Текст книги "При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века"

Карл принимал активное участие, лично командуя армией, ведя людей в сражение, подобно героям древности.

Оливье де Ла Марш выступил автором другого прозвища Карла – «Труженик» (le Traveillant)[426]426
  La Marche О. de. Mémoires. Vol. I. P. 122, 147. Vol. III. P. 315.


[Закрыть]. Подводя итоги правления герцога во введении к «Мемуарам», де Ла Марш пишет, что «ни один другой человек не трудился так, как он, и так не беспокоил друзей и врагов»[427]427
  Ibid. P. 147.


[Закрыть]. Фраза весьма любопытная, ибо обыгрывает значение слова «travailler», имевшего значение «работать», «не давать покоя», «донимать». Из сочинения де Ла Марша следует, что герцог всегда сам вникал во все дела[428]428
  Ibid. Vol. I. P. 128.


[Закрыть], лично контролировал расходы и назначения пенсионов[429]429
  Ibid. Vol. IV. P. 10.


[Закрыть], участвовал в заседаниях совета, причем выслушивал мнения всех его членов, два раза в неделю давал аудиенции, чтобы выслушать жалобы даже самых бедных своих подданных[430]430
  Ibid. P. 4.


[Закрыть]. Карл, по словам Шатлена, «был очень активен и слишком трудолюбив, что не подобает такому государю, утром и вечером то на совете, то в заботах о каком-либо важном деле, или связанном с финансами, или с войной, или с сохранением общего блага. Терял мало времени и не давал покоя своим людям»[431]431
  Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 229.


[Закрыть]. Причем в этом качестве Карл явно не соблюдал ту «золотую середину», о которой писали все средневековые зерцала государей (хранившиеся в том числе и в герцогской библиотеке), и которой придерживался его отец Филипп Добрый[432]432
  Об этом см.: Асейнов Р. М. Образ Филиппа Доброго.


[Закрыть]. В отличие от него Карл Смелый не признавал необходимости отдыха. Его времяпрепровождение, по свидетельству Ф. Виланта, заключалось в том, что «утром он ходил из комнаты в комнату, отдавая приказы по поводу правосудия, войны, финансов или других дел»[433]433
  Wielant Ph. Recueil des Antiquites de Flandre. P. 57.


[Закрыть]. Этот герцог являет нам пример чрезвычайно энергичного правителя. Чего только стоит описание его будней во время осады Нейса. Молине сообщает, как он лично объезжал армию, раздавая приказы пикардийцам, советуя что-то ломбардцам. Он не давал покоя своим людям, т.к. сам почти не спал[434]434
  Molinet J. Chronique. Vol. I. P. 59.


[Закрыть]. Безусловно, не все бургундские авторы положительно оценивали такое поведение герцога. Шатлен, Молине и Вилант резко критиковали чрезмерное участие Карла в государственных делах. Считал ли Оливье де Ла Марш, что так подобает вести себя добродетельному государю? Однозначно ответить трудно. Однако то, что он дает ему такое прозвище, по всей видимости, позволяет дать положительный ответ. Мемуарист был приближенным герцога, выполнял его секретные поручения, вполне возможно, разделял многие из положений «политической программы» Карла Смелого[435]435
  См. статьи В. Паравичини, посвященные ключевым элементам этой т. н. «новой политической теории»: Parovicini W. Ordre et regle. Charles le Temeraire en ses ordonnances de l'hötel // Comptes rendus des seances de l'Academie des Inscriptions et Belles-Lettres 1999. Paris, 1999. P. 311-359; Idem. Die zwölf Magnificences Karls des Kühnen // Formen und Funktionen öffenlicher Kommunikation im Mittelalter. Sigmaringen, 2001. S. 319-395. См. также в настоящем издании: Асейнов Р. М. Карл Смелый, Гийом Югоне и политическая мысль при бургундском дворе в 1470-е гг.


[Закрыть]. По всей видимости, труд в данном случае не только выступал в качестве непременного условия спасения души, как считалось в традиционных средневековых этических концепциях[436]436
  Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции. С. 31.


