Текст книги "Зеленые тени, Белый Кит"

Глава 10

Был рождественский полдень, и меня пригласили в Кортаун на индейку с подарками. Джон позвал нескольких охотников с женами и Бетти Малоун, которая нежно заботилась о его лошадях, а также писателя с любовницей из Парижа. Мы отведали индейки и раздали все подарки, кроме одного.

– А теперь, – объявил Джон, – для Рики. Гвоздь программы. Все во двор!

Мы вышли, Джон оглушительно свистнул, и из-за дома выбежала Бетти, ведя в поводу черную кобылу с рождественским венком на шее.

Рики радостно завизжала и обняла Джона, а потом лошадь. Джон подсадил ее в седло, и она захохотала от удовольствия, похлопывая прекрасное животное.

– Отлично, – сказал Джон. – Вперед.

Рики пришпорила лошадь, поскакала по двору, потом перемахнула через забор и выпала из седла. Все мы с криками помчались к ней. Я никогда раньше не видел, как падают с лошади, поэтому у меня заскрежетали зубы и резануло в животе.

Джон первым подбежал к Рики и встал, возвышаясь над ней. Он не прикоснулся к жене и не помог ей подняться с земли. Он не стал смотреть, целы ли у нее ноги, руки или туловище, а только наклонился и проорал:

– Эй ты, дрянь такая, а ну обратно в седло!

Мы все остолбенели.

Джон стоял между нами, и мы не могли дотянуться до Рики.

Без всякой поддержки Рики, тряся головой, встала на ноги.

– Черт тебя побери, – вопил Хьюстон, – лезь на лошадь!

Она попыталась забраться на лошадь, но у нее кружилась голова. Хьюстон затолкал ее в седло. Она окинула взглядом зеленую траву, забор, мужа, посмотрела на лошадь под собой и на меня.

Я почувствовал, как у меня зашевелились губы. Они беззвучно прошептали два слова:

«Счастливого Рождества».

«Счастливого Рождества», – ответили мне беззвучно ее губы.

Счастливого Рождества.

Глава 11

Я уже трижды перечитал «Моби Дика» от корки до корки. А это три раза по восемьсот с лишним страниц. Некоторые отрывки я перечитывал по десять раз. Кое-какие эпизоды – по двадцать. И все для того, чтобы избавиться от жира и всякого хлама и просветить рентгеном кости и костный мозг.

Я был и оставался преследователем Кита. Маленьким ахавом, не имеющим ничего за душой. Ибо я чувствовал, что Белизна все равно обгоняет мои хилые гребки и никудышное суденышко – портативную машинку и большие белые листы бумаги, дожидающиеся, когда их запятнают кровью.

Мы с Джоном писали на бумаге кровью, но этого было недостаточно. Это должны были быть кровь и слезы Мелвилла. Он был Гамлетом, ожившим на замковой стене, и Лиром на лугу. Иногда мы отчетливо слышали его рыдания. В остальное время его голос тонул в соленых приливах и отливах, которые, то прибывая, то убывая, выводили нас из равновесия. Бывали дни, когда мой Вождь, невзирая на свой талант вылеплять актеров и придавать их теням узнаваемые очертания, был не в силах помочь мне, равно как и я ему.

Короче, бывали дни, когда мы, уставившись друг на друга, пожимали плечами и начинали хохотать. Мы куснули пескаря и обнаружили, что это Левиафан во всей своей библейской грандиозности и безумном неистовстве. Смех был единственным спасением от нашего отупения, которое грозило перерасти в идиотизм, если бы мы осмелились доверить бумаге кое-какие идеи, слетавшие с наших губ, идеи, которым было суждено утонуть в виски.

Однажды посреди нашего мелвилловского затмения я вдруг вскочил и закричал:

– Ухожу!

– Куда? – поинтересовался монстр из гильдии режиссеров.

– К Финну.

– Зачем?

– Затолкать Кита в большую кружку и утопить.

– А мне с тобой можно? – спросило Чудовище.

Глава 12

– А еще раньше, – начал Финн свой очередной монолог за стойкой бара, – произошло одно ужасное событие, которое лучше помнить, чем видеть.

– Когда это было? – спросил мой режиссер.

– В тысяча девятьсот шестнадцатом году, во время Пасхального восстания, – сказал Финн. – Тогда дотла сгорели огромные здания. Вы видели развалины?

