные своими судьями, пожелали иметь царя. В итоге народ погряз в пороках и обратился к идолопоклонничеству и поэтому теперь не имеет ни царя, ни своей земли. Бургундское государство выступает у Молине наследником великих империй, стремившихся к безграничному господству: Ассирийской, Персидской, Македонской и Римской, в нём процветают добродетели и правят выдающиеся государи[162]162
  Ibid. Р. 591.


[Закрыть].

Очевидно, что два этих автора пытаются предостеречь Карла Смелого от опасностей, которые таят его честолюбивые планы. Они призывают его довольствоваться тем титулом, которым он обладает в настоящее время, и если и стремиться к более высокому, то делать это в плане «моральном», т.е. обладать добродетелями, которые ценятся выше, чем титулы. Ибо погоня за титулами и безграничным господством приводит к нравственной порче человека и может обернуться гибелью его самого и государства. Так пали предшествующие империи, такая участь в конечном итоге постигла Александра Македонского в изображении придворного переводчика Васко да Лусены[163]163
  Подробнее о Васко да Лусене и его труде, посвященном Александру Македонскому, см.: Асейнов Р. М. Васко да Лусена и историческая культура при дворе герцогов Бургундских во второй половине XV в. // «Переходные периоды» во всемирной истории и трансформации исторического знания / отв. ред. М. С. Бобкова. М., 2012. С. 188-216, а также в настоящем издании.


[Закрыть]. Именно благодаря добродетелям Филипп Добрый, который, несомненно, заслуживал короны[164]164
  Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. Р. 220.


[Закрыть], получил в раю скипетр и лавровый венец, как государь, равный по своему достоинству и заслугам наиболее почитаемым в период Средневековья персонажам (Юлию Цезарю, Карлу Великому и др.)[165]165
  Molinet J. Faictz et dictz / ed. N. Dupire. Paris, 1936-1939. Vol. I. P. 56.


[Закрыть]. Лавровый венец символизирует у хрониста добродетельного государя, но, с другой стороны, этот символ, ассоциировавшийся с античными временами, указывал на определенные королевские или даже имперские амбиции. В этом ракурсе его рассматривал сам Карл Смелый. На медальоне, выполненном в 1474 г. итальянцем Джованни ди Кандида, герцог изображен увенчанным лавровым венцом, как римский император, что демонстрировало его стремление получить корону даже после неудачи в Трире.

Не меньшую роль в процессе укрепления власти государя играли и доводы защиты «общего блага», «общего дела». Эти лозунги с начала XV в. постоянно использовались Бургундскими герцогами в борьбе со своими противниками – прежде всего внутри королевства в пору борьбы за влияние на короля Карла VI[166]166
  См. также: Armstrong C.A.J. Les dues de Bourgogne, interpretes de la pensee politique du 15^е siede // Annales de Bourgogne. 1995. T. 67. P. 16, passim.


[Закрыть]. Однако в середине века эти слова приобретают совершенно иное значение и становятся орудием укрепления власти герцогов в самом их государстве, что связано не только с формулой римского права о необходимости для государя заботиться об общем благе, но и с распространением при дворе идей гражданского гуманизма, связанных с изменением политического сознания благодаря становлению теории об ответственности государя и всех граждан перед обществом. В этом процессе особую роль играли учение церкви об обязанностях государя по отношению к своим подданным, идеи, зарождавшиеся в среде чиновников[167]167
  Цатурова С. К. «Король – чиновник, священная особа или осел на троне?». С. 128-131.


[Закрыть], а также переводы на французский язык сочинений итальянских мыслителей и античных авторов (в частности, сочинения Цицерона «Об обязанностях», трактатов Буаноккорсо да Монтеманьо и Джованни Ауриспы). Вполне естественно, что при переводе идеи флорентийских авторов и Цицерона приспосабливались к существующей в Бургундском государстве действительности и часто приобретали совершенно иной смысл. Однако и в переработке они сохраняли первоначальную концепцию, определяя круг «обязанностей», исполнение которых правителем будет способствовать поддержанию порядка в государстве и обеспечению блага подданных. Если говорить о главных идеях, воспринятых из сочинений Цицерона и итальянских гуманистов, то это положение о необходимости государя лично отправлять правосудие, которое должно быть доступно всем его подданным (добродетель справедливости), и заботиться об «общем благе»[168]168
  Vcmderjagt А. «Qui sa vertu anoblist». P. 59.