[Закрыть], но и должен был символизировать ту заботу, которую проявлял герцог во благо государства и подданных[437]437
  См. подобные суждения в сочинениях других французских авторов того времени: Цатурова С. К. «Король – чиновник, священная особа или осел на троне?»: представления об обязанностях короля во Франции XIV-XV вв. // Искусство власти. Сборник в честь профессора Н. А. Хачатурян. СПб., 2007. С. 99-131.


[Закрыть]. На этом делали особый акцент Карл Смелый и его советники (отчасти под влиянием идей гражданского гуманизма) во время публичных выступлений на Генеральных штатах[438]438
  См.: Асейнов Р. М. Карл Смелый, Гийом Югоне и политическая мысль.


[Закрыть]. Вместе с тем достаточно противоречивый портрет герцога, написанный Оливье де Да Маршем в «Мемуарах»[439]439
  См., например: Zingel М. Frankreich, das Reich und Burgund im Urteil der burgun-dischen Historiographie des 15. Jahrunderts. Sigmaringen, 1995. S. 209-212.


[Закрыть], и некоторое переосмысление судьбы Карла в поэме «Решительный рыцарь»[440]440
  Heitmann K. Zur Antike-Rezeption am burgundischen Hof: Olivier de la Marche und der Heroenkult Karls des Kühnen // Die Antike-Rezeption in den Wissenschaften während der Renaissance / hg. A. Buck. Weinheim, 1983. S. 97-118.


[Закрыть] позволяет усомниться в этом. Впрочем, де Да Марш дает всем государям прозвища только по положительным качествам, поэтому с большей долей вероятности он всё же рассматривал такое трудолюбие герцога как добродетель.

Возвращаясь к разговору о храбрости герцога Карла и производным от нее прозвищам, нужно отметить, что с течением времени бургундские хронисты, а вслед за ними и остальные авторы, стали замечать, как храбрость сменяется безрассудством. Герцог перестал прислушиваться к советам приближенных[441]441
  Например: Wielant Ph. Recueil des Antiquites de Flandre. P. 54.


[Закрыть]. Филипп де Коммин многократно подчеркивает этот порок Карла Смелого: «Господь настолько лишил его рассудка, что он начал пренебрегать любыми советами, полагаясь только на самого себя»[442]442
  Коммин Ф. де. Мемуары. С. 40, 22; Commynes Ph. de. Mémoires / ed. J. Blanchard.
  Paris, 2001. P. 150, 121.


[Закрыть]. Шатлен и Базен в этом видят один из главных пороков герцога[443]443
  Например: Chostelloin G. CEuvres. Vol. V. P. 317, 358; Bosin Th. Histoire de Louis XI /
  ed. Ch. Samaran. Paris, 1963-1972. Vol. II. P. 348.


[Закрыть]. Оливье де Ла Марш отмечает, что уже в молодости проявились черты будущей безрассудности герцога, который ради подвига готов был пойти против мнения опытных капитанов и только страх перед отцом заставлял его одуматься[444]444
  La Marche O. de. Mémoires. Vol. II. P. 277-278.


[Закрыть]. Молине же и вовсе возлагает ответственность на безрассудного герцога за все неудачи, постигшие его у Брансона, Муртена и Нанси[445]445
  Molinet J. Chronique. Vol. I. P. 154, 138-141, 163, 164. См. также: DevauxJ. La fin du
  Temeraire… ou la memoire d'un prince ternie par Lun des siens // Le Moyen Age. 1989. T. 95.
  P. 105-128.


[Закрыть]. Именно поражения от противников и крушение Бургундского государства способствовали трансформации прозвища Карла Смелого от «Hardi» к «Temeraire» или «Temerarious»[446]446
  См.: Paravicini W. Karl der Kühne. Das Ende des Hauses Burgund. Göttingen, 1976.
  S. 67; Cauchies J.-M. Louis XI et Charles le Hardi. De Peronne ä Nancy (1468-1477): le conflit.
  Bruxelles, 1996. P. 153.


[Закрыть]. Пожалуй, первым из хронистов, кто употребил слово «temerite» или латинское «temeritas» по отношению к Карлу, стал Тома Базен (в посвященной герцогу части «Истории Людовика XI»)[447]447
  Basin Th. Histoire de Louis XI. Vol. II. P. 346-359.


