Текст книги "Вопросительная история"

Отмена крепостного права: как начинался пиар?

5 марта 1861 г. русским крестьянам было объявлено о свободе. А 13 марта «Кёльнская газета» писала: «…никогда ещё смертному не доводилось совершать дело столь важное и благородное, как то, которое совершил благодушный император Александр II. Одним росчерком пера он возвратил 23 миллионам людей их права». В газете, однако, не говорилось, что путь к «росчерку» длился сто лет. Александр был уже пятым императором, взявшимся за решение крестьянского вопроса.

Е. Ботман. Портрет Александра II Освободителя. 1868 г.

Первой о вреде рабства задумалась его прабабка Екатерина II, увлечённая идеями Просвещения. Идеи гласили, что все люди от природы равны и потому должны быть свободны, и, по возможности, счастливы. Эта рекомендация не вязалась с состоянием дел в империи. Екатерина была дамой осторожной, и прежде чем осчастливить всех, решила послушать мнение избранных. По её распоряжению, в Москве собрались депутаты от свободных сословий для обсуждения будущего государственного устройства. Прежде чем приступить к заседаниям, депутаты выслушали наказ императрицы руководствоваться «общим благом». Депутаты приступили к слушаньям, а Екатерина – к подслушиванию. Часть зала заседаний была заранее отгорожена тонкой стеною, так чтобы императрица могла узнать мнение подданных, не смущая их своим присутствием. Мнение это несколько разошлось с тем, что хотела бы услышать поклонница Вольтера и Дидро. Депутаты от сословий ратовали за собственные интересы. Государственных крестьян интересовало снижение налогов, купцов – торговые привилегии, дворян – подтверждение исключительных прав на владение людьми. Об общем благе никто не вспоминал, о крепостных и подавно. Освободить крестьян означало бы поссориться с дворянами. Идеи просветителей Екатерина любила, но ещё больше она любила собственную власть. Екатерина распустила депутатскую комиссию и больше об отмене рабства не помышляла.

Б. М. Кустодиев. Чтение манифеста. Освобождение крестьян. 1907 г.

Её сын Павел оказался решительнее. Он полагал, что всякий дворянин – рыцарь, и к крестьянам должен относиться по-рыцарски. Павел запретил заставлять крестьян работать по воскресеньям, продавать отдельно от семей и без земли. Рыцарских взглядов Павла его дворяне не разделяли и составили заговор. В политике императора их не устраивало многое, и рыцарственные жесты по отношению к крестьянам не в последнюю очередь. Пример убитого отца научил сыновей осторожности. И Александр I, и Николай I считали крепостное право злом, но как избавиться от этого зла, не знали. И никто в империи не знал. Осторожные эксперименты показывали: дворяне не за что не согласны расстаться с крепостным имуществом. И тайные проекты, составленные в недрах канцелярий, оставались на бумаге.

К слову сказать, большинству дворян власть над крепостными особых доходов не приносила. Владельцев тысяч крепостных душ в стране было немного. На долю обычной дворянской семьи приходилось душ по 20 мужского пола, включая младенцев и стариков. А души эти ещё и налоги платили, и себя кормили. Так что на доходы от деревеньки было особо не развернуться, многим дворянам приходилось или служить, или обзаводиться прибыльным делом. И опыт Европы показывал, без крепостного права прекрасно можно обойтись: к середине века, помимо России, оно оставалось лишь в Румынии.

И тем не менее сила привычки и страх неизвестности заставляли держаться за своё живое имущество. И перед этой силой и этим страхом императоры отступали: призрак дворянского заговора витал над Зимним дворцом. 23 млн непросвещённых рабов и 100 тыс. просвещённых рабовладельцев составляли задачу, казавшуюся неразрешимой. Как убедить первых, что можно жить иначе, и не стать их жертвой? Как освободить вторых, не ввергнув страну в анархию разгулявшейся стихии? В 1855 г. к решению задачи приступил Александр II.

Говорят, что едва взойдя на престол, Александр вынужден был выслушать сетования своей матери, вдовы Николая I, упрекавшей сына в увольнении всех министров отца. Александр ответил так: «Папенька был гений, и ему нужны были только исполнители, я не гений, мне нужны талантливые министры». Вольно ему было шутить с овдовевшей императрицей. В обращении со сплочённым дворянским сословием потребовалась куда как большая находчивость.

Первая страница печатного манифеста 19 февраля 1861 г.

