Текст книги "Вопросительная история"

Когда юмор не был смешным?

Когда в прежние времена речь шла о юморе, было, как правило, не до смеха. От юмора зависела жизнь и смерть. Латинское «хумор» получилось из греческого «хумос» – «сок», «жидкость». Теорию четырёх соков придумал великий врач Гиппократ. Он считал, что в теле – четыре хумуса, четыре жидкости: кровь, лимфа, жёлтая и чёрная жёлчь. От их количества и соотношения в человеке зависели здоровье и болезни, характер и настроение. Если какой-то жидкости недостаёт или, напротив, слишком много, считал Гиппократ, человека охватывает состояние дискрасии – «плохой смеси», ведущей к болезням. Если слишком мало холодной лимфы – будет жар, если недостаёт тёплой жёлтой жёлчи – не избежать простуды. Средневековые врачи развили мысли Гиппократа. Они заговорили о «сухих» и «влажных» людях. «Сухой» человек – тот, в котором мало жидкостей. Он непременно болен. И напротив, тот, в котором достаточно хумора, «влажный» человек, наверняка здоров.

Бюст Гиппократа. Римская копия с греческого оригинала. Гравюра XIX в.

Дисбаланс жидкостей мог проявляться не только в болезнях, но и в необычном поведении. Людей со странностями называли чудаками. Особенно славилась своими чудаками Англия. Таковыми считали людей безвредных, но вопиюще оригинальных. Чудаком, к примеру, был Джон Ханвэй, изобретатель складного зонта. В 1772 г. он появился со своим детищем на улицах Лондона. Прохожие над ним смеялись, уличные мальчишки кидались грязью, а лошади вставали на дыбы. Однако всякий раз в дождливую погоду Хэнвей брал зонтик и шёл гулять. К концу жизни он сумел-таки приучить лондонцев к своему изобретению. Странных людей вроде него англичане стали называть humorous people – «жидкостные люди», т. е. такие, в которых заметно неверное смешение жизненных соков. Слово «хумор» стало тогда означать «странность, вызывающую смех», а там и до современного юмора было рукой подать. В современном английском языке при всей весёлости юмора можно разглядеть следы его былой серьёзности. Рosthumous – «посмертный» буквально означает «тот, который после юмора». Выходит, после юмора и после жизни – одно и тоже. Смейтесь на здоровье, если не верите.

Когда разбитая чаша бывает лучше целой?

Такое случается в Японии. Давным-давно японские мудрецы придумали два правила: излишнее – безобразно, недосказанное – прекрасно.

Кацусика Хокусай. Прибрежный пейзаж. Япония. Конец XVIII в.

С тех пор все вежливые японцы предпочитают недоговаривать. Например, о погоде. Если на улице светит солнце, заявить человеку в лицо: «Сегодня прекрасная погода» считается невежливым. Потому что добавить к этому практически нечего, и, значит, говорящий совершенно не интересуется мнением собеседника. Сказать надо так: «Сегодня погода…» и выжидательно посмотреть на того, к кому обращаешься. Пусть сам добавит: «Кажется, хороша».

А если накануне случилось землетрясение и ни для кого это уже не секрет, всё-таки стоит начать:

– Вчера землетрясение…

– Да-да, произошло, – откликнется ваш собеседник, и всем станет ясно, что оба вы вежливые люди и понимаете, что другому тоже хочется поговорить.

Искусные художники научились писать в «стиле одного угла», или, проще говоря, недорисовывать. К примеру, в одном углу помещают кораблик, а остальная часть листа остаётся свободной. Разве зритель сам не догадается, что кораблик плывёт по морю, а его одинокий парус белеет на фоне неба? К тому же зритель сможет домыслить картину по-своему и будет полноправным соавтором художника. Так оно и вежливей, и занятней.

Японские поэты стали писать маленькие, но ёмкие стихи, без лишних слов рождающие чувства. Даже если вы не знаете японского, всё равно слышите, как в этих строчках лопаются пузырьки:

 
Фуру экэ я
Кавадзу тобикому
Мидзу – но ото.
 