[Закрыть]. Описывая неудачи Карла в последних сражениях и ссылаясь на Светония, Базен отмечает, что больше всего в предводителе заслуживает порицания его безрассудство или опрометчивость (temeritas)[448]448
  Ibid. P. 356.


[Закрыть]. Впоследствии именно французское «le Temeraire» закрепилось за Карлом Смелым[449]449
  Подробнее об эволюции прозвища герцога во французской историографии см.:
  Cauchies J.-M. Louis XI et Charles le Hardi. P. 147-160. Сам Ж.-М. Коши – сторонник употребления прозвища le Hardi, ибо именно под ним герцог был известен современникам.


[Закрыть].

Наконец, еще одним государем, прозвища которого стоит рассмотреть в данной работе, является французский король Людовик XI. В отношении него бургундские авторы не скупятся на нелицеприятные эпитеты и прозвища. Это и Антихрист, и человек-зверь, человек-не человек, лис, сирена, наконец, вселенский паук. Тем не менее бургундская позиция не всегда была столь однозначной. Поначалу, как казалось, ничто в лице дофина, будущего Людовика XI, бежавшего от отца ко двору Филиппа Доброго, не угрожало Бургундскому дому. Напротив, с ним связывали большие надежды на восстановление влияния герцогов Бургундских в королевстве и при дворе. Однако Карл VII, хорошо зная сына, отметил, что Филипп

Добрый «кормит лису, которая съест его кур»[450]450
  Cauchies J.-M. Louis XI et Charles le Hardi. P. 142.


[Закрыть]. Эти слова оказались пророческими. Став королем, Людовик начал проводить политику в духе своего отца, которая в конечном итоге привела к ухудшению отношений с Бургундским государством. Действия короля сразу же были восприняты при бургундском дворе как неблагодарность за предоставленную помощь во время ссоры с отцом[451]451
  Например: La Marche O. de. Mémoires. Vol. I. P. 104.


[Закрыть]. Он, обращается Шатлен к Карлу Смелому, тебе «воздал злом за добро, ненавистью за любовь, угрозой за службу»[452]452
  Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 326.


[Закрыть]. Бургундская сторона пыталась открыто использовать аргумент поддержки дофина в трудную минуту для достижения своих целей и в качестве средства для поддержания своего особого статуса. В ответ на попытку короля взимать налоги с Бургундии послы герцога не преминули напомнить об этом. Жак дю Клерк передает нам диалог короля и посланника Филиппа Доброго Антуана де Круа. «Что это за человек, герцог Бургундский: он что, другой или сделан из другого материала, чем остальные принцы и сеньоры королевства и других государств?» – спрашивает король. На что Антуан де Круа ответил: Филипп Добрый – единственный принц королевства, который осмелился поддержать дофина в трудную минуту[453]453
  Clercq J. du. Mémoires / ed. F. de Reiffenberg. Bruxelles, 1835-1836. Vol. III. P. 227.


[Закрыть]. Разумеется, последовала негативная реакция Людовика XI. В знаменитой речи 1473 г. канцлер Гийом Югоне также уподобляет короля лису (regnart), который действует хитростью и обманом, не желая открыто сразиться с противником. В частности, канцлер возлагает на него вину за ссору Филиппа Доброго с сыном[454]454
  Bartier J. Un discour du chancelier Hugonet aux Etats Generaux de 1473 // Bulletin de la Commission royale d'Histoire. 1942. T. 107. P. 140-142.


[Закрыть]. Другое прозвище, данное Людовику XI – «вселенский паук» – также является изобретением бургундских авторов. Жан Молине в поэме, написанной в 1467 г., вкладывает в уста герцога фразу о том, что он победил вселенского паука («ау combatu luniversel araigne»)[455]455
  Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 209. Подробнее о сравнении короля с пауком в историографии XX в. см.: Cauchies J.-M. Louis XI et Charles le Hardi. P. 142-147.


[Закрыть].