На собрании московского дворянства император заявил: «Слухи носятся, что я хочу дать свободу крестьянам; это несправедливо». Дворяне облегчённо выдохнули: у них не отнимут крепостных. И вдруг, к концу успокоительной речи, «гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, чем снизу». «Этим» называлась отмена крепостного права. Из зала выходили совершенно сбитые с толку дворяне: так будет правительство готовить реформу или нет? Александр заставил благородное сословие тревожиться и недоумевать. Топчась в нерешительности, дворяне привыкали к мысли о возможной реформе.

Была в речи императора ещё одна маленькая находка. Он заговорил об «улучшении крестьянского быта». Отныне только так будут называть предстоящую отмену крепостной зависимости. Все, конечно, понимали, о чём речь, но для дворянского слуха звучало как-то приятнее.

Сама ситуация публичного обсуждения Крестьянской проблемы была новой. Предшественники Александра создавали для решения крестьянского вопроса комитеты один секретнее другого. На этот раз император повёл дело в прямо противоположном направлении. Это был рассчитанный психологический ход. Если дворяне будут в страхе ожидать, что кто-то сверху решит вопрос в неблагоприятном для них ключе, у них будут все резоны составлять заговоры. Если же позволить им самим искать путь решения проблемы, активность уйдёт в другое русло.

Неизвестный художник. Портрет М. А. Назимова. Гравюра. 1860-е гг.

Дворяне, однако, с предложениями не торопились. И тогда правительство предприняло второй оригинальный шаг. К нему подтолкнул запрос Виленского генерал-губернатора Назимова. Он слыл человеком невеликого ума, зато прямым и решительным. Говорят, что в актовом зале Московского университета, попечителем которого он прежде состоял, Назимов увидел статуи девяти муз и велел поставить десятую – для симметрии. Теперь Назимов тоже повёл себя решительно. Дворяне вверенных ему губерний не понимали, предстоит ли в ближайшее время отмена крепостной зависимости. Назимов попросил разъяснений у императора. По поручению Александра министерство внутренних дел составило разъяснения. Они назывались «Рескрипт генералу Назимову» и содержали недвусмысленную информацию: «улучшение крестьянского быта» предстоит. Дворянам же нужно подумать, как именно крестьянский быт надлежит улучшить. Рескрипт вручили Назимову, но он оказался не единственным получателем. Документ отпечатали в 75 экземплярах и отправили железной дорогой во все губернии, хотя их главы вовсе не донимали императора вопросами о его дальнейших намерениях. И вот тут-то дворяне взялись за дело – дело подготовки реформы. Из рескрипта явственно следовало, что правительство имеет план реформы и намерено её осуществлять. Большинству дворян это не нравилось. Но они не стали возмущаться. Их занимал теперь другой вопрос: в соседних губерниях могли получить рескрипт раньше, и раньше начать обсуждение. Тогда соседские предложения могли первыми поступить в столицу. Они уже обсуждают, а мы ещё нет! Они уже говорят, а мы молчим! Неважно, что ещё вчера дворянские собрания и слышать не хотели ни о каком крестьянском быте. Сегодня его улучшение обсуждали соседи! Нужно было не отстать. Так уж устроен человек. Император сыграл на том же чувстве, которое заставляет нас сначала занимать очередь, а уж потом выяснять – куда.

Н. К. Пименко. Жатва. 1896 г.

И дворянские предложения наводнили столицу. Вслед за бумагами в Петербург потянулись делегаты из губерний – «от большинства» и «от меньшинства». «Большинство» выступало или против «улучшения быта» вообще или за личное освобождение почти без земли. «Меньшинство» полагало разумным крестьян земли не лишать. Споры между помещиками приобретали такую остроту, что многие прибывали в Петербург со своими телохранителями – из крестьян. Обсуждать освобождение крепостных было безопаснее под их же охраной.

Неизвестный художник. Портрет Я. И. Ростовцева. 1860-е гг.