[Закрыть]. В период правления Карла Смелого эти тезисы становятся доминирующими при обосновании прав на абсолютную власть, которая единственно может способствовать «общему благу». В дошедших до нас речах герцог и канцлер Югоне утверждают, что единственная цель, которую преследует Карл Смелый в своей политике, – защита интересов подданных. При этом подчеркивается факт общественного служения не только государя, но и его подданных, обязанных пожертвовать всем ради спасения государства, т. е. поступить так, как делает сам герцог[169]169
  См.: Bartier J. Un discours du chancelier Hugonet aux Etats Genereux ä 1473. P. 139; Discours du due aux deputes des trois etats de Flandre. P. 252.


[Закрыть].

Тема защиты государем «общего блага», представления о нём как о «служителе» были основными сюжетными линиями в интерпретации двенадцати подвигов Геракла, разыгранных во время торжеств по случаю заключения брака между Карлом Смелым и сестрой английского короля Эдуарда IV Маргаритой Йоркской. Здесь же стоит обратить внимание на трактовку его подвигов с точки зрения функций правителя. Автором этих театрализованных представлений являлся не кто иной, как Оливье де Ла Марш. Поэтому их содержание можно рассматривать не только как выражение официальной идеологии, но и в определенной степени как его собственные размышления об обязанностях государя. Интерпретация де Ла Маршем подвигов Геракла[170]170
  Необходимо отметить, что сами подвиги Геракла и их последовательность несколько отличаются от классического древнегреческого мифа, ибо Оливье де Ла Марш, по всей видимости, взял за основу «Сборник историй о Трое» Рауля Лефевра, что, впрочем, не помешало ему отойти и от этого источника в интерпретации некоторых подвигов. Подробнее см.: Cheyns-Condä М. L/adaptation des «travaux d'Hercule» pour les f§tes du mariage de Marguerite d'York et de Charles le Hardi ä Bruges en 1468 // Publications du Centre europeen d'Etudes bourguignonnes. 1994. T. 34. P. 71-85.


[Закрыть]указывает, что ему не были чужды идеи, разрабатывавшиеся ближайшим окружением Карла Смелого. Да и могло ли быть иначе, если он сам выступает как один из преданнейших сподвижников нового герцога?

Остановимся на некоторых эпизодах, которые наиболее ярко демонстрируют «политическую программу» Карла Смелого. Проблема «общего блага» и защиты интересов подданных государем обыгрывается в нескольких сценках. Интерпретация второго подвига Геракла, представленного на торжествах в Брюгге в 1468 г., указывает на то, что правителю надлежит защищать не свои частные интересы, заботиться не о личном благе, но об интересах государства. Геракл, в трактовке автора, первым привозит в Грецию овец, что способствует обогащению страны благодаря производству шерсти. Этим поступком он показывает пример другим государям, которые должны всё свое время тратить на достижение своей основной цели – «общего блага»[171]171
  La Marche O. de. Mémoires. Vol. III. P. 145.


[Закрыть]. При описании еще нескольких подвигов зрителям сообщается мораль: совершив доблестный поступок, Геракл принес народу мир и благоденствие[172]172
  Ibid. P. 146, 185-186.


[Закрыть], и в конечном итоге именно эта задача определяет все его действия. Другой подвиг интерпретируется как необходимость быть справедливым по отношению к любому человеку независимо от его положения в обществе. Государи призываются к ниспровержению тиранов, которые не признают этого[173]173
  Ibid. P. 185.


[Закрыть]. Подобные размышления о роли государя перемежаются с вполне традиционными представлениями о нём как о доблестном рыцаре, примере добродетели. Это в очередной раз подчеркивает эклектичность политической мысли в Бургундском государстве.

Переплетение этих концепций власти государя в политических идеях Карла Смелого, даже тех, которые на первый взгляд противоречили друг другу, преследовали одну цель – идеологическое обоснование притязаний на совершенно новый статус его власти, единственной в своем роде, которая способна и по происхождению, и по своим функциям обеспечить существование государства и подданных. Она должна была вырваться из традиционных феодальных представлений, например, о том, что государь обязан довольствоваться доходами со своих земель и только в экстренных случаях может рассчитывать на помощь населения, а также утвердить высшую судебную власть правителя. Всё это могло бы помочь герцогам в проведении политики централизации.

Одним из способов укрепить власть государя и придать ей таким образом характер «власти для всех» стало провозглашение верховенства государя в сфере отправления правосудия. Проводников этой политики, безусловно, вдохновлял пример Франции, где реализация высшей судебной власти монарха сыграла ведущую роль в процессе укрепления королевской власти[174]174
  Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции XIII—XV вв. М., 1989. С. 44-82; Цатурова С. К. Священная миссия короля-судии, ее вершители и их статус во Франции XIV-XV вв. // Священное тело короля: Ритуалы и мифология власти. С. 78-95.