Сравнение короля с пауком или лисом вполне оправдано в том контексте, в котором его представляют бургундские хронисты. Он постоянно интригует при бургундском дворе, провоцирует различные споры между слугами герцога и его сыном, стремится ухудшить и без того сложные на тот момент отношения Филиппа Доброго и Карла Шароле[456]456
  La Marche O. de. Mémoires. Vol. I. P. 104.


[Закрыть]. Впрочем, де Ла Марш написал эти строки уже в конце 1480-х – начале 1490-х гг. Шатлен же, описывая пребывание дофина при дворе герцога, напротив, сначала сочувствует ему, пытающемуся примирить отца с сыном, указывая на его нежелание предстать в глазах современников в качестве «человека раздора, который притягивает неприятности и проклятия туда, куда он приходит»[457]457
  Chastellain G. CEuvres. Vol. III. P. 238.


[Закрыть]. Однако вскоре ситуация изменилась. Интриги Людовика, его попытка заполучить верных слуг при бургундском дворе, его отношение к отцу наконец заставляют Шатлена увидеть в нём совершенно другого человека. Хронист признает противоестественным публичное проявление радости дофином по поводу ухудшения здоровья Карла VII, его надежду на скорую смерть короля[458]458
  Ibid. P.448-449.


[Закрыть]. В связи с этим сюжетом следует сказать, что бургундские историки были поставлены в весьма сложное положение, ибо разразившийся конфликт их герцога с сыном был во многом похож на ссору дофина и короля. Разумеется, их задачей было противопоставить порочности в устремлениях и мыслях последних отцовскую и сыновью любовь Филиппа и Карла, что они с успехом и делают. В описании де Ла Марша герцогу и графу достает благоразумия догадаться не без помощи верных слуг, что их враги пытаются, подогревая конфликт, нанести большой ущерб их дому[459]459
  La Marche O. de. Mémoires. Vol. I. P. 104.


[Закрыть]. Кого он понимает под врагами, очевидно. Столь же очевидно желание противопоставить Филиппа Доброго, пытавшегося, по мнению бургундской стороны, сослужить добрую службу Франции, приютив у себя дофина, и Людовика XI, стремившегося воспользоваться ссорой герцога с сыном для достижения своих целей[460]460
  Chastellain G. CEuvres. Vol. V. P. 12; DelclosJ.-CI. Le temoignage de Georges Chastellain. P. 157.


[Закрыть]. Часть из них оказалась достигнута – города на Сомме были выкуплены как раз в тот период.

С прозвищем «Сирена», данным королю Жаном Молине (ибо тот, по его мнению, словами завораживал людей[461]461
  MolinetJ. Chronique. Vol. I. P. 212.


[Закрыть]), связана тема перехода слуг герцога к Людовику XI. Безусловно, часть ответственности за это возлагалась на самого Карла Смелого, которого упрекали в грубом отношении с приближенными. Однако бургундские хронисты не сбрасывают со счетов и желание короля во что бы то ни стало найти сторонников среди бургундской элиты. Таким сторонником стала семья де Круа. Шатлен, например, отдает себе отчет, что король намеренно пользуется ими, зная натянутые отношения де Круа и графа Шароле[462]462
  Chastellain G. CEuvres. Vol. V. P. 145.


[Закрыть]. И уж тем более это осознает де Ла Марш, указывая на двойную игру короля: «он был очень ловким в делах и действовал таким образом, что, когда хотел воспользоваться службой графа, он обращался с ним хорошо и был неприветлив по отношению к де Круа; а когда хотел использовать де Круа, то обращался с графом Шароле плохо»[463]463
  La Marche О. de. Mémoires. Vol. III. P. 1.


[Закрыть]. Любопытно, что Оливье де Ла Марш редко сообщает читателю, что именно он обсуждал с королем во время их многочисленных встреч. Тем не менее он намекает на то, что речи короля, действительно, были убедительны, но часто расходились с его поступками[464]464
  Ibid. P. 34.


[Закрыть].

Отношение Шатлена к королю, на которого сам герцог Бургундский возложил корону, ухудшается по мере усугубления франко-бургундского конфликта: в нём начинают доминировать негативные черты и пороки[465]465
  Delclos J.-Cl. Le temoignage de Georges Chastellain. P. 169.