Догадались, о чём речь?

 
Старинный пруд,
Лягушка прыгнула в него,
Звук воды.
 

Но бывает ещё короче. Одним из самых красивых мест в Японии считается Мацусима – «сосновые острова». Так называется залив с грядой из 260 островов, покрытых соснами. Они прекрасны, с какого берега ни поглядишь. В XVII в. эти острова увидел поэт Мацуо Басё и, по легенде, лишился дара речи. Ему приписывают такие стихи:

 
О, Мацусима,
О, Мацусима, о!
Мацусима, о!
 

С тех пор хокку Басё о Мацусиме считается величайшим шедевром японской поэзии. Ведь если человек видел Мацусиму – ему не надо слов; если не видел – какой простор для домысливания!

В общем, как утверждал другой поэт:

 
Ярко блещущей в чистом небе Луне
Предпочту полускрытый за облаком диск.
 

Недовышедшая луна так же прекрасна, как и участница конкурса красоты, в облике которой есть хоть какой-то недостаток.

Только несовершенная красавица имеет шансы на победу. А в природе самого пристального любования заслуживает неброская красота. Ранней весной начинается настоящее паломничество за город, на болота. Люди спешат увидеть первые цветы репейника, такого прекрасного в своей невзрачности.

Неизвестный художник. Горный пейзаж. Япония. XIX в.

И в заключение о посуде. Конечно, ежедневно есть японцы предпочитают из целой. Но время от времени они участвуют в чайных церемониях. Чаепитие это не простое, а философское. Здесь уместно молчать или говорить о естественной величавости чая в чаше. И чаша для величавого чая бывает тоже не простая, а с отбитым краем. Гости передают её из рук в руки, любуются шершавой глиной и домысливают край. Все вместе и каждый по-своему.

Что вращается, кроме Земли?

«Землю сдвинувший, солнце остановивший» – такая надпись украшает памятник известному жителю польского города Торуни. И сразу ясно, как его звали: Николай Коперник. Кто ж не знает о человеке, который развеял самое знаменитое заблуждение в истории науки и объяснил, что это Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот? Коперник был первым, кто заставил двигаться вещи, прежде казавшиеся неподвижными. Первым, но не единственным. Через 85 лет после книги Коперника появилось сочинение английского доктора Уильяма Гарвея. Он доказывал, что вращается не только наша планета. Вращение происходит и внутри нас, потому что по кругу движется кровь.

Казалось бы, что тут доказывать? Кто ж сомневается, что кровь движется по кругу? Даже слово такое есть – кровообращение. Но 400 лет тому назад его не было, потому что о движении крови по кругу не знали, точно так же, как и о вращении Земли. И зачем стучит сердце, ещё предстояло догадаться.

Неизвестный художник. Портрет Мигеля Сервета. Гравюра. Испания. XVI в.

Сегодня ни для кого не секрет, чем занимается сердце в нашем организме. Оно гонит кровь по двум кругам – большому и малому. Сокращаясь, оно выбрасывает в сосуды кровь, богатую кислородом и питательными веществами. Прибыв по сосудам «на место», в органы и ткани, кровь отдаёт им кислород и полезные вещества, забирает всё вредное, отработанное, включая углекислый газ, и движется обратно – в сердце. Большой круг замыкается, а малый стартует. Кровь с «отходами» направляется в лёгкие. Там она освобождается от углекислого газа, забирает кислород и возвращается в сердце. И всё начинается сначала. Тук-тук, круг-круг. Примерно 100 тыс. раз за день. Путь крови лежит по большим сосудам, артериям и венам, и по очень маленьким – капиллярам. Они в 10 раз тоньше человеческого волоса и видны только в микроскоп. Но в «малышах» происходит самое важное – обмен веществ. В обе стороны через их стенки просачиваются вещества – вредные и полезные. Кровь получает и отдаёт то, что ей предстоит доставить в разные части организма. Капилляры маленькие, но их много. Длина капилляров взрослого человека – 42 тыс. километров, чуть больше экватора Земли.