К 1858 г. предложений накопилось множество, пора было готовить закон о крестьянской свободе. Консерваторы, однако, глаз с правительства не спускали и поднимали шум при всякой попытке решать дело так, чтоб не только помещиков, но и крестьян не оставить без средств к существованию. Активность «большинства» следовало умерить. Но как? На этот раз император действовал как иллюзионист, отвлекающий публику, пока меняют декорации. Разработка плана реформы была поручена Главному комитету, составленному из видных сановников, консерваторов, служивших ещё при Николае I. Дворянское большинство могло быть спокойно: дело подготовки реформы – в надёжных руках её противников. Но через год Александр подписал указ о создании в помощь главному комитету «Редакционных комиссий». Официально перед ними были поставлены второстепенные задачи: собирать предложения с мест, составлять обзоры и передавать в Главный комитет. В тайне же «Редакционные комиссии» получили от императора совсем другие полномочия. В это учреждение вошли либеральные чиновники, в большинстве молодые, которым предстояло подготовить настоящий проект реформы. Дворяне успокаивались тем, что проект готовится в консервативном Главном комитете в благоприятном для них духе, и мало интересовались «Редакционными комиссиями». Тем более что комиссии возглавил человек с репутацией неколебимого консерватора – Яков Иванович Ростовцев. И мало кто догадывался, что в деле подготовки реформы Ростовцев явил собою ещё одну находку императора. Только на этот раз изобретательность царя была ни при чём: Ростовцев стал для Александра подарком судьбы. Всем известный охранитель устоев незадолго до назначения в комиссию превратился в горячего поборника реформы.

Жизнь Ростовцева складывалась столь причудливо, будто этот человек специально был предназначен историей играть свою особенную роль в драме Освобождения. Сюжет закручивался за тридцать пять лет до кульминации. За два дня до восстания на Сенатской юный подпоручик Ростовцев, начинающий поэт, знавший о планах декабристов, явился в Зимний дворец и сообщил Николаю о грядущем мятеже. Следующий шаг был нетривиален. Прямо из дворца Ростовцев отправился к своим приятелям, руководителям тайного общества, Рылееву и Оболенскому, и детально рассказал о визите к наследнику престола. Зачем Ростовцев всё это затеял, историки гадают до сих пор. То ли собирался предотвратить кровопролитие, то ли подталкивал стороны к переговорам, то ли попросту заглаживал своё участие в сходках тайного общества. Заговорщики после некоторой дискуссии сочли мотивы Ростовцева благородными, а Евгений Оболенский сохранил с ним дружбу на всю жизнь, пронеся её через тридцать лет ссылки. Вскоре после разгрома восстания Николай I провозгласил юного подпоручика образцом верности долгу и спасителем престола. И хотя Ростовцев был отнюдь не единственным информатором императорского дома, в глазах света Яков Иванович сделался главным доносчиком, и осуждали его отнюдь не только сторонники декабристов. Карьера Ростовцева между тем складывалась удачно. В 32 года он стал начальником штаба всех военно-учебных заведений Российской империи и оставался в этой должности два десятка лет. От учащихся Яков Иванович требовал усердия, отменных знаний и никаких вольностей во вверенных ему заведениях не допускал. Кадеты Ростовцева не любили, начальство – безгранично доверяло. Для будущего крестьянского Освобождения и то, и другое оказалось на пользу. Военные школы курировал наследник престола цесаревич Александр, так что именно он был непосредственным начальником Якова Ивановича. За годы совместной работы он проникся к Ростовцеву не только доверием, но и почитал за друга. Поэтому именно Ростовцев стал доверенным лицом императора Александра в кругу сановников, приступивших к разработке Крестьянской реформы. Новое назначение его не радовало и не увлекало. Главный воспитатель будущих офицеров ничего не смыслил в крестьянском вопросе. Но, имея привычку любое поручение исполнять со всей тщательностью, он взялся за доскональное изучение темы. И в этот момент случилось преображение. Яков Иванович получил известие из Германии о тяжёлой болезни сына, студента Гейдельбергского университета. Сыновей у Ростовцева было трое, и они немало страдали от сомнительной репутации отца: причиной его служебных успехов многие полагали ту декабрьскую историю. Всю весну 1858 г. Яков Ростовцев провёл у постели сына. Болезнь оказалась безнадёжной. Умирая, сын просил отца помогать освобождению крестьян, чтобы «загладить свою память» и за декабрь, и за нелюбовь дворянской молодёжи, обучавшейся в военных заведениях. «Я дал клятву семье служить крестьянскому делу», – напишет позже Ростовцев. Находясь в Германии, он изучил жизнь тамошних крестьян и пришёл к твёрдому убеждению: освобождать нужно с землёй, иначе крестьяне получат «свободу птиц». Четыре письма с программой освобождения отправились к императору в Петербург и существенно повлияли на взгляды монарха. Ростовцев возвратился в Россию с намерением выполнить клятву, данную семье: отдать все силы делу Освобождения и действовать на пользу крестьянам. О такой перемене не было известно широкому кругу. Дворянское большинство могло не опасаться Ростовцева во главе «Редакционных комиссий». Его новые либеральные убеждения двигали теперь дело Реформы вперёд, в то время как его консервативная «благонадёжность» успокаивала помещиков.