[Закрыть]. Он не прислушивается к советам, действует «абсолютной властью», согласно собственной воле, а не разуму. В то время как добродетельный государь использует разум, а не своеволие (volonte)[466]466
  Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 311-312.


[Закрыть]. Одновременно усиливается критика его внутренней и внешней политики. Первый официальный историограф Бургундского дома доходит до утверждения, что Людовик XI недостоин короны Франции. Ибо «homme bestial», каковым он представляется бургундским историкам, не может занимать трон «святого христианского дома»[467]467
  Ibid. Vol. V. P. 494.


[Закрыть]. Для Шатлена, которому присущ особый пиетет перед королевским троном Франции и неперсонифицированной королевской властью, настоящая трагедия видеть королем Франции Людовика XI. По мнению хрониста, он не отвечает «требованиям», предъявляемым носителю короны Франции, ибо «пришло время, когда французское королевское достоинство попало в руки зверя, и самая благородная и святая из всех на земле корона была возложена на голову человека, не являющегося человеком»[468]468
  Ibid. P. 141.


[Закрыть]. Тем более не подобает королю замышлять убийство своего родственника – герцога Бургундского[469]469
  Ibid. P. 475.


[Закрыть]. Пытаясь показать свою независимость, Шатлен упрекает короля в недружественном отношении не только к герцогу Бургундскому, но и к другим сеньорам – герцогам Бретонскому, Бурбонскому и т. д. Новый король неподобающе относится к своим знатным подданным, угрожая им, держа в тюрьме[470]470
  Ibid. P. 144.


[Закрыть]. В итоге добрые люди исчезли из окружения короля, уступив место тем, кто потакал его порочным наклонностям. Ему свойственна также скупость. За время правления этого короля не был отменен ни один налог, напротив, каждый день, по словам дю Клерка, он изобретал всё новые. О тяжести налогов пишет и Шатлен. Никого из своих слуг он не вознаграждал, кроме тех,

кто был связан с его излюбленным развлечением – охотой[471]471
  Clercq J. du. Mémoires. Vol. IV. P. 7.


[Закрыть]. Не меньшие упреки вызывают и другие «странные» поступки короля, например, запрет охотиться в его владениях. Таким образом, он охладил сердца всех подданных, как знатных, так и простолюдинов, которые, словно очнувшись ото сна, оказались вместо теплой воды в холодной, в скорби, а не в радости; стал врагом каждому[472]472
  Chaste Hain G. CEuvres. Vol. IV. P. 272-273; Vol. VII. P. 326.


[Закрыть]. Взгляды бургундских хронистов во многом повторяют риторику идеологов лиги Общественного блага, стремившихся положить конец «новшествам», привнесенным вошедшим на престол королем. Как и в случае с герцогами Бургундскими, правление Карла VII воспринимается чем-то вроде периода процветания, т. к. при новом короле народ «находится в худшем положении, чем при его отце»[473]473
  Ibid. Vol. IV. P. 197.


[Закрыть].

Людей, подобных королю, следует бояться, ибо они ловки, изворотливы, скрытны. Король – хитрый политик, умеющий «уступить, чтобы продвинуться еще дальше, он умел притвориться смиренным и мягким для достижения тайных целей, умел уступить и дать что-либо, чтобы получить вдвойне»[474]474
  Ibid. Vol. V. P. 456.


[Закрыть]. В этом он был не похож на Карла Смелого, который, по мнению Шатлена, всегда публично проявлял свою храбрость. Шатлен отмечает острый ум короля, который позволяет ему действовать подобным образом. Однако это не является в его глазах положительным качеством, в отличие от мнения того же Коммина, ценившего прагматизм Людовика XI[475]475
  Например: Коммин Ф. de. Мемуары. С. 44; Commynes Ph. de. Mémoires. P. 157.


[Закрыть]. Официальный историограф Бургундского дома, впрочем, как и большинство хронистов позднего Средневековья, придерживается традиционного взгляда на политику как сферу, где нравственные качества играют особую роль. В этом плане они, безусловно, отличаются от Коммина, для которого в политике нет места морали. Государь может преступить ту черту, за которой никакие законы морали не действуют, тогда его действия многие осуждают. Но для Коммина важна их эффективность в ситуации, когда государству угрожает опасность, поэтому все уловки и интриги Людовика XI рассматриваются им как необходимые для решения государственных задач[476]476
  Blanchard J. Comynes l'Europeen. [.'invention du politique. Geneve, 1996. P. 330.