Вот что может теперь узнать любой школьник и о чём совершенно не догадывались древние египтяне. Они наивно полагали, что сердце – это орган, в котором рождаются мысли, и один удар соответствует появлению примерно одной идеи. Некоторые египетские писатели даже сочиняли «Беседы с сердцем», считая его чем-то вроде приятеля, который всегда с тобой.

Я. ван Нек. Вскрытие. Голландия. XVII в.

В отличие от древних египтян лучший римский врач Гален с сердцем не разговаривал, а написал о нём трактат. Гален утверждал, что кровь постоянно образуется и уничтожается в организме. Она образуется из съеденной пищи и по пустой вене поступает в сердце. В другую половину сердца из лёгких поступает воздух. Через отверстия в перегородке сердца воздух смешивается с кровью и «одухотворяет» её. Одухотворённая кровь растекается по телу, несёт жизнь, но потом стареет, оттекает в руки и ноги и там уничтожается. Самой главной в организме Гален считал печень. Между прочим, на латыни печень называется liver – «жизнь». Гален полагал, что именно в печени происходит образование крови из пищи. А как же иначе, если в телах животных больше всего крови он находил именно в печени? Откуда ему было знать, что кровь – создание многих органов и систем, а в печени она накапливается «про запас». В распоряжении Галена не было ни микроскопа, ни рентгена. Тем не менее теория его казалась другим врачам убедительной. Правда, дырки в сердце, через которую кровь смешивалась с воздухом, никто обнаружить не мог. Тем хуже для дырки, нечего быть такой маленькой! Да её особо и не искали. Авторитета Галена было достаточно, в дырку просто верили. Полторы тысячи лет по Галену не только учили, но и лечили. Многие болезни считали результатом избытка крови в организме и назначали кровопускание. Иногда, например при давлении, оно помогало. Чаще всего оказывалось бесполезным. Нередко, особенно у детей, заканчивалось печально.

Так продолжалось до XVI в. На дворе стояла эпоха Возрождения, и в правоте авторитетов полагалось сомневаться. А что, подумали некоторые учёные, если дырки в сердце не видно потому, что её там нет? И кровь смешивается с воздухом вовсе не в сердце? А что, если кровь течёт в лёгкие и забирает воздух там? Это были правильные догадки, которые спустя века назовут открытием малого круга кровообращения. Одним из догадавшихся был испанский врач и философ Мигель Сервет. И его самого, и его книгу сожгли на костре. Не из-за мыслей о сердце. Они занимали в книге незначительное место. Сервет говорил о других вещах, которые не всем тогда нравились. Но в результате и его мысли о малом круге кровообращения до современников не дошли. Другим усомнившимся в правоте Галена был итальянский учёный Роальдо Коломбо. Его рассуждениям повезло больше. Со временем их прочёл Уильям Гарвей.

А. Е. Бейдеман. Гомеопатия, взирающая на ужасы Аллопатии. 1857 г.

Уильям был старшим из шести братьев и трёх сестёр в семье лондонского торговца шёлком. С числом братьев ему определённо повезло. Отец заметил, что его старший наследник не питает ни малейшего интереса к торговле, зато испытывает всепоглощающую страсть к учёбе. Большой беды не будет, решил он, если один из шестерых свернёт с купеческой дороги и поучится в университете. С профессией Уильям определился быстро. Ничто не казалось ему столь интересным, как устройство человека. И нигде не учили этому лучше, чем в Падуе. Так Гарвей оказался в Италии и услышал лекции великого Фабриция, основателя современной анатомии. А тот даже не подозревал, что его словам внимает будущий основатель физиологии. Самым удивительным открытием Фабриция казались венозные клапаны. Эти полулунные складки-перегородки можно было разглядеть внутри многих сосудов, но зачем они там, Фабриций не знал. Догадаться об этом предстояло его английскому студенту. Уильям Гарвей увозил из Италии не только обширные знания, но и «сердечную привязанность». Как работает эта таинственная мышца? Куда и зачем сквозь неё движется кровь? Интереснее этих вопросов для Гарвея теперь ничего не было.