А. Г. Венецианов. Крестьянские дети. 1843 г.

В. Е. Маковский. Крестьянские дети. 1890 г.

Ростовцев оказался «находкой» ещё в одном отношении. Он организовал дело так, будто оно происходило «сто лет тому вперёд». Ни одно учреждение в империи не работало подобно «Комиссиям». Вместо долгих заседаний в учреждениях – обсуждения на дому у председателя и выезды на природу. Дискуссии строились по принципу, который в XX в. назовут «мозговым штурмом». К работе комиссий Яков Иванович сумел привлечь лучших знатоков крестьянского вопроса, и как-то так вышло, что большинству не было и 40 лет. Ростовцев добился того, что в комиссии поступала вся возможная информация по крестьянскому делу, включая революционный «Колокол», нещадно критиковавший самого Ростовцева.

Менее чем за год проект Реформы был готов. 56-летний Ростовцев был к этому времени тяжело болен. Последние слова Яков Иванович обратил к императору. «Не бойтесь», – разобрал Александр. До Освобождения оставался год. Александр не забыл слов Ростовцева. Но помнил он и слова де Местра, сардинского посла при дворе своего отца: «Дать свободу крестьянину в России – это как дать вина человеку, никогда не знавшему алкоголя».

В канун шестой годовщины своего восшествия на престол, 18 февраля 1861 г., Александр подписал «Манифест об освобождении» и «Положения 19 февраля», разъяснявшие, что же будет с землёй. Ночь на 19 февраля он провёл не дома в Зимнем дворце, а у сестры в Мариинском. На всякий случай. На тот самый, опасаясь которого, его предшественники так и не совершили «росчерка пера». Обнародование документов задержали на две недели и готовились к нему как к опаснейшему событию. По стране разъехались воинские команды. Были сделаны приготовления для отъезда царской семьи за границу.

И вот 5 марта настало. Крестьяне, как правило, в полной тишине выслушивали то, что им зачитывали с амвонов церквей, и тихо расходились. Ни новой пугачёвщины, ни дворянского заговора не случилось. Рабство пало без потрясений.

Когда происходят войны, восстания или, на худой конец, пожары, современники ищут виноватых, а историки – причины. Когда что-нибудь ужасное не случается, поисками никто не озабочен. Давайте нарушим правило и посмотрим, как это вышло, что в огромной стране большинство её жителей, 23 млн потомственных рабов, в одночасье получив свободу, и не взбунтовались, и не сошли с ума от радости.

Без сомнения, по деревням и городам распространялась весть о воле, люди чувствовали, что совершается что-то важное и, может быть, хорошее. Это дело не стоило омрачать. Местные власти с удивлением рапортовали в Петербург о необычайной трезвости. Но дело было не только в стихийном чувстве, но и в том, как объявили о воле.

Провозглашение свободы началось со столиц. 5 марта император вышел к народу перед Манежем в Петербурге и сам читал Манифест. Впоследствии он называл 5 марта «лучшим днём своей жизни». А теперь скажите, пожалуйста, что должно происходить в лучший день жизни монарха? Ну конечно же, придворный праздник и народное ликование. Ни того, ни другого не случилось. Потому что столичному люду накануне объявления воли приказано было воздержаться от ликования. Один дворник не поверил и пообещал назавтра первым крикнуть: «Ура!» Обер-полицмейстер велел его примерно наказать. Дворника выпороли. Император категорически не хотел превращать лучший день своей жизни в праздник. Слишком часто праздники кончаются разгулом. Слишком опасно дать страстям разойтись. Менее всего Александру II хотелось подвергать своё дело опасности.

Но, если в столицах для сдерживания страстей имелась полиция, к каждой деревне полицейский взвод было не приставить. А как знать, где таится огонь пугачёвщины? Император прекрасно понимал, что даруемая им воля не будет для крестьянина легка. Слишком мало земли к этой воле прилагалось. Но иначе было нельзя. Иначе помещики не дали бы делу сдвинуться с мёртвой точки. Однако одолеть помещиков было мало. Теперь крестьянам нужно было объявить о свободе так, чтоб не полыхнула искра бунта.