– Видел, – ответил Джон.

– Это делали патриоты, когда собирались толпами, – поведал Финн. – Среди них был и мой отец.

– И мой, – подхватил Дун.

– И мой, и мой, – сказали все.

– Печальное время.

– Слава богу, не все было так печально. Ибо время от времени Господь позволял себе посмеяться. А с ним смеялись и мой отец, и отец нашего лорда Килготтена. Рассказать вам все по порядку от начала до конца?

– Расскажи, – попросил я.

– Итак, – начал Финн, – в разгар восстания, в холодных снегах поздней зимы, внезапно нагрянувшей на Пасху, моему отцу и отцам всех прочих недоумков, что торчат здесь, подпирая стойку бара, пришла в голову мысль, от которой зажегся, нет – возгорелся некий план…

– Какой план, Финн, что это был за план? – заговорили все наперебой, хотя слыхали эту историю и раньше.

– А план был такой… – прошептал Финн и облокотился на стойку бара, чтобы поделиться своим зимним секретом.

Они с полчаса прятались возле сторожки у ворот, передавая по кругу бутылку, а потом, в шесть вечера, когда сторож отправился почивать, крадучись двинулись по дорожке, поглядывая на огромный дом, в котором каждое окно излучало теплый свет.

– Вот та самая усадьба, – сказал Риордан.

– Черт, что значит «та самая усадьба»? – возмутился Кейси и тихонько добавил: – Она всю жизнь нам глаза мозолит.

– Конечно, – сказал Келли, – но теперь, во время восстания, и усадьба вдруг стала выглядеть иначе. Совсем как игрушка на снегу.

Так всем четырнадцати и казалось: большой кукольный дом прекрасным весенним вечером, и на него с небес, неслышно кружась, падают пушинки.

– Спички принес? – спросил Келли.

– Принес ли я… да за кого ты меня принимаешь!

– Так принес или нет, тебя спрашивают?

Кейси принялся шарить по карманам. Вывернул все наизнанку, ругнулся и сказал:

– Нет, не принес.

– Какого черта, – сказал Нолан. – Что там у них, спичек нет? Позаимствуем несколько штук. Идем.

Когда они вышли на дорожку, Тималти споткнулся и упал.

– Ну что ж ты, Тималти, – сказал Нолан, – куда улетучился твой романтический дух? Великое Пасхальное восстание в разгаре – мы должны сделать все как надо. Чтобы многие годы спустя мы могли зайти в паб и рассказать про Страшный Большой Пожар в Усадьбе, ведь так? А смотреть, как ты шмякаешься задницей в снег, недостойно восстания, в котором мы участвуем, разве нет?

Тималти встал, чтобы не портить общую картину, и кивнул.

– Я буду вести себя как подобает.

– Тсс! Мы пришли! – закричал Риордан.

– Черт, да что ты заладил – «эта усадьба» и «мы пришли», – сказал Кейси. – А то мы сами не видим! Что дальше-то делать?

– Уничтожить? – неуверенно предложил Мерфи.

– Ну ты и болван, – сказал Кейси. – Конечно, мы ее уничтожим, но сперва… чертежи и планы.

– В пабе «У Хикки» все казалось легко и просто, – сказал Мерфи. – Приходим, и от чертовой усадьбы не остается камня на камне. Моя жена настолько превосходит меня в весе, что мне просто необходимо что-нибудь разрушить.

– По-моему, надо постучаться в дверь, – предложил Тималти, хлебнув из бутылки, – и попросить разрешения.

– Разрешения! – возмутился Мерфи. – Не хотел бы я, чтобы ты заправлял делами ада: падшие души так никогда и не попали бы на сковородку! Мы…

Но тут распахнулась входная дверь, оборвав его речи.

Кто-то вглядывался в темноту.

– Послушайте, – раздался негромкий урезонивающий голос, – не могли бы вы говорить потише? Хозяйка дома прилегла отдохнуть перед вечерней поездкой в Дублин, и…

Теплый отсвет из-за открытой двери выхватил из темноты мужчин; они пришли в замешательство, отступили на несколько шагов и сняли шапки.

– Это вы, лорд Килготтен?

– Он самый, – ответил человек, стоявший в дверях.

– Мы не будем шуметь, – сказал Тималти, улыбаясь как сама любезность.

– Извините нас, ваша светлость, – сказал Кейси.