В Англии дела молодого врача пошли как нельзя более успешно. Растущая частная практика, женитьба на дочери королевского врача, работа в больнице Святого Варфоломея. Но главное, что занимает его мысли, – сердце. 60 видов животных, позвоночных и беспозвоночных, становятся предметом его исследований. Курицы, коровы, собаки, свиньи, змеи, лягушки, бакланы, слизняки, устрицы, кальмары… При помощи лупы Гарвей отыскивает сердце в брюшке мухи и осы и внимательно следит за его сокращениями. А ещё перевязывает руки, ноги, лапы и замечает, ниже или выше повязки останавливается кровь. Откуда и куда она двигалась? Сотни подробностей, увиденных собственными глазами, заставляют учёного всё больше сомневаться в схеме Галена. Если кровь постоянно рождается и исчезает, откуда её берётся так много и куда же она девается в таких количествах? Но если кровь одна и та же, какими путями она течёт?

Рембрандт ван Рейн. Урок анатомии доктора Тульпа. 1632 г.

Карьера медика развивается успешно и гораздо быстрее, чем разгадка «сердечных тайн». Гарвей становится главврачом больницы Святого Варфоломея, и ему приходится думать о прозе жизни. Госпиталь – это не только врачи и пациенты. Это кухня, прачечная, ремонт, поставщики, финансы и отчёты. И все бухгалтерские счета ложатся на стол главврача. Как истинный учёный, Гарвей должен изучить теорию. В Италии только что вышел «Трактат о счетах и записях». Это сочинение Луки Пачоли превращало бухгалтерию в науку. Гарвей читает о двойной бухгалтерии, о деньгах и товарах. Товар превращается в деньги, а деньги в товар. Ни то ни другое не появляется и не исчезает, а лишь переходит, перетекает друг в друга. Товар и деньги всегда движутся по кругу. Как это похоже на истину. Какая разница – Земля, деньги или кровь? Вращается всё. Когда-то юный Гарвей предпочёл коммерции науку. Разве мог он думать тогда, что его собственную научную мысль будет питать бухгалтерия?

Сомнений у Гарвея остаётся всё меньше. Теперь он представляет дело так. Сердце – насос для перекачивания крови. Оно гонит её по двум кругам. Венозные клапаны нужны, чтобы не пускать кровь обратно, чтобы круги не нарушались и движение не шло вспять. Кровь не рождается и не уничтожается постоянно. Она вращается, циркулирует.

Учёный жил в эпоху, когда начинали ценить математические доказательства. Циркуляцию крови нужно было доказывать цифрами. Для самого убедительного эксперимента Гарвей выбирает овцу. Он вскрыл овечье сердце и взвесил находившуюся там кровь. Её оказалось 85 г. Именно столько выбрасывалось сердцем в сосуды при одном сокращении. За полчаса сердце овцы сокращается больше тысячи раз и пропускает через себя 85 кг. Столько, сколько весит сама овца. За сутки её сердце перекачивает 4080 кг – в 50 раз больше, чем весит она сама. А теперь вспомним, что по теории Галена, разделявшейся тогда всеми, кровь всё время образовывалась в печени из съеденной пищи, после чего, «поплавав» немного по организму, уничтожалась в конечностях. Никому в мире не доводилось наблюдать овцу, поглощающую за день четыре тонны пищи. И каких же размеров должно быть чудовище, чья печень работает как травоперерабатывающий комбинат. Оставалось единственное объяснение. Одна и та же кровь движется по кругу. Несовместимость теории Галена с овечьим экспериментом самому Гарвею была очевидной. Но не менее очевидным для Гарвея было и то, что истина, в которую верили полторы тысячи лет, не может быть перечёркнута вдруг. И он упорно искал всё новые подтверждения своей догадке. Однако раньше или позже её следовало высказать.