[Закрыть]. Утверждение этого принципа в Бургундии означало не только притязание герцогской власти на верховенство в своих владениях, но и независимость от французской короны, ибо право на высшую судебную власть было важным показателем не только уровня политического могущества государя, но и суверенного характера государства. Препятствием на пути достижения герцогами высшей судебной власти являлся Парижский Парламент, олицетворявший собой суверенитет французского монарха[175]175
  Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. С. 46-49.


[Закрыть]. Именно в Парижский Парламент направлялись апелляции на решения местных судов, в том числе из Бургундии, Фландрии и других французских фьефов, которыми владели герцоги Бургундские. Обращаясь к истории Бургундского государства, можно констатировать, что даже в периоды, когда герцоги пользовались фактически полной автономией от короля, парламент продолжал оставаться связующим звеном, не допуская полного отпадения французских фьефов от королевства. Графство Фландрия – показательный тому пример. Несмотря на постоянное сокращение обращений в Парламент из Фландрии в период 1446-1471 гг., они не исчезли окончательно. И лишь Карлу Смелому удалось на определенное время положить конец этой практике[176]176
  Blockmans W. La position du Comte de Flandre dans le royaume à la fin du XV^е siede // La France de la fin du XV^е siede. P. 86. Подробнее см.: Dauchy S. Les appels flamands au Parlement de Paris. Turnhout, 1998.


[Закрыть]. Поэтому герцог, объявляя свои парламенты «суверенными», стремился в первую очередь к достижению в своих владениях полного суверенитета, который он понимал как отсутствие каких-либо высших судебных инстанций вне своего государства. Политика герцога была направлена на то, чтобы изъять свои земли из-под юрисдикции Парижского Парламента, что ему удалось сделать в 1471 г., воспользовавшись нарушением Людовиком XI условий мира в Перонне. Отныне все жалобы населения герцогства Бургундии должны были разбираться в Совете (парламенте) в Дижоне[177]177
  Leguoi А. Charles le Temeraire face au Roi de France et au royaume de France //
  Cinq-centieme anniversaire de la bataille de Nancy (1477). Nancy, 1979. P. 283.


[Закрыть], а в 1473 г. создается единый парламент в Мехелене (Малине) для северных владений[178]178
  См.: Van Rompaey J. De Grote Raad van de hertogen van Boergondie en het parle-
  mentvan Mechelen. Brussel 1973.


[Закрыть]. Однако призванные выполнять функцию высших судебных инстанций и таким образом способствовать реализации судебной власти герцога новые учреждения с поставленной задачей полностью не справились (хотя с 1472 г. и до конца правления Карла Смелого не было подано ни одной апелляции в Парижский Парламент). Здесь важно подчеркнуть и заведомо оппозиционный настрой северных владений, не желавших терять свои судебные привилегии – что выразилось в роспуске парламента в 1477 г. сразу после гибели Карла Смелого, – и чувство принадлежности к королевству, свойственное французским фьефам герцогов Бургундских на юге их государства. Зато судебный департамент двора с лихвой позволял компенсировать этот недостаток и представлял герцога Бургундского как вершителя правосудия в его владениях. Речь идет о знаменитых аудиенциях, которые давал Карл Смелый два или три раза в неделю. Они были призваны продемонстрировать личное участие государя в отправлении правосудия в духе цицероновского утверждения о том, что это первостепенная обязанность государя[179]179
  Vanderjagt A. «Qui sa vertu anoblist». P. 59.


[Закрыть], или в подражание примеру Кира Великого, одного из любимых героев Карла, объявлявшего государя «живым законом»[180]180
  Gallet-Guerne D. Vasque de Lucène et la Cyropedie à la cour de Bourgogne (1470).
  Geneve, 1974. P. 41.


[Закрыть]. Сам герцог считал правосудие своей главной обязанностью, порученной ему Богом[181]181
  Paravicini W. Ordre et regle. P. 325.


[Закрыть]. Оливье де Да Марш, описавший эти аудиенции в трактате о дворе, отмечает, что благодаря им герцог мог лично выслушать жалобы всех просителей независимо от их социального происхождения и вынести приговор[182]182
  La Marche O. de. Mémoires. Vol. IV. P. 4. См. также: Хачатурян H. А. Бургундский
  двор и его властные функции. С. 126-128.