– Как мило с вашей стороны, – ответил его светлость, и дверь аккуратно закрылась.

Все опешили.

– «Извините нас, ваша светлость», «мы не будем шуметь, ваша светлость»!.. – Кейси хлопнул себя по лбу. – Что мы тут все несли? Почему никто не схватился за дверь, пока он стоял перед нами?

– Мы были ошеломлены, он застал нас врасплох, как все сильные мира сего, будь им пусто. Но ведь мы не делали ничего такого, правда?

– Говорили мы действительно громковато, – признал Тималти.

– Громковато, черт побери! – возмутился Кейси. – Чертов лорд высунулся и улизнул из наших лап!

– Тсс, не так громко, – сказал Тималти.

Кейси перешел на шепот:

– Давайте подкрадемся к двери и…

– Бесполезно, – возразил Нолан. – Он уже знает, что мы здесь.

– Подкрадемся к двери, – повторил Кейси, заскрежетав зубами, – и взломаем…

Дверь снова отворилась.

Лорд тенью выглянул из-за двери и, оглядев стоявших, терпеливо осведомился тихим, надтреснутым старческим голосом:

– Послушайте, а что вы тут делаете?

– Видите ли, ваша светлость… – начал Кейси и, побледнев, осекся.

– Мы пришли, – ляпнул Мерфи, – мы пришли… сжечь вашу усадьбу!

Лорд постоял немного, глядя на это сборище, на снег; его рука покоилась на дверной ручке. Потом он прикрыл на мгновение глаза, задумался, после безмолвной борьбы справился с тиком и сказал:

– Гм, тогда вам надо войти.

Все сказали – да, конечно, вот прямо сейчас, и собрались было войти, как вдруг Кейси крикнул:

– Погодите! – а затем сказал, обращаясь к стоявшему в дверях старику: – Мы войдем, как только будем готовы.

– Отлично, – ответил старик. – Дверь будет не заперта; когда решите, что время настало, – входите. Я в библиотеке.

Оставив дверь приоткрытой на полдюйма, старик вошел в дом, и тут Тималти воскликнул:

– Когда будем готовы? Господи, неужели мы будем готовее, чем сейчас? Кейси, отвали!

И все взбежали на крыльцо.

При этих словах его светлость обернулся и взглянул на них спокойно и беззлобно – так смотрит старая гончая, видевшая множество затравленных лисиц и столько же спасшихся, которая быстро бегала, но на старости лет перешла на медленную, шаркающую походку.

– Пожалуйста, вытирайте ноги, джентльмены.

– Вытираем.

И каждый старательно очистил свои башмаки от грязи и снега.

– Сюда, – сказал его светлость и повел их за собой. Лицо лорда было покрыто сетью морщинок, под поблекшими, прозрачными глазами набухли мешки от чрезмерно долгого употребления бренди, а щеки зарумянились, как вишневое вино. – Я налью вам выпить, и мы подумаем, что можно сделать насчет – как вы изволили выразиться? – сожжения усадьбы.

– Вы само благоразумие, – признал Тималти, следуя за лордом Килготтеном в библиотеку, где тот налил всем по стакану виски.

– Джентльмены, – его светлость бережно погрузил свои кости в кресло с выгнутой спинкой, – выпьем.

– Мы не будем, – заявил Кейси.

– Не будем? – вырвалось у всех.

Выпивка уже была почти у них в руках.

– То, за чем мы пришли, делается на трезвую голову, – сказал Кейси, содрогаясь под взглядами приятелей.

– Кого мы здесь слушаем? – сказал Риордан. – Его светлость или Кейси?

В ответ все залпом осушили стаканы и прокашлялись. Храбрость немедля заалела на их лицах, они выразительно взглянули на Кейси, чтобы тот почувствовал разницу. Не желая отставать, Кейси опрокинул и свой стакан.

А тем временем старик продолжал потягивать виски, и его спокойствие и непринужденность зашвырнули поджигателей в Дублинский залив и утопили в его пучине. Тут Кейси сказал:

– Ваша светлость, вы слыхали о Бедствиях? Я имею в виду не только войну с кайзером за морем, но наше собственное великое Бедствие и Мятеж, которые докатились и до нас, до нашего городка, нашего паба, а теперь и до вашей усадьбы.