Книга Гарвея о сердце и кровообращении вышла не на родине, в Англии, а в Германии в 1628 г. Она была совсем маленькой – 72 страницы. Но эти 72 страницы означали, что медицине придётся встать с головы на ноги. Как ни был осторожен Гарвей в своих суждениях, он производил переворот. Если кровь вращается по кругу, то многое в медицине должно измениться. Кровопускания в лучшем случае бесполезны, а скорее всего, смертельно опасны – ведь новая кровь у больных тут же не образуется. Вот почему большинству врачей, прочитавших брошюру Гарвея, она не понравилась. Если автор прав, прежние методы лечения надо пересматривать. Проще утверждать, что он ошибся. Особенно усердствовали парижские медики, им удалось добиться парламентского указа, согласно которому врачи, разделявшие теорию Гарвея, лишались практики. Противники Гарвея дразнили его циркулятором, что в переводе с латыни означало не только «кровообращатель», но и «воротила», «мошенник».

Но не зря же шла эпоха Возрождения. Нашлись у Гарвея и сторонники – Декарт во Франции, Галилей в Италии, а также некоторые из английских врачей. Аргументы Гарвея начинали действовать и даже приводить к практическим результатам. Поверившие ему врачи стали отказываться от кровопусканий и задумывались насчёт уколов. Гарвей писал, что укус змеи только потому опасен, что яд по сосудам распространяется из места укуса по всему телу. Значит, с током крови может распространяться и лекарство. Только нужно его ввести в кровь. До идеи инъекций оставался один шаг. Его сделали английские врачи, ученики Гарвея. Среди сторонников учёного оказался и король, его давний пациент. Карл I страдал нарушением речи. В обязанность придворного врача входили долгие беседы с монархом. Рассказы Гарвея о сердце настолько увлекли короля, что он предоставил в распоряжение доктора свои охотничьи угодья – лес при Виндзорском дворце. Гарвей получил право отлавливать там для экспериментов любых животных, включая ланей и оленей. Когда-то во всей Англии никто, кроме короля и его свиты, не мог охотиться на оленей. Теперь олени королевского парка должны были послужить науке.

И всё-таки противники Гарвея имели основание не верить во вращение крови. У них был один, но очень сильный аргумент. Гарвей не мог объяснить, каким образом кровь попадает из артерий в вены и наоборот. Отправляется кровь из сердца по артериям, непонятным образом переходит оттуда в органы и ткани и столь же непонятным входит в вены, чтобы дальше двигаться к сердцу. Гарвей полагал, что в тканях есть незаметные глазу поры и промежутки, сквозь которые кровь и просачивается в сосуды.

Истина открылась в 1661 г., через четыре года после смерти Гарвея. Его итальянский коллега Марчелло Мальпиги демонстрировал знатным дамам и кавалерам работу собачьего сердца и циркуляцию крови. И одна дама спросила, как же кровь попадает из артерий в вены. Ответить на вопрос дамы Мальпиги тогда не смог. Ответ он увидел через некоторое время в микроскоп. Мальпиги был одним из первых, кто применил этот прибор для изучения животных. Однажды, рассматривая лягушачьи лёгкие, Мальпиги заметил сеть тончайших трубочек. Они пронизывали ткань и соединяли крупные сосуды. Это были капилляры. Круг замкнулся. Теперь путь крови прослеживался целиком.

Эпоха Возрождения закончилась. Художники признали самой совершенной фигурой круг. Учёный мир получил доказательство двух вращений – Земли и крови.

На чьих плечах стоял Ньютон?

Три с лишним века тому назад никто не знал, почему яблоко падает на Землю, а Луна нет. Пасмурным английским летом 1687 г. появилась книга, в которой объяснялось и это, и многое другое, и к тому же доказывался один из главных законов нашего мира: закон всемирного тяготения. Говорят, более влиятельной книги история науки не знала. Всё, что движется по земным и космическим трассам, движется по законам Ньютона. Французский физик Лагранж назвал Ньютона самым счастливым из гениев, «ибо только раз дано человеку открыть систему мира». Почему же именно Ньютону выпало это счастье? Современники назвали его разум «почти божественным», Вольтер поведал миру о яблоке. Но не одни лишь падающие плоды питали мысль гения.