[Закрыть]. Иными словами, они были призваны показать герцога защитником бедных и обиженных, представителем интересов всех подданных, даже тех, кто, по словам де Да Марша, обычно не находится «рядом с ним»[183]183
  Хачатурян Н. А. Бургундский двор и его властные функции. С. 133.


[Закрыть]. В этом плане он, казалось бы, должен заслужить в глазах современников похвалу, ведь частыми замечаниями в адрес государей были как раз упреки в небрежении судебными обязанностями (например, критика Карла VII Ж. Жувеналем дез Юрсеном[184]184
  Цатурова С. К. Священная миссия короля судии, ее вершители и их статус. С. 81.


[Закрыть]). Однако подобная практика не у всех вызывала восторженные отклики. Например, Шатлен не без доли иронии указывает, что в свое время он не встречал такого ни при каком-либо другом дворе[185]185
  Chastellain G. CEuvres. Vol. V. Р. 370.


[Закрыть]. Утверждая это, официальный историограф немного лукавил. Подобные аудиенции, восходящие к судебному департаменту курии сеньора, не были бургундским изобретением: примерно в это же время их давал герцог Милана (если говорить только о современниках). Подобная практика свидетельствовала о том, что судебный департамент двора, рассматривая не только исключительные, но и ординарные дела, в какой-то степени компенсировал еще не вполне налаженную работу специально созданных для отправления правосудия институтов[186]186
  Хачатурян Н. А. Бургундский двор и его властные функции. С. 126-135.


[Закрыть]. Другими словами, реальные возможности не совпадали с притязаниями герцогов. Разумеется, политика «модернизации», которую проводил Карл Смелый, отвечала «духу» времени – централизация, развитие государственных институтов. Однако незавершенность этого процесса, очевидно, сказалась на его дальнейшей судьбе. Возвращаясь к проблеме судебных функций государя, необходимо еще раз отметить, что они как никакие другие подчеркивали не только его высшую власть, но и ее публичную природу. Ибо государь призван заботиться не о своем собственном благополучии, но о благе общества, которое, по словам Карла Смелого, «не сможет существовать, если не поручено государям, являющимся публичными персонами»[187]187
  Blockmans W. «Crisme de leze mageste», les idees politiques de Charles le Temeraire. P. 75.


[Закрыть].

Рассмотрение представлений бургундских историков о власти герцога позволяет в очередной раз обратить внимание на специфику Бургундского государства и на трудности, с которыми столкнулись его правители. Их стремление обосновать политическую автономию стимулировало разработку в официальной пропаганде вопроса о власти государя, что нашло отражение и в исторических сочинениях бургундских хронистов, материалы которых стали главным объектом исследования в данной работе. Сам ход истории определил исключительный интерес к этой проблеме. Устранение герцогов с внутриполитической арены Французского королевства способствовало тому, что все усилия Филиппа Доброго были нацелены на расширение своих владений главным образом за счет имперских земель и на достижение политической автономии. В то же время территориальная экспансия требовала политики централизации, проходившей с большими трудностями. Рефлексии бургундских мыслителей о статусе герцога имели целью доказать его независимость от французского короля и императора, обосновать его притязания на высшую власть в государстве, что выразилось в представлении о нём как о верховном правителе, призванном защищать «общее благо» подданных, которые, в свою очередь, должны беспрекословно ему подчиняться.

Анализ представлений бургундских историков о власти герцога позволяет сделать вывод о неоднородности политической мысли в Бургундском государстве, о наличии разных, часто противоположных, позиций по наиболее важным проблемам внутренней и внешней политики. И дело не только в противопоставлении поколений (поколения Филиппа Доброго и Шатлена, сознававших себя и владения Бургундского дома частью Франции, с одной стороны, и поколения Карла Смелого и де Ла Марша, обосновывавших автономию Бургундии – с другой), как это иногда представляется в историографии, а, скорее, в особенностях их личного опыта, позициях, занимаемых при дворе, принадлежности к той или иной политической группе бургундской элиты. Наконец, различия в концепциях хронистов определялись временем написания их сочинений. В то же время эта неоднозначность в какой-то мере отражает специфику Бургундского государства – политического образования, находящегося в вассальной зависимости от короля и императора, отстававшего в процессе оформления публично-правовой природы власти государя, но претендовавшего на суверенитет. Показательна не только позиция хронистов, не отличавшаяся четкостью, но и двойственность подхода к этому вопросу самих государей, которые стремились к обеспечению независимости своих владений и в то же время не могли отказаться от преимуществ, которые дает происхождение из французского королевского дома. Подобная неопределенность обусловила отсутствие четко выраженной официальной идеологии, а значит, и сознательной внутренней и внешней политики.