– Многочисленные тревожные события свидетельствуют, что настали тяжелые времена, – сказал его светлость. – Я полагаю, чему быть, того не миновать. Я знаю вас всех. Вы на меня работаете. Кажется, я вам неплохо плачу.

– Несомненно, ваша светлость. – Кейси шагнул вперед. – Просто меняются старые порядки. Мы слышали, что большие дома в Таре и особняки в Киллашандре были сожжены в ознаменование освобождения и…

– Чьего освобождения? – кротко спросил старик. – Моего? От тягот содержания этого дома, в котором мы с женой болтаемся, как игральные кости в стакане, или… Ладно, продолжайте. Когда вы хотели бы сжечь усадьбу?

– Если это вас не слишком затруднит, – ответил Тималти, – то сейчас.

Старик, казалось, еще глубже погрузился в кресло.

– О боже, – пробормотал он.

– Разумеется, – поспешил вставить Нолан, – если вам неудобно, мы зайдем попозже…

– Попозже? Это еще что за разговоры! – воскликнул Кейси.

– Мне ужасно жаль, – сказал старик. – Пожалуйста, позвольте объяснить. Леди Килготтен сейчас спит, скоро за нами приедут гости, чтобы отвезти нас в Дублин на премьеру пьесы Синга[1]1
  Синг Джон Миллингтон (1871–1909) – ведущий деятель ирландского литературного ренессанса.


[Закрыть]…

– Отменный писатель, – заметил Риордан.

– Смотрел его пьесу в прошлом году, – сказал Нолан, – и…

– Разговорчики! – оборвал их Кейси.

Все прикусили языки. Его светлость продолжал говорить ломким голосом:

– В полночь мы собирались дать здесь званый ужин на десять персон. Нельзя ли… отложить поджог до завтрашнего вечера, чтобы мы могли подготовиться?

– Нет, – отрезал Кейси.

– Отложим, – согласились остальные.

– Поджог – это одно, – рассудил Тималти, – билеты – другое. Раз уж решили идти в театр, было бы обидно пропустить пьесу, и еду жалко – пропадет зазря, пусть уж лучше ее кто-нибудь съест. А приглашенные гости? Их же не предупредишь.

– Вот именно, – поддакнул его светлость.

– Да знаю я! – вскричал Кейси. Закрыв глаза, он провел ладонями по щекам, подбородку и губам, а потом сжал кулаки и разочарованно отвернулся. – Нельзя откладывать поджог, такие дела не переносят как чаепития, черт возьми, а берут и делают!

– Делают, если не забывают принести спички, – пробормотал Риордан.

Кейси подскочил с явным намерением ударить Риордана, но под напором неопровержимых фактов немного поостыл.

– Не говоря уж о том, – добавил Нолан, – что хозяйка дома замечательная леди и ей нужен последний вечер развлечений и отдыха.

– Вы очень любезны, – сказал лорд Килготтен и наполнил его стаканчик.

– Давайте проголосуем, – сказал Нолан.

– Черт! – Кейси мрачно озирался по сторонам. – Я как посмотрю, голоса уже подсчитаны. Ну, завтра так завтра, черт вас подери.

– Да благословит вас Господь, – сказал старый лорд Килготтен. – На кухне будут оставлены холодные закуски, вы можете сначала зайти туда; вы наверняка проголодаетесь, ведь поджог – тяжелый труд. Скажем, к восьми часам завтра вечером вас устроит? К тому времени я поселю леди Килготтен в отеле в Дублине. Я не хочу, чтобы она раньше времени узнала, что ее дом перестал существовать.

– Боже, вы истинный христианин, – пробормотал Риордан.

– Ладно, не будем об этом, – сказал старик. – Это уже прошлое, а я никогда не задумываюсь о прошлом. Джентльмены…

Он встал. И, как незрячий святой пастырь, вышел в коридор вместе со стадом, которое побрело за ним, слегка подталкивая друг друга.

Пройдя до середины коридора, почти у двери, лорд Килготтен увидел что-то своим помутившимся боковым зрением и остановился. Повернул назад и в задумчивости встал перед большим портретом итальянского дворянина.

И чем пристальнее он вглядывался в картину, тем сильнее дрожали от тика его веки и быстрее шевелились губы.

Наконец Нолан спросил:

– Ваша светлость, в чем дело?

– Я вот думаю, – наконец сказал лорд, – ведь вы любите Ирландию, правда?