Г. Неллер. Портрет И. Ньютона. 1689 г.

Неизвестный художник. Портрет К. Рена. XVII в.

Январским вечером 1684 г. в лондонской кофейне собрались трое джентльменов, без которых Ньютон, пожалуй, не стал бы писать своей главной книги, сколько ни падай яблоки. Была среда, хотя числа никто потом не мог вспомнить. Одного из джентльменов звали Кристофер Рен. Всякий школьник, прилежно учивший тему «Лондон», знает, что именно Рен построил собор Святого Павла, да и вообще был самым знаменитым английским архитектором. Гораздо хуже известно, чем занимался в детстве будущий великий зодчий. А занятие у него было редкое. Он служил одноклассником наследного принца. Чтобы будущий английский король не скучал и не слишком ленился, к нему для совместной учёбы «приставили» несколько мальчиков. В их числе оказался и Кристофер, сын придворного священника. Принц учился так себе, Кристофер – блестяще. Впоследствии злые языки утверждали, что место королевского архитектора Рен получил в награду за те контрольные, что Карл II частенько списывал у него в детстве. Даже если это и правда, качество собора не пострадало: получился шедевр. У Рена вообще многое получалось. Признанный первейшим геометром Англии, он успевал ещё заниматься астрономией, химией, а также изобретать всякие полезные штуки, вроде трактора, приводимого в движение лошадью. А ещё Рен был среди тех 12 учёных, которые однажды решили проверить, полезно ли ставить эксперименты. Заинтересовавшись данным вопросом, они немедленно организовали общество, и каждую неделю собирались на заседания для демонстрации и обсуждения своих и чужих экспериментов. Король одобрил любопытство подданных и милостиво разрешил обществу называться Королевским.

Секретарь этого общества, Роберт Гук, был вторым участником обеда. В отличие от Кристофера Рена в детстве он редко бывал в школе, поскольку здоровье имел слабое. Так что свободного времени у него было достаточно, и выработалась привычка размышлять о многих вещах, а не только о том, что задано на завтра. Размышления уже взрослого Гука время от времени заканчивались открытиями. Например, однажды, заглянув в микроскоп, Гук обнаружил, что растения состоят из клеток. В другой раз ему случилось сформулировать волновую теорию света. Однако судьба не всегда бывала к нему справедлива. Некоторые его открытия носят имена других людей, но и тех открытий, что, вне всякого сомнения, совершены Гуком, хватило бы на дюжину талантливых учёных. Из всех научных занятий Гук предпочитал эксперименты: в этом деле ему не было равных. Вот почему Королевское научное общество, едва родившись, именно Гука попросило стать куратором экспериментов. Он согласился. В его обязанности входило докладывать о новых экспериментах, произведённых в Англии и за её пределами. Делать это нужно было раз в неделю, на субботних заседаниях. Так продолжалось в течение 32 лет. Иногда в течение целых недель интересных экспериментов не случалось ни в королевстве, ни на континенте, и тогда придумывать и ставить эксперименты Гуку приходилось самому. Он и помыслить не мог явиться на заседание Общества без нового результата. От постоянной работы на токарном станке Гук согнулся и выглядел настоящим карликом. Многолетнее напряжение скверно влияло на его характер – он сделался раздражителен. Но всё это не ослабляло его удивительного дара: за хаосом фактов Гук умел угадывать законы природы.

Портрет Роберта Гука. XVII в. Современная реконструкция.