[Закрыть]. Бургундский историк упрекает французского короля в том же порочном, по его мнению, поступке, что и Карла Смелого – союзе с англичанами, противоестественном для обоих как принцев лилий. Вообще нетрудно заметить, что Шатлен представляет этих двух государей как полную противоположность их отцам, что идет в русле его пессимистических представлений о продолжающейся порче человека, и, следовательно, государей[477]477
  Chastellain G. CEuvres. Vol. V. Р. 475-478.


[Закрыть]. По мере развития конфликта между Карлом Смелым и Людовиком XI он всё больше убеждается, что уже становится привычной порочность современных ему государей, которые отворачиваются от Бога и обращают все свои устремления только к мирской суете. Преследуя только собственную выгоду во всём и не подчиняясь никаким людским законам, они забыли, что их главная задача – это спасение подданных. Вместо этого они прозябают в пороках, не прислушиваясь к мудрым советникам. И, хотя Шатлен призывает не видеть в этом пассаже его собственное обвинение в адрес государей, настаивая, что каждый сам должен сделать вывод из всего сказанного им, его позиция вполне ясна. Не называя имен, он направляет свою критику главным образом против герцога и короля. Именно они привнесли такие новшества, которые позволяют расценивать их власть (и намерения придать ей абсолютный характер) как злоупотребление.

После 1477 г. отношение бургундских авторов, оставшихся верными наследнице Карла Смелого, к французскому королю еще более ухудшается по мере захвата королевскими войсками бургундских территорий. Жан Молине вновь обращается к образу сирены в прозиметре «Кораблекрушение Девы», где он иносказательно описывает трудности, с которыми столкнулась наследница Карла Смелого Мария Бургундская. Две сирены, подосланные ее врагом, пытаются сладкоголосым пением усыпить бдительность юной герцогини и лишить ее верных подданных[478]478
  Molinet J. Faictz et Dietz. Vol. I. P. 89-92.


[Закрыть]. В этом же произведении Молине уподобляет короля огромному киту, пытающемуся разрушить корабль Бургундского государства[479]479
  Ibid. P. 88-99.


[Закрыть]. Этот кит возглавляет целую армию морских чудовищ, главная цель которых – погубить юную деву. Молине уподобляет страдания подданных Марии страданиям избранного народа Израиля, а врагов – тем, кто, согласно Библии, преследовал его. В роли последних – египтян и вавилонян – выступают французы[480]480
  Molinet J. Chronique. Vol. I. P. 225.


[Закрыть], т. е. он сравнивает их с прислужниками сатаны. Такой поворот в его рассуждениях неслучаен, ибо «наихристианнейший король» в хронике Молине – не кто иной, как Антихрист, ибо его число – 666, как говорится в 13 главе «Апокалипсиса»: LVDoVICVs[481]481
  Ibid. P. 537-538.


[Закрыть]. Он также сравнивает короля с преследователем христиан Нероном, повелевшим сжечь Рим. Хронист, нагнетая ненависть к нему, пишет, что, придя в ярость от нежелания некоторых городов сдаться ему, он решил взять их измором, приказывая уничтожать посевы местных жителей так же, как уничтожались укрепления городов[482]482
  Molinet J. Chronique. Vol. I. Р. 219-220.


[Закрыть]. Возможно, ситуация осложнялась еще и тем, что сам Молине находился в Валансьене, который готовился к столкновению с королем и пострадал от уничтожения французами урожая. Впрочем, по мере стабилизации отношений Габсбургов и Франции отношение Молине к французскому королю становится более спокойным.

Оливье де Ла Марш, успевший послужить и Филиппу Доброму, и Карлу Смелому, а также их наследникам, в последней главе «Мемуаров» попытался дать прозвища Максимилиану Габсбургу и его сыну от брака с Марией Бургундской Филиппу Красивому, унаследовавшему после смерти матери оставшиеся под ее властью бургундские земли[483]483
  La Marche О. de. Mémoires. Vol. III. P. 312-319.