– Бог ты мой, конечно! – загудели все. – К чему спрашивать?

– Как и я, – мягко сказал старик. – А любите ли вы все то, что есть в Ирландии, на ее земле, – ее наследие?

– Это тоже, – заверили все, – несомненно!

– Меня волнуют такие вещи, – сказал его светлость. – Это портрет кисти Ван Дейка. Старинный, очень изысканный, очень важный и очень дорогой. Это, джентльмены, национальное художественное сокровище.

– А-а, вот оно что! – затянули поджигатели нестройным хором и столпились вокруг посмотреть.

– Боже, – изумился Тималти, – какая работа!

– Как живой, – добавил Нолан.

– Обратите внимание, – сказал Риордан, – его глаза поворачиваются вслед за тобой, откуда бы ты ни смотрел.

– Жуть, – согласились все.

И собрались уже двинуться дальше, но его светлость сказал:

– Вы отдаете себе отчет в том, что это сокровище в действительности принадлежит не мне одному, не вам, а всему народу как драгоценное достояние и завтра вечером оно сгинет навечно?

Все разинули рты. Как же они не догадались!

– Спаси нас Господь, – возмутился Тималти. – Как можно!

– Сначала мы вынесем ее из дома, – решил Риордан.

– Постойте! – закричал Кейси.

– Благодарю вас, – сказал его светлость, – но куда вы ее денете? Под открытым небом ветер изорвет картину в клочья, дождь вымочит, град исхлещет. Нет-нет, может быть, лучше ее сжечь побыстрее…

– Ни в коем случае! – воскликнул Тималти. – Я сам отнесу ее домой.

– А когда великое противостояние закончится, – сказал его светлость, – вы передадите этот бесценный дар Искусства и Красоты, пришедший к нам из прошлого, новому правительству?

– Э-э… все картины до единой, – сказал Тималти.

Но Кейси, не сводивший глаз с исполинского холста, поинтересовался:

– А сколько весит эта махина?

– Полагаю, – слабым голосом ответил старик, – от семидесяти до ста фунтов.

– Ну и как, черт возьми, мы дотащим ее к Тималти? – полюбопытствовал Кейси.

– Мы с Брэннехеном отнесем это сокровище, – ответил Тималти, – а если потребуется, ты нам поможешь, Нолан.

– Благодарные потомки вас не забудут, – заверил его светлость.

Они двинулись дальше по коридору, и тут его светлость остановился перед двумя картинами.

– Здесь изображения двух обнаженных женщин…

– Да уж! – сказали все.

– …работы Ренуара, – закончил старик.

– Значит, их автор – французский джентльмен? – спросил Руни. – Извините за выражение.

– Сразу видать, француз, – сказали все.

И давай толкать друг друга локтями под ребра.

– Стоят они несколько тысяч фунтов, – сказал старик.

– Не спорю, – заявил Нолан, тыча в картину пальцем, по которому хлопнул Кейси.

– Я… – начал Моргунчик Уаттс, чьи рыбьи глаза под толстыми стеклами очков вечно плавали в слезах. – Я забираю этих французских дам с собой. Возьму под каждую руку по одному произведению искусства и отнесу в свой домишко.

– Договорились, – сказал с благодарностью лорд.

Они подошли к большому полотну, на котором многочисленные звероподобные люди скакали, топтали фрукты и тискали роскошных, как летние дыни, женщин. Все наклонились, чтобы прочитать надпись на медной табличке: «Сумерки богов».

– Ничего себе сумерки, – проворчал Руни. – А по мне, так это начало многообещающего денька!

– Я полагаю, – сказал пожилой джентльмен, – здесь кроется некая ирония, как в названии, так и в теме. Обратите внимание на сверкающее небо и на страшные фигуры, что прячутся в облаках. Занятые своей вакханалией, боги не замечают, что им грозит Страшный суд.

– Я не вижу в облаках ни церкви, ни ее женоподобных ангелов, – заявил Моргунчик Уат т с.

– В те времена со Страшным судом обстояло иначе, – заверил его Нолан. – Это все знают.

– Мы с Туи, – сказал Флэннери, – отнесем этих демонических богов ко мне. Так, Туи?

– Так!

И они зашагали по коридору, останавливаясь то тут, то там, словно экскурсанты в музее, и поочередно вызываясь унести домой в снежную ночь рисунок Дега, набросок Рембрандта или большой писанный маслом холст голландского мастера, пока не очутились перед весьма скверным мужским портретом, висевшим в мрачной нише.