Третий участник обеда был заметно моложе своих коллег. 29-летний Эдмунд Галлей появился на свет в доме лондонского мыловара, довольно состоятельного и не вполне обычного. Нормальные мыловары производят моющие средства, а потом всеми силами стараются их продать. Взять хотя бы американских. В 1930-х гг. они рекламировали свои товары в многосерийных радиопьесах. И хотя смысла в этих пьесах было немного, и заплакать над судьбой их героев можно было, как тогда говорили, лишь натерев глаза мылом, домохозяйки были очарованы. С тех пор место радио занял телевизор, но «мыльные оперы» остались. Отец же Галлея, как уже известно читателю, был непростым мыловаром. Он, конечно, не возражал, чтобы его товар продавался. Но все средства, остававшиеся от содержания многочисленного семейства, вкладывал в образование младшего сына, Эдмунда. Отец и слышать не хотел, чтобы любознательный юноша вступил на мыловаренную стезю, и отправил его учиться в Оксфорд. Помощь отца позволяла Эдмунду не думать о хлебе насущном и заниматься наукой. А в качестве особых подарков он получал от папы астрономические инструменты. Надежды отца оправдались. Его сын стал одним из тех, кого в Англии XVII в. называли «виртуозами»: он преуспел во множестве наук. Некоторые же науки появились на свет благодаря Галлею, как это случилось с геофизикой и демографией. В 22 года Эдмунд удостоился чести быть избранным в Королевское общество за то, что первым сосчитал звёзды на небе Южного полушария. И с тех пор слово «первый» неизменно сопровождало его имя. Он первым построил водолазный колокол и лично его испытал. Был капитаном первого в мире научного корабля «Любимец». Первым измерил магнитное поле земли, построил теорию ветров, убедил астрономов в том, что звёзды движутся, а кометы возвращаются.

Т. Мюррей. Портрет Э. Галлея. 1687 г.

Именно от Галлея идёт обычай предсказывать погоду по барометру и определять возраст древних руин при помощи физики. В 1682 г. Галлей наблюдал необычайно яркую комету. Люди и раньше видели подобные «падающие звёзды» и считали их предвестием катастроф. Астрономы же полагали, что кометы – гости Солнечной системы, о появлении которых никому не дано знать заранее. Галлей сопоставил древние хроники, провёл вычисления и вынес вердикт: каждые 76 лет люди видят одну и ту же комету. Она улетает и возвращается. Кометы – не блуждающие странники вселенной; как и планеты, они движутся по орбитам Солнечной системы. В 1758 г., когда Галлея уже не было в живых, в небе вспыхнула яркая комета. Она вернулась в год, предсказанный учёным. С тех пор мало кто не слыхал хотя бы раз в жизни о комете Галлея.

Так вот. Собрались Галлей, Рен и Гук пообедать. А заодно – побеседовать. Кто о чём говорит за едой. Эти трое – о странной форме космических орбит. 75 лет минуло с тех пор, как «отец» небесной механики Иоганн Кеплер выяснил: планеты вращаются не по кругам, а по эллипсам. Учёный мир долго не верил. Нет фигуры совершеннее круга, зачем же двигаться иначе? Но те, кто направлял на небо телескоп, убеждались: Кеплер прав. Планеты неслись по овалам. Отчего же им вздумалось гулять вокруг Солнца именно так?

В «подозреваемых» оказался закон, который мы теперь зовём законом всемирного тяготения. Помните, как учат в школе? Все тела притягивают друг друга с силой обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними. Излишне напоминать, что притягивают они друг друга прямо пропорционально произведению своих масс. Несколько учёных, и в их числе участники нашего обеда, сильно подозревали, что именно эти массы и обратные квадраты заставляют планеты двигаться «овальным» путём. Вот только подозрения никак не удавалось подкрепить доказательствами. Задачка получилась потруднее тех, что помечают звёздочками в учебниках физики. Больше других тяготением занимался Гук. Четыре года минуло с тех пор, как он послал письмо искуснейшему кембриджскому математику Ньютону и попросил его рассчитать орбиту падающего тела, замечая, между прочим, что сила притяжения ослабевает по закону обратных квадратов. Ньютон не ответил на это письмо. Задача продолжала будоражить умы учёных. Вот и в этот раз попытка хотя бы подступиться к её решению не удалась.