Составить Манифест о воле Александр попросил 78-летнего московского архиепископа Филиппа, сомневавшегося в пользе Освобождения. Филиппу царская просьба была не по душе, но уговоры сановников подействовали, пришлось скрепя сердце браться за перо. Манифест вышел сухим и казенным. О воле говорилось сложно и тяжеловесно. Далеко не всё можно было понять на слух. Документ прозвали «филькиной грамотой». До сих пор мы употребляем это выражение, имея в виду что-то маловразумительное. Неужели Александр II, ученик Жуковского и современник доброй половины русских классиков, не мог найти другого автора для главного закона своего царствования? Мог, только задача у императора была иная. Тот, кто придумал называть «Манифест» «филькиной грамотой», и представить себе не мог, какую высокую оценку он выставил архиепископу. Этот мастер казенного слога добился именно того эффекта, на который рассчитывал царь. Манифест не будил, а гасил страсти. И чем меньше вспыхивало эмоций, тем больше оставалось шансов, что начнётся не бунт, а реформа.

Вспомним «Кёльнскую газету», в которой говорилось, что «одним росчерком пера» «благодушный» Александр сделал свободными 23 миллиона крестьян. Чтобы росчерк пера состоялся, одного благодушия было мало. Император сумел пообщаться и с дворянами, и с крестьянами так, что дело его жизни оказалось выигранным. Теперь это называется «пиаром» – от первых букв английских слов «общественные отношения». Это выражение придумал в начале XX в. американец Эдуард Берне. Он же написал первые учебники изобретённого им предмета. Они назывались «Кристаллизация общественного мнения» и «Инжиниринг общественного согласия». За полвека до Берне этими искусствами вполне владел Александр II.

Что бывало после бала?

Помните, отчего Иван Васильевич из рассказа Льва Толстого «После бала» не женился на Вареньке? Когда-то студентом, Иван Васильевич был от Вареньки без ума. На балу не отходил от неё ни на шаг. Он был пленён её красотой и улыбкой. А как мил и приветлив был Варенькин отец, старик-полковник. После бала Ивану Васильевичу не спалось. В пять утра он пошёл пройтись. На краю города, на плацу, отец Вареньки командовал расправой над беглым, безжалостно и жестоко. Преображение полковника потрясло молодого человека. Теперь, если Варенька улыбалась, Ивану Васильевичу всякий раз вспоминался её отец, и «любовь так и сошла на нет». Толстой ничего не придумал, кроме имён. Такой случай в самом деле произошёл с его братом Сергеем в 1853 г.

А в 1834 г. состоялся бал, переменивший судьбу 16-летнего Николая. Впрочем, эту историю лучше рассказывать с конца. В 1861 году отменили крепостное право. В России бывали реформы удачные и неудачные, но более важной, кажется, не было ни одной. Она касалась всех и меняла жизненный принцип, остававшийся незыблемыми 300 лет. 38 % жителей страны – 23 миллиона человек – перестали быть рабами. Одним из главных разработчиков реформы стал Николай Алексеевич Милютин.

С. В. Иванов. Бунт в деревне. 1889 г.

Он происходил из небогатой дворянской семьи. Его предки варили соль в нижегородской земле, двоюродный прадед перебрался в Москву и задумал делать шёлк. Прежде чем завести фабрику, он научился ткать сам. Фабрика вышла лучшей в Москве. Однажды вытканный им кусок шёлка увидел царь Пётр I, большой ценитель бизнесменов XVII столетия. Чтобы отметить предприимчивость и мастерство, царь сделал Алексея Милютина придворным истопником. Теперь Милютин имел возможность встречаться с дамами царской семьи и узнавать их мнение по поводу новых узоров. Если царицам нравились ткани, они их покупали для двора. Дела истопника-шелковода пошли так хорошо, что он смог приобрести село Титово близ Калуги и набирать оттуда людей на свою московскую мануфактуру. Со временем купцы Милютины получили дворянство, доставшееся и потомкам. Хуже было с имуществом. Через 100 лет шёлковая фабрика разорилась, и отец Николая получил в наследство вместе с фабрикой и деревней внушительные долги. Приходилось служить в канцелярии и наведываться в деревню, чтобы наказать нерадивых крестьян. Маленький Николенька наблюдал, как на следующий день они приходили благодарить барина «за науку».