– Это я, – пробормотал старик. – Работа ее светлости. Оставьте его здесь, пожалуйста.

– Вы хотите, чтобы он сгорел при пожаре? – изумился Нолан.

– Так, следующая картина… – сказал старик, проходя вперед.

Наконец экскурсия подошла к концу.

– Конечно, – сказал лорд Килготтен, – если вы в самом деле намерены все спасти, то в доме еще есть дюжина изысканных ваз эпохи Мин…

– Они стоят того, – сказал Нолан.

– Персидский ковер на лестничной площадке…

– Мы свернем его и отнесем в Дублинский музей.

– И изящная люстра в большой гостиной…

– Припрячем ее, пока не уляжется восстание, – вздохнул Кейси, которому все это уже здорово надоело.

– Ну что ж, – сказал старик, пожимая каждому руку. – Может, прямо сейчас и начнете? Спасение национального достояния, скажу я вам, тяжелая работа. А мне нужно минут на пять вздремнуть перед тем, как переодеться.

И старик удалился на второй этаж, оставив злоумышенников озадаченно наблюдать за тем, как он уходит.

– Кейси, – сказал Моргунчик Уаттс, – в твой умишко не забредала мысль, что если б ты не забыл спички, то теперь нам не пришлось бы всю ночь вкалывать?

– Где же твое эстетическое чувство? – воскликнул Риордан.

– Заткнись! – сказал Кейси. – Ладно, Флэннери, берись за этот конец «Сумерек богов», а ты, Туи, – за дальний, где девица прохлаждается. Ну! Взяли!

И боги, безумно кувыркаясь, взлетели в воздух.

К семи часам часть картин вынесли из дома и, прислонив друг к другу, поставили на снег; вскоре им было суждено отправиться по разным направлениям в разные хижины. В четверть восьмого лорд и леди Килготтен вышли и направились к машине, а Кейси быстро выстроил своих людей так, чтобы утонченная пожилая дама не увидела, чем они занимаются. Парни отсалютовали отъезжающему автомобилю. Леди Килготтен слабо помахала им в ответ.

С семи тридцати до десяти оставшиеся сокровища по одному или по два были вынесены.

Когда разобрали все картины, кроме одной, Келли остановился в темной нише, обеспокоенный судьбой парадного портрета старика лорда кисти леди Килготтен. Он задрожал, решился на высшую гуманность и унес картину в ночь.

В полночь лорд и леди Килготтен, вернувшись домой с гостями, обнаружили лишь глубокие борозды, оставленные на снегу в том направлении, куда Флэннери и Туи уволокли милую их сердцу вакханалию и куда Кейси, проклиная все на свете, прошествовал с Ван Дейком, Рембрандтом, Буше и Пиранези. Последним скрылся в лесу довольный Моргунчик Уаттс с двумя обнаженными Ренуарами.

Обед закончился к двум часам. Леди Килготтен отправилась почивать, довольная тем, что все картины разом отправлены на чистку.

В три часа ночи лорд Килготтен все еще не спал, он в одиночестве сидел в библиотеке, окруженный голыми стенами, перед погасшим камином, с шарфом на тощей шее и стаканом бренди в дрожащей руке.

Примерно в три пятнадцать тихо заскрипел паркет, крадучись задвигались тени, и вскоре в дверях библиотеки возник Кейси с шапкой в руках.

– Тсс! – прошептал он.

Задремавший было лорд встрепенулся, вытаращив глаза.

– Боже, – сказал он, – неужели нам пора уходить?

– Это завтрашним вечером, – сказал Кейси. – К тому же не вы должны уходить, а они – возвращаться.

– Они? Ваши друзья?

– Нет, ваши.

И Кейси увлек его светлость за собой.

Старик пошел за ним по коридору и выглянул из-за двери в бездонный колодец ночи.

Там в темноте, словно окоченевшая на собачьем холоде наполеоновская армия, обессилевшая, нерешительная и деморализованная, стояла знакомая толпа, и в руках у каждого были картины – некоторые положили их на спину или прислонили к ногам; усталые, дрожащие, побелевшие руки с трудом удерживали произведения искусства под медленно падающим снегом. Ужасающая тишина опустилась на растерянных мужчин. Они оказались в затруднительном положении, словно один враг ушел, чтобы вести иные, более славные войны, а другой, безымянный, бесшумно подкрался с тылу, не оставляя следов. Они озирались на холмы и город, будто сам Хаос вот-вот спустит на них свору своих псов. Одиноко стояли они, окруженные всепронизывающей ночью, и внимали далеким колдовским завываниям отчаяния и беды.