Затянувшийся обед пора было кончать. Рен предложил премию в 40 шиллингов тому, кто первым до исхода марта найдёт решение задачи. Двухнедельный заработок лондонского ремесленника – не слишком высокая награда для узревшего порядок вселенной, но тогдашние учёные о Нобелевской премии не слыхали и остались довольны предложением Рена. На доказательство закона всемирного тяготения Рен отводил коллегам два месяца. Минул март. У Галлея задача не шла. Гук же заявил, что уже нашёл решение, но не будет его раскрывать, чтобы не лишать других удовольствия сделать то же самое. Шутил ли он, врал или издевался, наука пока не выяснила. Но математического решения задачи не представил никто. Все понимали, что задачка не рядовая. Найти решение означало найти универсальный закон, движущий солнце и светила. Но что же делать, если великое открытие не даётся? Рен и Гук занялись вопросами попроще: первый строительством собора, второй экспериментами. У Галлея же обратные квадраты и овальные орбиты никак не шли из головы. Ни причём тут были 40 шиллингов Рена. Он сам охотно заплатил бы человеку, решившему загадку. Из всех знакомых Галлея, из всех «виртуозов» на такое способен был только один. Галлей отправился в Кембридж к Ньютону.

Научные приборы. Англия. XVII в.

Приборы, изобретённые Р. Гуком.

Пока неспешный экипаж XVII столетия везёт Галлея в Кембридж, поговорим о счастливейшем из гениев, который ещё не подозревает о своём счастье написать самую влиятельную книгу в истории науки. Больше всего на свете Ньютон любил разгадывать трудные задачи. На свой 22-й день рождения он сам себе сделал подарок. Был это не парик и даже не лошадь, а список ещё не решённых задач. А вскоре представился случай заняться их решением без помех. В Англии случилась эпидемия чумы, спасаться от неё следовало в деревне. Кембриджский университет закрыли, студенты и преподаватели разъехались кто куда. Молодой бакалавр Ньютон, так и не успев приступить к преподаванию, отправился на ферму своих родителей в деревеньку Вулстроп. Для науки там было просто раздолье. Времени хоть отбавляй, и яблоки падают одно за другим. Ньютон начал обдумывать свой список. Возникали идеи о тяготении, свете, устройстве вселенной. Идей было много, а Ньютон один. Предстояло думать и думать, прежде чем задачи, подаренные самому себе на день рождения, будут решены красиво и безупречно. Эпидемия завершалась, университет открылся, и молодому преподавателю надо было выходить на работу. Следующие двадцать лет Ньютон провёл в Кембридже. За это время он снискал себе славу лучшего математика Англии, усиленно занимался алхимией и, не сойдясь во взглядах на природу света, поссорился с Гуком. А как же законы, что управляют миром, устройство вселенной? Ньютон продолжал думать об этих вещах, кое-что записывал. Появившись на свет в Рождественскую ночь 1642 г., он был уверен, что именно ему, единственному из людей, предстоит раскрыть план Бога. Но чем ближе к постижению законов природы он подходил, тем глубже в стол прятал записи о своих прозрениях. Убеждённый в своём особом предназначении, он никого не собирался знакомить с ходом своих мыслей. Почему Ньютон так поступал? Историки науки гадают уже три века. Самый счастливый гений умел задавать задачки будущим исследователям. Между тем к его дому направлялся человек, размышлявший о том, как лучше поставить задачу самому Ньютону.

Лето 1684 г. выдалось на редкость жарким, и, выйдя из кареты, Галлей не спешил. Он знал, что не со всеми гостями Ньютон бывал любезен и не на все вопросы любил отвечать. Они виделись только однажды. Очень важно было начать разговор правильно. Опасения Галлея развеялись почти сразу. 42-летний профессор был на редкость приветлив. Студенты опять не пришли на лекцию, он оказался свободен и рад встрече с коллегой. Они поговорили о вещах незначительных, и, как бы между прочим, Галлей спросил, как, по мнению Ньютона, будет двигаться планета, если она притягивается к солнцу по закону обратных квадратов? Какую форму будет иметь её орбита?