И. А. Пелевин. Кормление крестьянского ребёнка. 1890 г.

«Деревенское детство» сменилось учёбой в пансионе Московского университета. В последнем классе, в 16 лет, Николай вдруг начал интересоваться крестьянским вопросом. Аграрной экономикой, как сказали бы теперь. В том возрасте, когда положено танцевать и делать всякие глупости, Милютин разбирался, какой землёй владеют крестьянин и помещик, как они относятся друг другу, какие выгоды и невыгоды приносит обоим хозяйство. Реформатор – профессия редкая, но ещё реже к ней готовятся с 16 лет. Закончив пансион, Николай поступил в Московский университет, где и года не проучился. Нет, он не прогуливал лекций. Просто семье стало нечем платить за его образование. Это обстоятельство не особо его расстроило. Экономике тогда не учили ни в одном Российском университете. А Николая интересовал только этот предмет. Молодой человек поступил чиновником в Хозяйственный департамент Министерства внутренних дел. Днём он занимался скучными бумагами, а вечером, вернувшись домой, учил языки, чтобы читать иностранные книги по экономике. Через некоторое время он мог уже читать на четырёх языках и узнавать, как устроено сельское общество за границей. Эти занятия не казались диковинными в семье. Из неё вышло три реформатора, и все трое университетов не кончали. Старший брат Дмитрий свои первые научные сочинения опубликовал в 17 лет. А много лет спустя придумал и провёл успешную военную реформу. Дядя, брат матери, Павел Киселёв в юности учился дома, а повзрослев, реформировал жизнь государственных крестьян.

И. П. Пожалостин, Ф. А. Меркин. Портрет Н. А. Милютина. Гравюра. 1883 г.

Николай Милютин ещё не знал, что реформы станут и его профессий. Но был уже уверен, что крестьянам нужна свобода и думал, как строить жизнь потом? В свой ежегодный отпуск он отправлялся путешествовать. Его влекли не моря и горы, а поля. Он ездил по российским губерниям, собирая статистику об урожаях, участках, куплях, продажах – обо всём, что составляло сельскую жизнь. Вернувшись, писал записки начальникам о состоянии сельской жизни. И, удивительное дело, начальники читали эти записки с удовольствием, как увлекательные рассказы. Кроме того, записки Милютина отличались краткостью, прежде неведомой в министерских стенах. Они содержали статистику – короткие и убедительные ряды чисел. Милютина заметили и поручили ему составить закон об управлении городами. Раньше чем писать, Милютин решил выяснить, чем, собственно, предстоит управлять, и послал двух своих подчинённых в экспедицию по российским городам – собрать сведения о жителях, их занятиях и доходах. Вышедшее из-под его пера «Городовое положение» было первым российским законом, писавшимся на основе статистики. Прочитав документ, министр юстиции Дмитрий Оболенский удивился. И, когда великая княгиня Елена Павловна поинтересовалась, не встречал ли он где способных молодых людей, годных думать о реформах, вспомнил о Милютине и привёл его к Елене Павловне во дворец. Теперь этот дворец называется Русским музеем, тогда именовался Михайловским. Его хозяин, брат прежнего царя, недавно скончался. Вдова великого князя Елена Павловна славилась в Петербурге своими четвергами. Каждую неделю во дворец приглашали всех, кто был лучшим в своём деле или подавал надежды стать таковым. Для Елены Павловны не важны были чины и звания. Во дворце император и высшие сановники запросто встречались с людьми, которые не имели шансов попасть ко двору. Шёл обмен идеями, и зрели планы. На четвергах бывали астрономы, географы, художники, музыканты. С воцарением нового императора, Александра II, Елена Павловна всё больше задумывалась об искусстве менять жизнь. Она была уверена, что крепостным нужно дать волю. О том же думал и молодой царь, но пока колебался. В 1857 г. Елена Павловна послала ему записку. Её составителями были Милютин и писатель Кавелин. Как обычно, Милютин убеждал цифрами. Император оставил колебания: освобождать надо. Среди чиновников и родственников царя нашлись сторонники этой идеи. Только никто на просторах Российской империи не знал, как это дело следует делать и с какой стороны к нему подойти. Никто, кроме Николая Милютина. К тому моменту, когда о реформах заговорили всерьёз, он изучал крестьянский вопрос свыше 20 лет. Большего специалиста не существовало. В Михайловском дворце Елены Павловны Милютин повстречал императора и представил ему свои соображения по поводу крестьянской свободы.