– Это ты, Риордан? – нервно спросил Кейси.

– А кто же еще, черт возьми? – раздался крик из темноты.

– Чего они хотят? – спросил старик.

– Дело не в том, чего мы хотим, а скорее чего вы теперь хотите от нас, – послышался чей-то голос.

– Видите ли, – заговорил другой, подходя все ближе, пока на свету все не признали в нем Ханнагана, – мы все взвесили, ваша светлость, и решили, что вы такой замечательный джентльмен, и мы…

– Мы не станем сжигать ваш дом! – выкрикнул Моргунчик Уаттс.

– Заткнись и дай человеку сказать! – раздалось сразу несколько голосов.

Ханнаган кивнул:

– Именно. Мы не станем сжигать вашу усадьбу.

– Но послушайте, – сказал лорд, – я вполне готов. Все можно легко вынести из дому.

– Извините, ваша светлость, вы слишком упрощенно подходите к этому делу, – сказал Келли. – Вам легко, а нам совсем не легко.

– Понимаю, – сказал старик, ничего не понимая.

– Похоже, – сказал Туи, – за последние несколько часов мы все столкнулись с затруднениями – у кого-то с домом, у кого-то с транспортом и платой за перевозку, вы понимаете, куда я клоню. Кто объяснит первым? Келли? Нет? Кейси? Риордан?

Все молчали.

Наконец с тяжким вздохом вперед вышел Флэннери.

– Дело в том… – начал он.

– Да? – любезно сказал старик.

– Ну, – продолжал Флэннери, – мы с Туи прошли половину пути через рощу, как два последних дурака, и отмахали две трети болота с этой огромной картиной «Сумерки богов»… и тут мы начали увязать.

– Вы устали? – участливо спросил лорд Килготтен.

– Нет, мы просто стали проваливаться в землю, ваша светлость, – вступил в разговор Туи.

– Боже милосердный, – сказал лорд.

– Вот уж действительно, ваша светлость, – сказал Туи. – Я и Флэннери, с демоническими богами в придачу, весим фунтов шестьсот, болото топкое, – а каким ему еще быть? – и чем дальше мы заходили, тем глубже проваливались, и крик застрял у меня в горле, когда я вспомнил, как собака Баскервилей или какое-нибудь еще страшилище гоняется за героиней по болотам, и представил, как она попадает в трясину, жалея, что не соблюдала диету, но уже слишком поздно, и булькают пузыри. Вот какие картины пронеслись в моей голове, ваша честь.

– Ну и?.. – воскликнул лорд Килготтен, догадываясь, что от него ждут вопроса.

– Ну и, – ответил Флэннери, – мы ушли восвояси и бросили треклятых богов в их сумерках.

– Посреди болота? – спросил старик с нотками беспокойства в голосе.

– Мы их прикрыли. Я хочу сказать, мы постелили сверху свои шарфы. Богам не пришлось помирать дважды, ваша честь. Эй, ребята, вы слышали? Боги…

– Да помолчи ты! – рявкнул Келли. – Дураки, почему вы не принесли чертову картину с болота?

– Мы подумали, возьмем еще двоих ребят на помощь…

– Еще двоих! – вскричал Нолан. – Четыре человека и целое сонмище богов – да вы провалитесь вдвое быстрее, и над вами забулькают пузыри, недоумки!

– А! – сказал Туи. – Я и не подумал.

– Мне вот сейчас пришло в голову, – сказал старик. – Может, составим спасательную команду из нескольких человек…

– Уже составили, ваша честь, – сказал Кейси. – Боб, вы с Тимом отправляйтесь спасать языческие божества.

– А отцу Лири не проболтаетесь?

– В задницу отца Лири. Идите!

Тим с Бобом спешно удалились.

Его светлость обратился к Нолану и Келли:

– Я вижу, вы тоже принесли свою большую картину обратно.

– Мы сумели оттащить ее от вашей двери ярдов на сто, сэр, – сказал Келли. – Полагаю, вам интересно, почему мы ее возвращаем, ваша честь?