[Закрыть]. Примечательна эта глава тем, что автор так же, как и Шатлен в случае с Карлом VII или Филиппом Добрым, приводит свои доводы в пользу того или иного прозвища. Этот факт любопытен не только с точки зрения прозвищ, которые де Ла Марш дает своим сеньорам, но и самой попыткой подражания тому, кого он называл учителем, – Шатлену[484]484
  См.: Асейнов P. M. Историческая культура при дворе герцогов Бургундских: к вопросу о «бургундской школе» // Придворная культура в эпоху Возрождения / отв. ред. Л. М. Брагина. М., 2013. С. 134-151, а также в настоящем издании.


[Закрыть]. Подробная разработка прозвищ Максимилиана и Филиппа Красивого в очередной раз доказывает, что мемуаристу не были чужды приемы, которые использовали «Великие риторики» в своем творчестве. Не избежал и он их использования в своем историческом труде.

В том, что касается Максимилиана, Оливье де Ла Марш сообщает читателю, что собирается дать этому государю почетное имя в соответствии с его добродетелями, ибо все герцоги Бургундские удостоились подобной чести. Первоначально автор намеревался назвать его «Золотым сердцем» (Cueur d'or) или «Серебряным сердцем» (Cueur d`argent), однако эти металлы во время плавки или под другим воздействием теряют свою крепость, тогда как Максимилиан под ударами фортуны никогда не становился слабым. Железо (fer) также не подходит, ибо портится под воздействием воды. Вследствие этого мемуарист посчитал правильным прозвать его «Стальное сердце» (Cueur d'acier), ибо из стали делают доспехи и вооружение рыцарей, которые проявляют храбрость на полях сражения. Оливье де Ла Марш приводит примеры того, как Максимилиан лично участвовал в битвах, проявляя смелость, стойко перенес пленение в Брюгге и т. д., но остался таким же твердым, как сталь[485]485
  La Marche О. de. Mémoires. Vol. III. P. 313-314.


[Закрыть]. Своему же воспитаннику – Филиппу Красивому – Оливье де Ла Марш дает прозвище «Совету верящий» (Croy conseil)[486]486
  La Marche О. de. Mémoires. Vol. III. P. 315.


[Закрыть], тем самым подчеркивая, насколько важность совета для государя, а также, по всей вероятности, и свою роль при юном герцоге Бургундском.

Приведенный материал отнюдь не исчерпывает такой интереснейший аспект творчества «Великих риториков», как изобретение прозвищ. Основное внимание в данной работе было сконцентрировано на четырех государях, представлявших Французский королевский и Бургундский герцогский дома. Изучение прозвищ, данных королям Карлу VII и Людовику XI, а также герцогам Филиппу и Карлу Бургундским, впрочем, как и метафор, употреблявшихся по отношению к ним, позволяет не только выявить отношение авторов к этим государям, но в определенной степени понять их собственные политические позиции и систему ценностей. С другой стороны, не меньшую роль играла и конкретная историческая обстановка, в которой работали эти сочинители, а также их политическая ангажированность. Тем не менее сама установка «Великих риториков» на выработку прозвища, которое отражало бы сущность человека, в большей степени государя, оказалась весьма плодотворной и популярной. Исходя из убеждения, что их призвание обязывает давать государям нравственную характеристику, дабы запечатлеть их моральный облик, и признавая ущербность одного только титула (не освященного добродетелью, благодаря которой правитель остается на века в памяти народа), «Великие риторики» старались подобрать «говорящее» прозвище для каждого современного им государя. Надо отдать им должное – они оказались правы, хотя и не все данные ими прозвища закрепились за тем или иным государем. Ведь часто достаточно знать имя государя, чтобы составить представление о нём и времени его правления, например, Карла Мудрого, Филиппа Доброго или Карла Злого, Людовика Сварливого, Филиппа Храброго и т. д. Кроме того, прозорливо подмеченная особенность человека позволяла авторам подбирать запоминающиеся метафоры для государей. Не случайно, например, французский король Людовик XI так и остался в истории «Вселенским пауком».