А. С. Виноградов. Крестьянка. 1890 г.

Готовить проект должно было Министерство внутренних дел, где служил Милютин. В 1859 г. министр Сергей Ланской рассудил, что автору столь важного документа пристало стать его заместителем – товарищем, как говорили в XIX столетии. Однако императора настораживала репутация, которой пользовался Милютин. При дворе его считали «красным» – сторонником радикальных преобразований. Поэтому царь позволил Милютину стать лишь «временным товарищем министра». Два решающих года все важнейшие материалы по подготовке реформы выходили из-под пера «временного товарища».

Процесс набирал ход, в Милютине просыпались таланты, доселе неведомые. Мало было придумать закон с учётом разницы условий в огромной стране и соблюсти интересы миллионов людей, затронутых реформой. Дворянство категорически не хотело отпускать крепостных. Требовалось обойти нежелание дворянства. Эта задача оказалась сродни искусству фокусника-импровизатора. Жизнь подкидывала материал. Иллюзионист придумывал трюки на ходу.

К. Ф. Бодри. Сельский пейзаж с крестьянами. 1845 г.

Вот Виленский губернатор Назимов, едет в Петербург и просит разъяснить, что задумало правительство, будут отпускать крестьян или нет. В министерстве внутренних дел составили от лица императора хитрый ответ. Дворянам Виленского края «дозволяется обсуждать» «улучшение крестьянского быта» (предстоящую реформу). Не беда, что дворяне о том не просили. Будут знать, что реформа готовится. Именно Милютин придумал разослать копии министерского ответа во все губернии. Утренними поездами тираж отправляется в путь. «Куда? Нельзя! – кидаются в догонку сановники. – Подготовка реформы – тайна. Не важно, что вся страна о ней говорит. Шёпотом можно. Но вслух-то прежде времени зачем?» Консерваторы спохватились поздно. Поезда было уже не вернуть. Дворяне Российской империи возмущённо заговорили вслух. Но, возмущаясь, привыкали к мысли, что реформа будет. Выдумка удалась.

Милютин не увидел реформу такой, о которой мечтал. Освобождение пошло не совсем по тому сценарию, который он считал полезным для страны. Такова была воля императора, заложника в руках множества сил и многих лиц. Но всё-таки дело сдвинулось с мёртвой точки. Могло быть лучше. Но могло и хуже, не будь в основе реформы разработок Милютина.

А спустя два года начались волнения в Польше, бывшей тогда частью Российской империи. Царь отправил туда Милютина делать то, что он посчитает важным для замирения мятежной провинции. Важной показалась Милютину свобода польских крестьян. Сам он имел в Польше свободу, которой был лишён в России: проводить реформу так, как сочтёт нужным. Польские крестьяне получили и волю, и землю. Мятежи пошли на убыль, экономика – вверх.

Жизнь Николая Алексеевича была не очень долгой – 53 года. Слишком много разочарований довелось пережить. В последнее время он болел и отошёл от дел, к нему приходили посетители, и однажды в очень морозный январский день ему вспомнилась юность: «Мне было тогда только 16 лет; я в первый раз оделся во фрак, и мне позволено было ехать на утренний бал в Дворянское собрание; это было в субботу, на Масленицу. На дворе был мороз в 25 градусов, но в моих санях и в тёплой шубе я не чувствовал холода. В назначенный час я был на балу, танцевал до 6 часов, откуда поехал обедать в одно знакомое семейство. После обеда нам вздумалось затеять танцы, затем был ужин. Когда я вернулся домой, было уже три или четыре часа утра. На другой день я встал поздно, и когда за завтраком увиделся с отцом и матерью, они меня спросили, что я такое наделал вчера с моим кучером, о чём я, однако же, мало заботился. Моя мать живо представила мне всю жестокость обращения моего с эти беднягой, которого в страшный мороз я продержал 15 часов на козлах. Можно поверить, что мать моя, изображая мне всю тёмную сторону крепостного права, ставившего человека в полную зависимость от 16-летнего повесы, была красноречива, так что впечатление, произведённое её словами, было глубоко. С этого часа в моей голове зародилась мысль об освобождении, и мысль эта уже не покидала меня более. К счастью, моё легкомыслие не имело дурных последствий для нашего бедного кучера». После бала случалось разное. Иван Васильевич не женился на Вареньке. Николай Алексеевич задумал освобождение.