– Учитывая, что совпадения так и налезают одно на другое, – сказал старик, возвращаясь в дом надеть пальто и твидовое кепи, чтобы можно было стоять на холоде и закончить разговор, обещавший затянуться, – мне действительно любопытно.

– Все дело в моей спине, – продолжал Келли. – Она меня подвела, мы и пятисот ярдов не прошли по главной дороге. Позвонок то выскочит, то встанет на место, и так уже лет пять, а я все это время испытываю Христовы муки. Стоит мне чихнуть, как я грохаюсь на колени, ваша честь.

– Я тоже страдаю от этого недуга, – сказал старик. – Такая боль, словно шилом тычут в позвоночник.

Старик осторожно коснулся спины, припоминая, и все закивали.

– Мучения Христа, как я говорил, – сказал Келли.

– Вполне понятно, что вы не могли завершить свое путешествие с такой тяжеленной рамой, – сказал старик. – И весьма похвально, что вы сумели дотащить сию неподъемную ношу обратно.

Келли моментально стал выше ростом, услышав оценку своих деяний, и просиял:

– Пустяки. И я сделал бы это еще раз, если бы не эта связка костей над моей задницей. Прошу прощения, ваша честь.

Однако его светлость уже перевел взгляд своих добрых близоруких серо-голубых глаз на Моргунчика Уаттса, который держал под каждой рукой по персиковой ренуаровской красотке и переминался на месте.

– О господи, я не тонул в болотах и не надрывал спину, – заявил Уаттс и прошелся с двумя картинами, чтобы показать, как он шел с ними домой. – Я добрался до дому ровно за десять минут и принялся вешать картины на стену. И тут у меня за спиной возникла жена. Вам когда-нибудь случалось испытывать такое: стоит ваша жена сзади – и ни гугу?

– Пожалуй, могу припомнить похожие обстоятельства, – сказал старик, пытаясь вспомнить, потом кивнул: действительно, подобные эпизоды промелькнули в его старческом сознании.

– Ну, ваша светлость, только женщина может так безмолвствовать, вы согласны со мной? И торчать, как идол из Стоунхенджа. В комнате так похолодало, что у меня зуб на зуб не попадал. Я боялся, что повернусь и окажусь лицом к лицу с Чудовищем или с дочерью Чудовища, как я ее называю, чтобы отличать от тещи. Наконец я услышал, как она делает глубокий вдох, а потом очень спокойный выдох, будто прусский генерал. «Эта женщина голая, как сойка. А та – оголилась, как раскрытая раковина с устрицей во время отлива». – «Но, – возразил я, – это же наброски с натуры знаменитого художника-француза». – «Упаси меня Господь от французов! – возопила она. – Юбки едва прикрывают задницу! Платья – до пупка! Чавкают и причмокивают губами в своих грязных романах! Вот что такое французы! А теперь ты заявился домой и развешиваешь мазню своего француза по стенам! Раз уж на то пошло, почему бы тебе не снять распятие и не прибить вместо него толстую голую девку?» Ну, ваша честь, я просто зажмурился, и мне захотелось, чтобы у меня отвалились уши. «Ты хочешь, чтобы на это глазели наши мальчики перед сном?» – говорит она. Дальше помню только, что бреду по дороге с двумя голыми, как мидии, красотками, прошу прощения, ваша честь, и премного благодарен.

– Они и в самом деле кажутся раздетыми, – согласился старик и взял в каждую руку по картине, словно пытаясь найти в них все то, о чем говорила жена этого человека. – Когда я смотрю на них, то всегда думаю о лете.

– Это, наверное, с тех пор, как вам исполнилось семьдесят, ваша светлость. Но до того?

– Гм, да, да, – сказал старик.

Перед его блуждающим взглядом проплыли видения полузабытого распутства.

Потом его взгляд перестал блуждать и уперся в Бэннока и Тулери. Они с подавленным видом стояли с дальнего края, у каждого за спиной высилась огромная картина, рядом с которыми они казались коротышками.

Бэннок приволок свою картину домой и тут только обнаружил, что она не пролезает ни в дверь, ни в окна.

Тулери картину в дом все-таки затащил, но его жена сразу заявила, что в селе их поднимут на смех, когда выяснится, что у них есть Рубенс стоимостью полмиллиона фунтов, но нет дойной коровы!